Часы без стрелок

13

Джестер побежал к Шерману, чтобы его предупредить. Когда он ему рассказал о собрании в аптеке, лицо у Шермана посерело — так бледнеют от смертельного страха темнокожие люди.

«Вот тебе! — подумал Джестер. — Убил мою собаку!» Но когда он увидел, как Шерман дрожит, собака была забыта, и Джестер словно опять увидел Шермана таким, каким он видел его в тот летний вечер почти год назад. Он и сам задрожал, но на этот раз не от страсти, а от волнения и страха за Шермана.

И вдруг Шерман стал хохотать. Джестер обхватил его вздрагивающие плечи.

— Не надо, Шерман. Ты должен сейчас же отсюда уйти. Уйти из этого дома.

Шерман оглядел комнату и свою новую мебель — купленный в рассрочку маленький рояль, настоящую старинную кушетку и два кресла. Он заплакал. В камине горел огонь, ночь была теплая, но Шермана знобило, и горящий камин придавал комнате жилой, уютный вид. Слезы на сероватом лице отсвечивали от огня багрянцем и золотом.

Джестер повторил:

— Тебе надо сейчас же отсюда уйти.

— Бросить мебель? — У Шермана резко переменилось настроение.

Джестер хорошо знал эти перемены: сейчас Шермана занимала только мебель.

— Ты ведь еще не видел гарнитура в спальне, с розовыми простынями и будуарными подушками. И моих новых костюмов. — Он открыл стенной шкаф. — Четыре новеньких, с иголочки костюма от Харта, Шафнера и Маркса. — Он ринулся на кухню. — А кухня со всеми удобствами! И все это мое собственное!

В азарте собственничества Шерман, казалось, совсем забыл о страхе.

— Но разве ты не понимал, чем это кончится?

— И понимал и не хотел понимать. Но ничего они со мной не сделают! Что я, зря пригласил гостей на новоселье, послал им карточки с просьбой подтвердить приглашение? Купил ящик «Лорда Калверта» с оплаченным акцизом, полдюжины джина и полдюжины шампанского. Будет подана икра на хрустящих гренках, жареные цыплята и салат. — Шерман оглядел комнату. — Ничего они со мной не сделают, понятно? Знаешь, сколько стоит эта мебель? Мне ведь надо больше трех лет за нее выплачивать. И за выпивку, и за костюмы… — Шерман подошел к роялю и любовно его погладил. — Всю жизнь мечтал купить кабинетный рояль.

— Ты с ума сошел — болтать сейчас о новоселье и кабинетных роялях! Неужели ты не понимаешь, все это не шутки!

— Но зачем? Зачем им бросать в меня бомбу? Меня никто даже не замечает! Я пошел в магазин стандартных цен и уселся там на стул. Ей-богу! — Шерман в самом деле вошел в магазин и уселся на стул. Но когда к нему грозно подошла продавщица, он сказал: «Мне дурно. Дайте мне, пожалуйста, стакан воды».

— Теперь на тебя обратили внимание, — сказал Джестер. — Неужели ты не можешь выбросить из головы все эти навязчивые идеи насчет черных и белых? Уехать на Север, где к таким вещам относятся спокойнее? Лично я, будь я негром, непременно смылся бы отсюда.

— А я не могу, — сказал Шерман. — Я снял этот дом на свои кровные деньги и перевез сюда мебель. Вот уж два дня устраиваюсь. И хотя не мне это говорить, все здесь очень шикарно!

Дом вдруг занял для Шермана главное место в жизни. После того открытия, которое он сделал в кабинете судьи, он больше не думал о своих родителях. Он был просто мрачен и чувствовал себя обездоленным. Ему надо было отвлечься хлопотами о мебели, о материальных вещах, страхом перед постоянной опасностью и упрямым чувством, что теперь уж он не отступит. Сердце подсказывало ему: «Ну вот, я что-то предпринял, что-то предпринял!» И страх только еще больше разжигал его исступление.

— Хочешь поглядеть на мой новый зеленый костюм? — Шерман, горя от возбуждения, пошел в спальню и надел свой новый светло-зеленый шелковый костюм. Джестер был просто в отчаянии, не зная, как совладать с этой капризной натурой, и молча смотрел, как Шерман гарцует по комнате в своем новом зеленом костюме. Наконец он сказал:

— Меня ничуть не интересуют твоя мебель и все твои костюмы, меня интересуешь ты! Неужели ты еще не понял, что все это не шутки?

— Не шутки? Кому ты это рассказываешь? — Шерман стал бить на рояле по среднему до. — Мне, кто всю жизнь вел черную книгу обид? Помнишь, я говорил тебе о вибрациях? Я вибрирую, понимаешь, вибрирую.

— Брось колотить по клавише, как полоумный, и послушай меня.

— Я решился, понимаешь? И с места не двинусь. Не двинусь, и все. Пусть бросают в меня бомбы. А кстати, тебя почему это касается?

— Сам не знаю. Но почему-то касается. И еще как! — Джестер много раз себя спрашивал, почему он так привязан к Шерману. Когда они бывали вместе, ему словно пронзали самое нутро. И не все время, а как спазмами. Он не мог объяснить этого ощущения даже себе и поэтому сказал: — Наверно потому, что внутри у меня что-то екает.

— Что значит екает?

— Ты не слышал такого выражения — «сердце екает»?

— На фиг мне твое еканье. Ничего я про это не знаю. Но знаю я то, что я снял этот дом, заплатил свои кровные денежки и никуда отсюда не уйду. Нет уж, извините!

— Кому нужны твои извинения. Тебе надо немедленно выехать.

— Извини, — сказал Шерман. — За собаку.

Услышав это, Джестер снова почувствовал, как сердце его сжалось.

— Бог с ней, с собакой. Она уже мертвая. А я хочу, чтобы ты был живой. Всегда.

— Никто не живет всегда, но пока я жив, я хочу жить вовсю.

И Шерман захохотал. Джестеру это сразу что-то напомнило. Так смеялся дед, когда говорил о покойном сыне. Бессмысленное бренчание на рояле, бессмысленный смех еще больше огорчили его.

Да, Джестер сделал все, чтобы предостеречь Шермана, но тот не слушал предостережений. Значит, надо было действовать самому. Но к кому Джестер мог обратиться? Что он мог сделать? Он был вынужден уйти и оставить Шермана одного. А тот сидел и смеялся, барабаня по среднему до кабинетного рояля.

Сэмми Лэнк не имел понятия, как делают бомбы, и поэтому пошел к знающему человеку, к Максу Герхарду, который сделал ему целых две. Бурлившие в последние дни страсти — стыд, обида, уязвленное самолюбие и гордыня — поулеглись, и, когда Сэмми Лэнк в тихий майский вечер стоял с бомбой в руках и смотрел сквозь открытое окно на Шермана, он уже не испытывал почти никакой злобы. В душе его не было ничего, кроме мелкого тщеславия: ему доверили выполнить долг. Шерман играл на рояле, и Сэмми с любопытством за ним следил, не понимая, откуда черномазый знает, как играть на пианино. Потом Шерман запел. Его голова на мускулистой темной шее была закинута назад, и в нее-то Сэмми и нацелил свою бомбу. А так как он стоял всего в нескольких метрах, бомба попала прямо в цель. Бросив первую бомбу, Сэмми Лэнк почувствовал жестокое, первобытное наслаждение. Он кинул вторую бомбу, и дом загорелся.

На улице и во дворе собралась толпа. Набежали соседи, покупатели мистера Пика и даже сам мистер Мелон. Завыли пожарные сирены.

Сэмми Лэнк был уверен, что он прихлопнул черномазого, но все же дождался санитарной кареты и поглядел, как закрывают простыней изувеченное мертвое тело.

Толпа зевак перед домом не расходилась. Пожарные погасили огонь, и толпа двинулась в дом. Кабинетный рояль выволокли во двор. Зачем они это делают, люди сами не знали. Скоро пошел тихий, моросящий дождичек. У хозяина соседней бакалеи мистера Пика торговля в тот вечер шла очень бойко. Репортер «Миланского курьера» успел сообщить в утреннем выпуске о том, что опять были брошены бомбы.

Дом судьи находился в другом районе, и Джестер не слышал взрывов; он узнал о том, что произошло, только утром. Судья, ставший к старости очень сентиментальным, дал волю своим чувствам. Мягкий по натуре и страдающий размягчением мозга старик отправился в больничный морг. Ему было явно не по себе. На труп он смотреть не захотел, но приказал перевезти его в похоронное бюро и выдал пятьсот долларов на похороны.

Джестер не плакал. Он старательно завернул партитуру «Тристана», которую он надписал Шерману, и запер в один из отцовских сундуков на чердаке.

Всю ночь шел дождь, но к утру прояснилось, и небо, как всегда после долгого дождя, было ясное и нежно-голубое. Когда Джестер подошел к сгоревшему дому, четверо отпрысков Лэнка барабанили на разбитом и вконец расстроенном рояле «Собачий вальс». Джестер стоял на солнцепеке, слушал фальшивые, мертвые звуки «Собачьего вальса», и сердце его наполняла ненависть.

— Отец дома? — крикнул он одному из ребят.

— Нету, — ответил мальчик.

Джестер вернулся домой. Он взял пистолет, тот самый, из которого застрелился отец, и положил в машину. Потом он медленно поехал по улицам города, свернул на фабрику и вызвал Сэмми Лэнка. Его и там не оказалось. Фальшивые звуки «Собачьего вальса», выводок детей, злая обида, что он не может найти их отца, — все это было как дурной сон: чтобы стряхнуть его, он заколотил кулаками по баранке.

Джестер боялся за Шермана, но в душе ни минуты не верил, что замысел приведут в исполнение. Нет, так в жизни не бывает. Все это как дурной сон. «Собачий вальс», разбитый рояль и поиски Сэмми Лэнка. Когда Джестер снова двинулся в путь, он сразу увидел Сэмми Лэнка, слонявшегося возле аптеки мистера Мелона. Джестер отворил дверцу машины и поманил его.

— Сэмми, хотите поехать со мной на аэродром? Я покатаю вас на самолете.

Сэмми, ничего не подозревая, самодовольно осклабился и подумал: «Вишь, какой я стал знаменитостью — даже Джестер Клэйн и тот приглашает меня покататься на самолете». И он с полной готовностью полез в машину.

Джестер сперва усадил в учебный самолет Сэмми, а потом перелез через него на соседнее сидение. Пистолет он положил в карман. Прежде чем самолет оторвался от земли, он спросил:

— Вы когда-нибудь летали?

— Нет, сэр, — ответил Сэмми, — но я не боюсь.

Джестер безупречно поднял самолет в воздух. Голубое небо и свежий ветер немного его оживили. Самолет взбирался все выше.

— Это вы убили Шермана Пью?

Сэмми осклабился и кивнул.

Произнеся имя Шермана, Джестер снова почувствовал, как сердце его екнуло.

— У вас есть страховка?

— Не… Ничего у меня нет, кроме детишек.

— А сколько их у вас?

— Четырнадцать, — сказал Сэмми. — Но пятеро уже большие. — Сэмми смертельно боялся, поэтому он все время глупо ухмылялся и, не умолкая, болтал: — У нас с женой чуть было не получилась пятерня. Родилось трое парнишек, а потом еще двое. Как раз после того, как появилась та пятерня, в Канаде, а у нас они были первенькие. Как подумаем с женой о тех, канадских, — и богатство у них и слава, а мамаше с папашей тоже ведь перепало деньжат, — внутри у нас так и защекочет. Мы чуть-чуть не вытянули счастливый билет, и всякий раз, когда жене подходило время рожать, думали: вот она, пятерня! Но получались только тройняшки да близнецы, а то и вовсе по одному… Раз мы с женой даже свезли своих малышей в Канаду — поглядеть на тех пятерых в их маленькой стеклянной детской. И все наши детишки схватили корь.

— Так вот почему у вас столько детей!

— А как же? Думали вытянуть счастливый билет. Мы ведь с женой как нарочно скроены, чтобы рожать близнецов и тройняшек. Но не вытянули. Правда, в «Миланском курьере» напечатали статью о наших тройняшках. Мы ее — в рамку и на стену в зале повесили. Трудно приходилось — шутка ли, прокормить такую ораву, но мы не унывали. Ну, а теперь, когда у жены больше ничего не бывает, нам и надеяться не на что. Ничего уж я, видно, не добьюсь, и каким был Сэмми Лэнк, таким и останется.

Слушая этот рассказ, Джестер чувствовал пронзительную жалость и отвращение. Он рассмеялся, но в его смехе была только горечь. А раз он смеялся и чувствовал жалость, он уже не мог пустить в ход пистолет. Ибо в этот миг в нем дало росток сострадание, взращенное горечью утраты. Джестер незаметно вынул из кармана пистолет и кинул его за борт самолета.

— Что это? — с ужасом спросил Сэмми.

— Ничего, — сказал Джестер. Он повернул голову: Сэмми позеленел от страха. — Хотите, пойдем на посадку?

— Зачем? — сказал Сэмми. — Я не боюсь.

И Джестер снова сделал круг.

Если смотреть вниз с высоты в две тысячи футов, то на земле царит порядок. Город, даже Милан, выглядит аккуратным, как маленькие серые соты, и законченным. Пространство кажется расчерченным по правилам, более верным и математически точным, чем право собственности и нетерпимость, — темные параллелограммы сосновых лесов, квадраты полей, четырехугольники лужаек. В такой безоблачный день небо вокруг самолета — слепое однообразие голубизны, непроницаемое для глаза и воображения. Но внизу — земля кругла. Земля имеет пределы. С такой высоты не видно человека и его унижения. Земля с большой высоты совершенна и гармонична.

Но порядок этот чужд нашей душе, и, чтобы любить землю, надо подойти к ней поближе. Когда скользишь вниз, прямо над городом и его окрестностями, все распадается на огромное многообразие явлений. Город мало меняется в разные времена года, но природа вокруг — всегда разная. Ранней весной поля похожи на заплаты из грубой серой шерсти — одна в одну. А вот уже различаешь посевы: серо-зеленые хлопка, густые и похожие на паучьи лапы — табака; сверкающе-зеленые — хлебов. Когда сужаешь круги, самый город выглядит путаным и нелепым. Видишь потайные углы жалких задних дворов, серые изгороди, фабрики, плоскую ленту главной улицы. С воздуха люди кажутся вросшими в землю и неживыми, как заводные куклы. Они как будто по чьей-то воле движутся в море случайных бедствий. Глаз их не видишь. А в конце концов это становится невыносимым. Весь земной шар, увиденный издалека, не стоит долгого взгляда в глаза одного человека. Даже в глаза врага.

Джестер поглядел в глаза Сэмми, круглые от ужаса.

Его одиссея страсти, дружбы, любви и мести была окончена. Джестер мягко посадил самолет и выпустил Сэмми Лэнка, чтобы тот мог похвастать в своей семье, какой он теперь знаменитый человек, если даже Джестер Клэйн взял его покататься на самолете.