Человек из пустыни

Глава 20. Сын садовника

На следующий день они нанесли ответный визит Джиму. Это тоже было как встарь, не хватало только покойного лорда Дитмара. Впрочем, его отчасти заменял Дейкин, унаследовавший не только его титул, но также внешность и спокойный, вдумчивый нрав. Дарган тоже был внешне похож на своего покойного родителя, но характер имел более живой и весёлый. Оба были интересными собеседниками, умными и образованными, и лорд Райвенн получал истинное удовольствие от разговора. Дейкин придавал беседе глубину, а Дарган привносил струю юмора и остроумия, и на сей раз Эсгину понравилось слушать. Сам он тоже вставил пару слов, а потом они с Серино пошли прогуляться по саду. Гулять там в эту пору было одно удовольствие, тем более что весна, кажется, действительно одумалась и вернула тёплую погоду. От густого аромата цветущих деревьев кружилась голова, глаз радовался яркому разнообразию красок, и Эсгину хотелось бы гулять здесь вечно. Им с Серино вздумалось порезвиться среди яннановых зарослей, между душистыми висячими ветками: Эсгин убегал, а Серино его ловил. Переводя дух, Эсгин прислонился спиной к стволу.

— Что-то мы с тобой впали в детство, — засмеялся он.

Серино поймал его в свои объятия и поцеловал. Никогда ещё Эсгин не целовался так много и с таким наслаждением; не размывая рук и губ, они кружились среди висячих розовых гирлянд, осыпаемые густым снегом мелких лепестков, которые даже попадали им в рот. Но это им не только не мешало, но даже забавляло, и Эсгин, нарочно зарывшись губами в ароматную щекотную пену яннанового цвета, набрал его полный рот, а потом со смехом потянулся лицом к Серино. Тот нетерпеливо и жадно обхватил тёплыми губами его рот, и часть яннановых лепестков попала к нему.

— Как ты думаешь, в них есть витамины? — спросил Эсгин, дурачась.

— Наверно, есть, — ответил Серино, по примеру Эсгина также набирая в рот яннанового цвета.

Эсгин возбуждённо засмеялся, и они, переплетаясь в объятиях, опустились на траву. Оба к этому времени были возбуждены до предела, но Серино выглядел слегка растерянным, хотя и видно было, что он сгорает от желания. Эсгин всё понял, и это его умилило.

— У тебя это в первый раз?

Серино покраснел. Вместо ответа он пробормотал:

— Тебе, наверно, сейчас нельзя.

— Всегда можно найти способ обойти запреты, — улыбнулся Эсгин.

Он расстегнул на Серино брюки и насыпал туда горсть яннанового цвета.

Яннановые гирлянды колыхались и осыпали волосы и плечи Эсгина пургой своих лепестков, а на коленях у него лежала голова Серино. Устремив вдохновенный взгляд вверх, тот изливал на Эсгина потоки философии, уносясь в такие глубины мироздания, что далеко не все его мысли Эсгин мог постигнуть. Многие высказывания, слетавшие с уст Серино, были выше его разумения, но он слушал их, как музыку, поражаясь тому, что породившая их голова была с виду вполне обычной и весила не больше, чем его собственная. Оказалось, что Серино пересказывал ему суть своей диссертации, над которой он в настоящее время трудился и всё никак не мог довести до ума. Как ни пытался Эсгин вникнуть в суть его размышлений, он застревал в дебрях мудрёных фраз, которыми Серино сыпал без остановки, как будто муза философии ударила его в темечко. Он сел, одной рукой опираясь на травяной ковёр, а другой воодушевлённо дирижировал в воздухе, раскрывая Эсгину тайны устройства Вселенной. Эсгин, срывая с ближайших яннановых веток маленькие кисточки цветов, вплетал их Серино в волосы, украшая его голову венком. В заключение Серино прочёл стихотворение, благозвучное и изящное по форме, но в высшей степени мудрёное по содержанию. Впрочем, наполнявшие его образы вызвали в Эсгине незнакомое, трепетное томление, как будто из глубин Вселенной до его сознания пытался достучаться кто-то великий и непостижимый. Увидев, какое впечатление на Эсгина произвело это стихотворение, Серино улыбнулся.

— Нравится? — спросил он.

— Да, — признался Эсгин. — Кто это сочинил?

— Я, — ответил Серино, смущённо опуская ресницы.

— В самом деле? Слушай, но это же… не знаю даже, как сказать! — Эсгин обнял Серино за шею и потёрся носом о его подбородок. — Я не во всех местах улавливаю смысл, но в этом есть что-то такое… какой-то зов. Вот здесь что-то сжимается. — Эсгин приложил руку к сердцу.

— Значит, ты это почувствовал, — сказал Серино. — Стихотворение так и называется — «Зов».

— Я не знал, что ты ещё и поэт, — проговорил Эсгин, приглаживая ему пальцем брови. — У тебя есть ещё стихи?

— Есть, — ответил Серино. — Много. Хватит на целый сборник.

— Почитай что-нибудь ещё, — попросил Эсгин, ложась на траву.

Серино прилёг рядом с ним и стал шептать ему на ухо причудливый и временами непостижимый узор из образов, щекотавших сердце Эсгина и заставлявших всё его существо сжиматься и устремляться к неизведанным глубинам Вселенной. Соединив свою ладонь с ладонью Серино, он закрывал глаза, слушая шелест ветра и растекаясь по полотну, сотканному из неких живых существ, вызванных к жизни силой мысли творца.

— Ты спишь? — вдруг спросил Серино.

Эсгин открыл глаза, но был не в силах пошевелиться.

— Нет, — пробормотал он чуть слышно. — Кажется, ты меня заколдовал. Я не хочу с тобой расставаться… Можно мне остаться сегодня здесь?

Разумеется, Серино был этому только рад, и Эсгин остался. Любуясь на балконе закатом среди горьковато пахнущих кустов с жёлтыми, белыми и розовыми цветами, он увидел высокую широкоплечую фигуру в синей шапке с козырьком, которая шла по усыпанной лепестками дорожке с ведром и лопатой в руках. Прижавшись к плечу Серино, он спросил:

— Ты не представишь меня своему отцу?

— Ты же его давно знаешь, — не понял Серино.

— Нет, я имею в виду садовника, — пояснил Эсгин.

Серино улыбнулся — как-то неловко и смущённо.

— Ты хочешь с ним познакомиться?

— А почему бы нет? — сказал Эсгин. — Если ты не стыдишься родства с ним, почему я должен стыдиться? Я уверен, он не может быть плохим человеком.

— Он не плохой, — проговорил Серино, вороша пальцами цветок на кусте. — Он большой добряк, чистая душа. Он — моя совесть. Но он может показаться тебе… как бы это сказать? Простоватым и… несколько ограниченным.

— Неважно, — сказал Эсгин. — Не всем же быть философами.

Домик садовника прятался в окружении высоких — выше человеческого роста — кустах дрегоны, среди бархатистой тёмно-зелёной листвы которых белели круглые соцветия-зонтики. Стены домика были зелёными, а крыша — белой, а с её краёв были протянуты к земле бечёвки, по которым вились плети тёмно-красного плюща. По обе стороны крыльца росли кусты с крупными бело-голубыми цветами, а по всему периметру домика пестрели яркие клумбы. На крыше привольно раскинулось растение с большими, глядящими вверх зелёными листьями и ярко-жёлтыми цветами размером с суповую тарелку.

— Не домик, а картинка, — сказал Эсгин.

— Ты ещё не видел, что внутри, — отозвался Серино.

Он постучал в дверь, но никто не открыл. Тогда Серино сам открыл незапертую дверь и взял Эсгина за руку.

— Заходи.

— Ничего, что мы без спроса? — напрягся Эсгин.

— Всё в порядке, — успокоил Серино.

В двух комнатках было столько растений в горшках, что не видно было стен; многие из них цвели, и от разнообразия форм и расцветок рябило в глазах. В комнате, служившей спальней, стояла кровать, покрытая зелёным пледом, а рядом на тумбочке стояло несколько фотографий Серино в рамках. Среди них был взрослый Серино в университетской форме, Серино-подросток, Серино-ребёнок и полугодовалый лысенький кроха. Эсгин взял фотографию малыша и засмеялся.

— Какая прелесть! Это ты?

— Да, — смущённо улыбнулся Серино. — Отец несколько сентиментален, как видишь.

Эсгин осмотрелся.

— Что я могу сказать о хозяине этого дома? Здесь живёт очень славный и трудолюбивый человек. Судя по всему, он очень любит растения и… тебя. — Эсгин поднёс к глазам фотографию Серино в возрасте пяти-шести лет. — Это очень мило.

— А вот, кстати, и он, — сказал Серино, глядя в окно. — Его рабочий день окончен, и сейчас он, должно быть, пойдёт ужинать.

В дверях, заслонив собой весь проём, показалась та же могучая фигура, которую Эсгин видел с балкона. От неё веяло такой силой, что она могла бы наводить страх, если бы не ясные глаза с добрым и немного наивным выражением. Увидев Серино, они засветились радостью и стали ещё светлее. Сняв с круглой, гладко обритой головы синюю шапку с козырьком, великан засиял добродушной, по-детски открытой улыбкой.

— Это ты, мой милый! — воскликнул он обрадованно. — А я вижу, что дверь открыта, и думаю: кто мог ко мне пожаловать? — Увидев Эсгина, великан немного смутился и проговорил застенчиво, неуклюже поклонившись: — Добрый вечер, сударь. Моё почтение.

— Познакомься, это Эсгин Райвенн, — сказал Серино. — Мой наречённый избранник. Эсгин, это… Йорн.

— Здешний садовник, — пояснил великан.

— И мой отец, — добавил Серино.

От Эсгина не ускользнуло выражение ясных глаз Йорна, проступившее в них при последних словах Серино: это было нечто вроде вины. Но Эсгин считал, что винить себя Йорну было совершенно не в чем, и поэтому сказал дружелюбно, протягивая ему руку, как равному:

— Очень рад с вами познакомиться. Серино говорил о вас много хорошего.

Йорн ответил сердечной улыбкой и, взяв руку Эсгина своей шершавой огромной ручищей, пожал её вежливо и осторожно, но не как равный.

— Я тоже рад, сударь, — сказал он. — Вообще-то, я вас помню: вы маленьким бывали здесь вместе с милордом Райвенном и господином Альмагиром. Я часто видел, как вы играли в саду с господином Илидором, близняшками и… — Йорн чуть запнулся, но улыбнулся, — и моим Серино. А теперь вы с ним собираетесь сочетаться… Это чудесно. — Смущённо помяв в руках шапку, он добавил: — Вы уж простите, предложить мне вам нечего: столуюсь я на кухне, а здесь только сплю.

— Кстати, ты ещё не ужинал? — спросил Серино.

— Как раз собирался, мой миленький, — ответил Йорн, снимая пояс с садовыми инструментами и вешая его на крючок. — Зашёл только инструмент оставить.

— Я схожу на кухню и принесу всё сюда, — предложил Серино.

— Что ты, милый, не беспокойся, — стал отказываться Йорн. — Чтобы ты подносил мне еду? Что ты, зачем?

— Я хотел, чтобы мы посидели немного и выпили чаю вместе, — открыл свою затею Серино. И добавил, взглянув на Эсгина: — Если ты не возражаешь.

— Я с удовольствием, — сказал Эсгин. — Это хорошая идея.

— Вот оно что, — улыбнулся Йорн. — Ну что ж, в таком случае и я не возражаю. Спасибо, сынок.

— Я скоро, — пообещал Серино.

Оставшись наедине с Йорном, Эсгин не знал, о чём говорить. Йорн, кротко улыбнувшись, стал убирать со стола цветочные горшки, а потом достал из шкафа скатерть.

— У вас столько растений, — сказал Эсгин.

— Люблю их разводить, — ответил Йорн, расстилая скатерть. — Они живые существа, у каждого даже есть свой характер. — Обмахнув стулья тряпкой, он пригласил: — Присаживайтесь, сударь.

Эсгин сел к столу. Йорн, помедлив, тоже присел, ласково глядя на него добрыми голубыми глазами и, по-видимому, немного смущаясь. В чертах лица у них с Серино было много общего, но лицо Йорна было проще и чуть грубее.

— Это правда, сударь, что Серино говорил про меня хорошее? — спросил он.

— Да, он очень тепло о вас отзывался, — подтвердил Эсгин.

Помолчав, Йорн проговорил с застенчивой улыбкой:

— Я знаю, мой сын не считает меня слишком умным. Я этого и не отрицаю — уж какой есть… Серино гораздо умнее меня, он много учился.

— Да, ваш сын такой умный, что даже я не всё понимаю из того, что он говорит, — сказал Эсгин. — Но кроме ума в нём есть ещё очень много достоинств — доброта, великодушие, скромность, чуткость. Он замечательный. Вы вправе им гордиться.

— Я и горжусь, — кивнул Йорн. — Очень горжусь. Он мог стать лордом, но отдал титул господину Дейкину. Я бы не возражал, чтобы он стал лордом, но он так решил — что ж, так тому и быть. Он считает, что непохож на лорда.

— Он похож на лорда больше, чем он сам думает, — искренне высказал Эсгин. — Хоть он и не носит титула, но заслуживает его, как никто другой.

— Вы правда так думаете, сударь? — улыбнулся Йорн, и в его голосе прозвучала неподдельная радость, а во взгляде мягко засиял отсвет вдохновения, озарявшего взгляд Серино, когда тот бывал в ударе.

— Да, я так думаю, — от всей души подтвердил Эсгин.

— Господин Джим и покойный милорд Дитмар его хорошо воспитали, — поговорил Йорн задумчиво. — По нему и не скажешь, что его отец — садовник.

— Воспитание много значит, — сказал Эсгин, оценив скромность Йорна. — Но это ещё не всё. Самые главные достоинства даны ему не воспитанием, а природой. Это идёт изнутри — из его души.

Йорн просиял. Осмелившись осторожно и ласково дотронуться до руки Эсгина, он сказал:

— Какой вы хороший, сударь… Мой сын — дважды счастливчик. Во-первых, потому что попал в семью господина Джима и милорда Дитмара, а во-вторых, потому что встретил вас.

— Есть ещё и в-третьих, — улыбнулся Эсгин. — Потому что у него есть вы. Знаете, что он сказал о вас? Что вы — его совесть.

Йорн опустил глаза, но в уголках его губ подрагивала улыбка.

— Прямо так и сказал? — спросил он тихо.

— Да, — кивнул Эсгин. — И когда он сказал мне, что его настоящий отец — садовник, из его уст это прозвучало гордо. По-моему, он вас очень любит.

Йорн вздохнул, улыбнулся и покачал головой.

— И всё-таки, лучше бы он поменьше об этом распространялся. В том обществе, в котором он вращается, не все люди думают так же, как вы.

— Серино мало волнует мнение тех, кто так не думает, — сказал Эсгин уверенно. — С такими людьми он не водит дружбы.

Чувствуя приближение ночного озноба, Эсгин поёжился и закутался в свой плащ. Йорн проницательно улыбнулся и спросил:

— Маленький ожидается осенью?

Эсгин слегка вздрогнул от удивления, а Йорн, изобразив жестом, будто ему холодно, пояснил мягко:

— Вас знобит, сударь, а вечер тёплый. Значит, вы в положении. Животик у вас ещё совсем плоский, значит, вы где-то месяце на третьем. Вот и считайте.

— Если всё будет нормально, то в ульмаре, — смущённо сознался Эсгин.

Йорн снял с кровати зелёный плед и укутал им Эсгина. В это время вернулся Серино с полным подносом, ступая осторожно, чтобы ничего не уронить. Он поставил на стол чайник и чашки, а также несколько тарелок с разнообразной снедью, сказав Йорну:

— Кемало передаёт тебе привет. — И добавил, подмигнув: — По-моему, он к тебе неравнодушен.

Пить чай в домике садовника, любуясь сгущающимися лиловыми сумерками в окне, было необычно и приятно. В этом тоже было что-то от детства — забытое чувство, старое, как синяя шапка Йорна, но искреннее и настоящее. На него Эсгин с удовольствием бы променял всё остальное: городскую суету, тревогу служебных коридоров, удавку форменного воротничка, непрекращающееся бурление улиц, новенький флаер последней модели («Ух ты, вот так машинка у вас, Райвенн! Во сколько эта детка вам обошлась?») — и не пожалел бы о том ни секунды.

— Йорн очень славный, — сказал он, когда они с Серино снова стояли на балконе, глядя в звёздное небо. — Ты — всё, что у него есть.

Рука Серино лежала у него на животе, и её прикосновение отзывалось внутри тёплым живым биением. Чёрная бездонная глубина звёздного неба смотрела пристально и испытующе, перед ней душа была обнажена, и ничего нельзя было скрыть. Гангрена была отсечена, и место ампутации было ещё слегка онемевшим, но скоро оно должно было оттаять и ожить, и здоровая циркуляция жизни должна была восстановиться. Исцеляющее тепло объятий Серино окутывало Эсгина непроницаемым коконом, а из тёмных звёздных глубин слышался негромкий, но настойчивый и несмолкаемый зов. Если бы Эсгин остановился и хоть на секунду прислушался к нему раньше, он бы не запутался так основательно, и не пришлось бы выскребать душу от скользкой грязи.

— Я вот о чём подумал, — сказал он, прижимаясь к Серино. — Может быть, после свадьбы мы будем жить здесь, у тебя? У вас чудесный сад. Гулять в нём с малышом было бы замечательно.

— Как ты скажешь, так и будет, — ответил Серино.

Эсгин улыбнулся, закрыл глаза и протянул ему губы, душой и сердцем погружаясь в ласковое тепло и прижимая руку Серино к своему животу. Теперь, когда он слышал Зов, ничто во Вселенной не могло его опять заглушить. Тот, кто его услышал однажды, слышал его уже всю жизнь