Человек и глобус

Считаю необходимым предупредить читателей, что автор не историк и на это высокое и почетное звание не претендует. Поэтому написанную мной драматическую хронику начала атомной эры следует рассматривать не как точное и последовательное изложение известных исторических событий, в которых принимали участие известные исторические личности, а как плод художественного творчества, плод многолетних наблюдений и раздумий о нравах современного мира.

В хронике автор просит не искать того, чего нет, — совершенно точного соответствия персонажей, кроме названных своими именами, историческим личностям, а в их поступках только повторения фактов, описанных историками, потому что автор взял на себя смелость домыслить то, что, естественно, опускали историки во имя строгих требований своей науки, — движения души героев.

Б а р м и н Георгий Петрович — профессор, 35 лет.

Ц в е т к о в Юрий Семенович — научный сотрудник, 28 лет.

Ч е р д а н ц е в Алексей Иванович — научный сотрудник, 25 лет.

Р а к и т с к и й Викентий Сергеевич — академик, 50 лет.

К и р а Ф е д о р о в н а — жена Бармина, 30 лет.

З у е в Богдан Артемьевич — генерал инженерно-технических войск, 40 лет.

Г р и ш а н к о в Иван Афанасьевич — руководящее лицо, 45 лет.

Д о р о х о в Родион Васильевич, 30 лет.

В е р н о в а Антонина Иустиновна, 26 лет.

О х о т и н Аким Спиридонович — полковник, 35 лет.

М а т р о с.

В а с и л и й Б о р и с о в и ч — директор завода, 40 лет.

Щ е р б и н а — председатель колхоза, 45 лет.

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а — колхозница, 50 лет.

М а ш а — ее дочь, 18 лет.

Л е о н т и й — молодой ученый.

Ф р а н к л и н Д. Р у з в е л ь т.

Г а р р и Г о п к и н с.

Т р у м э н.

Ч е р ч и л л ь.

М о р я к т о р г о в о г о ф л о т а.

О ф и ц е р ы о х р а н ы, с о л д а т ы, м а т р о с ы, р а б о ч и е, ж е н щ и н а в Севастополе, ж е н щ и н а в Кремле.

Время действия: 1940—1958 годы.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Солнечный мирный Ленинград. В одном из кабинетов физико-технического института.

Входит В е р н о в а, приглашая войти следом Ц в е т к о в а.

В е р н о в а. Проходите, Юрий Семенович. Вам приказано обождать. Георгий Петрович велел вас закрыть и никуда не выпускать, чтобы вы ни с кем не общались. Сидите и не хныкайте.

Ц в е т к о в (помолчав). Опять какие-то шорохи жизни?

В е р н о в а. Об этом вам знать не полагается. Георгий Петрович там, наверху, изображает из себя гладиатора. Комиссия из наркомата и Академии наук.

Ц в е т к о в. Добра от нее ждать не следует?

В е р н о в а. Юрий Семенович, не мне, маленькому человеку, судить о ваших делах.

Ц в е т к о в. К чему это предисловие?

В е р н о в а. К тому, что пока с вами Георгий Петрович, думайте только о своих опытах.

Ц в е т к о в. Думаю. Что вы от меня хотите скрыть?

В е р н о в а. Хочу успокоить. Пусть говорят, что ваши исследования прекращают…

Ц в е т к о в. Ах, говорят… Приятное известие.

В е р н о в а. А вы никого не слушайте. Верьте одному Георгию Петровичу.

Ц в е т к о в (помолчав, устало). Попробую.

В е р н о в а. Что вы сказали?

Ц в е т к о в. Попробую.

В е р н о в а. Вот именно.

Ц в е т к о в. Ничего ужасного… А что мне остается говорить? (Тягостное молчание.) Вы знаете, Антонина Иустиновна, мы с Алешей Черданцевым подозревали, что здесь даже стены нас не любят. Они загрязненные, зараженные и вредят опытам. Стены оказались не виноваты. Остаются люди… Люди…

В е р н о в а. Хотите сказать, что перестаете верить даже Георгию Петровичу? Своему учителю?

Ц в е т к о в. Если исследования прекращают, значит, Георгий Петрович тоже отступил. Энтузиазм штука не постоянная. Где же искать поддержку? У кого?

В е р н о в а. Прежде всего в самих себе. В себе.

Ц в е т к о в. Вы удивительно милая. Конечно, в себе. А мы бродим, как в потемках. Я сам себе не верю. Получаю результаты и не верю. Я иногда перестаю понимать, есть я или нет. Вся физика летит в тартарары. Все прежние представления о веществе, энергии… Мы подходим к какой-то границе. Что за ней, что впереди — не знаю. Убейте — не знаю. Здесь так нужна поддержка, слов нет, а вы… Бьете и утешаете.

В е р н о в а. Вы устали?

Ц в е т к о в. Нет. Нисколько. Правда, я иногда пытаюсь, но не могу вспомнить, как чувствует себя человек после хорошего сна. Кажется, я давно не высыпался.

В е р н о в а. Что интересного в Москве?

Ц в е т к о в (удивленно). В Москве?

В е р н о в а. Вы же туда ездили.

Ц в е т к о в (вспоминая). Да… Но я Москвы не видел. Нет, не видел. Мы были там (показывает на пол), внизу. Под Москвой. В метро.

В е р н о в а. Трудно вам будет жить.

Ц в е т к о в. Наоборот. Мне надо очень мало. Лишь бы мне чуть-чуть помогали ставить опыты. Чтобы не было неприятных шорохов за спиной. Зачем они? Кому от них польза?

В е р н о в а (прислушалась). Вернулся. И уже кто-то его перехватил. Надо выручать. Извините. (Уходит.)

И тут же в дверях появляется Б а р м и н, сияющий, как новенький рубль.

Б а р м и н (в дверях, кому-то). Да-да, конечно. Действуйте, действуйте, опустив забрало. Желаю успеха. (Прикрыл за собой дверь.) Ну-с, так чем мы порадуем хотя бы сами себя? А? Здравствуйте, Юрий Семенович.

Ц в е т к о в. Здравствуйте, Георгий Петрович.

Б а р м и н. Не нравится мне ваш вид. Убей меня бог, не нравится.

Ц в е т к о в. Говорят, какая-то комиссия…

Б а р м и н. Святая простота. Не какая-то, а из самых наивысших сфер. Но это после. Комиссия от нас не уйдет, а мы от комиссии не убежим. Черт одной веревочкой связал. (За столом, перебирая бумаги.) Посмотрел я ваши материалы, полученные в глубинах метро. Та же самая грязь, что вы неоднократно получали здесь. Надеюсь, вы на меня не сердитесь?

Ц в е т к о в. Что вы, Георгий Петрович…

Б а р м и н. Считайте, что я ваш противник. Вы мне давали эти снимки и пытались доказать, что вами открыто спонтанное деление ядер урана. А я вам говорил — возможно. Где гарантия, что на пластинки не действуют нейтроны, которыми нашпигованы за многие годы стены лаборатории? Вы вынуждены были согласиться, хотя что-то и пищали в свою защиту. Где гарантия, что на пластинки не попадали частицы из космоса? Грязь, грязь. Что-то малопонятное. Неясное. Следы каких-то частиц. Их мгновенная судьба. Автографы природы. Мы вынуждаем ее рассказывать о своих тайнах. Она говорит, кричит, возмущается, что мы ее тревожим, нарушаем ее гармонию, не научившись по невежеству читать ее новые письмена, слушать ее богатырские симфонии. А вот когда вы потратили время, ну, конечно, и какую-то толику денег на ночные бдения в метро, куда космические частицы, смею думать, пробиваются не очень густо, где стены, в нашем понятии, девственно чистые, — тогда я вам говорю, Юрий Семенович, это уже грязь иного порядка. Иного. Это прелюд. К грядущему торжеству или к неотвратимой обреченности. (Пауза.) Спонтанное деление открыто и доказано. Да сядьте вы! Вот так. А то на выходца с того света походите. Отлично поставлен, отлично проведен опыт. Как говорил один чеховский герой — достойно кисти Айвазовского. Поздравляю.

Ц в е т к о в. Спасибо.

Б а р м и н. Теперь давайте думать, что делать дальше. Хороший денек, счастливый. С утра удалось подраться. «Будьте милостивы, братцы, дайте чуточку подраться». Так вот, о комиссиях и о всем прочем. Я, вы и все присные исследователи ядерной энергии — незаконнорожденные дети. В нашем институте, как и в любой добропорядочной семье, дети должны рождаться в результате узаконенного респектабельного брака, а не как плоды легкомысленной любви. Наше счастье, что глава института, патриарх Авраамий, достаточно стар и мудр. После нескольких раундов его приказ строг и краток. Мы с сегодняшнего дня превращаемся в поручиков Киже. Мы есть, и нас нет.

Ц в е т к о в. Ничего не понимаю. Почему же так легко разрешили провести опыт в Москве?

Б а р м и н. Будем считать, что легко.

Ц в е т к о в. Правда, милиционеры не спускали глаз, следили за каждым движением.

Б а р м и н. Еще бы! Вдруг устроите диверсию. Юрий Семенович, я вас попрошу на будущее — воспринимайте затруднения в работе на уровне настырных милиционеров. О том, что делается выше, не думайте. Это я беру на себя. Хорошо?

Ц в е т к о в. Если вы просите — пожалуйста.

Б а р м и н. Что мне было сказано сегодня, когда я дерзнул представить план наших работ по исследованию ядра во всех аспектах? Ядерная физика пока еще нам не по карману. Ведь результатов скоро ожидать нельзя.

Ц в е т к о в. Можно.

Б а р м и н. Юрий Семенович, будем реалистами.

Ц в е т к о в. Позвольте, а кто я?

Б а р м и н. Реалист. С неповрежденной головой. Мало били. (Пауза.) Впереди, возможно, война. Все деньги на счету. Я каждый день озабочен одним: дадут или не дадут достроить циклотрон? Что мы без него? Я люблю теоретиков, сникаю перед ними и проклинаю свою наклонность вталкивать, втискивать теорию в жизнь, в практику. А это в науке самое трудное. (Пауза.) Пока вы были в Москве, Игорь Евгеньевич Тамм, зайдя мимоходом ко мне, разговорился о том о сем и так, между прочим, в тоне легкой непринужденной беседы доказал, что если произвести взрыв еще неизвестно какого атомного устройства — выделится столь огромное количество энергии, что в радиусе ста километров исчезнет все живое. Великолепно! Выслушав эти откровения, горячий Харитоныч засел за расчеты, и вот, пожалуйста, — выкладки. Да, теоретики Перрен и Тамм правы. Надо иметь всего-навсего семь, понимаете, семь тонн урана — и опыт можно произвести. Фантастика! А у нас с вами нет и семидесяти граммов. С пробирочками работаем. При нашей бедности на большее рассчитывать нельзя. Будем работать. Под запретом, на положении поручиков Киже, а исследования не оставим.

Ц в е т к о в. Слава богу. Вот это мне прежде всего и надо было.

Б а р м и н. Это почему же?

Ц в е т к о в. Потому что, едва переступив порог института, я прежде всего услышал…

Б а р м и н. Что отступаем, сдаем позиции? Да?

Ц в е т к о в. Да.

Б а р м и н. Обидно. То-то вы и держались несколько необычно. Виноват, не понял.

Ц в е т к о в. Георгий Петрович…

Б а р м и н. Оставьте извиняющийся тон. Вы не меня обидели. Себя.

Ц в е т к о в. Я сомневался, но надеялся…

Б а р м и н. Хотите дальше со мной работать — ногами растопчите в себе малодушие и навсегда вышвырните эту дрянь. Отдайте ясный себе отчет — на что мы замахиваемся. И поймите, что во всем мире есть еще только с десяток людей, которые понимают, что и для чего мы делаем. С десяток людей. Еще пройдут годы и годы, пока до сознания всех дойдет, что запасы топлива на земле в конце концов иссякнут. Но мы, ученые, уже сейчас должны думать о новых источниках энергии и не ожидать, что наша тревога, наша назойливость встретит восторженное одобрение. С чего? Откуда? Кому охота думать о своей гибели? Кому могут понравиться наши пророчества о наступлении мрачной ночи? Рассудит только история. Возможно, уже после нас. Ну и что? Никакой трагедии в этом не вижу. (Пауза.) Зато смею утверждать, Юрий Семенович, что ваше имя, благодаря этой работе, из истории не исчезнет. А вы выдумали ныть. Отвратительно. Учил, учил…

Ц в е т к о в. Вы тоже поймите меня. Приезжаю…

Б а р м и н (в тон). Привожу открытие всемирного значения, а вместо лаврового венка — удар по загривку. (Другим тоном.) Отныне вы — ученый. Но в вас я все еще не вижу основного и главного качества мужа науки — бесстрашия.

Ц в е т к о в. Оно будет.

Б а р м и н. Отлично. Предлагаю опубликовать ваше сообщение.

Ц в е т к о в. Как? Где?

Б а р м и н. В Европе война, будь она проклята. Французам и англичанам сейчас не до науки. Опубликуем сообщение в Америке, опубликуем у нас. Ферми — голова, он поймет, что к чему. Согласны?

Ц в е т к о в. Я полностью доверяю вам.

Б а р м и н. Мне — мало. Вопрос серьезнее… Доверяете ли вы людям? Не спешите, ваш приоритет несомненен. Судя по сообщениям, еще нигде и никто не наблюдал столь отчетливую картину самопроизвольной цепной реакции. Создать условия для реакции в больших массах — вопрос только времени, средств и техники.

Ц в е т к о в. Затрудняюсь, что ответить.

Б а р м и н. Вопрос один — во что вы верите? Что открытие пойдет на пользу людям или во вред? Что возобладает — добро или зло?

Ц в е т к о в. Во что верите вы?

Б а р м и н. Верил и буду верить только в добро. Иначе мне нечего делать в науке. Иначе надо читать курс классической физики, предав анафеме Беккереля, династию Кюри и Планка. Итак?..

Ц в е т к о в. Не могу ответить. Не могу. Видите ли, Георгий Петрович, мы, по вашему совету, просто хотели узнать взаимодействие нейтронов. А когда я увидел, что получается как бы лавина, мне стало жутковато. Ее, наверное, можно и удержать. Правда, еще непонятно как. Но можно и не удержать, не остановить… И тогда мне привиделся хаос почище сотворения мира. В нем может погибнуть все. Страшная штука! Вспышка невообразимого количества энергии. Прикоснулся и… Не знаю. (Пауза.) Вероятно, надо идти дальше, до конца. Всем вместе. Одним не осилить.

Б а р м и н (как бы размышляя вслух). Если не видеть, не представлять ту или иную гибель мира от вечного холода или от неосторожного обращения с сумасшедшей энергией атома — до сути природы не добраться. Останавливаться нельзя. Итак, публикуем? Патриарх тоже за публикацию. Сегодня, сейчас он передаст сообщение каблограммой. Отношу? Да?

Ц в е т к о в. Да.

Бармин, взяв сообщение, уходит из кабинета. В дверь заглядывает В е р н о в а.

В е р н о в а (протягивая букетик цветов). Впереди у вас награды, венки, ученые степени, положение бессмертного, а я хочу одного, чтоб и тогда вы не забыли этот день и этот букетик.

Ц в е т к о в. Спасибо. Большое спасибо. Я не забуду. Вы понимаете, понимаете, Антонина Иустиновна… Собственно, что я хочу сказать… Забыть не придется. Не забуду. Потому что пришлось давать ответ на самую трудную задачу — верю я в людей, в добро или не верю.

В е р н о в а. И вы ответили — верю.

Ц в е т к о в. Да.

В е р н о в а. Иначе бы Георгий Петрович навсегда вас выставил из кабинета и распрощался навеки.

Ц в е т к о в. Я об этом не думал. Я чувствовал другое. Вдруг я стал как будто старым-старым человеком, в котором все умерло, потому что подведена главная черта всему, и осталось только одно: я буду работать, я должен работать, я должен работать, я должен работать…

З а т е м н е н и е.

Ноябрь 1941 года. Осажденный Севастополь. Одна из мощеных улиц Южной стороны. Стена складского помещения, исхлестанная осколками, с криво висящим почтовым ящиком. В центре — арка, ведущая в подвал, где устроено бомбоубежище. Прислонившись к углу арки, неподвижно стоит м а т р о с в бескозырке, приставив к ноге винтовку без штыка.

Ночное небо рассекают лучи прожекторов, видны зарева пожара. Орудийные залпы, вой самолетов, взрывы бомб.

М а т р о с (тихо). Вот, гад… Вот, гад, что делает. (Пауза.) Гибнет братва. Гибнет.

Из убежища выходит Б а р м и н. Он одет в матросскую форму — брюки, бушлат. В одной руке держит шапку без звездочки, в другой — полевую офицерскую сумку. Он идет, видимо не отдавая себе отчета, куда и зачем.

(Преграждая ему путь.) Назад!

Б а р м и н (молча пытается его отстранить). Что?..

М а т р о с. Назад!

Б а р м и н (остановился). Да, конечно… Извините.

М а т р о с. Не за что. Служба. (Пауза.) Может, спуститесь обратно? Гарантии пока нет.

Б а р м и н. Черт с ней, с гарантией. Не в первый раз.

М а т р о с. Конечно, в подвале сидеть тоже нелегко.

Из глубины арки тихо подходит Ч е р д а н ц е в, одетый так же, как и Бармин.

Б а р м и н. Не могу я сидеть без дела, не могу. Пойдемте, Алеша, к установке. Черт с ней, с бомбежкой. Вполне могли добежать.

Ч е р д а н ц е в. Георгий Петрович, что это, упрек?

Б а р м и н. Себе, себе… (Матросу.) И ему. (Ворчливо.) Негодяй, дал подножку. Ведь я мог себе все лицо расквасить.

М а т р о с. От этого красоты не убудет. Как мне было вас удержать? Вы ведь вон какой. А я вот какой. Свалил — одумались.

Б а р м и н. Потрясающая ясность мышления.

Ч е р д а н ц е в. Он прав.

Б а р м и н. Прав! (Захохотал.) Кто бы поверил, что меня, профессора, будут сбивать с ног на улицах Севастополя, чтобы мне же спасти жизнь, и затолкают в какую-то пропахшую рыбой дыру? Хватит отсиживаться. По-моему, тишает.

Близкий взрыв. Взрывной волной стоящих отбрасывает в глубь арки и валит с ног.

(Поднимаясь.) Экое невезение!..

М а т р о с. А ну, отправляйтесь в подвал.

По улице медленно идет маленькая ж е н щ и н а, повязанная платком. Она тащит за ручку брезентовый мешок для выемки писем из почтовых ящиков. Остановилась. Ее пошатывает. Бармин бросается к ней и помогает зайти под арку.

Б а р м и н. Что с вами? Вас ранило?

Ж е н щ и н а (стараясь объяснить). Последний обход делаю. Последний обход делаю…

Б а р м и н. Я слышу, голубушка, слышу. Что с ней?

М а т р о с. Не видите — оглушило.

Ж е н щ и н а. Закрываю ящики, чтоб напрасно в них письма не кидали. Люди будут надеяться, а они пролежат без движения. А письмо — святое дело. Спасибо. Мне идти надо.

Б а р м и н. Уговори ее немного обождать. У меня недописано письмо.

М а т р о с (кричит). Обождите, мамаша! Они сейчас письмо приготовят. Обождите. Вместе пойдем.

Ж е н щ и н а. Последний обход… Последний обход.

Б а р м и н. Алеша, вы будете писать?

Ч е р д а н ц е в. Вчера через командование отправил.

Б а р м и н. Хитрюга. (Устраивается писать.) Господи, вот еще выискался Нерон двадцатого века. Пишет при свете пожара. «Родная! Получается не письмо, а какие-то отрывки из дневника. Еще раз повторяю — жив, здоров, невредим. Командование, убедившись в пользе нашего дела, весьма благоволит к нам, не дает пушинке сесть на мой, как всегда, элегантный костюм…» Н-да… «Родная, мир надо избавлять от зверей и делать это, не допуская никаких ошибок. До встречи, в которую верую всей душой. Твой Георгий. Пятого ноября тысяча девятьсот сорок первого года». (Свертывает треугольник, надписывает адрес. Женщине.) Возьмите, голубушка, отправьте. Верю, у вас счастливая рука.

М а т р о с. Она же не слышит. Поэтому и ходит спокойно.

Ж е н щ и н а. Было бы написано, а мы доставим.

Б а р м и н (матросу). Проводи.

М а т р о с. Есть проводить!

Женщина, сопровождаемая матросом, подходит к почтовому ящику, привычно и тщательно опоражнивает его, затем, достав из кармана тужурки кусочек мела, пишет: «Закрыт. 5.XI—41 г.» — и медленно уходит.

Б а р м и н. Взбеленились немцы. Видимо, начинают решительный штурм. Успеем обработать эту несчастную грузовую шаланду?

Ч е р д а н ц е в. Должны.

Б а р м и н. На ней хотят эвакуировать раненых. (Пауза.) Сволочи!

Ч е р д а н ц е в. Кто?

Б а р м и н. Фашисты. (Кого-то увидав.) Конечно, по мою душу идет. Вот еще сорвиголова!

Идет м о р я к в полувоенной одежде, без знаков различия.

М о р я к (увидав Бармина, едва сдерживая гнев). Спрятались?! Шкуру свою спасаете? Давай разрешение на отплытие.

Б а р м и н. Не дам. Не могу. Пройдите сюда. Ведь могут убить.

М о р я к. Разрешение!

Б а р м и н. Не дам, пока не закончим размагничивание.

М о р я к. Я прорвался, прошел в Севастополь без твоей паутины.

Б а р м и н. Дикое, совершенно фантастическое счастье. Но больше рисковать не позволим.

М о р я к. Послушай, кто ты такой?

Б а р м и н. Есть некоторые подозрения, что человек… Власть мне дана командованием флота.

М о р я к. Корабли на приколе держать?

Б а р м и н. Чтоб по возможности спасти флот. И мы это делаем. Даже твою посудину постараемся сохранить. На мине не подорвешься.

М о р я к. Опутаешь своими проводами пароход — и ему вечная жизнь? Врешь!

Б а р м и н. Спроси военных моряков.

М о р я к. Придумай что-нибудь получше. Зонтик в полнеба, чтобы сверху не падали бомбы.

Б а р м и н. Придумаем. Придумаем такую бомбу, что навсегда отобьет охоту к нам с войной лезть.

М о р я к. Так что же тянешь время? Давай думай! Брехуны. Ученые… А раненые пока должны погибать?

Подбегает м а т р о с.

М а т р о с (Бармину). Проводил до безопасного места.

Б а р м и н. Добро. Пойдемте, Алеша. Раз товарищ настаивает — будем работать. Действительно, раненым тяжелее…

Ч е р д а н ц е в. Велик бог земли русской. Пойдемте, товарищ генерал.

Б а р м и н (матросу). Можешь оставаться здесь.

М а т р о с (моряку). Собой будешь прикрывать. В сторону не увиливай. Шагай вперед, не оглядывайся.

Моряк идет первым. За ним Бармин, Черданцев. Матрос замыкает группу.

З а т е м н е н и е.

Овальный кабинет Белого дома. Поздний вечер. Возле стола в передвижном кресле Ф р а н к л и н Д е л а н о Р у з в е л ь т. Он внимательно читает только что полученный радиоперехват. Отложил. Прикрыл другими бумагами. Поплотнее укутал ноги пледом.

Р у з в е л ь т. Вероятно, остаются считанные часы. (Пауза. Прислушался.) Да, да. Входите.

Входит Г а р р и Г о п к и н с.

Г а р р и. Добрый вечер.

Р у з в е л ь т. Хорошо, что вы зашли, Гарри. Садитесь, мой друг.

Г а р р и (усаживаясь подальше в тени). Вам лучше?

Р у з в е л ь т. Не настолько, чтоб встречаться с кем-либо, кроме вас. Я болен, мой друг, болен. Болезнь затянулась. Говорят, что я обладаю особо развитым чувством юмора и не страдаю бессонницей. Но, как видите, страдаю, и юмора ни грана, и смерть, кажется, витает где-то совсем близко. А стража бездействует, не чувствуя по своей толстокожести ее присутствия.

Г а р р и. Я что-то не помню ни одного такого дня, когда бы вы так мрачно шутили.

Р у з в е л ь т. Гарри, запомните этот вечер. Историки постараются описать его в десятках вариантов, один страшнее другого. Журналисты и газетчики все вконец запутают. Хвала нашей независимой прессе! И только вы, Гарри, будете знать всю правду. Сегодня я разрешаю себе некоторую вольность. Хотите? Мой любимый коктейль.

Г а р р и (уныло). Да, да. Джин с соком грейпфрута.

Р у з в е л ь т. Превосходный, бодрящий напиток.

Г а р р и. Есть более сносные смеси, но вы, к сожалению, консерватор.

Р у з в е л ь т. Дорогой мой, только привычка. (Пьют.) Отличный напиток. Ради меня вы могли бы сдержать гримасу.

Г а р р и. Ради вас я много делал не поморщившись, но это сверх моих сил. Из России новых сведений нет?

Р у з в е л ь т. Пока нет. Непонятно одно: хотя немцы и видят в бинокли Москву, что-то мешает им ее захватить. Гарри, вы верите в силы России?

Г а р р и. Я почти все свое время трачу на отправку транспортов с оружием в Мурманск. Очень интересное занятие.

Р у з в е л ь т. Когда-нибудь история вас возблагодарит за это. Планируемые Гитлером шесть недель превратились в шесть месяцев. Нам важно, чтобы Россия выстояла еще три года.

Г а р р и. Беседуя в Москве со Сталиным…

Р у з в е л ь т. Дядюшкой Джо, Гарри…

Г а р р и. О дядюшке Джо я составил мнение, что пока он будет у власти, Россия не перестанет сражаться. А он очень прочно держит власть в руках и выпускать ее не намерен. И, в отличие от Гитлера, он читал Бисмарка, а этот мыслил широко. В устах дядюшки Джо одна мысль Бисмарка звучала приблизительно так: Россия — это пирог, который чем больше его ешь, тем больше от него остается…

Р у з в е л ь т (захохотал). Князь любил неожиданные сравнения. Спасибо, Гарри. (Пауза.) Сегодня я подписал документ, обязывающий Ванневара Буша, не жалея средств, приступить к созданию атомного оружия. Вы привели ко мне Буша с его идеей. Больше года назад она казалась фантастической. Но тогда я посчитал полезным поддержать ученых, смертельно напуганных фашизмом. С тех пор они чертовски много сделали. Спонтанное деление ядер урана, быстротечная цепная реакция уже осуществимое дело. Пусть работают, могучее оружие нам пригодится. Все пироги должны быть для нас съедобны.

Г а р р и. Весь глобус?

Р у з в е л ь т (помолчав). Весь, Гарри, весь.

Г а р р и. Это неизбежные войны, а мы еще и в эту не вступили.

Р у з в е л ь т. Сегодня мы начинаем другое, более важное, начинаем делать новую историю мира. Да, мой друг, да. (Пауза.) Закон о нейтралитете запрещает нам вступать в войну, пока на нас не нападут. Глупцов не переспорить. Их всегда было и будет больше, чем разумных и дальновидных. Подождем, пусть на нас нападут. (Пауза.) В свое время я добивался признания Советского Союза, предвидя, что с русскими можно вести дело, что они в часы великих испытаний могут быть надежными партнерами. И что же? Сколько говорят и пишут, что я красный в Белом доме, что я палач капитализма, но я только хирург, после операции которого капитализм не умрет, а станет более крепким, жизнеспособным. (Пауза.) Мой друг, в этом кабинете я немало потратил часов на раздумья. Два года назад я говорил, что американская граница находится на Рейне. Мне не верили. Но так будет. В Европе так именно и будет. От этого мы не уйдем, не отступим. Мы будем стоять на Рейне, почти соприкасаясь с Россией, напоминая ей до поры до времени, что наши границы священны. Сложнее с Японией. Она долго и тщательно маскировала свои истинные цели, внося невероятную путаницу. Я считаю, что тринадцатое апреля, когда был опубликован договор о нейтралитете между Россией и Японией, для нас был очень счастливым днем. Он избавил меня от многих колебаний и сомнений. В тот день Япония наконец-то перестала блефовать и выложила свои карты на стол. Пусть белая раса занимается своим собственным уничтожением. Япония, подчинив себе Китай и Индокитай с их неограниченными людскими резервами, начнет готовиться к окончательной схватке за мировое владычество. С тем, кто окажется во главе белой расы. Да, Гарри, в итоге я предвижу войну рас, и белым не уцелеть под напором азиатского фанатизма, если к тому времени не будем иметь большую, неотразимую дубинку. Если мы не встанем твердой ногой на азиатском континенте, не превратим Тихий океан в наше внутреннее море. Любой ценой мы этого добьемся. Мы уничтожим, сокрушим Японию как военную державу. Выведем навсегда из большой игры.

Г а р р и. Кто же начнет игру?

Р у з в е л ь т. Сами японцы. (Пауза.) Как видите, сегодня идет посев семян, урожай от которых собираются снимать через десятки лет. Сеятели — Германия и Япония. Но ими руководят не реалисты, а фанатики, у которых много пыла и очень мало холодного расчета, выдержки, христианского терпения. (Пауза.) Японцам неизвестно, что несколько наших людей читают их сверхсекретные шифровки почти так же просто, как рекламные объявления вдоль дорог. И каждый их шаг мне известен. Каждый шаг. Вы это услыхали — и вы это забудете навсегда. Гарри, последние известия таковы: японские авианосцы в нескольких часах хода от Гавайских островов.

Г а р р и. Бог мой! Пирл-Харбор готов их встретить?

Р у з в е л ь т (помолчав). Конечно, он должен их встретить. Но, по закону, японцы все же должны вначале напасть, а уж потом получить отпор.

Г а р р и (подавляя невольный смешок). Это будет жестоким уроком.

Р у з в е л ь т. Гарри, я ценю вас именно за то, что вы всегда все понимаете. Мы должны быть безупречны. Никто не может и не должен усомниться в честности наших действий. У нас с вами отличная репутация. Будем беречь ее.

Г а р р и (тихо). Да поможет нам бог.

Р у з в е л ь т. Уинстон Черчилль — Старый моряк, Дядюшка Джо и я начали хорошо понимать друг друга, потому что мы суровые реалисты. Те двое имеют свои цели и от них так просто не отступятся. Моя цель — заставить их отступить, чтоб они постепенно, незаметно для себя, теряли надежду задавать тон в новом мире. И я это сделаю, Гарри, лишь бы началась большая война. Гарри, к Пирл-Харбору плывут не японские авианосцы. Плывет Единственный Великий Шанс, который мы не можем упустить. Мир будет в хороших руках.

Г а р р и. Мир будет в хороших руках.

З а т е м н е н и е.

Перрон узловой железнодорожной станции, через которую идут эшелоны к фронту. На заднем плане — стена вокзала, два больших окна, входная дверь. На ней висит объявление: «Карантин. Вход строго воспрещен». Зимнее морозное утро. По перрону, стараясь согреться, ходит Б а р м и н. Он все в той же форме моряка. Уши шапки опущены, воротник бушлата поднят. За спиной — тощий вещмешок, на боку — полевая сумка. Бармин колотит себя по бокам, притопывает, готов, кажется, отбить чечетку, но увы, на то не хватает умения.

Слышно, как подходит очередной эшелон. По заледеневшему от множества ног перрону с ведрами, в распахнутых шинелях бегут дневальные, скользя, чертыхаясь, стараясь обогнать один другого.

Бармин отступает в сторону во избежание столкновения.

Бежит Ц в е т к о в в шинели, наброшенной на плечи.

Ц в е т к о в. Морячок, где газетный киоск?

Б а р м и н (простуженным голосом, машинально). Не знаю.

Ц в е т к о в (сунулся к двери, подергал — закрыто. Обратил внимание на объявление). Ловчат или всерьез?

Б а р м и н. Сыпняк.

Ц в е т к о в (присвистнул). Вошь пошла в наступление. (Присматриваются друг к другу.) Георгий Петрович?

Б а р м и н. Так точно, товарищ техник-лейтенант.

Ц в е т к о в (сдерживая подступившие слезы). Георгий Петрович…

Б а р м и н. Ну я, я… (Обнялись.) Вот это встреча!

Ц в е т к о в. Живые?

Б а р м и н. А разве похож на тень отца Гамлета? Но вот чертов холод! Не хочется подцепить сыпняка. Танцую для спасения живота своего.

Ц в е т к о в. Откуда вы, куда?

Б а р м и н. Из Керчи в Вологду. А вы?

Ц в е т к о в (в тон). Из Вологды в Керчь. Буквально. Из Вологды куда-то на Юго-западный фронт. Я вам писал в Ленинград.

Б а р м и н. А я был в Севастополе.

Ц в е т к о в. Писал в Казань…

Б а р м и н. А я был на Каспии.

Ц в е т к о в (с каким-то отчаянием). Зачем?

Б а р м и н. Кораблики размагничивали. Нужное, весьма полезное дело. Потихоньку вставляли врагу перышко.

Ц в е т к о в. А теперь?

Б а р м и н. Приглашен начальством прибыть в Казань. Где наши семьи?

Ц в е т к о в. Никаких известий. (Пауза.) Говорят, в Ленинграде очень плохо.

Б а р м и н. Кое-что слышал. И в других местах не лучше.

Ц в е т к о в. Там очень плохо.

Б а р м и н. Расплата. А за что? За что? Впрочем, ладно. Видите плакат: «Враг может подслушать». Понятно?

Ц в е т к о в. Да, да. Это-то я соображаю. Георгий Петрович, у меня считанные минуты. Если вас найдут мои письма, в них все более подробно. Прошу понять, я беспокоюсь не о себе. Американцы не опубликовали наше сообщение.

Б а р м и н. Это как же? Вы уверены? А честность?

Ц в е т к о в. Вологда приютила не только наши курсы, но и несколько институтов. Я ходил в самоволку, отсиживал на гауптвахте, но добирался до библиотек. Ни в «Сайенс», ни в «Нуклеоник», ни в «Кэмикаль ньюс» — ни одной строчки. Ни звука. Вы интересовались?

Б а р м и н. После отъезда из Ленинграда не имел возможности. В чем вы убедились?

Ц в е т к о в. Американцы вообще больше не печатают ни одной строчки об исследованиях атомных реакций… Ни строчки…

Б а р м и н. Может быть, они правы… Пусть молчат. Обойдутся фашисты без подарков.

Ц в е т к о в. Вы также допускаете мысль, что немцы способны сделать атомную бомбу?

Б а р м и н. Они на все способны… на все.

Ц в е т к о в. А наши заокеанские союзники?

Б а р м и н (помолчав). Страшно об этом думать. Трудно представить все последствия, когда в мире появится хоть одна бомба… А вообще, почему бы американцам не вступить в соревнование с немцами?

Ц в е т к о в. Я тоже так думаю. Я писал вам об этом. Я писал правительству. Просил обратить внимание на нашу работу. Ведь мы-то можем…

Б а р м и н (сухо). Можем…

Ц в е т к о в. Я не могу понять патриарха — почему он не бьет тревогу? Неужели он не понимает опасности? Мы обязаны опередить немцев. Иначе все теперешние жертвы окажутся бессмысленными…

Б а р м и н (строго). Юрий Семенович, прочитайте еще раз это объявление.

Ц в е т к о в. Ну?

Б а р м и н. Это голодный тиф. Вы утром сводку слушали?

Ц в е т к о в. Немцев гонят от Москвы. Японцы колошматят американцев.

Б а р м и н. Но далеко-далеко от научных центров. На островах Тихого океана. А где наши научные центры?

Ц в е т к о в. Мое теперь дело — обеспечить радиосвязью танковую бригаду. Найдите других, уцелевших, но не теряйте времени, не теряйте. Уж немцы-то не сидят сложа руки. (Пауза.) Другое меня не беспокоит. А после встречи с вами и это перестанет волновать. Я вам все рассказал.

Б а р м и н. Теперь должен волноваться я? Благодарю.

Ц в е т к о в. За что? Ведь вы же все равно думали о наших работах, не могли не думать.

Б а р м и н. Думал. Когда было время. А его явно не хватало. Без промышленности нам не обойтись. Своими руками нам не осилить проблему. Она слишком грандиозна. А сейчас выглядит просто неразрешимой. Снарядов не хватает. Где уж тут браться за переворот всей науки и техники! Ужасные р-р-революционеры от науки, поплакав друг другу в жилетки, разъедутся выполнять свой обычный солдатский долг. (Строго.) Вот вам мои наказы. Первое: не скисать и верить.

Ц в е т к о в. Скисать? Да я…

Б а р м и н. Вот-вот. Замашки забияки оставить. Отсюда второе: беречь свою голову. Все равно Кузьму Крючкова не переплюнете. И третье: победа будет за нами, и со своей дороги мы не свернем. Что же касается американцев… Удастся, я проверю.

Голос дежурного по эшелону: «По вагонам!» Дневальные по цепочке передают команду.

Ц в е т к о в. Пора.

Б а р м и н. Берегите себя. Слышите? (Обнялись.) Берегите. Не посрамите чести. Будьте на высоте.

Ц в е т к о в. Постараюсь. До встречи. (Убегает.)

Б а р м и н (вслед). Обязательно! Пишите на Казань. И берегите (показывает на свою голову), пригодится.

Гудок паровоза, шум двигающегося состава.

Эх, парень, парень!..

З а т е м н е н и е.

Июль 1942 года. Москва. Ничем не примечательный кабинет, возникший в дни войны в результате необходимого расширения служб. Стол. На нем несколько телефонов. Возле стола два кресла. У стены — несгораемый шкаф. За столом генерал-лейтенант инженерно-технических войск Б о г д а н А р т е м ь е в и ч З у е в. Он слушает через небольшой репродуктор сообщение Совинформбюро.

Г о л о с д и к т о р а. «В районе южнее Богучар наши части ведут тяжелую борьбу против численно превосходящих сил танков и мотопехоты противника. На одном из участков создалась опасность окружения группы советских войск. Ударом во фланг наши танкисты отрезали и ликвидировали выдвинувшиеся вперед войска противника».

З у е в (выключил репродуктор. После долгой паузы нажал кнопку звонка — невидимому секретарю). Пригласите техника-лейтенанта Цветкова.

Входит Ц в е т к о в в летнем офицерском обмундировании, выдаваемом фронтовикам без подгонки, а так, лишь бы подходило приблизительно по размеру. Строевая выправка, увы, оказалась недостижимой для Цветкова. Не дойдя нескольких шагов до стола, он останавливается. Зуев молча смотрит на него, ожидая положенного рапорта.

Ц в е т к о в (наконец-то поняв, чего от него ждут). Техник-лейтенант Цветков явился по вашему вызову. Здравствуйте.

З у е в (с любопытством рассматривая посетителя). Здравствуйте. (Пауза.) Что ж, садитесь.

Ц в е т к о в. Благодарю. (Сел.)

З у е в. Вы участвовали в боях под Харьковом?

Ц в е т к о в. Да. Едва вырвались из окружения. Едва унесли ноги. Что там творилось… Так велась операция…

З у е в (сухо). Вы считаете?

Ц в е т к о в. Простите, я все забываю, что враг может подслушать. Хотя он лучше нас оценил наши стратегические способности, иначе бы он нам не накостылял. Мне кажется, что надо хорошо хранить секреты победы, а хранить секреты поражения…

З у е в. Оставим стратегию и политику. Будем разговаривать с вами по существу вашего письма правительству.

Ц в е т к о в. Оно было послано без малого год назад.

З у е в. Вы недовольны?

Ц в е т к о в. Чему я должен радоваться?

З у е в (с любопытством рассматривая собеседника). Хотя бы тому, что ваше письмо не лежало без движения, что сумели найти вас и сочли нужным вызвать в Москву. Этого мало?

Ц в е т к о в. Когда немцы, предположим, первыми жахнут атомной бомбой, тогда этот вопрос вы задайте сами себе. И ответьте на него, если от вас что-нибудь останется.

З у е в. Вы очень приятный собеседник.

Ц в е т к о в (раздраженно). Благодарю.

З у е в. Как-то само собой повелось, что в этом кабинете иногда мне позволено повышать голос. Впрочем, без веских причин я избегаю пользоваться этим правом.

Ц в е т к о в. Извините меня. Конечно, наша первостепенная задача — обсудить вопросы этикета.

З у е в. Итак, в своем письме вы утверждаете, что в Соединенных Штатах и Германии идут работы по созданию атомного оружия.

Ц в е т к о в. В Германии — бесспорно. В Соединенных Штатах — наверное.

З у е в. Это только ваши предположения?

Ц в е т к о в. Их легко проверить. Очень простым путем. Пусть правительство поручит нашим представителям в Америке заключить обычную коммерческую сделку. Они должны попробовать приобрести несколько тонн урановой руды. Или даже проще. Узнать цену на уран. Повысилась она по сравнению с довоенным уровнем или нет. Если он подорожал, если скупают его или если он вообще исчез с рынка — объяснение одно: его хотят сделать оружием.

З у е в. Вы утверждаете, что наши ученые способны сделать атомную бомбу огромной разрушительной силы?

Ц в е т к о в. Да, утверждаю. Теоретически она почти готова, нужны уточняющие опыты.

З у е в. Сколько времени они потребуют?

Ц в е т к о в. Никто не знает.

З у е в. Сколько, каких материалов и какое оборудование потребуется?

Ц в е т к о в. Никто точно не знает. Опыты покажут.

З у е в. Ценю по достоинству ваши лапидарные ответы, но с ними я не могу идти на доклад в Комитет обороны.

Ц в е т к о в. Запретив говорить мне о политике, вы хотите, чтобы я снова заговорил о ней? Избавьте. Разрешите дать совет?

З у е в. Слушаю.

Ц в е т к о в. Я как мог и как сумел выполнил свой долг. Напомнил о проблеме. Что же касается всего остального, то вам следует разыскать Георгия Петровича Бармина. Это мой учитель. Я рядовой. Он — в полном смысле генерал.

З у е в. Генерал?

Ц в е т к о в. У вас он не числится в этом звании. Это звание ему присвоили мы — его ученики, его товарищи. И смею думать, оно более справедливо присвоено, чем это иногда делается в армии.

З у е в (сухо). Любопытно.

Ц в е т к о в. Если бы вы знали, как он умеет заставить с удовольствием, с азартом бегать тех, кто едва двигался с причитаниями и стонами. Когда в институте его избирали в профком — все тихо выли от горя.

З у е в. Где он?

Ц в е т к о в. Последний раз я встретил его случайно на станции… не помню какой. Как раз перед Новым годом. Он добирался до Казани. В Казани должны знать, где он. В Академии наук.

З у е в (встает). Не смею вас больше задерживать, товарищ техник-лейтенант. Оставьте все сведения о себе дежурному в приемной. Где остановились, где вас можно будет найти. Продовольствием обеспечены?

Ц в е т к о в (стоя). Так точно.

З у е в. О дальнейшей службе получите предписание. Без него никуда ни шагу. Это я говорю на всякий случай, зная вашу склонность к самостоятельным отлучкам.

Ц в е т к о в. Вам известно?

З у е в. Интересовались.

Ц в е т к о в. Приятно, что наконец-то мне встретился серьезный человек.

З у е в. Мне тоже было приятно познакомиться с вами. (Подавая руку.) Отдыхайте. На вопросы окружающих и знакомых, почему вы оказались в Москве, советую отвечать без запинки, ясно и просто: ожидаю назначения. Посылают на курсы по освоению новой радиотехники.

Ц в е т к о в. Простите, не должен ли я это понимать так, что наконец-то лед тронулся, что наконец-то принято решение продолжать ядерные исследования?

З у е в. Так понимать не рекомендую.

Ц в е т к о в. Зачем же весь этот разговор? Мой вызов?

З у е в. Назовем это мероприятие предварительным ознакомлением с вашими идеями. Ваша часть стояла под Миллеровом?

Ц в е т к о в. Да.

З у е в. Миллерово сдали вчера. Начинаются бои за Сталинград.

Ц в е т к о в. Удивительно. Опять будет не до нас.

З у е в. Вы меня задерживаете.

Ц в е т к о в. Извините.

З у е в. Счастливо.

Цветков, просто кивнув головой, уходит.

Забавный человек. Если все ученые такие, ну и придется хватить с ними горюшка. До слез.

З а т е м н е н и е.

Один из первых дней июня 1943 года. Б а р м и н в кабинете Гришанкова. Г р и ш а н к о в — в летах, немного полноват, от хронического недосыпания — тяжелые, свинцовые веки глаз. Одет во френч, сапоги. Держится с простотой, присущей большим, сильным натурам.

Г р и ш а н к о в. В пределах наших возможностей мы дадим вам все необходимое для научных исследований. Самое трудное время в военном смысле позади. Правда, мы ожидаем, что в течение ближайших двух недель немецкое командование начнет большое наступление в районе Орлами Курска, но к этому мы готовы и за исход боев почти спокойны… Впереди еще много боев, жертв, трудностей. Вас это не должно смущать. Вы свое честно отвоевали.

Б а р м и н. Смущение неизбежно, а вот как его преодолеть?

Г р и ш а н к о в. Политбюро возьмет ваш грех ухода в тыл на себя. Преодолейте. (Пауза.) В вашей докладной обратили внимание на просьбу о розыске нужных специалистов. Было сказано — в этом поможем. Люди будут найдены, где бы они ни находились.

Б а р м и н. Отлично.

Г р и ш а н к о в. Подбор кадров мы доверим вам, но вы должны будете отвечать за каждого человека, за его умение работать, молчать, хранить тайну.

Б а р м и н. Далеко не пустяковая обязанность.

Г р и ш а н к о в. Мы знаем, что вы смелый человек. Знаем, как вы работали в Севастополе под огнем противника. Это ваша личная храбрость. Где строжайшая государственная тайна, где решающий участок политики, там смелость должна иметь иную окраску — сугубой осмотрительности.

Б а р м и н. Да-да. Одно к одному.

Г р и ш а н к о в. А как быть? (Пауза.) Мне это кажется или я ошибаюсь? Вы как будто колеблетесь?

Б а р м и н. Да. Не скрою.

Г р и ш а н к о в. Боитесь ответственности?

Б а р м и н. Не скрою. Боюсь.

Г р и ш а н к о в. Понимаю. Выдвинуть предложение — одно. Взвалить на свои плечи всю ответственность за исход — другое. (Пауза.) Разведывательные данные утверждают: Гитлер готовит какое-то секретное оружие. Вы знаете, каким оно может быть. Кому же его делать? Представляю, что дело исключительно важное, трудоемкое.

Б а р м и н. Невообразимо трудное. Равное сотворению чуда.

Г р и ш а н к о в. Но делать-то все равно надо?

Б а р м и н. Надо. Вопрос жизни или смерти.

Г р и ш а н к о в. Может быть, вы хотите обеспечить для себя какие-нибудь особые условия? Говорите. Что будет в наших силах — все выполним.

Б а р м и н. Не отречетесь от этих слов?

Г р и ш а н к о в. Пока буду жив. Ну и, конечно, пока буду иметь власть. (Пауза.) Надеюсь, вы понимаете, что и вам вручается огромная власть. Увеличивайте ее сами. Делом. Результатами.

На коммутаторе замигала лампочка.

Извините. (Снимает трубку.) Слушаю. (Пауза.) Спасибо. Благодарю за службу. Отдыхайте. (Кладет трубку. Молчание.) Итак…

Б а р м и н. Буду верить, что ваши слова мне придется напоминать именно вам, и никому другому. И я это должен буду сделать, когда настанет нужный день. Сейчас все преждевременно.

Г р и ш а н к о в. Согласен ожидать. (Протягивает руку.) Итак, за дело!

Б а р м и н (пожимая руку). Да.

Г р и ш а н к о в. Вероятно, мы отстали от немцев. Как их обойти? Какой лучший выход из этого положения?

Б а р м и н. Вижу один. Привлечь к работам как можно больше талантливых людей. Трехкратные, многократные проверки опытов на стадии научных исследований облегчат положение промышленности, позволят сберечь побольше денег. Ошибки в исследованиях дешевле, чем ошибки в масштабе промышленности.

Г р и ш а н к о в. Значит, наше спасение в умных людях?

Б а р м и н. Да.

Г р и ш а н к о в. Еще раз убеждаюсь, что мы не ошиблись в выборе, намечая вас руководителем атомного проекта. Но должен сказать, что вы не только ученый. Вы — политик. Это хорошо.

Б а р м и н. Я себя таковым не считаю.

Г р и ш а н к о в. Начните считать, даже если вам этого не хочется.

Б а р м и н. Очень не хочется. Но дело покажет. Если это возможно — устройте мне завтра поездку в Ленинград.

Г р и ш а н к о в (улыбнулся). Завтра?

Б а р м и н. Да. Времени терять нельзя.

Г р и ш а н к о в. Ну что ж, ну что ж… Отдадите сами распоряжение генералу Зуеву. Он в полном вашем подчинении, и он все сделает лучшим образом.

Б а р м и н. Вот как? Впрочем, только так и должно быть. Прощайте.

Г р и ш а н к о в. Одну минуту. Отсюда вас отвезут в гостиницу «Москва». Мне вот позвонили… В отведенном вам номере вас ожидает жена, Кира Федоровна. Ее нашли, привезли, ну и все…

Б а р м и н. Благодарю. (Пауза.) Особо благодарен за то, что сказали сейчас, а не раньше. Избавили от неловкого положения. Получать авансом дорогие дары — это обязывает, а человек слаб. Ценю.

Г р и ш а н к о в. Желаю удачи.

З а т е м н е н и е.

Номер в гостинице «Москва». Полумрак. Б а р м и н сидит за круглым столом.

Б а р м и н. Когда-нибудь я сам себе признаюсь, что всю жизнь пил терпкий, волшебный яд желаний. Что меня неотступно преследовали мечты победить, отсрочить смерть планеты, возвеличить могущество человека. Но для этого надо убить войну. Убить саму войну! Теперь я больше ничего не хочу. Пока больше ничего. Меня страшит мысль, что Гейзенберг или Штрассман могут дать Гитлеру оружие необычайной силы. Ведь вся промышленность Европы к их услугам. Урановые рудники Чехословакии. Немецкие физики работали, работают, а мы размагничивали корабли. Это было нужно. Я занимался тем, что приносило пользу немедленно, сию минуту… Убить саму войну. Убить… Навсегда. За это, быть может, придется пожертвовать собой. Наука получает крылья, несущие с неимоверным ускорением к концу страдания Земли. В пути кому-то придется сгореть. Что ж, желание выполнить свой долг, ни разу не отступив, ничем не запятнав свою совесть, — занятие ничуть не безобиднее, чем освободить энергию атома. Зонтик в полнеба. Во все небо! Во все. Навсегда.

Неслышно появляется К и р а Ф е д о р о в н а, в теплом платке, наброшенном на плечи.

Б а р м и н а (неуверенно, с каким-то страхом). Георгий…

Б а р м и н. Что, родная?

Б а р м и н а. Георгий! (Бросается к нему, прижалась. Тихо рыдает.) Георгий! Георгий!..

Б а р м и н (обнял ее, целует волосы, лицо, руки). Успокойся, успокойся. О чем ты плачешь? Ну, скажи… Скажи.

Б а р м и н а. Испугалась…

Б а р м и н. Ох ты, чудо мое. А чего?

Б а р м и н а. Глупо испугалась. Все война… все война… Проснулась. Темно. Тебя нет. Мне показалось, что я видела сон. И тебя со мной не было. Что я все еще одна — там, в деревне… Хотела и не было сил закричать…

Б а р м и н. Ну, успокойся. Я с тобой. Мы вместе. Успокойся.

Б а р м и н а. Не оставляй меня одну… Пожалуйста, не оставляй больше меня. Пожалуйста.

Б а р м и н. Не оставлю. Никому не отдам. Не отдам. Не отпущу.

Б а р м и н а. Я глупая… недостойная…

Б а р м и н. Прекрасная. Единственная.

Б а р м и н а. Я два года крепилась. Держалась, как все женщины. Верила. Ждала. Боялась за тебя. А страшно мне стало только сейчас. Ты не любишь слезы…

Б а р м и н. Они меня делают бессильным. Успокойся.

Б а р м и н а. Прости.

Б а р м и н. Виноват я. Ты прости. И не плачь.

Б а р м и н а. Не бойся, больше не буду. Декламаций больше не будет. (Пауза.) Ты спал?

Б а р м и н. Нет.

Б а р м и н а. Наверное, скоро утро?

Б а р м и н. Ничего. Надо было подумать.

Б а р м и н а. Ты все такой же. Не изменился.

Б а р м и н. И ты.

Б а р м и н а. Постарела. Опустилась.

Б а р м и н. Все равно ты — единственная.

Б а р м и н а. Я о другом. О твоей одержимости.

Б а р м и н. Вечный паладин.

Б а р м и н а. Как меня могли найти вот в такусенькой уральской деревушке? И так торопились привезти в Москву. В этом было что-то тревожное, непонятное. Успокаивало то, что со мной были внимательны, заботливы, вежливы без колкостей. Это сделал ты?

Б а р м и н. Нет, люди. Они поняли, что без тебя мне трудно.

Б а р м и н а. Прошу, договаривай до конца. Оставил меня. Не спал. Что тебя мучает?

Б а р м и н. Я должен буду заняться важной проблемой. Очень нужной. Приготовься к тому, что я стану молчать годами. Ты ничего от меня не узнаешь. Так надо. Я сам иду на это.

Б а р м и н а. Понимаю. (Пауза.) Георгий, ты твердо убежден, что именно ты, и никто другой, должен добровольно, наглухо закрыть свою душу?

Б а р м и н. В этом я вижу свой долг. Это страшное и опасное дело. В нем я обязан участвовать. Так написано на роду. Это моя судьба и твоя судьба. Готовься к тревогам и одиночеству.

Б а р м и н а. Больше ничего не говори. Я поняла. Пойму.

Б а р м и н. Сейчас бы чашечку кофе, того, настоящего.

Б а р м и н а. Георгий, но у меня пока ничего нет.

Б а р м и н. Да, да. Достань у дежурных хоть кипяточку. Из твоих рук он лучше всякого кофе.

Бармина уходит. Бармин поднимает штору. Уже утро.

Б а р м и н. Благословен день забот. Война разбросала всех. Где ученики? Товарищи? Молодые — на фронте. Кто из них уцелел? С кем начинать работы? Искать, искать. (Набирает номер по телефону, заглянув в записную книжку.) Товарищ Зуев? Говорит Бармин. Разбудил? Извините. Мне надо немедленно, любым способом, хоть пешком, попасть в Ленинград. Да, да. Прошу.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Ленинград. Июнь 1943 года. Подвальное помещение. Большая, почти пустая комната. Простой стол, несколько табуреток. На столе телефон, бутылка, стакан. В глубине толстая железная дверь, похожая на те, что ставились в хранилищах банков. Справа видна часть лестницы к выходу. Под самым потолком — небольшие окна с наружными решетками, откуда в комнату падают лучи солнца.

Медленно, толчками приоткрывается дверь. Кому-то явно не хватает сил, чтобы разом распахнуть ее широко. В образовавшуюся щель протискивается Ц в е т к о в. Он в шапке-ушанке, телогрейке, ватных брюках, рукавицах. Все его движения медленны, тихи. Он вносит взрыватель от немецкой морской мины, осторожно кладет его на один конец стола. Устало садится на табуретку, сняв рукавицы, дыханием отогревает руки. Потом с трудом набирает номер по телефону.

Ц в е т к о в (тихим, усталым голосом). Это я, Цветков. Вынул. Немного замерз. Сейчас выпью.

Кладет трубку, наливает из бутылки спирт, его оказывается ровно полстакана. Откуда-то из-под телогрейки достает кусочек хлеба. Немного отпивает. Медленно жует хлеб.

Сказка!

В подвал спускается женщина. Из-под платка выбиваются пряди седых волос. Поверх темного платья надета пелерина — уместная дань женственности в блокадном мире. В руке у пришедшей старенькая сумка — вместилище возможных и случайных благ. В постаревшей, похудевшей женщине трудно узнать былую А н т о н и н у И у с т и н о в н у В е р н о в у.

В е р н о в а (присев на ближайшую табуретку). Вот я и нашла вас.

Ц в е т к о в (равнодушно). Зачем?

В е р н о в а (так же спокойно и монотонно). Сегодня теплый день. Солнце. Я и решила добраться до вас. Я давно знала, что вы вернулись в Ленинград. Почему-то захотелось повидать вас. Я — Антонина Иустиновна.

Ц в е т к о в (помедлив). Нет.

В е р н о в а. Это я, Юрий Семенович!

Ц в е т к о в (равнодушно). Нет. (Встает, подходит к ней, всматривается.) Святые угодники!.. (Чуть оживляясь.) Конечно, это вы! (Нежно целует ей руку.) Здравствуйте, здравствуйте, мой милый друг. Глаза у вас все такие же. А вот у меня зрение сдает, сдает… Почему я вас сразу и не узнал. Вы стали еще прекраснее.

В е р н о в а. Не надо Юрий Семенович, не надо.

Ц в е т к о в. Пойдемте к столу. Прошу. (Помогает ей дойти до стола. Оба сели.) Это спирт. Мой спецпаек. Хотите глоточек?

В е р н о в а. Нет, нет, Юрий Семенович. Свалюсь. Будет совсем непристойное зрелище. Как здесь холодно.

Ц в е т к о в. Простите. Жидкий азот. Минус сто девяносто шесть по Цельсию. Продукция мага и волшебника Капицы. (Идет к железной двери и с трудом ее закрывает.) Позвольте, а как вы сюда попали? Как вас пропустили?

В е р н о в а. Ваш часовой пригрелся на солнышке и уснул. Я пожалела, не стала будить и прошмыгнула, как мышка. Пусть он отдохнет. Вы его не ругайте, пожалуйста.

Ц в е т к о в (помолчав). А если бы… Впрочем… Не буду.

В е р н о в а. Чем же вы здесь занимаетесь, если вас охраняют? Не секрет?

Ц в е т к о в. Чепухой. Охраняют не меня, а других, чтобы они не разделили со мной возможную неприятность. А работаю я за деда-мороза, изучившего минное дело. Что-то совершенно сказочное.

В е р н о в а. Но опасное?

Ц в е т к о в. Укажи мне такую обитель, где бы сейчас не было опасно. Полное равенство судеб. Моряки вылавливают мины. Попадаются знакомые. С ними они расправляются сами. Но попадаются и незнакомые. Тогда они привозят образцы к нам. За эту дверь. Устанавливают. Потом прихожу я. Прощелыги фашисты продолжают изобретать, хитрить. В последнее время начиняют взрыватели химическими реактивами. Поэтому я жидким азотом замораживаю зону взрывателя и извлекаю вот такую штуковинку. Чертовски холодная операция. Для сугрева пью спирт. Дают умеренно и аккуратно. Вот и все.

В е р н о в а. Юрий Семенович, это же игра со смертью.

Ц в е т к о в. Чепуха. Почему вы не уехали?

В е р н о в а. У меня было мало искушений! Никто не соблазнял, не предлагал. И я не хотела. Скажем так — не могла оставить родных Но они не выстояли и сами… оставили меня.

Ц в е т к о в. И у меня тоже все умерли… Теперь никому ничем не обязан. Даже стало как-то очень легко распоряжаться самим собой.

В е р н о в а. Где Георгий Петрович? Что с вашим открытием?

Ц в е т к о в. С открытием — сплошное закрытие. Хотя я писал… Куда только не посылал письма. Меня и Алешу Черданцева вот уже год как выставили из армии, велели заниматься наукой и ждать. Помыкались мы в Казани, попробовали что-то делать, но… Моя лаборатория имела фантастический адрес: этнографический музей, возле фигуры индийского воина. Вокруг еще десятки пристанищ: под полинезийской пирогой, возле шаманского бубна, где умные люди занимались практическими делами, нужными фронту. А мы ничего такого не умели. Попросились направить в Ленинград, авось тут обстановка получше. Приехали, глянули. Алеша тут же попросился обратно в армию. Теперь он начальник передвижной рентгеновской установки на Карельском перешейке. Иногда встречаемся. У него почти приличное снабжение. Я некоторое время помогал Павлу Павловичу Кобеко изучать способы укрепления льда на Ладоге. Потом работал с локаторщиками. Теперь вот помогаю морякам. (Пауза.) Вы извините, заболтался. Все же спирт действует. Короче — иных уж нет, а те далече. Я и в институт не порывался, все равно, должно быть, ничего не уцелело.

В е р н о в а. Все приборы из вашей лаборатории спасены и спрятаны.

Ц в е т к о в. А запасы окиси урана?

В е р н о в а. Тоже спрятаны. И если я не уцелею, то вряд ли кто найдет. Все, кто это делал, погибли от голода. Вот почему я и пришла.

Ц в е т к о в (после долгого молчания). Да святится имя твое, женщина. (Пауза.) Я позволю себе в вашу честь сделать еще глоток. (Поднимает стакан.) За ваше счастье. За ваше мужество. За тех, кто встретит победу.

В е р н о в а. Вы упали духом?

Ц в е т к о в. Упавшие этим не занимаются. Они в темных углах сосут лапы и скулят. Я просто обрел то, чего мне всю жизнь не хватало, — терпение. Кто это говорил — терпи и веруй? Не помню. Что с вами?..

Вернова вдруг упала лицом на стол.

Что с вами? (Осторожно тормошит ее.) Тоня! Тоня!

Звонок телефона.

(Снимает трубку.) Я. Кто? Слушай, Алексей, хорошо, что ты приехал. Как можно быстрей тащи сюда кипяток, сахар. Здесь человеку плохо. (Бросает трубку.) Антонина Иустиновна… (Суетится вокруг нее.) Ну разве так можно? Ну, голубушка… Ну, очнитесь. Прошу вас. Ну, я варвар, грубый варвар, утомил вас разговорами. (Взял за плечи, держит ее, чтобы она сидела прямо.) Вы что, умирать собрались? Как вам не стыдно! Слышите?..

По лестнице вниз сбегает Ч е р д а н ц е в. В одной руке у него чайник из жести, в другой — бумажный сверток.

Ч е р д а н ц е в (задыхаясь от бега). Кому… плохо? (Ставит чайник на стол, хватает стакан с остатками спирта.) Вода?

Ц в е т к о в. Спирт.

Ч е р д а н ц е в. Влей, осел. (Залпом выпивает сам.) Ух!

Наливает из чайника воды, из свертка достает кусок сахара, бросает в стакан, из-за голенища сапога достает ложку, мешает в стакане.

Кто это?

Ц в е т к о в. Тоня.

Ч е р д а н ц е в (переставая мешать). Какая?

Ц в е т к о в. Будешь ты помогать или нет?

Ч е р д а н ц е в. Не кричать. Я все же медик. Если еще дышит — хорошо. (При этом составляет табуретки возле стены.) А нет — тоже неплохо. Отмучилась. Это Тоня?

Ц в е т к о в. Да, да. Антонина Иустиновна. Не узнал?

Ч е р д а н ц е в. Боже мой! Берись… Надо ее уложить.

Вдвоем несут и укладывают на составленные табуретки.

Держи голову.

Стоя на коленях, осторожно вливают ей в рот из ложки сладкую воду.

Ничего, ничего… Обморок.

Ц в е т к о в. Да лей же, черт возьми! Хватит осторожничать. Что это, причастие, что ли!

Ч е р д а н ц е в. Еще лучше. От причастия не воскресали, а от этого… Вот, проглотила. Ничего, дело пойдет. Пойдет.. Пейте, пейте… Вот так, вот умница…

Они не замечают, как появились Б а р м и н, З у е в, п о р у ч е н е ц. Бармин и Зуев в гражданской одежде. Офицер — в погонах подполковника. Молчание.

Б а р м и н (вполголоса). Обычная ленинградская картина. Полуживые спасают полумертвого. Это, кажется, она.

З у е в (офицеру). Подгоните поближе машину. Отвезете в госпиталь.

О ф и ц е р. Есть. (Уходит.)

З у е в. Повезло.

Б а р м и н. Повезло. (Громко.) Молодые люди, помощь не требуется?

Ц в е т к о в (не взглянув в его сторону). Идите к черту. (Черданцеву.) Теперь делай паузы.

Ч е р д а н ц е в. Наоборот. Сейчас мы все допьем одним залпом. Да?

В е р н о в а. Алеша?..

Ч е р д а н ц е в. Я… Пейте, пейте.

В е р н о в а (приподнялась, взяла стакан). Алеша… (Пьет.) Крепилась-крепилась и опозорилась.

Бармин подходит к железной двери, рывком открывает ее, смотрит, потом знаком подзывает Зуева. Тот подходит. Потом оба тихо прикрывают дверь.

Ц в е т к о в (помогая сесть Верновой). Напугали вы меня. Натерпелся я страха. Больше не будете?

В е р н о в а. Не буду.

Ц в е т к о в. Пожалуйста. Благодарите медика. (Заметив Бармина и Зуева.) Вам что здесь угодно? (Подходит, узнает. Спокойно.) Здравствуйте, Георгий Петрович.

Б а р м и н. Здравствуйте, Юрий Семенович. Приехали за вами.

Ц в е т к о в. Долгонько собирались. (Зуеву.) Ах, это вы, генерал?

З у е в. Так точно.

Ц в е т к о в. Как прикажете понять? Разжаловали? Вытурили?

З у е в. Необходимый камуфляж.

Ц в е т к о в. Купили уран? Господа продавцы с ног сбились, навязывая вам товар?

З у е в. Воздержались. И мы, и они.

Ц в е т к о в. Зелен виноград. То-то и оно…

В это время Бармин подошел к Верновой.

Б а р м и н. Здравствуйте, Тоня.

В е р н о в а. Здра… (Стакан выпал у нее из рук и разбился.)

Б а р м и н. К счастью. А плакать не надо.

В е р н о в а. Сама удивляюсь. Откуда-то еще берутся…

Б а р м и н (молча подает руку Черданцеву). Вот и сподобились еще раз встретиться.

Ч е р д а н ц е в. Выходит.

Б а р м и н. Вызвали?

Ч е р д а н ц е в. Да. По приказу штаба фронта. Чувствуется чья-то властная рука.

Ц в е т к о в (сидит возле стола). Она знает, где спрятаны приборы и остатки окиси урана. И при этом собралась умирать.

Б а р м и н. Клевещет?

В е р н о в а. Отвыкла далеко ходить, устала.

Появляется о ф и ц е р.

З у е в. Георгий Петрович, можно отправлять.

Б а р м и н. Отлично. Алексей Иванович, Юрий Семенович. Рекомендую — генерал Зуев Богдан Артемьевич. Прошу любить и жаловать. Извините, генерал. У молодых людей никакой выправки и подтянутости, хоть под пресс их клади. Помогите Антонине Иустиновне.

В е р н о в а. Что вы, я сама… (С трудом стоит, смущаясь своей слабости.)

Б а р м и н. Сейчас вас отвезут в одно местечко. Там покормят, напоят, подбавят энергии. Чтобы завтра вы все были молодцами. И завтра будем разговаривать. Больше ни звука, пожалуйста, крепитесь.

Ц в е т к о в. Вы хотите оторвать меня от полезного дела. А взамен?

Б а р м и н. Один из возможных и самых трагичных аспектов нашей работы.

Ц в е т к о в. Понятно. Дошло. А гарантия определенности?

Б а р м и н. В этой обстановке — только мое слово.

Ц в е т к о в. Значит, пора?

Б а р м и н. Пора.

Ц в е т к о в. Не поздно?

Б а р м и н. Надеюсь.

Ц в е т к о в. Мне надо сдать свой пост. (На взрыватель.) И эту штуковину.

З у е в. Уже сдана.

Ц в е т к о в. Ага, возможно. Я тут немного согревался, так что мог не заметить. Пойдемте, Антонина Иустиновна. Вперед, Алеша! За эти годы я усвоил: если рядом появляется генерал… (Зуеву.) Вы помните, я вам говорил, что Георгий Петрович тоже генерал?

З у е в. Помню.

Ц в е т к о в. …то жизнь и судьба мгновенно изменяется.

Все трое, сопровождаемые офицером, поднимаются по лестнице. Бармин их провожает.

З у е в. Вернитесь за нами.

О ф и ц е р. Есть. (Уходит.)

Б а р м и н (вернувшись). Господи, они же все дистрофики. Видите?

З у е в. Вижу.

Б а р м и н. Нужно питание, питание и питание.

З у е в. Будет. Завтра начнем вывозить самолетом в Москву. Там госпитализируем, подлечим.

Б а р м и н. Была бы еще одна машина…

З у е в. К сожалению…

Б а р м и н. Понимаю. Но и вы поймите, вдруг в своих поисках нужных людей мы где-нибудь опоздаем на час-полчаса…

З у е в (кивнул на железную дверь). Мы могли опоздать на несколько месяцев.

Б а р м и н. Вы правы. Это черт знает что такое. Нашел себе службу по специальности. Впрочем, что для него теперь невозможное?

З у е в. Естественный отбор.

Б а р м и н. Бродяга. Я рад, что они уцелели. Золотые парни. Теперь мозги будут в небывалой цене. К ним приставляйте охрану, а не ко мне.

З у е в. Хорошо. Женщина тоже необходима в Москве?

Б а р м и н. Она настоящий клад.

З у е в (делая пометки в записной книжке). Мне нравится, как вы оцениваете людей.

Б а р м и н. А как это делаете вы?

З у е в. По-всякому. По-разному. Учитывая обстоятельства.

Б а р м и н. Осторожно? С оглядкой?

З у е в. Голова у меня одна.

Б а р м и н. Мы еще не успели с вами толком, по-товарищески поговорить. В самолете мешали посторонние, здесь мы одни, и у нас есть несколько свободных минут. Я выскажу вам то, что считаю необходимым. Во избежание всяких недоразумений в дальнейшем. У вас, как у представителя власти, есть множество способов и будет масса поводов создать между нами трения. Я хочу этого избежать.

З у е в. Вам доверяют на самом верху. Обязан доверять и я.

Б а р м и н. Благодарю. Половина моих забот отпала. Остается еще половина.

З у е в. Ваше доверие ко мне?

Б а р м и н. Да.

З у е в. Сам себя рекомендовать не умею.

Б а р м и н. Ставлю плюс. Нам, я предвижу, придется разбойничать, заниматься ограблением наркоматов, заводов, институтов по всей стране.

З у е в. Если потребуется, готов и на разбой и на грабеж.

Б а р м и н. Еще плюс, склонность к романтике. Создать новую науку, совершенно новую промышленность, да еще в наших условиях, — это, батенька, только легко сказать. Осилить это могут не единицы, не десятки самых редких талантов, а сотни, даже тысячи даровитейших ученых, инженеров.

З у е в. Это невозможно. Тысячи! После стольких призывных фильтраций? Когда число забронированных специалистов сведено к пределу? Нет. Совершенно невозможно! Если вы хотите возложить эту задачу на меня — отказываюсь сразу. Можете не доверять. У меня голова только одна.

Б а р м и н. Еще плюс. И я, и вы — мы будем искать их повсюду…

З у е в (кивнув на железную дверь). До ада мы уже добрались. Рая найти не рассчитываю.

Б а р м и н. Его нет. Но создать хотя бы приблизительную, сносную модель рая — возможность начать исследования — это в наших силах. Если мы прочешем фронт и тыл, пользуясь моим методом. Если, конечно, вы его воспримете.

З у е в. Слушаю.

Б а р м и н. Нужные нам люди, инженеры, ученые — не винтики-шплинтики, не пешки, не затычки. Каждый из них уникален и неповторим. Знайте, я еретик и, простите, не признаю, отвергаю начисто понятие, что нет незаменимых людей. Я исповедую другое. Все люди незаменимы, а талантливые тем более. (Пауза.) Понимаю, что вам сие очень трудно переварить.

З у е в (мучительно растерян). Признаюсь, нелегко… Вообще, трудную задачу вы еще усложняете вот такими… даже не знаю, как это назвать… Самоубийственными взглядами…

Б а р м и н. Хотя у меня тоже только одна голова, но я вовсе не считаю нужным что-либо скрывать, утаивать…

З у е в. Вы же меня совсем не знаете, кроме того, что я ваш подчиненный. Как же вы можете?

Б а р м и н. Очень просто. Подчиненные мне не нужны. Мне нужны единомышленники. Итак?

З у е в. Ваш экзамен меня не оскорбляет и не унижает. Вы правы. Иначе нельзя… Но… Воистину вы вываливаетесь из эпохи. Искать незаменимых…

Б а р м и н. Мы не всегда, как сегодня, будем рядом… Мне надо знать, как вы смотрите на людей, имея право привлекать и отвергать. Казнить и миловать. Способны ли вы, не прячась за чужую спину, решить судьбу икса или игрека, невзирая на анкеты и характеристики, перестрахованные на тысячу процентов. Хотя один незаменимый стоит сотни заменимых. Мы ничего с вами не сделаем, если не соберем вокруг самых умных и деловитых людей. Молодых и старых, зрелых и зеленых, но дерзких, дерзких, которые безбоязненно поднимают руку на любые авторитеты во имя нового, во имя будущего… Я люблю и ценю только таких людей. Так что же?

З у е в. Еще когда я впервые столкнулся с вашим учеником, уже тогда у меня возникло предчувствие, что ничего доброго от знакомства с вами ждать нельзя. Ни субординации, ни житейского здравого смысла, ни самосохранения. (Пауза.) Я вижу, что я должен заново пересмотреть весь свой житейский служебный опыт. Так что пока я освоюсь… Пока…

Б а р м и н. Пока не убьете в себе окончательно патологическое недоверие и подозрительность?

З у е в. Да. Вот именно. Вы же понимаете. Я вас тоже не знаю. А голова одна.

Б а р м и н. Помогу. Но предупреждаю, у них, незаменимых, очень скверные характеры…

З у е в. Знаю. Понял.

Б а р м и н. До тех пор, пока они не увидят, не поймут, что им доверяют, о них заботятся, да просто любят. Но уж после этого они, не оглядываясь, не колеблясь, идут на штурм самого неба. А этим мы и должны заниматься. Я не усложняю задачу, а облегчаю. Поэтому будьте снисходительны к моей неисправимой слабости. Верю в людей, люблю их, горжусь ими. Но сволочей и подлецов, особенно доносчиков и клеветников, — не переношу. Они для меня не существуют. Вот и вся моя программа. Понимаете?

З у е в (пожимая протянутую руку). Принимаю. Хотя предвижу…

Б а р м и н. И я, батенька, предвижу. Но речь идет о том, быть нам всем или не быть, поэтому рассчитываю на некоторые послабления.

З у е в. И я в это начинаю верить.

Б а р м и н. А по сему, как советовал один древний мудрец, научись, человек, быть благочестивым деятелем, научись управлению очами, удерживанию языка, смирению ума, порабощению тела, погублению гнева, чистым помыслам. Предвижу, много придется грешить, но во имя чистых помыслов.

По лестнице спускается о ф и ц е р.

О ф и ц е р. Доставлены по указанию. Обстреливают Невский.

Б а р м и н. Едем дальше?

З у е в. Едем.

З а т е м н е н и е.

Кабинет. За огромным письменным столом — полковник О х о т и н. Входит Б а р м и н. В руке папка для бумаг.

О х о т и н. Здравия желаю.

Б а р м и н. Добрый день.

О х о т и н. Меня предуведомили о вашем посещении. Прошу садиться.

Б а р м и н (усаживаясь в кресло у стола). Полагаю, что вы также информированы о цели моего прихода.

О х о т и н. Разумеется. Мне даны указания. Кадры?

Б а р м и н. Да.

О х о т и н. Понимаю. Бывают, конечно, обстоятельства… Итак, в ком вы нуждаетесь?

Б а р м и н (подает ему папку). Взгляните.

О х о т и н. Посмотрим.

Б а р м и н. Надеюсь на ваше понимание и сочувствие.

О х о т и н. Сочувствие?.. Извините. (Бегло читает.) Профессор, доктор физико-математических наук… Доктор… Доцент кафедры генетики. Этот-то вам зачем? Мне говорили о специалистах определенного профиля.

Б а р м и н. По весьма понятной и простительной некомпетентности. Вы знаете, даже я, кому поручено все это делать, не беру на себя смелость окончательно судить, какие специалисты и в каких отраслях науки нам понадобятся. Еще никто ничего окончательно не знает. Мы только смеем предполагать. А так как время у нас очень ограниченно, то необходимо заранее быть уверенным, что нужный специалист вот тут, рядом, и готов немедленно начать работу. Разве вам не так объяснили неотложность нашей встречи?

О х о т и н. Приблизительно так.

Б а р м и н. Причем, прошу вас учесть, что именно я настоял перед правительством о включении вас в круг тех немногих лиц, которым доверяется важнейшая государственная тайна. Думаю, что нам еще много придется поработать вместе.

О х о т и н. Я, конечно, горжусь доверием, оказанным мне, и постараюсь его оправдать.

Б а р м и н. Пожалуйста.

О х о т и н. Что ж, необходимые меры будут приняты. Эти люди будут у вас. Хотя, откровенно говоря, не понимаю, разве нет других путей для привлечения специалистов?

Б а р м и н. Мне приятно это слышать от вас, но… все, кого мы могли найти сами, привлечены и уже включаются в работу. Но все равно нужных людей еще мало. Мало. Неужели вам не ясно, что речь идет о весьма важном вопросе? Быть нам всем через какое-то время или не быть.

О х о т и н. Гитлер нас тоже пугал, да не вышло. Живем.

Б а р м и н. Но мы еще не знаем, сказал ли он свое последнее слово. Нет ли у него еще чего-то в запасе. И не найдутся ли еще желающие проверить нашу крепость более сильными средствами, чем танковые дивизии или воздушные армады.

О х о т и н (помолчав). Извините. Начнем работать. (Достает из сейфа папку. Садится за стол. Молча листает страницы, делает какие-то пометки в списке, принесенном Барминым.) Сейчас я не готов полностью сообщить вам, где они. Понадобится какое-то время на розыски, на уточнения. Но кое о ком я имею достаточно твердые сведения… Например, профессор, доктор физико-математических наук, о котором вы хлопочете, работает в авиационной промышленности. Вырывать придется с кровью. Следующий… Лучший специалист по металлохимии. Сталь для пушек и танков. Как его вызволить? Понимаете?

Б а р м и н. Понимаю. Задача сложная.

О х о т и н. Почти невыполнимая. Далее, профессор… Так… Работает на режимном объекте. Кто же его отдаст? Стеной встанут. Да… И так далее. Никто не бездельничает…

Б а р м и н. Они нужны. Нужны!

О х о т и н. Посмотрим, кто кого одолеет… Вот, например, биофизик Ракитский Викентий Сергеевич, год рождения тысяча восемьсот восемьдесят второй. Его мы вам доставим быстро…

Б а р м и н. Очень хорошо.

О х о т и н (встает). Положитесь на меня.

Б а р м и н (подавая руку). Буду надеяться.

О х о т и н. Должно быть, хорошо с вами работать. Артельный вы мужик.

Б а р м и н. Куда денешься. Артель крепка атаманом. (Уходит.)

О х о т и н (нажимая кнопку звонка). Капитана Дорохова ко мне.

Входит Д о р о х о в. Замирает по стойке «смирно».

Видели этого человека?

Д о р о х о в. Да.

О х о т и н. Направляетесь на охрану к нему. Без отлучки. Придется — будете ему мамкой и нянькой. Если понадобится — о себе не думайте, прикрывайте собой. Другой службы вам пока не знать.

Д о р о х о в. Надолго?

О х о т и н (помолчав). Время покажет.

З а т е м н е н и е.

Подвал. Первое пристанище атомников. Большая комната, дверь. За дверью еще одно помещение. Возле двери — о ф и ц е р в форме НКВД. В комнате длинный стол, заставленный приборами в готовом и полусобранном состоянии. В углу сложены графитовые блоки — электроды квадратного сечения. Ц в е т к о в и Ч е р д а н ц е в заняты отладкой сложного измерительного прибора.

В стороне — письменный стол, стулья.

В е р н о в а (входит). Алексей Иванович, из-за вашего почерка я не успеваю напечатать. Ну что вы тут накалякали?

Ч е р д а н ц е в. Сейчас посмотрю. (Цветкову.) Мягко говоря — швах.

Ц в е т к о в (устало). Да, швах. (На прибор.) Он мне даже на фронте снился. За эти годы, мне кажется, я его обдумал тысячу раз. В уме конструировал каждую свободную минуту. Это же умница, красавец, а ведет себя как последний негодяй.

Ч е р д а н ц е в. Стоп, сядем. Подумаем.

В е р н о в а. Господа фанатики, сейчас нагрянет Георгий Петрович. Слышите?

Ч е р д а н ц е в. Антошка, не мешайте. Когда невероятно возрастает чувствительность, по-моему, надо изменить и условия опыта. Говорю тебе как старый медик — пойдем от нервной системы человека.

Ц в е т к о в. Заблудимся.

В е р н о в а. Примите в расчет и мои нервы.

Ц в е т к о в. Что такое?

В е р н о в а. Заявка. Почерк. Да тут сам черт не разберет.

Ч е р д а н ц е в (подходит к ней). Тихо. В храме науки кричать не положено. Что?

В е р н о в а. Что это означает?

Ч е р д а н ц е в. Прежде всего, что у меня трясутся руки, что война испортила почерк и что… Мда. Действительно. А как вы думаете, что тут написано? Почти «ворам». Каким ворам?

В е р н о в а. Алеша, мне война ослабила память, но почерк почти сохранился. В следующий раз лучше диктуйте.

Ч е р д а н ц е в. Это я писал ночью, когда вы изволили спать.

В е р н о в а. Будем писать днем.

Ч е р д а н ц е в. Почему-то всегда осеняет в ночной тишине. Что же это такое?

Ц в е т к о в. Скоро вы там?

Ч е р д а н ц е в. Антошка, это же аурум! Все ясно. Русская латынь. (Тихо.) Золото, золотко…

В е р н о в а. Великий шифровальщик. Бог вас простит. Буду знать. И почему вы решили меня называть каким-то Антошкой?

Ч е р д а н ц е в. Потому что вы стали славным дружеским парнем. Отменить?

В е р н о в а. Конечно, стала парнем. Не возражаю.

Входит Б а р м и н.

Б а р м и н (сняв шляпу). Кто чем будет радовать? Здравствуйте. (Подает всем руку.) Есть подарки? Скромность заедает? Вид у всех отличный. Все же в Доме ученых кормят неплохо. Скоро будете гладкими, румяными. Итак?

Вернова уходит.

Ц в е т к о в. Почему-то нейтроны, проходя через графит, ведут себя как праздные гуляки. Кидаются туда-сюда и даже возвращаются обратно. С ума можно сойти.

Б а р м и н. Интересно. Вот это уже интересно. Что-то новое. Грязь?

Ц в е т к о в. Обратно грязь.

Б а р м и н. Но новая. Нейтроны нарушают правила, установленные для них нами. А если плохи наши правила? Не успев их открыть, мы вообразили, что они непогрешимы. Может быть, возвели в догму хилые соображения? Пошлем всякие догмы к черту. Они имеют весьма опасное свойство — правильные, безупречные вчера, они вредны сегодня и страшны завтра.

Ц в е т к о в. Близки стены.

Б а р м и н. Опять стены?

Ч е р д а н ц е в. А что? Отталкиваются и возвращаются обратно.

Ц в е т к о в. Неужели мы как проклятые вечно должны быть в тесноте?

Ч е р д а н ц е в. Неужели нельзя найти более просторное помещение?

Б а р м и н. Замолчите, несчастные! (Пауза.) Эх, молодые люди, неразумные максималисты! Пока нас всего девятнадцать человек. Что же нам требовать, палаццо? При нашей-то военной бедности? Не понимаете вы своего счастья. Через несколько лет на стене этого дома торжественно установят мраморную доску, а на ней огромными золотыми буквами начертают: «В подвале сего здания в одна тысяча девятьсот сорок третьем году кучка энтузиастов положила начало раскрепощению атомной энергии». Двести — триста лет спустя прохожие станут снимать шляпы и шапки. А вы еще жалуетесь на судьбу. Вертопрахи. (Меняя тон.) Будем повторять опыты. Вечер у меня свободный. Посадим рядом теоретиков, химиков, пусть соображают. Виноваты ли стены, приборы или еще что-то. Нейтроны — умницы, честные работяги. Ясно, им не нравится наше обращение. Они протестуют, бунтуют. А чем же мы им не угодили? Чем? Очень интересно.

В дверях появляется З у е в. За ним Г р и ш а н к о в. Ч а с о в о й, козырнув, пропускает их.

З у е в. Разрешите?

Б а р м и н (идет навстречу). Здравствуйте. (Гришанкову.) Нарком-воевода дозором обходит владенья свои?

Г р и ш а н к о в (тихо). Взяты Орел и Белгород. Можно легонько вздохнуть. Вечером прогремит первый салют. Была такая традиция?

Б а р м и н. Петр Первый соображал.

Г р и ш а н к о в. И у нас к месту получится. (Громко.) Позвольте хоть одним глазом взглянуть, за что я должен отвечать перед Политбюро.

Б а р м и н. Прошу. Разрешите представить: Цветков Юрий Семенович, Черданцев Алексей Иванович. Оба вместе — величина намного больше двух.

Г р и ш а н к о в (пожимая руки им). Очень приятно. Очень рад. Георгий Петрович, пожалуйста, обо мне не заботьтесь, время на меня не тратьте. Людям малоученым довольно, стоя на бреге реки, утолять жажду любознательности. Вы займитесь Богданом Артемьевичем.

Б а р м и н. Штиль-то, батенька, какой!

Г р и ш а н к о в (подмигнув). Неискусившемуся в плаванье нельзя искать в пучине бисеров, а надобно блюстись. (Цветкову и Черданцеву.) Просветите, но в самую глубь не затаскивайте.

Отходит с ними в сторону. Бармин и Зуев садятся за письменный стол.

З у е в. Итак, урановых рудников у нас нет и не будет. По понятным соображениям. Создаются безобидные рудники, один — по добыче рассеянных металлов, без которых немыслимо получение сверхпрочных сталей. И это сущая правда. Первый рудник в Урочище. От железной дороги почти триста километров. Вчера первый эшелон военно-строительного батальона и одна авторота со всей техникой отправлены туда. Еще один стройбат снимается с номерной стройки на Урале. Завтра я вылетаю в Свердловск. Там ждет отряд геологов для уточнения контура рудного поля, группа военных инженеров-строителей. Забираю их — и в Урочище. Сразу начнется разбивка площадки. До постройки шоссе и железнодорожной ветки руду самолетами будем доставлять на завод цветной металлургии в Изборске. Там отработаем технологию получения концентрата. Окончательное извлечение урана поручаем электролизному заводу с налаживанием автономного производства. Первые слитки получите самое позднее через год. Устраивает?

Б а р м и н. Вы скромны.

З у е в (кивнув в сторону Гришанкова). Команды исходили от него.

Г р и ш а н к о в. Благодарю, Алексей Иванович. Для первого знакомства хватит. Благодарю, Юрий Семенович. Начинаю кое-что понимать. (Подходит и садится к письменному столу рядом с Барминым. Внимательно посмотрев на Бармина и Зуева, неожиданно начинает тихо смеяться.) Это, простите, похоже на какой-то забавный сон. (Перестает смеяться.) Значит, кроме вот этого (показывает на приборы и груды электропроводов) и теоретических расчетов, больше ничего нет?

Б а р м и н. Пока нет.

Г р и ш а н к о в (Зуеву). Вы об этом знали?

З у е в. Знал. Но я верю. Уж очень что-то необычное.

Г р и ш а н к о в. Ну да, ну да. (Пауза.) Простите, Георгий Петрович, мой смех. За всю жизнь свою в более странную историю я не попадал. Этакое со мной впервые.

Б а р м и н. И со мной. Со всеми.

Г р и ш а н к о в. Мне приходилось многое начинать на пустом месте. Строить заводы, комбинаты, города. Но все же там было и позади и впереди что-то осязаемое, реальное. Какие-то параметры. А что здесь? Предположения о возможности. Не страшновато?

Б а р м и н (искренне). Страшновато.

Г р и ш а н к о в. Вот это уже что-то почти реальное. Понятное. Отрывать с кровью, с мясом силы, десятки миллионов рублей и вкладывать в нечто. Да. (Пауза.) Между прочим, Кремль исстари был музеем. Там есть колокол, который никогда не звонил. Пушка, которая никогда не стреляла. Неужели мы пополним историческую кунсткамеру (пытается показать руками что-то объемное) пирамидой макетных золотых слитков с этикеткой «Потрачено на бомбу, которой никто не видел»? А? Шучу. Ничего, привыкну. Молодые люди верят, а это такие несусветные эфиопы, самого господа бога определят на должность рассыльного. (Пауза.) Доложили?

З у е в. Точно так.

Г р и ш а н к о в (собираясь уходить). Ничего. Сдюжим. Счастливо.

Б а р м и н. Спасибо.

Г р и ш а н к о в. Они правы. Тесновато. Поищем.

Гришанков и Зуев уходят. Молчание. Входит Д о р о х о в, несет чайник и на подносе стаканы, бутерброды.

Д о р о х о в. Георгий Петрович, пора подкрепиться.

Б а р м и н (шутливо). Ах, няня, няня, я страдаю!.. (Обычным тоном.) Давайте, Алексей Иванович, Юрий Семенович, прошу. Голод, конечно, великий стимул в творчестве, но в науке вреден.

Все усаживаются за стол.

А что, если нам взять да всем скопом рассердиться не на приборы, а на графит? По-моему, загадка в графите. Ну-ка, ну-ка, поднатужимся, подумаем.

Входит В е р н о в а с бумагами.

В е р н о в а. Можно?

Б а р м и н. Конечно, Тонечка. (Встает. Цветкову и Черданцеву, которые тоже встали.) Позор, стыд! Забыть единственную женщину! Садитесь, Тонечка. Не молодые люди, а моржи.

В е р н о в а (садясь). Совершенно забыли этикет. Вот вам. Можете садиться.

Б а р м и н. Родион Васильевич, еще один стакан. Берите, Тонечка, самый толстый и вкусный бутерброд. Вам больше всех надо питаться. (Подошедшему Дорохову.) Спасибо. Вы тоже садитесь с нами. Это что?

В е р н о в а. Заявка на недостающее оборудование и материалы…

Б а р м и н. Колесо раскручивается. Сегодня освобождены Орел и Белгород. Тихо. А наше наступление замедлилось. Даже чай не такой вкусный.

З а т е м н е н и е.

Зима 1943 года. Вечер. Большая комната — домашний кабинет Бармина. Но на всей обстановке заметны следы еще не установившегося быта. Голые стены. Часть книг свалена на пол — нет шкафов. Большой письменный стол, весьма подержанный. Громадные, солидные кресла соседствуют с самыми стандартными стульями. Прямо — открытая дверь в столовую. Там виден скромно накрытый для чая стол, видны гости. Слышится музыка, передаваемая по радио. Входят, обнявшись по-дружески, Б а р м и н а и В е р н о в а.

Б а р м и н а. У меня на душе почти спокойно. Столько пришлось пережить за эти годы, столько натерпеться. И вот снова, как когда-то в Ленинграде, собрались гости. Даже звучит музыка. Правда, обстановка не та, что была, и посуды не хватает, и поселили в какое-то захолустье. Но ничего. Я и этому рада. Ничего, все образуется. Посидим?

В е р н о в а. Посидим.

Б а р м и н а. Вы не посчитаете меня за черствую эгоистку?

В е р н о в а. Ну что вы, Кира Федоровна, никак не могу.

Б а р м и н а. Рассуждаю, как сытый, устроенный человек. А вы потеряли все, живете в общежитии…

В е р н о в а. Нет, нет. Я довольна. Я тоже спокойна. У меня не оставалось никаких надежд. Исчезла способность даже мечтать. Хотя бы про еду. Нет, я теперь счастливая. Постарела, подурнела, но выжила и работаю. Хорошо. Это так хорошо…

Б а р м и н а. Георгий Петрович безбожно молчаливый. Никогда не рассказывает, чем он занимается, где бывает. Из Севастополя писал такие письма, словно он там отдыхал, загорал. Сказал, что едет в Казань, а был в Ленинграде. Я уже к этому привыкла и не сержусь. Вы хотите уйти к молодым людям?

В е р н о в а. Нет. Они стали называть меня Антошкой. Говорят, я теперь полезный парнишка.

Б а р м и н а. Бесстыдники. Все они изменились. Огрубели, возмужали, меньше смеются.

В е р н о в а. Георгий Петрович посматривает на эту дверь.

Б а р м и н а. Я давно заметила и нарочно увела вас сюда. Пусть он отдохнет. Он обещал. Тонечка, вы должны быть моим союзником.

В е р н о в а. Постараюсь.

Б а р м и н а. Он обязан отдыхать. И сегодня он поклялся… Почаще приходите, будем читать, разговаривать. Вспоминать. Все же, я чувствую, наша жизнь непоправимо изменилась. Я ни о чем не хочу допытываться, но не могу избавиться от каких-то новых тревог. Вот теперь неотлучно, точно тень, за Георгием Петровичем ходит Родион Васильевич. И спит даже у нас. Он скромный, молчаливый. Но зачем это? Лишь бы это была не политика. Я так боюсь политики…

В е р н о в а. Кира Федоровна, успокойтесь. Политикой здесь и не пахнет. Ведется какое-то важное исследование. О нем никто не должен знать. Военная обстановка. Иначе быть не может.

Б а р м и н а. Пусть. Пусть и я ничего не знаю. Я вижу и рада, что Георгий Петрович доволен, прямо счастлив. Пропадает где-то целыми сутками, куда-то ездит. Пусть. Лишь бы это было все к добру.

В е р н о в а. Конечно, к добру.

Б а р м и н а. В нашем доме существовало одно твердое правило — плохих людей Георгий к себе не приглашал. Сам он не изменился. Осталось, думаю, и неизменным правило. Я не ошибаюсь?

В е р н о в а. Нет.

Б а р м и н а. Хорошие друзья нужны.

Б а р м и н (постояв у дверей, входит с озабоченным видом). Кира, помоги.

Б а р м и н а. Что такое?

Б а р м и н. Молодые люди опять проголодались. Требуют чего-нибудь посущественнее. Выручай.

Б а р м и н а. Что-нибудь придумаю. Пойдемте, Тонечка.

Б а р м и н (провожая их). Заставьте их чистить картошку. Неженатым полезно овладеть этой наукой.

Бармина и Вернова уходят. Бармин вызывает жестом из другой комнаты З у е в а. Тот проскальзывает в кабинет, прикрывает дверь.

Б а р м и н. Дверь закрыта. Табу. Садитесь. Чем порадуете? Как в Изборске?

З у е в. Поступили первые образцы руды. Делают концентрат и в освинцованных контейнерах шлют дальше. На электролизном заводе три дня назад пущена опытная установка. Процессом руководит Пугачев.

Б а р м и н. Он умница, дело знает. За металлургов я почти спокоен. А вот графит отстает. Страшно отстает. (Пауза.) Завтра хочу поехать в Харьков.

З у е в. Поездом, самолетом?

Б а р м и н. Лучше лететь. Возьму с собой Черданцева.

З у е в. Значит, четыре места. Самолет будет.

Б а р м и н. Надо позвать Алексея Ивановича.

З у е в. Одну минутку. Я все забываю вас спросить, поскольку речь пойдет о моей личной слабости. Вы не станете возражать, если весной на нашей территории в полном соответствии с планами строителей сделаем посадку деревьев? Маленькие кустики, крохотные елочки, жалкие яблоньки превратятся в тенистые деревья. А через двадцать лет зашумит почти настоящий сад. Даже через пять — десять лет. Клены и яблоньки растут быстро. Разрешите? Повторяю — это моя слабость.

Б а р м и н. Через десять лет… И война еще не кончена. Я «за», товарищ садовник. Сейчас спросим Алешу. (Приоткрыв дверь, жестом приглашает зайти.)

Входит Ч е р д а н ц е в.

Как вы относитесь к живой природе?

Ч е р д а н ц е в. В общем, вполне положительно. Мы друг другу не мешаем.

Б а р м и н. Значит, решено.

З у е в. Спасибо.

Б а р м и н. Алексей Иванович, завтра предлагаю полет в Харьков. Готовы?

Ч е р д а н ц е в. Готов.

Б а р м и н. Организуем маленький семинарчик. Мел, доска у них найдутся, остальное у нас в голове. Расскажем, что сделано нами. Дадим расчеты реакторов на быстрых и медленных нейтронах. Это их встряхнет. Пусть мужики работают, втягиваются по-настоящему, забывают пережитое. Проверят наши результаты. Добьются своих, новых, и, глядишь, нас начнут поджимать.

Ч е р д а н ц е в. Запасные дублеры?

Б а р м и н. Назовем это цепной реакцией.

Ч е р д а н ц е в. Применительно к людям? Емкое выражение. Надо заметить. (Делает пометку в записной книжке.) Рождается наша терминология. Теперь взаимное обогащение мозгов будет называться цепной реакцией.

Открыв дверь, появляется Б а р м и н а. С упреком смотрит на Бармина, он на нее. Молчание.

Б а р м и н а. Сочинитель. Эксплуататор святых чувств. (Уходит.)

Б а р м и н. Грехи… Сумею ли замолить? (Пауза.) Итак, завтра в Харьков. Идите отдыхайте, развлекайтесь. Это же вечер отдыха. (Провожает до двери Зуева и Черданцева. Высмотрев Ракитского, приглашает зайти его.)

Входит Р а к и т с к и й. Он сухощав, сутул, седые волосы, седая бородка, мешковатый костюм. Говорит спокойно, медленно.

Проходите, Викентий Сергеевич.

Р а к и т с к и й. Да, да. Что-то вроде домашней исповедальни. Когда-то сам грешил этим же. Спасибо, что извлекли. Отвык от развлечений. Отвык. Сразу большая доза вредна. Хотите спросить, как самочувствие?

Б а р м и н. Хочу.

Р а к и т с к и й. Затрудняюсь, что и ответить. Приглядываюсь. Стараюсь вживаться в среду. Слишком стремительно и неожиданно произошло изменение судьбы. Скажите, Георгий Петрович, какую роль вы сыграли в моем возвращении в Москву?

Б а р м и н (выдерживая его взгляд). Абсолютно никакой.

Р а к и т с к и й. Странно. (Пауза.) Меня многие годы невежды, имеющие отношение к власти, считали мракобесом, не давали работать как ученому. К чьему-то прискорбию я выжил, уцелел и могу с удивлением воскликнуть: жив, курилка! Но моя жизнь идет к концу. Что я мог сделать — не сделал и вряд ли уже способен… Кому же я должен быть обязан за вторичное появление на подмостках науки?

Б а р м и н. Вероятнее всего, естественному ходу истории.

Р а к и т с к и й. Естественный ход истории привел нас когда-то к революции. А революция, дорогой Георгий Петрович, между прочим, была совершена и во имя того, чтобы с лица земли навсегда исчезли подлецы и мерзавцы, насильники и убийцы. При переводе на международные масштабы эти термины звучат, конечно, по-иному.

Б а р м и н. Но суть остается.

Р а к и т с к и й. Увы. Смотрите, сгожусь ли я вам.

Б а р м и н. Сгодитесь. Очищать землю — это значит защищать людей. Вот вы и займитесь защитой людей от возможной радиации. Всюду, где она может быть. Причем немедленно. Потому что время очень тревожное, и неизвестно, когда возникнет прямая угроза всему живому. Лучше всего опередить опасность.

Р а к и т с к и й. Владимир Иванович Вернадский еще более тридцати лет назад писал, что ни одно государство и общество не может относиться безразлично к тому, как, кем и когда будут использованы запасы лучистой энергии. Вот как далеко вперед смотрел старик! Кабы его послушались раньше. Впрочем, я-то его слушался и кое-что в этом направлении делал. Что ж, придется вспомнить.

В дверях появляется Б а р м и н а.

Б а р м и н а. Георгий Петрович, к нам «неожиданно» незнакомый генерал. Вероятно, на огонек. Так, поболтать…

Б а р м и н. Кира… (Подходит к ней.) Родная, прости меня. (Целует ее руку.)

Б а р м и н а. Трагедия моей жизни в том, что я всегда все понимаю. Прошу вас, товарищ генерал. Вас здесь давно ждут. (Уходит.)

Входит О х о т и н в форме генерала войск НКВД.

Б а р м и н. Здравствуйте, товарищ генерал.

О х о т и н. Здравствуйте, товарищ академик.

Б а р м и н. Позвольте вас познакомить. Викентий Сергеевич Ракитский. Аким Спиридонович Охотин.

О х о т и н (внимательно посмотрев на Ракитского, чуть заметно кивает). Очень приятно.

Р а к и т с к и й (Бармину). Естественный ход истории. (Охотину.) Судя по вашему взгляду, вы меня знали раньше? Заочно?

О х о т и н. Да.

Р а к и т с к и й (сдержанный поклон). Вынужден также сказать — очень приятно. (Бармину.) Всего доброго. (Уходит.)

Б а р м и н. Присаживайтесь.

О х о т и н. Благодарю. Я позволил себе заехать к вам в неурочное время. Как видите, меня повысили в звании и по решению Центрального Комитета направили возглавлять охрану вашего дела в самом широком смысле. Скажем, на внешних обводах. Не исключена утечка информации.

Б а р м и н. Возможно. Вы, я думаю, будете добросовестным опекуном.

О х о т и н. Служба требует.

Б а р м и н. Завтра я и Черданцев улетаем в Харьков.

О х о т и н. Абсолютно исключено. Город недавно освобожден, и пока в нем много непроветренных уголков. Его надо чистить. Немцы не могли не оставить резидентуры. Так что поездка не состоится.

Б а р м и н. Должен вас огорчить, Аким Спиридонович, но поездка состоится. Мне некогда думать о ваших затруднениях и заботах.

О х о т и н. Я головой отвечаю за вас.

Б а р м и н. Отвечайте.

О х о т и н. Если в Харькове есть нужные вам люди, окружим их охраной и доставим сюда. Никаких рискованных поступков. Не стоит.

Б а р м и н. Стоит. Когда-то до войны там был крупнейший центр по атомным исследованиям. Ученые вернулись на развалины и не знают, чем заняться. Полная растерянность. Им надо дать понять, что они очень нужны, что они незаменимы, что в их руках судьба страны. Я не преувеличиваю. Так оно и есть. Это не филантропия, а мобилизация.

О х о т и н. Вы хотите посвятить харьковских товарищей во все секреты?

Б а р м и н (помолчав). Секреты, секреты… Я обязан это сделать. Слишком огромна проблема. И уж если на то пошло, Аким Спиридонович, вам надо знать следующее… Открытие новых физических законов — дело нелегкое, но постижимое. Силы, заключенные в атомах урана, нейтроны, их константы — одинаковы что у нас, что в Германии, что в Америке. И это секретом быть не может. А вот пути к овладению новыми открытыми законами природы — тут, как говорится, дело иное. Управление реакцией — это вопрос изобретательности, техники, могущества экономики, следовательно, вопрос политической, государственной и военной тайны. Тут вам все карты в руки и полная наша подчиненность. Это даже и не подлежит обсуждению. Но что-то утаить из открытого от своих товарищей, возможно, более способных, чем москвичи или ленинградцы, — это неразумно, недальновидно. Это преступление. Времена ученых-титанов, единолично совершавших гениальнейшие открытия, кончаются. Наступает эпоха объединения талантливых умов, и тут, я смею думать, истинно талантливые ученые, способные двигать нашу науку вперед, — это прежде всего горячие, честные патриоты, дорожащие честью родины. Мелкие, продажные душонки никогда никакого следа в науке не оставляли и не оставят. Они всегда слишком заняты собственными персонами, собственной славой, собственным благополучием. Это — лжеученые, и мы на пушечный выстрел не подпустим их к проблеме, где решается судьба мира. В Харькове — настоящие люди. Пусть они там и работают. Мужественно и самостоятельно. Так что ваша затаенная мечта держать нас всех в одном месте, увы, имеет розово-голубоватый оттенок.

О х о т и н. Легкую жизнь вы мне сулите.

Б а р м и н. Мы с вами чудесно сработаемся.

О х о т и н. Можете ехать в Харьков.

Раскрывается дверь, громче слышатся звуки вальса.

Входит В е р н о в а.

В е р н о в а. Я по приказу. Товарищ генерал, разрешите вас пригласить…

О х о т и н. Да, но…

В е р н о в а. Это тихий-тихий вальс.

Б а р м и н а (входит). А что же ты?

Б а р м и н. Кира Федоровна, позвольте пригласить вас. (Танцуют.) Ты моя умница. Ничего не бойся. Я люблю тебя, потому что тебе больше всех достается. Но ты терпи, терпи и верь — все будет хорошо. Что поделать, занесла нас нелегкая… Смотри, а мы, оказывается, еще не разучились… Еще способны… Смотри, ноги сами скользят… Перестань плакать. Понимаю. Это от гордости. Ну до чего же мы еще молодые… Какие мы еще молодые…

З а т е м н е н и е.

Кабинет Гришанкова. Июль 1944 года. И в а н А ф а н а с ь е в и ч ходит из угла в угол, стараясь смирить свой гнев. Д и р е к т о р завода стоит неподвижно. У окна, спиной к разговаривающим, — Б а р м и н.

Д и р е к т о р. Значит, я туп, безмозгл. Занимаюсь вредительством. Отправьте меня лучше на фронт, там я хоть с пользой погибну, а погибать здесь…

Г р и ш а н к о в. И отправим.

Д и р е к т о р. Спасибо.

Г р и ш а н к о в. Молчать! (Пауза.) На основании ваших данных я позавчера сообщил наверх, что проблема решена. Чистый графит получен. А сегодня должен брать свои слова обратно? Я вам кто? Мальчишка?

Д и р е к т о р. Я был убежден…

Г р и ш а н к о в. В чем? В чем?

Д и р е к т о р. Наша заводская лаборатория дала анализ.

Г р и ш а н к о в. А-а… Правильно поступил начальник главка, отстранив вас от работы. Поделом. Я не стану за вас заступаться. Всех бездельников из вашей лаборатории надо послать не просто на фронт, а в штрафные роты. Кто вас за язык тянул? Захотелось поскорее бухнуть в колокола? Выгоним из партии, и поедете на фронт рядовым.

Д и р е к т о р. Это не страшно.

Г р и ш а н к о в. А что вам страшно?

Д и р е к т о р. Отвечать за непонятное, невозможное.

Г р и ш а н к о в (помолчав). Вы действительно ничего не понимаете или притворяетесь?

Д и р е к т о р. Действительно ничего.

Г р и ш а н к о в. Если правительство дает задание — значит, это нужно выполнять и не рассуждать. Нужно — и точка. Нужно потому, что важно. Дошло?

Д и р е к т о р. Я инженер. Строил и пускал завод. Но… Наше производство грубое, грязное. Электрод, даже самой высшей марки, не может быть без примесей. Равняться по чистоте алмазу! Образно говоря, от нас хотят, чтобы мы научились брать каждую отдельную молекулу графита, стерилизовать ее и чистенькую, умытую укладывать в блоки. Это абсурдно, непостижимо. Мы не способны. Да и зачем это? Зачем? Позвольте, товарищ нарком, на прощание сказать мне то, что я думаю.

Г р и ш а н к о в. Говорите.

Д и р е к т о р. Объясните мне, почему, обвиняя нас, вы безоговорочно верите неизвестным для нас людям? Кто они, эти заказчики? Допустим, ученые. Но мы их расцениваем как авантюристов. Полуголодным рабочим, которые выбиваются из сил, чтобы обеспечить оборонную промышленность, вот уже целый год предъявляют фантастические требования, бракуют сделанное имя.

Г р и ш а н к о в. Электроды не пропадают. Идут в дело.

Д и р е к т о р. Лошадей шоколадом не кормят. Им нужней и полезней овес. Да торбы побольше. Во имя чего это делается? Что, от этого станет больше танков, пушек? Наши люди терпеливы. Но прежде они знали, во имя чего они не выходят сутками из цехов. А теперь? Бросаем основное производство, бьемся на пределе, и все впустую. Невольно приходит мысль: а может, это кому-то надо, что это чей-то расчет? Я должен узнать правду и передать эту правду инженерам, рабочим, лаборантам. Не вините людей. Вините одного меня. Я не умею, не могу заставить верить их в полезность непонятного, а поэтому и нелюбимого дела, от которого каждый хочет поскорее отделаться. Устрашения здесь ни к чему. Люди все равно ходят рядышком со смертью.

Г р и ш а н к о в. Василий Борисович, обожди в приемной.

Директор уходит.

Б а р м и н. Вы меня приглашали… для этого? Тяжко…

Г р и ш а н к о в. Влип. Отрапортовал на свою голову. Вы-то убеждены в правоте своих химиков?

Б а р м и н. Убежден. Увы, уже поднаторели.

Г р и ш а н к о в. Неужели нельзя заменить чем-нибудь другим этот проклятый графит? Он же всех замучил. Бьемся, бьемся…

Б а р м и н. Заменить нельзя.

Г р и ш а н к о в. Одну минуту.

Уходит в соседнюю комнату и возвращается, неся небольшой железный ящик с двумя ручками. Ставит на стол, открывает, достает металлический цилиндр.

Вот, полюбуйтесь.

Б а р м и н. Что? Уже?

Г р и ш а н к о в. Уже. Первые образцы металлического урана.

Б а р м и н (обнимая). Иван Афанасьевич! (Любуясь слитком.) Вот он, двести тридцать восьмой! Хорошо!

Г р и ш а н к о в. Построили у черта в турках рудник, городок, коммуникации, наладили добычу руды. Освоили технологию извлечения и плавки. Пусть попробуют ваши химики придраться. А тут с графитом. Налаженное хозяйство… Не можем справиться с тем, что валяется под ногами. Действительно абсурд. Кстати, как его хранить?

Б а р м и н. Полагаю, с максимальными предостережениями. По нашей инструкции.

Г р и ш а н к о в (отнимая слиток). Так чего вы хвастаетесь?

Б а р м и н. А вы?

Г р и ш а н к о в. Авось не умру. Скажите своим архангелам — пусть забирают.

Уносит и возвращается.

Победа?

Б а р м и н. Победа. Впрочем, самая легкая. Главные трудности впереди.

Г р и ш а н к о в. Лучшего я от вас и не ожидал. Но вы помалкивайте. Докладом об уране, просьбами о награждениях отличившихся надеюсь смягчить удар за неудачу с графитом. Авось пронесет. А что будем делать дальше?

Б а р м и н. На заводе, прошу, никого не трогайте, не ругайте. Там все люди хорошие, старательные, верные. И директор хороший, честный. Дело не в миллионных долях примеси бора, а в головах, которые мыслят по-старому. Просто все они уперлись в этакий психологический барьер. Им надо помочь преодолеть инерцию прежнего мышления. Ну и, конечно, подбросить уточненную технологию. Одолеем, обязательно одолеем. Договорились?

Г р и ш а н к о в (помолчав). Видимо, у меня тоже барьер. Мне легче обеспечивать всю армию вооружением, боеприпасами, ежедневно направлять потоки в миллионы тонн, чем дать вам какую-то несчастную тысячу тонн графита. За год создать урановую промышленность, которую в мирное время я бы и за пять лет не одолел, и споткнуться на примесях бора? Непривычно, да как-то и неудобно терпеть поражение. (Рукопожатие.) Желаю успеха!

Б а р м и н. И я вам. Когда есть уран, задержка только в графите. (Уходит.)

Г р и ш а н к о в (в дверях). Василий Борисович!

Входит д и р е к т о р, прикрыв за собой дверь.

На фронт захотели? Я вам покажу фронт! В простачка играете? Легкой судьбы захотели? Вы у меня начнете алмазы из дерьма готовить. Молчать! (Другим тоном.) На завод — и ждите указаний.

Д и р е к т о р. Есть.

З а т е м н е н и е.

Голос Левитана, читающий сводки Совинформбюро о встрече советских и американских войск на Эльбе, о боях в Берлине.

В одном из пригородов Берлина, на ступеньках входа в старинный дом, сидят Б а р м и н и Д о р о х о в. Между ними на газете — бутылка коньяка, закуска, бокалы, взятые из буфета сбежавших владельцев.

Б а р м и н (без пиджака, выпитое не оказывает на него влияния). Хорошо, Родион Васильевич! До чего хорошо! Вот и не думал, а привелось поглядеть. (Окидывает взглядом окружающее.) Логово! Каждый дом — логово. Ах, идиоты, идиоты! Жили бы себе да жили. Так нет-с, ну вот и расплата. Удрапали. Русские всегда прусских бивали. Дожил ли тот морячок севастопольский? Кто это?

Входит Г р и ш а н к о в.

Д о р о х о в (встает, смотрит). Товарищ Гришанков.

Б а р м и н (идет навстречу). Ну, радуйте. Из самого пекла?

Г р и ш а н к о в. Да. Если сегодня ночью не доколотим, то завтра определенно — конец.

Б а р м и н. Родион Васильевич, пожалуйста, особый бокал. Самый большой. И не бутылку несите, а выкатывайте из подвала бочку. Да, да. За доброе известие. Разрешаю вино и елей.

Дорохов уходит.

Г р и ш а н к о в. Ну-ка, ну-ка… Интересно. Загуляли?

Б а р м и н. Оснований больше чем достаточно. Не хочешь, да загуляешь. Весна. Победа. Тризна.

Г р и ш а н к о в. А чего же расположились тут? Хоромы не нравятся?

Б а р м и н. Не глянутся. Пахнет там не по-нашенски. Буржуазией пахнет. Противно.

Г р и ш а н к о в. А как дело?

Б а р м и н. Сейчас мои спутники, вон в той вилле, заканчивают составление документов, которые я подпишу с огромнейшим удовольствием. Даже этакую лихую завитушку поставлю от радости. (Сухо, деловито.) Утверждаю, страхи оказались напрасны. Убедился во всем сам, своими глазами и руками. Немцы, по сути, даже близко не подошли к атомной бомбе. Застряли на замедлителе нейтронов. Не сумев получить чистого графита, разуверились в нем, а тяжелой воды не припасли. Сверхсекретное оружие оказалось блефом. Рады?

Г р и ш а н к о в. Нет.

Б а р м и н. Черт знает что такое! Иван Афанасьевич, так нельзя.

Г р и ш а н к о в. Союзники…

Б а р м и н. Кассандра!..

Г р и ш а н к о в. Они вряд ли откажутся от своей сокровенной цели — уничтожения коммунизма. И они могут попробовать это сделать, потому что из этой войны выходят с меньшими потерями, чем мы. А имея новое оружие, они обязательно захотят диктовать свои условия.

Б а р м и н. Иван Афанасьевич, побойтесь бога! Ведь пока мы с ними говорим, гибнут не только наши солдаты, но и американские и английские.

Г р и ш а н к о в. Гибнут.

Б а р м и н. Так не кощунствуйте. Извините.

Г р и ш а н к о в. Ничего. Обязан быть толстокожим. В Тегеране они молчали. В Ялте — ни единого слова. По рассеянности забыли?

Б а р м и н. А если им нечего было сказать? Понимаете — нечего. Ну вот как есть нечего. Не получилось. Еще не сделали. Вот у немцев же оказался пшик. А ведь головы.

Г р и ш а н к о в. В чем вы хотите меня убедить?

Б а р м и н. В миролюбии ученых.

Д о р о х о в приносит бокал и бутылку. Но его не замечают.

Г р и ш а н к о в. Где-то в самом ближайшем времени, думаю, снова соберется Большая Тройка. Возможно, где-нибудь здесь. В Германии. Предлагаю вам поездку в качестве эксперта. На всякий случай.

Б а р м и н. Поеду с огромной радостью. Если они честны до конца, во что я верю, с их стороны тогда тоже должны приехать ученые.

Г р и ш а н к о в. Не исключено.

Б а р м и н. Могут быть очень интересные встречи. Если приедут Ферми, Оппенгеймер или Кокрофт. Четыре года никаких связей. Заманчиво.

Г р и ш а н к о в. Дай бог, дай бог… И за коктейлем святые буржуазные ученые открывают святому советскому ученому все свои достижения, расчеты, выкладки. И вы их вместе предадите огню и выкурите «трубку мира».

Б а р м и н. Лично я с любой минуты готов бросить работы над бомбой.

Г р и ш а н к о в. Вот в это я верю. И побаиваюсь ваших взрывов, припадков идеализма. Извините.

Б а р м и н. Вы свои слова помните? Те, что были сказаны при моем назначении?

Г р и ш а н к о в. Помню.

Б а р м и н. А как, если я возьму да и потребую их выполнения?

Г р и ш а н к о в. Откажу. Что бы ни попросили. Откажу.

Б а р м и н. Иван Афанасьевич, ведь мы говорили не о сегодняшнем, не о завтрашнем дне, а о событиях, которые растяжимы на десятилетия.

Г р и ш а н к о в. Откажу. Давайте, куда ни шло, и я выпью. Ага. Французский коньяк? Трофеи? Спасибо, Родион Васильевич. Выпью не вообще, не только за нашу победу, а за тех, для кого войны никогда не кончаются. Ваше здоровье, Георгий Петрович…

Б а р м и н. Кассандра.

З а т е м н е н и е.

Потсдам. 22 июля 1945 года. Перед началом утреннего заседания Конференции руководителей трех великих держав.

Т р у м э н и Ч е р ч и л л ь вдвоем.

Ч е р ч и л л ь. Я позволю себе сказать, что вы несколько уступчивы по отношению к русским, к их требованиям. В частности, в вопросе о западных границах Польши.

Т р у м э н. Я читал документы Тегеранской и Ялтинской конференций, отлично помню, что там было записано. Вы считали, что Польша может продвинуться на запад, и если она при этом наступит кое-где на ногу Германии, то ничего не поделаешь. Вы тогда не возражали против отделения от Германии Восточной Пруссии. Разве это не ваши слова?

Ч е р ч и л л ь. Времена изменились.

Т р у м э н. Но документы остались.

Ч е р ч и л л ь. Я не отказываюсь от своих слов, сказанных тогда. Польша должна ослабить Германию, но укрепиться против России. Но какая Польша? Конечно, не та, какую хочет Сталин. Во главе с Берутом.

Т р у м э н. Вы хотите Польшу во главе с господином Миколайчиком?

Ч е р ч и л л ь. Прошу не забывать, что мы объявили войну Гитлеру, когда он напал на Польшу. Поэтому ее послевоенная судьба касается нашего престижа.

Т р у м э н. Вы не хотите сильную Германию. Но сильная Польша не по вашему рецепту вас тоже не устраивает. Чрезвычайно усложненная ситуация. Вопрос о западных границах Польши обсуждается на каждом заседании, и конца этому не видно.

Ч е р ч и л л ь. Конец должен быть. Положение серьезное. Русский солдат в центре Европы — это вам не страничка из Коммунистического манифеста, а нечто более страшное.

Т р у м э н. Берлин взят русскими, и мы сидим с вами в Потсдаме, по сути, окруженные русскими войсками, шагнувшими далеко на запад. Дальше, чем мы могли предполагать.

Ч е р ч и л л ь. Пора стукнуть кулаком. У нас появилось новое могучее оружие. Это новый решающий фактор. Во имя наших союзнических интересов вы должны им воспользоваться.

Т р у м э н. В Аламогордо взорвана первая и пока единственная, как мне сказали, бомба. Скоро будут еще две. Мы их намерены использовать против Японии. Нам надо закончить войну в бассейне Тихого океана, где гибнут американские солдаты, развязать себе руки для Европы, для выполнения нашей особой миссии.

Ч е р ч и л л ь. Пусть бомбы упадут на другие объекты.

Т р у м э н. Сейчас все симпатии народов на стороне России. Мы сражались с ней вместе под одним флагом. Этого нельзя не учитывать. Наши солдаты братались с русскими на Эльбе. (Пауза.) Вы убеждены, что на предстоящих выборах вы останетесь у власти и через несколько дней вернетесь в Потсдам вновь избранным премьер-министром?

Ч е р ч и л л ь. Политика Англии не изменяется от смены премьера.

Т р у м э н. Я понял вас. Благодарю. Я намерен сегодня сказать Сталину о нашем новом оружии. Мои слова подкрепят взрывы бомб над Японией. Он должен будет понять, что это означает. По словам Стимсона, русским понадобится самое меньшее двадцать лет, чтобы сравняться с нами. За этот срок могут и должны измениться симпатии народов и, вероятно, политическая карта Европы. Итак, вы не станете возражать против информации Сталина про атомное оружие?

Ч е р ч и л л ь. Я возьму на себя смелость от имени правительства его величества согласиться с вашим решением. Между союзниками-победителями не должно быть секретов.

Т р у м э н. Вот именно. Я только выполню долг.

Ч е р ч и л л ь. Но мы будем против сообщения русским каких-либо подробностей.

Т р у м э н. Я вас заверяю, что никогда никаких подробностей большевики от нас не узнают. Они их только могут испытать на себе.

Ч е р ч и л л ь. Я вполне удовлетворен нашей беседой.

Т р у м э н. Я тоже. Скоро начало заседания. Пользуясь правом председательствующего, я выберу наиболее подходящее время для короткой беседы со Сталиным.

Ч е р ч и л л ь. Согласен.

З а т е м н е н и е.

В перерыве между утренним и вечерним заседаниями.

В помещении Советской делегации. Г р и ш а н к о в и Б а р м и н.

Г р и ш а н к о в. Выходит, что при самых благоприятных условиях американцы делали бомбу четыре года…

Б а р м и н. Пять лет, считая с начала исследовательских работ в сороковом году.

Г р и ш а н к о в. Допустим, пять. Сегодня они начали свой атомный шантаж. Какое-то время мы выиграли. Нам приказано немедленно вернуться в Москву и форсировать работу. И ничего не жалеть. По сути, сегодня господин Трумэн объявил нам войну. Значит, мы обязаны рассматривать атомную проблему как длительную военно-политическую операцию. (Пауза.) Да-а. Георгий Петрович, для нас война не кончилась. Она перешла в другую, как мы и ожидали. Или мы позволим господину Трумэну снова играть с огнем, глумиться над могилами миллионов?

Б а р м и н. Какая мерзость! Какая мерзость! Сволочи! Демократы!

Г р и ш а н к о в. Мне было сказано: ответное оружие должно стать делом всей партии, всего народа. А нервы, кажется, у нас крепкие.

Б а р м и н. И у нас, ученых, не слабые. Кассандра!

Г р и ш а н к о в. Заказываю самолет.

Затемнение.

После вечернего заседания.

Т р у м э н и Ч е р ч и л л ь.

Т р у м э н. Дело сделано.

Ч е р ч и л л ь. Я издали внимательно наблюдал. Кажется, он не задавал вам вопросов?

Т р у м э н. У меня сложилось впечатление, он настолько был поражен сообщением, что утратил способность разговаривать.

Ч е р ч и л л ь. До сих пор я был убежден, что его чем-то смутить, вывести из равновесия абсолютно невозможно.

Т р у м э н. Он сказал одну-единственную фразу — выразил надежду, что мы сумеем как следует использовать свое оружие. Ему надо самому хотя бы немного представлять, что такое ядерная наука, а главное, иметь сведущих экспертов.

Ч е р ч и л л ь. Как мне объяснили наши ученые, когда-то у русских, до начала войны, были весьма знающие люди в области ядерной физики.

Т р у м э н. Что ж, пусть Сталин начнет их искать. (Пауза.) Все же Гитлер, надо отдать ему должное, хорошо похозяйничал в России. Много лет понадобится им на восстановление промышленности. Их экономике скоро не поднять атомную бомбу. Это посложнее и подороже, чем танки или самолеты.

Ч е р ч и л л ь. Если они это поймут, у них должно измениться настроение. Они должны стать более покладистыми. Судя по вечернему заседанию, они так же настойчивы и упрямы.

Т р у м э н. И все же двадцатому веку суждено жить под знаком американской деловитости.

З а т е м н е н и е.

Октябрь 1946 года. Комната в деревенской избе, та, что иногда называется чистой половиной. Дверь в кухню. Два запотевших окна, побеленные стены. Кровать, стол, несколько стульев. На столе слабый язычок пламени от семилинейной керосиновой лампы без стекла.

Б а р м и н сидит на табуретке возле стенки русской печи, обогревающей комнату. Он в пиджаке, в сапогах, напоминает обличьем уполномоченного средней руки.

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а, хозяйка избы, заглянув на минутку, чтоб узнать, как себя чувствует неожиданный гость, так и осталась стоять у дверей, поддавшись неудержимой тяге поговорить с приезжим человеком.

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а. Вы садитесь поближе к печке, поближе. Утром до работы топлю. Поди, уж совсем остыла.

Б а р м и н. Нет, еще теплая. Вы не беспокойтесь, мне хорошо.

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а. Не нагрянь гости, мы бы уж больше сегодня не топили. Так бы и спали.

Б а р м и н. Вы, пожалуйста, не хлопочите.

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а. Велики хлопоты — еще раз истопить печку. Чайник вскипячу, картошки наварю. Уж чем богаты… Других угощений нет.

Б а р м и н. Пожалуйста, не беспокойтесь. У нас с собой припас имеется.

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а. Теперь все, кто из города в деревню едут, припас с собой берут. Не так, как прежде. (После паузы.) В нашей степи, да еще в непогодь, заблудиться совсем просто. Свои, местные, случается, блукают, а чужие и подавно. Степь во все стороны одинакова. Деревенские огоньки теперь издали не увидишь, да и кто нынче вечерами с огнем сидит? Случается, бежишь в потемках из конторы, даже жутковато бывает. Стоят черные дома, словно вся деревня повымерла. Почему стекла перестали продавать?

Б а р м и н. Не знаю.

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а. Оборонялись ими, что ли, да все побили? Ни за какие деньги купить нельзя. В конторе в закрытом шкафу председатель два стеклышка бережет. Если расщедрится — даст, тогда посветлее будет.

Б а р м и н. Ничего, и так ладно. Нам бисером не вышивать.

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а. И верно.

Б а р м и н. А как с хлебом?

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а. Пока сеем да убираем, тогда только хлеб и видим. Глазами. Картошка выручает. Вот и нынче весь урожай государству отвезли. Теперь для себя стараемся добыть. Прежде старатели так за золотом не гонялись, как мы теперь за зерном. Со света дотемна одни на полях колоски ищут, подбирают, другие, и я с ними, какой раз уже охвостья провеваем. Крутишь-крутишь эту веялку, аж в глазах темнеет и сердце заходится, а что бригадой отобьем — то одна баба в подоле унесет. Вот так и живем. Умирать не собираемся. (Обернувшись.) Маша, скоро там у тебя?

М а ш а (появляется в дверях, в старом, линялом платье, в валенках на босу ногу). Чайник почти готов. Картошка кипеть начинает.

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а. Подбрось еще. Иди.

Маша скрывается.

Помощница подросла.

Б а р м и н. Одна?

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а. Сынок есть. Помладше. В ремесленное отдала. Там хоть немного, да каждый день хлеб дают. Пусть. Казна вырастит. Специальность даст. Лучше так издали заботиться, тужить, чем его голодные глаза видеть.

Б а р м и н. А муж?

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а. Где все. Ушел на фронт, оттуда только бумажка вернулась. (Пауза.) Кабы знать, где его могила. Пешком бы туда сходила. Простилась бы. (После паузы.) А то в родительский день дождешься, когда все уже с погоста разойдутся, да над каким-нибудь чужим холмиком, будто над своим, поплачешь. (Пауза. Прислушивается.) Машина, однако, вернулась. (Уходит.)

Входит Щ е р б и н а. Он хромает. Вместо ноги — протез. В телогрейке, фуражке с черным околышем. Видимо, бывший танкист. Следом входит Д о р о х о в.

Д о р о х о в (виноватым тоном). Заблудились мы, Георгий Петрович.

Щ е р б и н а. Маленько не в ту сторону подались. Вам бы на Ключевую свернуть, а вы прямиком ударились. Щербина, председатель колхоза.

Б а р м и н. Очень приятно. Извините за беспокойство. Замешкались мы с Родионом Васильевичем. Хотели уток пострелять на озере. Убить ничего не убили, а вот заблудиться сумели. Остальные не стали нас дожидаться, уехали на станцию. Надо было бы позвонить, чтобы товарищи не беспокоились.

Щ е р б и н а. У нас нет телефона, только в сельсовете. А это еще десяточка два километров ехать. Если надо, могу дать провожатого.

Д о р о х о в. Съездить?

Б а р м и н. Нагоняя дадут?

Д о р о х о в. Как водится, как положено.

Б а р м и н. Тепло здесь. Тихо. Давайте заночуем. Грех на себя возьму. Остались.

Д о р о х о в. Пойду спущу воду из радиатора. (Уходит.)

Щ е р б и н а. Переночуйте. Другого лучшего в смысле квартиры нет.

Б а р м и н. Лучшего и не надо. Закуривайте.

Щ е р б и н а. Спасибо. Слыхал я, да и сам видел, какой уже месяц разные люди по округе разъезжают. Что-то высматривают, выбирают. Возможно, строить чего-то задумывают. Земля-то кормить перестает.

Б а р м и н. Много мужиков в колхозе?

Щ е р б и н а. Какие тут мужики! Главная опора — женщины. А мужики… Лучшие — вроде меня. Калека на калеке, калекой погоняет. Мало работников. Да и те почему-то слабость проявляют в смысле этого — невоздержанности.

Б а р м и н. Пьют?

Щ е р б и н а (подумав). Пьют.

Б а р м и н (помолчав). Запьешь.

Щ е р б и н а. Одна надежда — детишки подрастут, тогда, может быть, справимся. Но опять войной начинает попахивать.

Б а р м и н. Не будет войны. Не будет.

Щ е р б и н а. А случись — совсем амба. Шутка ли, американцы одной бомбой целый город могут выжечь. Но не верится, что мы им поддадимся. Должно и у нас что-то найтись.

Б а р м и н. Бог не выдаст, свинья не съест.

Входит Д о р о х о в, вносит вещи — плащи, полушубки, ружья, рюкзаки, чемоданчик.

Д о р о х о в. Прояснивать начинает. К утру подморозит.

Щ е р б и н а. Отдыхайте. Мне тоже пора.

Б а р м и н (провожая его до двери). Спокойной ночи. Извините за беспокойство.

Щ е р б и н а. Пустяки. Служба такая. (Уходит.)

Б а р м и н. Что у нас есть? Выкладывайте на стол.

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а (приносит миску с картошкой). Пожалуйста, горяченькая.

Ставит на стол и в продолжение дальнейшего разговора несколько раз приходит и уходит, принося уцелевшие разномастные тарелки, вилки, кружки, чайник.

Д о р о х о в. Хлеб.

Б а р м и н. На стол.

Д о р о х о в. Колбаса… Сыр… Масло… Сахар… Шоколад.

Б а р м и н. Это пойдет для Машеньки. (Прасковье Михайловне.) Прошу, вместе с нами.

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а. Что вы… Мы поужинали.

Б а р м и н. Без вас не сядем. Машенька, идите сюда.

М а ш е н ь к а входит, с испугом оглядываясь назад. Следом за ней появляется О х о т и н. Дорохов замирает по стойке «смирно».

Проходите, Аким Спиридонович.

О х о т и н. Устроили привал? Отдых?

Б а р м и н. Виноват.

О х о т и н. Ну, задали вы нам задачу.

Б а р м и н. Виноват. Указал не ту дорогу. Заблудились. Продрог. Решил заночевать. Собрались ужинать.

О х о т и н. Добро.

Б а р м и н. Утром приеду на станцию. Присаживайтесь за компанию.

О х о т и н. Вынужден уехать. Надо отменить тревогу. Капитан…

Д о р о х о в. Есть.

О х о т и н. Спокойной ночи.

Уходит. Дорохов за ним.

Б а р м и н. Ну что растерялись, садитесь.

М а ш а. Это генерал?

Б а р м и н. Хватай выше, Машенька. Сам фитьмаршал.

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а. А кто ж тогда вы такой?

Б а р м и н. Я? Современный странник. Голодный человек. Накладывайте, Прасковья Михайловна. Остынет картошка. Я люблю горячую, с парком.

М а ш а (матери). Смотри, белый хлеб, сахар…

П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а. Придет время, будет везде сахар. Кушайте, Георгий Петрович.

Входит Д о р о х о в с чемоданом.

Б а р м и н. Ну что, обошлось?

Д о р о х о в. Вручил свои припасы. Подстраховал.

Б а р м и н. Значит, можно и зазимовать.

За т е м н е н и е.

В темноте раздается сонный голос Дорохова.

Д о р о х о в. Георгий Петрович…

Вспыхивает лучик карманного фонарика. Это Дорохов, спящий на полу, осветил Бармина, сидящего на табуретке возле печки.

Б а р м и н. Спите.

Д о р о х о в. А вы почему не спите?

Б а р м и н. Не спится. Спите.

Д о р о х о в. За ужином плохо ели. Вам нездоровится?

Б а р м и н. Что тут в глотку полезет. (Пауза.) Когда переедем в зону, найдите Машеньку. Устроим к нам на работу. Выучим. (Пауза.) Это, парень, не сказание о земле сибирской, а плач на реках вавилонских.

З а т е м н е н и е.

25 декабря 1946 года. Помещение из бетона, освещенное несколькими большими лампами. Прямо — глухая стена, из которой выходят тщательно вделанные кабели. Они протянуты к пульту с измерительными приборами, что находятся справа и должны вот сейчас, в эти мгновения, отметить победу или поражение трехлетних усилий в овладении энергией атома.

Долгий, мучительный путь изысканий привел, как это часто бывает, к внешне простому открытию: удержать или выпустить из своих рук, из своей власти чудовищную силу природы можно с помощью весьма примитивного устройства — небольшой ручной лебедки с несложной системой блоков. Из-за солидного укрытия, поднимая или опуская лебедкой кадмиевый стержень, там, в недрах уранового котла, человек делается властелином. Этот барабанчик от лебедки прикреплен в центре стены. Тросик уходит куда-то за стену.

Возле щита с измерительными приборами — репродуктор, телефон, микрофон.

Слева стена имеет закругление, выход из помещения и начало узкого коридора, что ведет к спуску вниз, еще глубже под землю, где находится реактор. Возле приборов Ц в е т к о в, с черными от графита руками, с испачканным лицом, просматривает графики замеров.

Появляется Б а р м и н. Галстук у него опущен, воротничок почерневшей сорочки расстегнут. Лицо и руки хранят следы работы возле «котла», когда в азарте он сам не один раз принимался помогать рабочим.

Б а р м и н. По местам… Продолжим… (Скрывается.)

Входит м о л о д о й с о л д а т в форме войск НКВД. Он несет чайник и несколько кружек.

С о л д а т. Пожалуйста.

Ц в е т к о в. Спасибо. Поставьте вон на ту табуретку. (Отходит к приборам.)

Солдат, сгорающий от любопытства, остается стоять недалеко от входа. Появляется Б а р м и н.

Б а р м и н. Ты что тут, парень, притаился?

С о л д а т. Посмотреть хочется.

Б а р м и н. Женатый, холостой?

С о л д а т. Холостой.

Б а р м и н. Уходи, беги без оглядки. Не ровен час станешь на всю жизнь холостым. Беги, беги. Слушай репродуктор. Поднимется канонада — пляши.

Солдат неохотно уходит.

Получше уложили шестьдесят второй слой.

Ц в е т к о в. Теперь должна пойти.

Б а р м и н. Обязана. Или всех нас надо повесить.

Ц в е т к о в. Я почти спокоен.

Б а р м и н. Ну, если теоретик спокоен, то дерзаю — позвоню Гришанкову. (Набирает номер.) Иван Афанасьевич? Да, я. Пристрелка закончилась. Да. Кажется, Некрасов или Минаев. «Осторожность, осторожность, господа». Приезжайте. (Кладет трубку.) Ему больше всех достается.

Идет к спуску. Навстречу медленно двигается Р а к и т с к и й.

Устроили своих зверушек?

Р а к и т с к и й (с трудом переводя дыхание). Устроил. (Пауза.) Экая преисподняя! (Пауза.) Пока выберешься — приходят очень разумные мысли. За зверушками надо вести непрерывное наблюдение. Их нельзя оставлять одних. Надо наблюдать за ними на расстоянии через приборы, с момента начала облучения и до конца. (Пауза.) Дайте мне двух-трех изобретательных людей, мы кое-что придумаем, сообразим.

Б а р м и н. У меня есть на примете очень способные парнишки. Отличные мастера по приборам. Робинзоны.

Р а к и т с к и й. Вот именно. Такие и нужны. Из обломков старья мастерить новое. Придется закладывать основу для дистанционного наблюдения за организмами. В любой среде. Я еще вернусь. Вас попрошу — не увлекайтесь. Должен возникнуть серьезный фон. Очень опасный. Ну-с, помните, что дураков и в алтаре бьют. (Уходит.)

Снизу идут один за другим н е с к о л ь к о р а б о ч и х, у которых на лице белеют только зубы и белки глаз. Среди них Ч е р д а н ц е в, такой же усталый и грязный.

Б а р м и н (рабочим, пересчитывая их). Передохните, товарищи, но отмываться не спешите.

Р а б о ч и й. А вдруг пойдет?

Б а р м и н. А вдруг не пойдет?

Р а б о ч и й. Ясно. Долгий перекур.

Б а р м и н. Все?

Р а б о ч и й. Все.

Рабочие уходят.

Ч е р д а н ц е в. Суммарно: графита четыреста пятьдесят тонн, урана — сорок пять.

Б а р м и н. Пронеси, господи!

Ч е р д а н ц е в. Все наверху, кроме несчастных собак и кроликов. Верные друзья человека.

Б а р м и н. Герой севастопольской обороны расчувствовался.

Ч е р д а н ц е в. Морды у них такие симпатичные… Понимающие глаза. Я ведь уходил последним. Попрощался.

Б а р м и н. По местам. Начнем.

Цветков и Черданцев возле приборов. Бармин присел к микрофону.

Слушайте. Всем занять свои места. Доступ закрыт. Повторяю — доступ закрыт. (Отодвинул микрофон.) Алексей Иванович, поднимайте аварийную.

Ч е р д а н ц е в. Есть. Аварийные подняты.

Б а р м и н. Время?

Ч е р д а н ц е в. Двадцать три часа тридцать одна минута.

Б а р м и н (подходит к лебедке). Помянем сэра Черчилля и его ласковую, миролюбивую речь в Фултоне. (Берется за рукоятку и медленно начинает ее вращать.)

Ц в е т к о в. «Зайчик» пошел. В темпе танго. Бразильского.

В репродукторе раздался тихий щелчок, и на пульте слабо мигнула неоновая лампочка.

Б а р м и н. Сколько?

Ц в е т к о в. Двадцать миллиметров.

Б а р м и н. Добавлю. Следите. (Медленно, едва заметно нажимает на рукоятку.)

В репродукторе раздается более сильный щелчок, сильнее вспыхивают лампочки.

Б а р м и н. Картина повторяется.

Ц в е т к о в. Сорок миллиметров.

Щелчок сильнее, сильнее — вспышка.

Б а р м и н. Картина повторяется.

Щелчки усиливаются и учащаются. Учащаются и усиливаются вспышки лампы.

Ц в е т к о в. «Зайчик» вступает в фазу веселого оживления. «Яблочко», или, скорее, гопак.

Ч е р д а н ц е в. Пятьдесят миллиметров.

Б а р м и н. Картина повторяется.

Щелчки напоминают автоматную стрельбу. И вдруг раздается необычный гулкий и громкий звук. Он действует на присутствующих, как удар грома. Все замирают, не обращая внимания на привычную трескотню. Бармин осторожно закрепляет положение рычага, опускает руку. Напряженное ожидание. И снова точно короткий удар грома. Волнуясь, Бармин достает сигарету, закуривает.

Картина меняется.

Курит. И снова удар.

Картина меняется.

Ч е р д а н ц е в. Пошла!

Ц в е т к о в. Пошла!

Б а р м и н (медленно подходит к пульту, бросает сигарету). Земля?

Ч е р д а н ц е в. Земля, капитан.

Снова удар.

Б а р м и н. Пошла… Реакция идет… Товарищи!.. Терпение.

Ц в е т к о в. Все ужасно просто. Начинаются серые будни. Совершенно не хочется смотреть на приборы.

Б а р м и н. Лицемеры… Снобы… Первые киловатты энергии!

Снова удар.

Ч е р д а н ц е в (сквозь слезы). Как пьяный барабанщик в оркестре.

Б а р м и н. Насладились. Объедаться нельзя, Алеша, спускайте аварийные.

Ч е р д а н ц е в. Есть.

Б а р м и н (подходит к лебедке). Опускаю рабочий. (Медленно двигает рычаг в обратном направлении.) Итак, атом в наших руках.

Замедляются, затихают щелчки, слабее мигает лампа.

Ура, черти! (Обнимает по очереди Цветкова, Черданцева.) Чумазые мои!.. Волшебники!.. Вот и все. Вот и все.

Учиняется невообразимая пляска.

Ч е р д а н ц е в. Интересно, что в конце концов Саваофа ухватили за бороду не руки ученого, а рабочего.

Б а р м и н. Алеша, вы произнесли верную историческую фразу. Но на кого вы все похожи! Я так же устряпался?

Ц в е т к о в. История умолчит. Вас опишут в белоснежной сорочке, в замшевых перчатках.

Ч е р д а н ц е в. Я мысленно наблюдал за незримо присутствующими здесь Нильсом Бором, Энрико Ферми. Вы их не заметили? Хотя они явились во фраках, у них был несколько растерянный вид. Я бы даже сказал — сконфуженно-виноватый.

Ц в е т к о в. Ну их всех к черту! Всемирное содружество ученых! Миф.

Б а р м и н. Мы еще сядем с ними за круглый стол. Помяните меня. (Берет микрофон.) Внимание! Все свободны. Отдыхайте, друзья. (Ко всем.) Теперь бы в баньку, на полок, да веничек…

Вбегает З у е в, в шапке, в бекеше.

З у е в. Георгий Петрович!.. (Обнимает.) С победой!

Б а р м и н. Богдан Артемьевич, ну что вы, что вы…

З у е в (не стыдясь своих слез). Не мог, не мог… Мерз-мерз и дождался. В конце концов, эту коробку я делал или нет? Юрий Семенович, позвольте обнять вас. (Обнимает.) Опять станете напоминать про генерала.

Ц в е т к о в. Я сегодня добрый, ручной.

Входит Г р и ш а н к о в.

Г р и ш а н к о в. Смотрю — глазам не верю: на улице, на морозе скачут бесхвостые черти. Какой отличный графит. Чистейший углерод.

Б а р м и н. Приближаться не рекомендую.

Г р и ш а н к о в. Я прежде всего чиновник. Этот шабаш…

Б а р м и н. Реактор заработал.

Г р и ш а н к о в. Двадцать пятого декабря сорок шестого года. Прямо в сочельник. (Пауза.) Насколько я понимаю в арифметике, в Москве вам, кажется, больше делать нечего.

Б а р м и н. Неужели не заработали небольшой отдых?

Г р и ш а н к о в. Два-три дня. Спасибо, товарищи.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Осыпанный снегом молодой, еще низкорослый сад. Обметенная от снега скамейка. На ней, в теплой шапке и зимнем, капитально сшитом пальто сидит мрачный, задумавшийся Б а р м и н. Подходит Ц в е т к о в, одетый более легко.

Б а р м и н. Отдохнули?

Ц в е т к о в. Отдохнул.

Б а р м и н (подавая руку). Садитесь. А почему вид какой-то встрепанный? Привидение встретили?

Ц в е т к о в. Нет. Только Антона Сергеевича, Игоря Николаевича…

Б а р м и н (в тон ему). Бориса Васильевича, Евгения Федоровича…

Ц в е т к о в. Да.

Б а р м и н. Обменивались мнениями?

Ц в е т к о в. Да.

Б а р м и н. Шалопаи. Значит, разговор будет короче. Вы, Юрий Сергеевич, частенько бываете злым, непреклонным, а нетерпеливы — постоянно. И это хорошо. Злость не ослепляет, как думают некоторые, а, наоборот, знаю по своему опыту, обостряет зрение. Придает особую зоркость. Позволяет видеть то, что полярно объекту ненависти. С этой минуты я прошу вас смертельно возненавидеть оружие, нашу будущую бомбу. Навсегда. До конца дней своих.

Ц в е т к о в. Но я хочу быть с вами.

Б а р м и н. Мы пойдем разными дорогами.

Ц в е т к о в. Это несправедливо. Я хочу разделить с вами все и до конца.

Б а р м и н. Отлично. Я вам доверяю и поручаю больше. Вы станете делать то, что я хотел делать сам. Свое дело отдаю, мечту. Займитесь реакторами для мирных целей. Помолчите. Не возражайте. Если вам мало своей злости — возьмите еще мою. После Хиросимы у меня ее с избытком. Но всю не отдам. Только поделюсь. Ищите, подбирайте людей. Самых талантливых. Создавайте свой институт. Благословляю. Пора.

Ц в е т к о в. Вы это решили своей властью?

Б а р м и н. Представьте, своей.

Ц в е т к о в. А шорохи жизни за спиной?

Б а р м и н (в тон ему). А костер Джордано Бруно? Полноте, Юрий Семенович! Не будем заранее драматизировать ход событий. Конечно, перевороты в науке дешево не даются. Костры и теперь бывают. Но модифицированные, соответствующие уровню цивилизации. Что о них думать! (Пауза.) Вы помните того человека, у которого любимая поговорка была: «Поставить вопрос на глобус»?

Ц в е т к о в. Помню.

Б а р м и н. А история взяла да и нас самих поставила на глобус. Вот ведь как! И никуда не денешься. Отступать некуда. Нет теперь для физиков тихих уголков, тихих кабинетов. Побегаешь для охлаждения мозгов по этому саду, а как любую дверь открыл — за ней все мировые события клокочут, заживо обваривают, обжигают. Надо отвечать за судьбу всего шарика. И не на словах, а на деле. Готовы?

Ц в е т к о в. Готов.

З а т е м н е н и е.

Голоса разных дикторов передают сообщения мировой прессы о речи Черчилля в Фултоне, о начале «холодной» войны, о последствиях взрыва бомб над Хиросимой и Нагасаки.

1947 год. Кабинет Гришанкова. В кабинете Г р и ш а н к о в и Б а р м и н.

Г р и ш а н к о в. Да… Не ожидал, не ожидал. До сих пор вы проявляли свою власть как ученый. И на тебе! Вдруг решили проявить свою власть как политик.

Б а р м и н. Создание новых институтов не выходит из сферы науки.

Г р и ш а н к о в. Нет, это сфера политики, и ваше решение весьма и весьма чревато последствиями.

Б а р м и н. Я никогда не знал разлада между чувством и разумом и, надеюсь, не узнаю. Но я не склонен, как некоторые, вообще забывать о чувствах — первооснове совести, и ссылаться только на один разум, на холодное, машинное мышление, которое способно изобретать и оправдывать Освенцим и Майданек. Хиросиму и Нагасаки. Поймите, Иван Афанасьевич, мы обязаны положить на весы истории не только зло, но втрое, в десять раз весомее нужное людям добро. Вы отказываетесь меня поддержать? Ну что ж. О данном вами слове я и напоминать даже не хочу.

Г р и ш а н к о в. Да, я не добрый. На одном Пискаревском кладбище в Ленинграде, в безымянных братских могилах лежат четыре Хиросимы. И пока мне партия доверяет, пока поручает заботиться об оружии возмездия — я не перестану повторять: все миллионы могил стучат в мое сердце. Громко? Величественно? Перед лицом смерти даже цари снимали шапки. (Пауза.) Я хочу умереть, зная, что мы будем способны вышибить из рук любых убийц их оружие, нагнать на сволочей такой смертельный страх, чтобы они навсегда закаялись соваться к нам с войной. Хватит! Убийцам непонятен язык увещевания. Они растоптали своих богов, ежедневно распинают совесть, но угрозу своей неотвратимой смерти поймут. Схватят. Усекут. Но у нас еще нет такого оружия. Вы не видите, как Черчилль от нетерпения сучит ногами: «Скорее, скорее, господа американцы, швыряйте бомбы на Советский Союз, пока он беззащитен». А мы вправду беззащитны. (Пауза.) Мы с вами в одной упряжке. Но сколько я еще протяну — год, десять лет, — это меня меньше всего волнует. Другое мне не дает покоя. Что будет с нашим народом? Прошу вас об одном: торопитесь, пожалуйста, торопитесь. Положение в стране очень тяжелое. Предельно, невероятно тяжелое. Верьте мне. С протянутой рукой в поисках кредитов не пойдешь. Возможный кредитор один — Америка, а цена их денег известна. Чего не сделал Гитлер — должен сделать доллар. Они очень ждут наших просьб. (Пауза.) Ни одному народу не приходилось так тяжело, как нашему. Еще работают тысячи госпиталей. Половина страны разрушена. Это по географическому признаку, а на самом-то деле больше. Мы каждый день, чтоб обеспечить восстановление хозяйства, промышленности и чтоб строить новую для вас, отнимаем налогами деньги у полуголодных, раздетых, разутых, не имеющих крыши над головой. Мы ежедневно вынуждены заниматься такой финансовой эквилибристикой, что многим становится страшно.

Б а р м и н. Иван Афанасьевич…

Г р и ш а н к о в. Мы посылаем ко всякой матери элементарные законы экономики, денежного обращения, произвольно снижаем и взвинчиваем цены, сознательно идем на инфляцию. Делаем деньги ради денег. Потом, после нас найдутся умные люди. Они не пожалеют сил, обвиняя нас в экономической безграмотности, невежестве. Им будет легко обвинять и трудно восстанавливать порядок. Мне за них, понимаете, страшно! Они потратят годы на развязывание узлов, завязанных нами. Не сомневаюсь, что только за налог на фруктовые деревья над нами будут издеваться не одно десятилетие. И будут это делать неглупые люди, которые любят свою землю, свой народ, но которые, боюсь, не поймут, что мы это делали, тоже любя свою землю и свой народ, что у нас не было выхода… (Пауза.) Прошу вас, торопитесь в главном и берегите деньги, где только можно.

Б а р м и н. Моя совесть чиста. Когда снимется покров секретности с нашего дела, мы, ученые, спокойно предстанем на суд народа. И тогда пусть все узнают, как ничтожно мало мы израсходовали на свои исследования, какими мы были скупердяями, жмотами, как тряслись над каждой копейкой, как любой из нас работал за двоих, троих. Среди нас нет белоручек и чистоплюев, и, пока я жив, — не будет. Но нам надо отделить наиболее талантливых сотрудников от военных работ. Сохранить людей. Это не филантропия, а снаряжение нескольких трудных, дьявольски трудных экспедиций в разных направлениях, но с одной целью — создать ядерную энергетику. Трудно? Да, трудно. Понимаю. Но пусть уже сейчас возникают новые научные школы, пусть входят в орбиту ядерников десятки, сотни новых талантов. В них наше будущее. Близкое и самое отдаленное. Иван Афанасьевич, история нам не простит…

Г р и ш а н к о в. Ну что вы из меня жилы тянете? Разве мы оба не коммунисты? Наши идеалы не простят. (Пауза.) Разве я не понимаю вашу боль и тревогу? Вы пришли в область оружия, но вам есть куда рваться, есть во имя чего искать новые пределы. (Пауза.) Политика — это политика. С большой буквы. Ладно, начинайте. Поддержу. Но берегите деньги. Берегите деньги. И народу надо вздохнуть.

З а н а в е с.

Сентябрь 1949 года. До самого горизонта раскинулась бескрайняя ровная степь. Раннее утро перед восходом солнца. На переднем плане — вход в бетонное укрытие, которое несколько возвышается над почвой, сверху присыпано землей и прикрыто пожухлым дерном. В трех местах высунулись рога стереотруб. Вправо и влево уходят шесты полевой телефонной связи.

На сцене Ц в е т к о в и Г р и ш а н к о в.

Ц в е т к о в. Что я теперь? Только благородный свидетель. Отогнал меня Георгий Петрович подальше, в тылы. Где безопасно. Схитрил. (Пауза.) Военные чувствуют себя хозяевами. Деловые люди. Не волнуйтесь, все идет по графику. В эту минуту под руководством Георгия Петровича бомбу привели в боевое положение, откозыряли «ее величеству» и удирают кому куда надо. (Посмотрев в сторону.) Интересуюсь поведением военных. Один мимоходом спросил у другого про меня: кто этот гражданин, как он сюда затесался?

Г р и ш а н к о в. После испытания, если все кончится благополучно, я вас познакомлю. Пусть знают, кто вы.

Ц в е т к о в. Зачем? Бросьте без конца смотреть на свой хронометр.

Г р и ш а н к о в. Завидую вашему спокойствию. За шесть лет атомники выпили из меня больше крови, чем другие за тридцать лет.

Ц в е т к о в. Ну вот, примчался Георгий Петрович. «Лик ужасен, он весь как божия гроза». Бедная степь, чего мы сейчас с ней сделаем!

Голос, усиленный репродукторами: «Остается десять минут. Всем зайти в укрытие. Остается десять минут».

Подходит Б а р м и н.

Б а р м и н. Прошу, ныряйте поглубже.

Г р и ш а н к о в. Кажется, получилась задержка.

Б а р м и н. Чепуха. От непривычки у некоторых товарищей тряслись руки. Ух, черт! Меня самого бьет какая-то дрожь. Как вы, Юрий Семенович?

Ц в е т к о в. Почему-то мне очень хочется сейчас быть рядом с Викентием Сергеевичем Ракитским. Со своими зверьками он ближе всех к эпицентру. Сегодня у него самый большой объем работы. (Заходит в укрытие.)

Г о л о с. Осталось пять минут. Осталось пять минут.

Б а р м и н. Звездный миг… Звездный миг. Помнится, так писал Цвейг. А я вот волнуюсь, как будет принят наш авансовый отчет. Ох и деньжищ мы ухлопали! Но историю начнут писать по-новому. Хватит господам угрожать, потрясать пальцами перед нашим лицом.

З а т е м н е н и е.

Прошло несколько часов. Возле укрытия на раскладном стуле сидит Б а р м и н. Остальные, по-видимому, все разъехались.

Б а р м и н (помолчав). Несчастье не миновало. (Пауза.) Я должен заниматься самым страшным делом. Я приготовил неотвратимую смерть сразу для миллионов людей. Без разбора. Погибнут все. Даже тот, кто, может быть, завтра заявил бы о своем появлении на свет громким торжественным криком: «Я пришел!» Но он не придет. Да и некуда ему будет приходить. В мертвой пустыне не ставят детских кроваток. (Пауза.) Мои далекие заокеанские коллеги. Все силы своего ума, таланта, все запасы знаний мы потратили на величайшее достижение, но лично я радости не испытываю. Мы приоткрыли, нет, мы распахнули еще одни двери царства власти человека над природой. Но, вырвав у нее одну тайну, мы убедились, какой уже раз, что в запасе она хранит еще более могучие, ускользающие от нас силы. Мне видится, что мы сможем по своей воле зажигать на земле солнечную плазму. Иметь покорное нам солнце. Я это предвижу, но радости не испытываю. Чем же мы теперь займемся? Ученые? И мы, и вы? Политики в мундирах вашим оружием начали угрожать нам. Защищаясь, мы сделали еще более страшное оружие. Но я верю, верю, иначе бы я этого не делал, что любому народу война не нужна. Мирный труд. Мирный отдых. Что больше надо человеку в жизни? Предоставим дипломатам и военным разговор на языке уравновешенных сил. Они должны договориться о мире, поняв, что война уничтожит планету. Война без победителя. Давайте думать о жизни. Вернемся к науке на благо человека. Слышите? (Пауза.) Услышат ли? (Пауза.) Люди! Поймите меня и не судите. (Пауза.) Кажется, я начинаю разговаривать сам с собой. Несчастье не миновало.

Шум подъехавшей машины. Стук дверки. Голос Охотина: «Проезжайте дальше». Шум удаляющейся машины. Подходит О х о т и н, останавливается.

О х о т и н. Ракитского сейчас привезут.

Б а р м и н. Не отчаивайтесь. Вас могут спасти.

О х о т и н. Кто? Ракитский? Медики, которые ничего не смыслят в лучах?

Б а р м и н. Знать лучше многих про опасность и вести себя, как…

О х о т и н. Шесть лет назад, когда мы впервые встретились, вы мне показались… А вы были только честным и откровенным. Я убедился: все ваше счастье в работе, в науке. Спасибо вам, Георгий Петрович, за все.

Б а р м и н. Но, Аким Спиридонович, зачем же вы, понимая все это, были, мягко говоря, безрассудны? Как же так?

О х о т и н. Одна сплошная, скажем, глупость. Выучка. Я отвечаю за него.

Б а р м и н. И за меня, и за других. Но для чего бежать, загораживать собой умного, опытного человека, который, вероятно, знал, на что идет? Безумие.

О х о т и н. Повторяю — выучка. Служба. Извините. Пойду к машине. Прощайте, Георгий Петрович.

Б а р м и н. Прощайте, Аким Спиридонович.

Охотин уходит. Шум приближающейся машины. Скрипнули тормоза. Медленно идет Р а к и т с к и й. Остановился.

Викентий Сергеевич, зачем вы это сделали? Почему не ушли в укрытие? Могу я знать?

Р а к и т с к и й. Видимо, на какой-то миг я потерял рассудок. Вполне извинительно для меня. Какая голгофа! Проследите, чтоб молодые люди ничего не прозевали. Извлекали максимум полезного из малополезного существования моей бренной оболочки. Впрочем, они ребята послушные, и мой голос для них что-то значит. Да. Естественный ход истории… Меня эвакуируют… Я… поехал… в самую последнюю минуту буду верить — добрых на земле больше. Больше! Победят они… (Уходит.)

З а т е м н е н и е.

Г о л о с д и к т о р а. В Совете Министров СССР. В Советском Союзе усилиями советских ученых и инженеров успешно завершены работы по проектированию и строительству первой промышленной электростанции на атомной энергии полезной мощностью пять тысяч киловатт. Двадцать седьмого июня 1954 года атомная электростанция была пущена в эксплуатацию и дала ток. Впервые промышленная турбина работает не за счет сжигания угля или других видов топлива, а за счет атомной энергии — расщепления ядра атома урана. Сделан реальный шаг в деле мирного использования атомной энергии.

Уголок Георгиевского зала в Большом Кремлевском дворце. Среди делегатов XXI съезда партии медленно идут Гришанков и Бармин. Оба сильно постарели. Бармин идет, опираясь правой рукой на трость. На черном пиджаке три Звезды Героя Социалистического Труда. Остановились возле колонны.

Г р и ш а н к о в. Кончается ваша жизнь затворника.

Б а р м и н. Знакомых мало. А те, которые знают меня, — увидят и как-то теряются.

Г р и ш а н к о в. Все встанет на свое место. Думаю, что после этого перерыва вам дадут слово. Пойду узнаю поточнее.

Гришанков уходит. Бармин читает надписи на колонне. Идет группа ж е н щ и н. Среди них пожилая, полная, дважды Герой Социалистического Труда.

Ж е н щ и н а. Постойте, бабоньки… (Бармину.) Здравствуйте.

Б а р м и н. Здравствуйте.

Ж е н щ и н а. Трижды Герой Труда, а почему я тебя не знаю?

Б а р м и н. Не знаю.

Ж е н щ и н а. Я всех Героев вот так знаю. В лицо. А тебя не видала. За что получил? За хлопок? За овцеводство?

Б а р м и н. Нет.

Ж е н щ и н а. Ну, тогда за чай? Чаевод?

Б а р м и н. Нет.

Ж е н щ и н а. За что же тебе их дали? Шутка ли — целых три Звезды!

Б а р м и н. Ну, как сказать… За то, чтобы вы спокойно жили, спокойно работали.

Ж е н щ и н а. Постой… Так, значит, ты… (Пауза. Тихо.) Прости меня, что я так, ну вот так… Уж очень запросто… (Еще тише.) Не обиделся?

Б а р м и н. Нет.

Ж е н щ и н а (совсем тихо). Позволь от имени всех матерей, всех женщин… (Окружающим, едва слышно, сдерживая слезы.) Вы не смотрите. Отвернитесь. (Чуть коснулась губами его щеки.) Спасибо. Сыновья должны жить.

Б а р м и н (тихо). Должны. (Берет ее руку и целует как руку всех матерей.)

З а т е м н е н и е.

Комната, в которой был когда-то неуютный кабинет, теперь гостиная в современном стиле. Постаревший, поседевший Б а р м и н разговаривает с молодым ученым Л е о н т и е м М а к с и м о в и ч е м, одетым по последней моде. В костюме же хозяина заметна некоторая небрежность.

Б а р м и н (у окна). Подойдите сюда.

Леонтий подходит.

Хороший сад?

Л е о н т и й. Приятный.

Б а р м и н. Его насадил еще во время войны замечательный человек — Богдан Артемьевич Зуев. Генерал инженерно-технических войск. (Пауза.) Вы принадлежите к третьему поколению атомников, можете не знать историю.

Л е о н т и й. Конечно, генерал был из племени Павки Корчагина? Рубал?

Б а р м и н. Рубал. Да еще как! Вас это не умиляет?

Л е о н т и й. Чуточку раздражает. Со школьной скамьи. Павка — патриот, а вот Сережа Воронцов, который подыхает возле Огры, — не патриот. Сережа рубает не клинком, а умом, но не эффектно, не героически.

Б а р м и н. Классики, сукины сыны, виноваты. Они, только они. Повымирали, не дождавшись Сережки Воронцова. Подождите, родится новый Тургенев, и через сто лет школьники станут писать сочинение: «Почему я люблю образ Сергея Воронцова». (Другим тоном.) Надеюсь, он сегодня выбрит, подстрижен?

Л е о н т и й. Разумеется. У вас сегодня миролюбивое настроение.

Б а р м и н. Иногда приятно постоять на мостике между прошлым и будущим. Итак, принимайте самостоятельно высокого заморского гостя. Я и прочие старики вам мешать не станут. Умный сэр Джон хочет оценить наши возможности в будущем. Велики ли у нас запасы талантов. Ему не так интересно посмотреть на термоядерную установку, как определить средний возраст ученых. Он смотрит в корень. Штучные произведения природы особенно хороши, пока молоды. Вот и пусть посмотрит на причесавшего свои вихры кандидата Сергея Воронцова, на тридцатилетнего доктора физико-математических наук Леонтия Максимовича. Идите, пора. Не робеете?

Л е о н т и й. Надеюсь, управимся. Начнем, пожалуй.

Б а р м и н (провожая его до двери в столовую). Учтите, что сэр Джон Стенли сдержан и замкнут, как образцовый сейф. Я это понял еще в Харуэлле. На все наши предложения о содружестве не говорит ни «да», ни «нет». Боится хозяев.

Л е о н т и й. Возможно, большой патриот?

Б а р м и н. Когда речь идет о судьбе мира, нельзя быть только патриотом Англии, России или великого герцогства Люксембургского. Надо быть патриотом планеты. Мыслить и действовать в масштабах глобуса. Ладно, не будем его судить.

Леонтий уходит.

Б а р м и н. Я оказался чертовски везучим человеком. Мне посчастливилось сделать почти все, о чем только я мог мечтать. В руках правительства крепкая узда для желающих войны. Человеку служат атомные двигатели, атомные электростанции. Мы вступили в пределы покорения термоядерной реакции, близок час — солнце загорится на земле. Нет, я не обижен судьбой. Правда, было очень трудно. Боюсь признаться, по временам так нестерпимо болело сердце, болела душа… Вот теперь боль утихла, отошла… Противоестественно, абсурдно, если человек уходит, не оставляя после себя ни одного ученика, своего духовного сына, кому он может полностью завещать свои убеждения, веру, свои незавершенные дела. Дел всегда остается так много, так много, словно нажитый опыт торопится израсходовать себя до конца… Я, кажется, могу быть спокойным. Смотрите, сколько дерзких, умных, настойчивых, влюбленных мечтателей вокруг меня! Их стоило искать, учить, наставлять. Талантливые, черти, с хорошим устройством головы и сердца. Они не подведут, не обманут мои надежды. То, что я делал, называют наукой. То, что я делал, называют политикой. Я сам скажу, что я делал, чем занимался, — я любил жизнь, любил людей. В этом был весь труд мой, весь смысл моего дела. Я хотел изгнать из души людей страх преждевременной гибели, утвердить понятие, что нет, не было и не будет более прекрасной, непреходящей ценности на Земле, чем счастливая жизнь каждого человека. Люди, никогда не забывайте Майданек и Хиросиму! Не будьте равнодушными, доверчивыми, слепыми. Нет счастья без борьбы… Полного счастья вам, друзья! Полного счастья!..

З а н а в е с.

1967