Человек из пустыни

Глава 28. Паралич и бегство в дождь

— Не пойму я тебя, — сказал Арделлидис, отправляя в рот очередное маленькое пирожное в форме бутончика ландиалиса. — Чем тебе показался плох Эрис? По-моему, он обворожительное создание. Любой лорд с радостью согласился бы украсить им свой дом и… свою спальню.

Джим и Арделлидис пили чай в кабинете. Точнее, Джим сидел за столом и пытался вникнуть в ежемесячный отчёт г-на Херенка, управляющего его делами, а Арделлидис беззастенчиво уплетал пирожные. Он приехал в гости без своего обожаемого Фадиана и малыша — поболтать, как в старые времена, без помех вроде детского лепета и щебетания его очаровательного спутника. Также ему было нужно обсудить чрезвычайно важную тему — новую стрижку, которую он собирался сделать.

— Так что же, мой ангел? Что у тебя с Эрисом? — спросил он, нацеливаясь на очередной сладкий бутончик.

— Ничего, — рассеянно ответил Джим. — Больше ничего у меня с ним быть не может.

— Но почему, почему? Он ведь такой милашка! — недоумевал Арделлидис.

— Потому что я его не люблю, только и всего, — сказал Джим. — Он красивая кукла, и ничего более. Ветреник, пустышка, да ещё и алчный.

— Значит, окончательно и бесповоротно? — спросил Арделлидис.

— Да, — ответил Джим, открывая новую главу отчёта.

Арделлидис, играя чайной ложечкой, вздохнул и возвёл свои красивые голубые глаза к потолку.

— Бедняжка в такой депрессии, — проговорил он. — А недавно он пожаловался Фадиану, что его как будто подташнивает и познабливает.

Джим выпрямился в кресле.

— Нет, — сказал он твёрдо. — Этого не может быть.

— Ну почему не может? — улыбнулся Арделлидис. — Ведь в постель вы с ним ложились? Вот и напроказили.

— Я абсолютно точно могу сказать, что мы всегда предохранялись, — сказал Джим нервно. — По крайней мере, со своей стороны я в этом уверен. А то, что он говорит — вздор. Кроме того, откуда мне знать, что у него кроме меня никого не было?

Арделлидис, помешкав, всё-таки взял ещё одно пирожное, осмотрел его и с удовольствием откусил.

— А что в этом плохого? — сказал он. — Разве тебе не хотелось бы ещё одного маленького крикуна? Ты сам знаешь, каково это, когда дети выросли и не с кем больше возиться.

— Мне есть с кем, — улыбнулся Джим. — У меня в доме целых два малыша, а скоро будет третий.

— Ну, как знаешь, — сказал Арделлидис. — А третий — это у Илидора?

Джим кивнул.

— Как он, кстати? — поинтересовался Арделлидис. — Так и не нашёл работу?

Джим откинулся на спинку кресла, подвинул к себе чашку с остывшим чаем и вздохнул. Сын Фалкона пошёл его дорогой — сам стал Странником.

— Нашёл, — ответил он. — Он взял доставшийся ему в наследство звездолёт и подался в дальнобойщики.

— Что, не мог уж он разве найти что-то поприличнее? — нахмурился Арделлидис. — Бывший офицер, такой блестящий лётчик — и дальнобойщик!

— Найти что-то приличное ему мешает судимость, — вздохнул Джим. — Эта проклятая дуэль поломала ему всю жизнь.

— Н-да, — проговорил Арделлидис.

Повисло молчание. Джим пытался сосредоточиться на отчёте, а Арделлидис вызвал Эннкетина и попросил подать новый чай: этот остыл. А через секунду он передумал и велел принести маиль. Маиль был подан, и Арделлидис наполнил две рюмки.

— Отвлекись немного от этой мути, — сказал он, отодвигая в сторону отчёт и ставя одну рюмку перед Джимом. — Давай выпьем за то, чтобы всё наладилось и у Илидора, и у тебя, мой ангел.

— У меня всё как будто в порядке, — улыбнулся Джим.

— Я так не думаю, — возразил Арделлидис. — Ты по-прежнему один, и это, по моему мнению, непорядок. Если тебе не по нраву Эрис, то срочно ищи нового друга. Пустая постель расстраивает и душевное, и физическое здоровье.

— Дело не в постели, — вздохнул Джим. И, приложив руку к сердцу, добавил: — А вот в этом.

Они выпили маиля, и Арделлидис, чтобы отвлечь Джима от унылых мыслей, стал болтать обо всём подряд.

Послышался гул двигателей: на посадочную площадку опустился звездолёт. Как и много лет назад, на лестнице послышалась стремительная поступь молодого пилота в лётном костюме, плаще и высоких сапогах, но спешил он не к Джиму, а к Марису. Он подхватил его, прижал к себе и покружил, а потом, опустившись на колени, поцеловал в живот. Марис, вороша пальцами его светло-русые кудри, спросил:

— Послушай, когда же наша свадьба? Ты только взгляни на меня! — Он показал на свой округлившийся животик.

— Прекраснее тебя нет никого во Вселенной, любовь моя, — сказал Илидор, прикладывая к его животу руку. — А к Кристаллу мы можем пойти хоть завтра. Может, мы не будем никого приглашать? Обойдёмся без пышной свадьбы.

— Как скажешь, — ответил Марис. — Мне всё равно.

Услышав звук посадки звездолёта, из библиотеки прихрамывающей походкой спустился Лейлор — со «взрослой» причёской и опоясывающей лоб серебристой полоской диадемы, в терракотово-жёлтом пончо. Пока Раданайт был занят выборами, он временно оставался в доме отца. Увидев брата, он радостно воскликнул:

— Привет, Илидор!

Илидор был с ним сух: не обнял, не поцеловал его, только кратко кивнул, ответил «привет» и, обняв Мариса за плечи, пошёл с ним к отцу, чтобы сообщить о том, что завтра они идут к Кристаллу. Он не одобрял его брака с королём и в душе всё ещё не мог смириться с этим, а потому в их отношениях появился этот холод — точнее, холод был со стороны Илидора, а Лейлор относился к брату по-прежнему, и это отчуждение огорчало его и причиняло боль. Впрочем, ему казалось, что со дня свадьбы и отец изменился — держался как-то натянуто, стал мрачновато-нервным и суховатым. Он отдалялся, и это приводило Лейлора в отчаяние. Он чувствовал себя в собственном доме гостем, причём гостем, которым хозяева тяготятся, но по каким-то причинам не решаются его выставить. Только Эннкетин был к нему неизменно ласков: после длительной болезни Лейлора его горячая безотчётная любовь, казалось, стала ещё нежнее. Он по-прежнему слепо обожал Лейлора и окружил его всесторонней заботой, исполняя малейшее его желание.

Самочувствие Лейлора ещё оставляло желать много лучшего: у него были часты приступы слабости и головокружения, мог надолго пропадать аппетит. Говорил он уже вполне чётко, но медленно, иногда подолгу не мог вспомнить нужное слово; левая нога повиновалась ему немного хуже правой, и оттого он хромал, а иногда — особенно по утрам — переставал чувствовать стопу и пальцы. Неважно работала и левая рука, на ней тоже временами немели и холодели пальцы, хотя он по два часа в день занимался на лечебных тренажёрах. Сейчас, вернувшись в библиотеку, он несколько минут сжимал и разжимал левую руку, пальцы которой опять начали неметь. Читать не хотелось, и Лейлор улёгся на диванчик. В груди камнем висело унылое и тягостное чувство. Он думал о Раданайте.

Над ним склонился Эннкетин.

— Господин Лейлор, ступайте обедать. Все уже за столом.

Аппетита совершенно не было. Лейлор ответил, уткнувшись в диванную подушечку:

— Я не хочу есть.

Эннкетин присел рядом, озабоченно заглядывая Лейлору в лицо.

— Что такое, деточка моя? Опять нездоровится?

— Нет, просто не хочется есть, — ответил Лейлор.

— Так не годится, мой милый, — покачал Эннкетин головой. — Надо кушать, иначе у вас не будет сил поправляться.

И он ласково погладил Лейлора по щеке. Лейлор доверчиво прильнул к его руке, зажмурившись.

— Только ты у меня здесь и остался, Эннкетин, — прошептал он. — А они все, мне кажется, меня больше не любят… И Илидор, и папа…

— Что за вздор, мой милый! — удивился Эннкетин. — Как же вас можно не любить? Не говорите такой чепухи, сударь. Всё, хватит хандрить, ступайте за стол — обед стынет!

— Мне нужно прилечь, я и правда неважно себя чувствую, — пробормотал Лейлор.

Обедать он не пошёл, пролежав в своей комнате. Онемение распространилось на всю кисть руки и, невзирая на усиленный массаж, не проходило, ступня тоже начала деревенеть. К нему в комнату зашёл отец.

— В чём дело? — спросил он, присаживаясь рядом. — Почему ты отказался обедать?

Его тон был скорее усталый, чем озабоченный. Лейлору даже не хотелось смотреть на него, и он отвернулся, спрятав лицо в подушку. Отец вздохнул — тоже как-то устало, поднялся и вышел.

Аппетит к Лейлору так и не вернулся. Он лёг спать без ужина, мучимый тоской, и по-прежнему не чувствуя левой кисти и ступни. Расчёсывая ему перед сном волосы, Эннкетин разговаривал с ним ласково, как с маленьким ребёнком, называя его всеми нежными прозвищами, которые он только мог придумать.

— Ягодка вы моя сладкая, солнышко моё ясное! Ну, с чего вы взяли, что вас не любят? Когда с вами стряслась эта беда, его светлость сам чуть не слёг — так переживал за вас. А господин Илидор жизнь за вас готов отдать. Мы вас чуть не потеряли, и теперь вы для всех ещё дороже!

— Не утешай меня, Эннкетин, — горько вздохнул Лейлор. — Всё это оттого, что здесь не любят Раданайта, а я его люблю. Я так хочу к нему… Почему я всё ещё не могу жить с ним?

— Зачем вы так торопитесь уйти из дома? — грустно покачал головой Эннкетин. — Вы не думаете о том, что нам будет плохо без вас?

Лейлор обнял его правой, чувствующей рукой и чмокнул в щёку.

— Мой хороший Эннкетин, мне тоже будет тебя очень недоставать. Но я должен жить вместе с моим спутником. Ничего не поделаешь.

Он долго промучился без сна, а когда заснул, ему снились запутанные, бессмысленные и жуткие сны. Лейлор несколько раз просыпался в холодном поту, чувствуя, что онемение распространилось в руке уже до локтя, а в ноге — до колена. Окончательно проснулся он ранним утром и страшно испугался, поняв, что вся левая половина тела стала как будто мёртвой. Рука висела, как плеть, холодная и бесчувственная, а нога стала неживым придатком, отяжелев, как бревно. Первой его мыслью было позвать Раданайта, и он, дотянувшись до телефона правой рукой, вызвал его.

— Слушаю, детка, — услышал он знакомый и любимый голос.

— Раданайт, — пробормотал Лейлор, с трудом ворочая языком. — Пожалуйста, забери меня… Мне очень плохо… Прошу тебя…

Пару секунд тот молчал, а когда заговорил, его голос звучал очень взволнованно и озабоченно:

— Солнышко, что у тебя с голосом? Что с тобой?

— Я хочу к тебе, — заплакал Лейлор. — Пожалуйста, забери меня отсюда…

— Сокровище моё, тебе стало хуже? — встревоженно расспрашивал Раданайт. — У тебя что-то болит, детка? Не пугай меня!

— У меня отнялась левая рука и нога, — простонал Лейлор. — Они как неживые, я не чувствую их… Мне страшно… А если я умираю?

— Нет, моя радость! Ты не умрёшь, всё будет хорошо, — твёрдо сказал Раданайт. — Ты сейчас дома?

— Да… Я не могу встать с кровати… — прошептал Лейлор.

— И не вставай, моё солнышко. Я уже лечу к тебе!

Лейлор пролежал в постели, перепуганный, полумёртвый, почти полтора часа, плача от страха и беспомощности. Только мысль о Раданайте поддерживала его, но всё равно это было самое ужасное ожидание в его жизни. Вошедший Эннкетин с первого взгляда догадался, что с Лейлором что-то неладное, испугался и побежал звать на помощь. Через минуту в комнату влетел отец, бледный как смерть, с огромными от ужаса глазами.

— Лейлор! — закричал он, бросаясь к Лейлору и тормоша его. — Лейлор, детка! Ты меня слышишь? Скажи что-нибудь!

Следом вошёл Дарган. Он слегка растерялся, не зная, с чего начинать — успокаивать отца или осматривать Лейлора. Усадив отца, он сказал:

— Папа… Тише, успокойся. Сейчас всё выясним.

За пять минут в комнате Лейлора собрались все, включая Илидора. Отец безостановочно рыдал, и Дейкину пришлось сделать ему успокоительный укол и унести на руках в спальню. Сквозь слёзы Лейлор смотрел на Илидора, и тот, не выдержав его взгляда, бросился к нему, приподнял в объятиях и прижал к себе.

— Я с тобой, пузырёк, — пробормотал он, крепко целуя Лейлора в губы.

Дарган сказал:

— Я пока не могу сказать, чем вызван этот паралич, но могу предположить, что это временное явление.

Прошло четыре часа, прежде чем чувствительность вернулась, и Лейлор снова смог пошевелить левой рукой и ногой. Дарган обследовал его в своём кабинете и заключил, что ему нужен курс массажа и физиотерапия. У отца был нервный срыв, он спал после укола.

— Вам обоим сейчас как нельзя лучше помогла бы пара месяцев в «Оазисе», — сказал Дарган. — У отца нервное истощение — все эти месяцы переживаний не могли пройти для него бесследно. Недельку его придётся полечить глубоким сном, а потом решим вопрос об отправке вас обоих на Флокар.

Раданайт приехал только вечером. Под проливным дождём он поднялся на крыльцо и был пропущен Эннкетином. Откинув рукой в чёрной перчатке поблёскивающий от капель дождя капюшон, он спросил:

— Как Лейлор?

— Ему уже лучше, ваше величество, — с почтительным поклоном ответил Эннкетин. — Он сейчас в библиотеке — занимается, чтобы наверстать по школьной программе. Прикажете позвать?

— Не надо, я сам к нему поднимусь, — сказал король.

Книга выскользнула из рук Лейлора, когда он увидел в дверях библиотеки фигуру в чёрном плаще и сверкающей короне. Не успел он приподняться наполовину, как король в три шага оказался рядом и сжал его в пахнущих дождём объятиях.

— Прости, что задержался… Как ты, любовь моя?

— Уже лучше, — ответил Лейлор, обнимая его за шею. — Меня хотят вместе с папой отправить на Флокар, лечиться водой в «Оазисе».

— Это хорошая мысль, — одобрил Раданайт.

Лейлор прильнул к нему всем телом.

— Почему мне нельзя жить с тобой? — спросил он. — Когда мы будем вместе? Спутник я тебе или нет?

— Вот закончится эта кутерьма с выборами — и ты сразу переедешь ко мне, — пообещал король. — Так будет лучше для тебя… Лучше и безопаснее.

— Что значит — безопаснее? — насторожился Лейлор. — Ты хочешь сказать, тебе что-то угрожает?

— Ну что ты, милый мой, с чего ты взял? — засмеялся Раданайт. — Это я так, к слову сказал. Всё хорошо, моё сокровище. Скоро мы будем вместе.

Лейлор застонал.

— Я не могу без тебя… Я целыми днями думаю о тебе, я так хочу к тебе!

Он всхлипывал, а Раданайт ласково его успокаивал и много раз подряд крепко целовал. Ливень хлестал по крыше, поливая первые весенние цветы в саду; они подошли к окну библиотеки и, обнявшись, смотрели на дождь. Подняв капюшон рабочей куртки, широко шагал по мокрой дорожке Йорн, неся в руках накрытый салфеткой поднос. Под салфеткой, вероятно, были чашки и чайник.

Заслышав, что приехал король, Эсгин ни с того ни с сего запаниковал. Серино не было дома, спрятаться было негде. Он не находил себе места и метался по детской.

— Что это с тобой? — удивлённо спросил Лайд.

— Да ничего, — пробормотал Эсгин, кусая пальцы. — Я просто думаю… Думаю: а не прогуляться ли нам с тобой, малыш?

И Эсгин вынул из манежа своего задремавшего ребёнка. Малыш сонно приоткрыл глаза, но тут же снова их закрыл.

— Что ты! — изумился Лайд. — В такой дождь — гулять? Ты в своём уме?

Эсгин, дав Лайду маленького Зелхо на время, накинул плащ и поднял капюшон.

— Ничего, папа не даст тебе промокнуть и замёрзнуть, — сказал он, снова беря ребёнка.

Прижав малыша к груди и укутав плащом, он выскользнул из дома в дождь. Затравленно озираясь, он торопливым шагом шёл по дорожкам, временами переходя на бег. Он спешил к домику Йорна, чтобы укрыться там: уж там, полагал он, Раданайт вряд ли станет его искать.

Йорн был у себя: окошко уютно светилось. Эсгин нервно застучал в дверь, как будто его преследовали, хотя в действительности никто за ним и не думал гнаться. Дверь открылась, и на пороге появилась широкоплечая круглоголовая фигура с наивно-удивлёнными голубыми глазами.

— Йорн, пусти меня к себе, — попросил Эсгин.

— Проходите, сударь, — посторонился садовник, пропуская Эсгина.

Эсгин откинул капюшон и сел к столу. Полы его плаща распахнулись, и удивлённый взгляд Йорна стал ласковым и заискрился теплотой.

— Какие у нас гости, — проговорил он с улыбкой. — А что это вы, сударь, с маленьким в такой дождь гуляете?

— Не спрашивай меня, Йорн, — тихо попросил Эсгин. — Просто позволь мне немного побыть у тебя.

— Что-то случилось? — встревожился Йорн. — Вы что-то бледный, сударь.

Эсгин покачал головой. Малыш между тем и не думал просыпаться, и Йорн склонился, заглядывая ему в личико. Всё его простоватое лицо осветилось нежностью, и Эсгин снова невольно отметил их с Серино сходство, а вместе с тем его тронула теплота, с которой Йорн смотрел на ребёнка.

— Как его зовут? — спросил он шёпотом.

— Зелхо, — ответил Эсгин. — Но мы зовём его Доди.

— Доди, — повторил Йорн с нежностью. — Какой славный… — И, спохватившись, спросил: — Сударь, вы не озябли? Если хотите, могу принести вам чаю.

Эсгин хотел сказать «не надо», но Йорн в порыве услужливости уже схватил куртку и умчался, пообещав:

— Я мигом!

Эсгин поморщился. Дождь уже превратился в настоящий ливень и громко барабанил по крыше домика, в саду было сыро и сумрачно, мокрая молодая листва пахла пронзительно и терпко. В комнатке было светло и уютно, хотя и немного тесно от множества растений в горшках, и здесь Эсгин чувствовал себя в безопасности. Может быть, он и зря убежал: король мог вовсе и не интересоваться им и ребёнком — по крайней мере, в присутствии его законного спутника, Лейлора. То, что они после свадьбы по-прежнему жили раздельно, было странно и наводило на самые разные подозрения, но сейчас Эсгину было не до размышлений на эту тему. Он просто сидел с ребёнком на руках и слушал дождь.

Дверь открылась, и Эсгин слегка вздрогнул. Это вернулся Йорн с подносом, накрытым салфеткой. Поставив поднос на стол и откинув изрядно промокшую салфетку, Йорн сказал:

— Угощайтесь, сударь.

На подносе была чашка горячего асаля и вазочка печенья. Эсгин пробормотал:

— Спасибо, Йорн… Не стоило беспокоиться.

— Давайте, я подержу Доди, чтобы вам было удобнее, — предложил Йорн.

Эсгин доверил своего ребёнка его большим сильным рукам. Йорн взял его так бережно и нежно, что малыш даже не проснулся. Осторожно и ласково прижав его маленькое тельце к своей могучей груди, Йорн улыбался.

— Мне хотелось бы увидеть Эсгина, — сказал король. — Он здесь?

— Да, он должен быть в детской, с малышом, — ответил Джим.

К двери детской приближались чьи-то быстрые и твёрдые шаги. Увидев на пороге комнаты фигуру в чёрном плаще и сверкающей феоновой короне, Лайд вскочил на ноги и подобострастно поклонился.

— Здравствуйте, дитя моё, — сдержанно и учтиво кивнул в ответ Раданайт. — Простите, голубчик, за вторжение… Моего брата здесь нет?

— Он… Он был здесь, но вышел, ваше величество, — пролепетал Лайд. — В сад. Погулять с малышом.

Раданайт удивлённо двинул бровями.

— В такую погоду?

— Осмелюсь заметить, я тоже был этим удивлён, ваше величество, — сказал Лайд. — Он был явно чем-то обеспокоен, метался из угла в угол, потом схватил ребёнка и выбежал. Так всё и было, ваше величество.

— Гм, благодарю вас, дитя моё. Всего вам наилучшего. — Король, слегка поклонившись Лайду, покинул комнату.

Он вышел на крыльцо, под дождь, и капли сразу прохладно омочили ему волосы. Подняв капюшон, он кратко сказал охране:

— Мы ещё не отбываем. Ждите здесь.

На ходу надевая перчатки, он быстро шагал по дорожкам сада, вдыхая запах свежести и дождливой сырости. Его походке всегда была присуща стремительность и твёрдость: он дорожил своим временем. Сейчас он был слегка раздражён исчезновением Эсгина, но догадывался о его причине. Где искать его в этом огромном саду? Вряд ли Эсгин стал бы разгуливать с ребёнком под таким дождём — он наверняка где-то укрывался. Где-то здесь, в лабиринте дорожек, должен был находиться домик садовника; Раданайт был почти уверен, что Эсгин мог быть именно там.

Дождь шёл, Доди спал на руках у Йорна, а Эсгин пил горячий асаль и грыз печенье.

— Можно вас спросить, сударь? — робко обратился Йорн к Эсгину.

— Спрашивай, — вздохнул Эсгин.

— Как вам живётся с моим Серино?

Эсгин улыбнулся. Временами Серино был так похож на этого доброго великана, что его брала оторопь. У него то проскальзывало точно такое же выражение на лице, то взгляд вдруг наполнялся слегка наивной добротой, и даже в походке у них было что-то общее.

— Хорошо живётся, — сказал Эсгин. — Серино замечательный. Я очень его люблю.

Он пересидел в домике Йорна ливень, слушая, не раздастся ли звук двигателей: это означало бы, что Раданайт уехал и можно возвращаться в дом. Однако ничего не было слышно, и Эсгин не решался идти обратно, а Йорн тем временем выглянул наружу, впустив прохладный воздух и запах сырой весенней свежести.

— Дождь кончился, — сказал он.

Эсгин поднялся. Дальше сидеть было как будто бессмысленно, и Йорну это могло бы показаться странным: ведь дождь кончился.

— Ну, мы с Доди пойдём, — сказал он. — Спасибо за гостеприимство, Йорн.

— Я вас не выгоняю, сударь, что вы, — застенчиво улыбнулся Йорн. — Если хотите, оставайтесь. Мне только приятно.

— Да нет, мы, пожалуй, пойдём, — пробормотал Эсгин. — Серино, наверно, уже вернулся домой и беспокоится, где мы с Доди. Спокойной ночи, Йорн.

— И вам, сударь, — неуклюже поклонился Йорн.

Открыв дверь, Эсгин застыл как вкопанный, лицом к лицу столкнувшись на пороге с королём. Прижав к себе ребёнка, он отступил назад в комнату, а Раданайт усмехнулся:

— Вот ты где, братец.

Снова неловко поклонившись, Йорн пробормотал:

— Добрый вечер…

Раданайт не ответил на его приветствие. Он немного отступил и посторонился, чуть приметным движением головы пригласив Эсгина выйти. Эсгину инстинктивно захотелось спрятаться за широкой спиной Йорна, но делать было нечего: он был обнаружен. Поплотнее укрыв малыша плащом, он заставил себя улыбнуться Йорну и вышел в сад.

Они медленно шли по мокрой дорожке, каблуки сапог короля постукивали по её плиткам.

— К чему ты спрятался? Я ведь не кусаюсь, — усмехнулся Раданайт.

Эсгин был подобран, как сжатая пружина. Дождя уже не было, но с деревьев капало, а воздух был необычайно свеж. Дымчато-голубой сумрак пах мокрой листвой и травой.

— Не покажешь мне его? — спросил Раданайт, кивком показывая на ребёнка.

— Зачем? — глухо отозвался Эсгин. — Он тебе всё равно не нужен.

Король некоторое время молча шёл рядом, глядя вперёд.

— Насколько я понимаю, он родился раньше срока, — проговорил он. — Как сейчас его здоровье?

— Спасибо, с ним всё в порядке, — ответил Эсгин кратко.

Раданайт вдруг остановил Эсгина, обхватив за талию, и его рука в чёрной перчатке отвела в сторону плащ, скрывавший спящего малыша. Несколько мгновений Раданайт смотрел в его личико, и его сжатые губы вздрогнули, а брови чуть нахмурились. Не улыбнувшись и не говоря ни слова, он крепко поцеловал Эсгина в лоб.

— Если будет нужна моя помощь — обращайся, — сказал он.

— Благодарю вас, ваше величество, — сказал Эсгин сухо. — Мы с Серино сами справимся.

— Как знаешь, — ответил Раданайт. — Но я в любом случае не откажу, если ты обратишься. Сделаю всё, что в моих силах.

Дотронувшись до лица Эсгина, он повернулся и стремительно зашагал вперёд. Эсгин провожал взглядом развевающиеся полы его чёрного плаща, пока он не скрылся за поворотом. Через две минуты послышался звук двигателей.