Человек из пустыни

Глава 22. Осенняя катастрофа

Осенью, в йекомаре, Арделлидис праздновал свой юбилей и устроил по этому поводу весьма большой приём. Среди гостей была и родня его молодого спутника Фадиана: родители, братья, дед, дядя и два кузена. Старший брат Фадиана, Генто, серьёзный молодой человек, астрофизик, был неулыбчив и имел привычку хмурить брови, отчего со стороны казалось, будто его всё время снедает какая-то мысль. Первый кузен, Найхел, был курсантом лётного училища, а второй, Эрис, учился в музыкальной академии по профилю органного исполнения. Он обладал точёным личиком с сияющими синими глазами и свежим ярким ртом, а его волосы отливали роскошным рубиновым блеском, притягивая к себе взгляд и красиво сочетаясь с сиреневым костюмом.

Джим слегка забеспокоился, когда ему показалось, что эта эффектная молодая особа неотрывно следит за ним своими излучающими небесную синеву глазами. Но ещё сильнее его обеспокоило то, что этот взгляд вызывает в нём самом странный отклик — какое-то щекочущее волнение в низу живота. Потягивая с Арделлидисом коктейль, он спросил:

— А кто это — в сиреневом костюме, с красными волосами?

Арделлидис понимающе улыбнулся.

— У тебя недурной вкус. Это кузен моего Фадиана, Эрис. Он ничего, правда? Ротик так и просит поцелуя. — И он тут же оглянулся, опасаясь, не слышал ли его Фадиан.

Фадиан сидел на диване со стаканом сока и ревниво следил взглядом за своим спутником. Нет, пожаловаться ему было объективно не на что, Арделлидис был сама нежность и предупредительность, он исполнял все его прихоти: подарил холлонитовый комплект, пару феоновых браслетов и новый флаер. Стоило Фадиану намекнуть, что Арделлидису пошла бы короткая стрижка, и тот на следующий же день расстался со своей копной локонов. Сейчас Фадиан, следя взглядом за золотистой стриженой головой своего спутника, ревниво примечал, с кем он разговаривал и как на кого смотрел: в последнее время ему стало казаться, что Арделлидис к нему как-то охладевает. Вполне могло быть, что это ему и мерещилось, но Фадиан не мог отделаться от этого беспокойства. Когда к Фадиану подсел Эрис, Арделлидис пил коктейль в компании Джима.

— Ну, как там малыш? — спросил Эрис, дотрагиваясь до живота Фадиана. — Уже толкается?

— Да, — рассеянно отозвался Фадиан.

И как раз в этот момент он почувствовал толчок из живота, чуть не пролив при этом свой сок. Эрис засмеялся.

— Он нас, наверно, слышит. — И тут же спросил: — Ты знаешь, кто это?

— Кто? — не понял Фадиан.

— Да вон там, с твоим спутником, — пояснил Эрис, показывая взглядом. — С гордой осанкой и ясными глазами.

— А, это Джим Райвенн, — ответил Фадиан.

— Он свободный? — поинтересовался Эрис. — У него нет диадемы.

— Он вдовец, — сказал Фадиан. — У него пятеро детей, младшему — пятнадцать. И один из его сыновей — нынешний лорд Дитмар.

Эрис тихонько присвистнул.

— А кажется, будто ему самому не больше пятнадцати. Какой он красивый и юный!

— Что ты, он уже далеко не юный, хоть и выглядит хорошо, — засмеялся Фадиан. — У него уже есть маленький внук. Что, интересуешься?

Эрис улыбнулся сочными губами, не сводя с интересующего его объекта пристального взгляда.

— Где тебе, — усмехнулся Фадиан. — Он известный недотрога. Всё ещё скорбит по своему покойному спутнику, лорду Дитмару.

— Твой спутник, кажется, тоже был не из доступных и тоже вдовец, — заметил Эрис. — И всё-таки влюбился в тебя.

Достав из кармана крошечный сердцевидный флакончик, он нанёс по капле за каждое ухо и на шею, а потом, поднявшись, грациозной походкой направился мимо Арделлидиса с Джимом к столу с закусками. От Фадиана не укрылось, как оба они проводили его взглядом, причём в глазах Арделлидиса было нескрываемое восхищение. Фадиан нахмурился и прикусил губу. Встретившись с ним взглядом, Арделлидис лучезарно улыбнулся и направился к нему.

— Ну, как себя чувствуют мои сладкие? — заботливо и нежно спросил он, присаживаясь рядом с Фадианом и прикладывая руку к его животу. — Не утомились?

— Мы чувствуем себя превосходно, милорд, — ответил Фадиан. — Но чувствовали бы себя ещё лучше, если бы вы не заглядывались на разных… особ.

Арделлидис нахмурился, но в уголках его губ пряталась улыбка.

— Что такое? Мы ревнуем? Лапочка, ты же знаешь, что для меня никого не существует, кроме вас, мои бесценные.

Фадиан надул губы и уныло изогнул брови.

— Я становлюсь толстым… и некрасивым…

— Что ты говоришь, милый мой! — Арделлидис обнял его за плечи, нежно поглаживая по животу. — Ты чудо, ты прелесть, ты моё маленькое сокровище!

Почувствовав в своей руке тёплую руку в шёлковой перчатке, Джим испытал странное, будоражащее волнение. Утопая в небесной синеве глаз своего партнёра по медленному танцу, он улавливал исходящий от него запах — тонкий, лёгкий, но непохожий на духи. Так пахла кожа ребёнка после купания и его мягкие волосики. Это был запах невинности. Алые свежие губы раскрылись, и обволакивающий, как тёплое молоко, голос спросил:

— Почему вы скучаете один?

— Не знаю, — пробормотал Джим. — Наверно, всё дело в вас.

А про себя подумал: «Что я такое говорю?!» Влекущие мягкие губы улыбнулись.

— Во мне? Почему же?

Испытывая странное головокружение, Джим пробормотал:

— Потому что я не вижу никого, кроме вас.

— И я тоже, — ответил молочный голос.

Скользя рукой по тонкой, упругой талии, Джим сказал, как во сне:

— У вас изумительные волосы.

Тёплые губы, почти касаясь его уха, прошептали:

— А от вас исходит свет и тепло. Вы как солнце.

Не чувствуя под собой ног, Джим вдыхал этот головокружительный чистый запах, ощущал живое тепло прижимающегося к нему тела и растворялся в околдовывающей синеве глаз. Такого с ним ещё никогда не было. Он знал, что его партнёр лишь немногим старше Лейлора, но вместе с юностью в нём было и что-то древнее, как Бездна. Юная Бездна, ещё не чёрная, а лучистая и лазурная, смотрела на него из этих глаз, и он цепенел перед ней в немом восторге.

— Давайте прогуляемся в саду, — прожурчал молочный голос. — Здесь шумновато.

На одной из площадок между стволами зеонов, среди золотисто-голубых крон, вдали от шума вечеринки, верхние пуговицы сиреневого костюма расстегнулись, и в лицо Джиму пахнуло сводящим с ума ароматом невинности. Гладкая, молочно-белая шея дышала этим ароматом, чистым и тёплым, как поцелуй ребёнка, и пьянящим, как маиль.

— Здесь так чудесно, — вздохнул его собеседник. — Какой оригинальный дизайн сада! Эти площадки устойчивы?

Площадка качнулась, и собеседник Джима вскрикнул. Одной рукой ухватившись за ветку зеона, другой Джим обхватил его за талию.

— Осторожно!

— Кажется, у меня закружилась голова, — прошептал обладатель синих бездонных глаз, доверчиво прижимаясь к нему. — Последний коктейль был крепковат.

— Со мной творится что-то странное, — пробормотал Джим совсем близко от юной прохладной щеки. — Что вы со мной делаете, дитя моё?

— Это вы что-то со мной сделали, — ответило белокожее создание. — Мне кажется, я умру, если вы меня не поцелуете…

Внутри Джима словно распрямилась тугая пружина, дрожавшая в нём всё это время. Он не видел больше ничего, кроме призывно приоткрытых алых губ, и, словно бросаясь вниз головой в пропасть, с мучительным блаженством погрузился в их молочное тепло. Они податливо раскрылись, с готовностью впуская его, а вокруг его шеи обвилось мягкое жаркое кольцо рук. Сад с гирляндами лампочек поплыл вокруг них.

Ловкие пальцы Эннкетина укладывали Лейлору волосы: сегодня ему предстояла долгожданная встреча с королём.

— Слушай, Эннкетин, тебе не кажется, что с папой что-то не то? — высказал Лейлор давно не дававшую ему покоя мысль. — Он совсем потерял голову из-за этого типа!

— А что в этом плохого? — сдержанно ответил Эннкетин. — Не оставаться же вашему папе всю жизнь одному. Он ещё молодой.

— Но неужели он так ослеп, что ничего не замечает? — не унимался Лейлор. — Этот Эрис, или как его там, просто нагло охмуряет его, причем целенаправленно! Ведь ясно же, чего ему нужно!

— И что же, по-вашему, ему нужно? — улыбнулся Эннкетин.

— Надеть диадему и поселиться в нашем доме! — возмущённо воскликнул Лейлор.

Эннкетин наложил финальные штрихи: причёска была готова. Полюбовавшись результатами своих стараний, он сказал:

— Вы хотите, чтобы ваш папа всю оставшуюся жизнь был вдовцом? До сих пор он жил только для вас, сударь; разве не имеет он право пожить теперь и для себя?

— Имеет, но только не с этим типом! — отрезал Лейлор, вставая.

— Ну, на вас не угодишь, — усмехнулся Эннкетин. — Полковник Асспленг вам не нравился, господин Эрис не нравится. Кого ни выберет ваш папа — никто вам не нравится!

— Мне нравится Рэш, — сказал Лейлор, накидывая плащ. — То есть, лорд Хайо. Он действительно классный. Вот кто нужен папе!

— Ну, мой милый, это решать не вам, — ответил Эннкетин, поправляя ему воротничок. — Выбор за вашим папой.

Раданайт обещал прибыть около восьми, и Лейлор приехал в их квартиру для встреч заранее — в шесть, чтобы успеть заказать ужин. Ужин доставили, и Лейлор накрыл на стол. Несколько раз он кое-что переставлял, пока его наконец не удовлетворил вид стола: всё было идеально. Разумеется, на столе была и бутылка маиля, столь любимого Раданайтом. Осенний туман лип к окнам, огни города светили сквозь мглу приглушённо, но жизнь улиц не замирала ни на мгновение.

В ожидании Лейлор несколько раз подходил к зеркалу и каждый раз отходил от него удовлетворённый: сегодня он выглядел сногсшибательно. Было уже восемь, и сердце Лейлора забилось чаще от радостного волнения. С минуты на минуту должен был войти король, и Лейлор, изнывая от нетерпения, то садился, то вставал и начинал ходить по квартире. Случалось и так, что король задерживался: при его занятости это было неудивительно.

В половине девятого Лейлор не сомневался, что Раданайт приедет, в девять он ещё надеялся, в половине десятого надежда начала таять, а в десять она превратилась почти в ничто. Но она ещё теплилась в нём, и он ждал, вздыхая и печально поправляя на столе то салфетку, то тарелку, то бокал. Ему стало зябко, и он закутался в плед.

В половине одиннадцатого он вздрогнул от сигнала своего телефона: звонил король. И Лейлор предчувствовал, что тот скажет.

— Лейлор, любовь моя… Прости, у меня не получается сегодня приехать. Я сам не ожидал, что планы изменятся в последний момент.

Встреча, которой Лейлор ждал две недели, отменялась. Горечь, досада, разочарование повисли на его сердце тяжким грузом, отняли у него все силы, и он опустился на диван.

— Срочные дела? — чуть слышно спросил он.

— Да, милый… Не расстраивайся, пожалуйста! Ну, прости меня.

Лейлор нашёл в себе силы улыбнуться и сказать:

— Ничего… Я понимаю.

— Я рад, что ты понимаешь, — сказал Раданайт. — Я сам ужасно раздосадован, я безумно по тебе соскучился, моя радость. Я тоже ждал этой встречи, как и ты. Прости меня, мой сладкий, что так получилось. Извини… Увидимся в другой раз. Я с тобой свяжусь.

Ещё десять минут после этого Лейлор сидел в оцепенении, в груди было пусто и холодно. Ещё вчера мысль об этой встрече согревала его и окрыляла, была источником радости и утешения. И всё было нипочём, и даже вроде бы не так досадно на отца, который связался с этим молодым красноволосым хищником. А сейчас… Всё было безрадостно, тягостно и невыносимо.

Снова зазвонил телефон.

— Солнышко, ты не плачешь? — спросил голос короля.

— Нет, — ответил Лейлор.

— Умница… Я люблю тебя. Ну всё, мне пора. Целую тебя, малыш.

Лейлора стало познабливать сильнее, как будто туман просочился в квартиру, пробрался к нему под плед и пополз по коже. Что теперь делать? Остаться здесь или возвращаться домой? Медленно поднявшись и побродив по квартире, Лейлор остановился у стола, на котором стоял заказанный им ужин. Куда теперь всё это девать? Составив всё в холодильник, он стал собираться домой.

Застилая кровать, на тумбочке он вдруг заметил компактную фото-видеокамеру. Кажется, он сам не оставлял здесь ничего; может быть, это забыл король? Он вспомнил: в прошлую их встречу Раданайт, кажется, сделал несколько снимков и видео — как он сказал, себе на память. Какой же он рассеянный — позабыть такую недешёвую вещь! Лейлор сел с камерой на кровать и стал просматривать содержимое её памяти. Да, вот эти снимки: Лейлор в постели, в кресле с бокалом вина, а вот видео — король снял, как Лейлор жонглировал фруктами. Фрукты раскатились по полу, и пришлось их собирать, а Раданайт снимал Лейлора в самых интересных и соблазнительных ракурсах. Лейлор думал, оставить ли ему камеру здесь или забрать с собой, чтобы при следующей встрече отдать Раданайту, когда на экране вдруг появились незнакомые снимки.

В первые секунды они вызвали у Лейлора недоумение, а потом всё больше повергали его в шок. На снимках был Эсгин — то полуодетый, то вообще обнажённый, в таких позах и ракурсах, в каких Лейлор его не мог себе и представить. Может быть, это снимал Серино? Нет, вздор: как снимки, сделанные Серино, могли попасть в камеру Раданайта? Следом за снимками Лейлор увидел короткое видео: Эсгин, расхаживая по спальне, постепенно раздевался до нижнего белья. За кадром послышался голос Раданайта:

— Детка, сними с себя всё. Я хочу видеть тебя без одежды!

Это был его голос, сомнений не могло быть никаких. Забравшись в постель и натянув на себя одеяло, Эсгин под его покровом снял с себя что-то из белья и бросил в того, кто снимал, и интимная деталь туалета — кажется, трусики — закрыла объектив камеры. На этом видео закончилось.

Лейлор прокрутил его ещё три раза. Голос принадлежал Раданайту.

Через час он был дома. Встретивший его Эннкетин был удивлён:

— Что-то вы скоро, сударь…

— Отец дома? — перебил Лейлор.

— Его светлость ещё не вернулся, — ответил дворецкий. — Вы же знаете, его встречи с господином Эрисом так быстро не кончаются.

— А Эсгин дома?

Эннкетин не успел ответить: Лейлор уже бежал на поиски Эсгина. Он нашёл его в спальне: тот собирался ложиться в постель. Серино опять допоздна засиделся в библиотеке, и Эсгин был в комнате один. Увидев Лейлора, он ничего не сказал, только вопросительно смотрел на него.

— У меня для тебя кое-какие интересные кадры, — сказал Лейлор.

Он подсоединил камеру к телевизору и вывел видео и фотографии на большой экран. Увидев себя, Эсгин сначала как будто растерялся, а потом его лицо стало каменным. Поддерживая рукой живот, он сел на кровать. Он просмотрел всё до конца в полном молчании.

— Это было в камере Раданайта, — сказал Лейлор. — Что это значит?

Эсгин несколько секунд молчал. Его лицо покрылось бледностью, между бровей пролегла складка.

— Полагаю, он ещё не знает, что это к тебе попало? — спросил он холодным, бесцветным голосом.

— Это его голос за кадром! — вскричал Лейлор, не ответив на его вопрос. — Это он снимал?

— Да, — ответил Эсгин тихо, глядя застывшим взглядом прямо перед собой.

Лейлора трясло, как в лихорадке. Голова плыла, лицо горело, а в груди всё превратилось в глыбу льда. Жуткое, мраморное спокойствие на лице Эсгина было непроницаемо, как маска.

— Спрашиваешь, что это значит? — проговорил он. — По-моему, всё ясно и прозрачно. Мы были с ним любовниками лет десять. Я был неопытным, глупым юнцом, когда он вовлёк меня в эти отношения. В нём есть что-то такое, что заставляет ему подчиняться… Это трудно описать словами. Он опекал меня, как заботливый старший брат, даже почти как отец. Я всем ему обязан — и поступлением в лучший вуз Альтерии, и устройством на работу сразу же после его окончания. Недурно в двадцать один год получить место в королевской администрации с огромным жалованьем, правда? Плюс — шикарная квартира в центре столицы и самая что ни на есть дорогая машина.

Лежащая на животе рука Эсгина навела Лейлора на леденящую догадку.

— А этот ребёнок…

Эсгин чуть приметно кивнул, погладив свой живот.

— Его. Он не хотел его — велел мне избавиться от него. Он сказал, что такие последствия крайне нежелательны, они испортят ему репутацию накануне очередных выборов. А я взял и не подчинился ему — впервые в жизни сам принял решение! Серино стал моим спасителем… Теперь ты видишь, детка, с кем ты связался? Открою тебе правду: Раданайт никого не любит, кроме себя. Единственная его страсть — это власть, и он будет стремиться удерживать её в своих руках настолько долго, насколько это будет возможно. Мой тебе совет: беги от него прочь, пока не поздно. Я полагаю, тебя он взял в оборот, чтобы досадить твоему отцу, отомстить ему за то, что тот когда-то пренебрёг им. Раданайт ничего не забывает и не прощает. Он как бомба с часовым механизмом: тикает, тикает потихоньку, а потом как взрывается! — Эсгин изобразил руками нечто вроде взрыва. — С катастрофическими последствиями…

Дрожь била Лейлора полночи. В висках стучало, оледенение постепенно охватывало всё его нутро, тепла не осталось даже в пальцах. Помертвевшими пальцами он тёр виски, но катастрофическая правда всё равно не укладывалась в его голове. Всё, чем он жил, дышал и во что верил, покрылось чёрным налётом тления, разваливалось на куски и превращалось в разлагающиеся останки.

Под утро Лейлор почувствовал, что и его душа начала холодеть и распадаться, как труп, и уже ничего прежнего в себе он не находил. Отец вернулся в седьмом часу утра, опьянённый не то маилем, не то чарами Эриса. Лейлор не узнавал его: его улыбка стала другой, пахло от него тоже чем-то незнакомым, да и говорить он стал как-то иначе, и вёл себя совершенно не так, как прежде. Он даже не заметил, что с Лейлором что-то неладное, лишь велел Эннкетину проследить за тем, чтобы он позавтракал и не опоздал в школу. Сам же, наскоро приняв душ, упал в постель.

Эннкетин, добросовестно исполняя наказ хозяина, подал завтрак в обычное время. Все собрались за столом, как всегда, в восемь утра; всё было, как обычно, но внимание Эннкетина обратило на себя странное, окаменевшее лицо Лейлора. Он двигался, как во сне, к завтраку почти не притронулся, и Дейкин спросил его:

— Малыш, что это с тобой сегодня? Всё ещё не проснулся?

Лейлор вскинул взгляд и невпопад улыбнулся. После завтрака близнецы и Серино разъехались по своим делам, заторможенный Лейлор отправился в школу, а Лайд с Эсгином пошли на прогулку с маленьким Азаро. День был солнечный, сад горел всеми красками осени, и их прогулка затянулась на целых два часа. Этот приятный осенний денёк засиял ещё ярче, когда около полудня в дом вошёл Илидор: он приехал в недельный отпуск. Освещая всё вокруг своим взглядом и улыбкой, Илидор стремительно взбежал по ступенькам навстречу Джиму, который, засияв ответной улыбкой, раскрыл ему объятия.

— Привет, папуля!

Джим засмеялся, подхваченный сильными руками сына, и погладил обеими руками его коротко стриженую светло-русую голову. Эннкетин подал чай, и за столом собрались все, кто был дома: Джим, Илидор, Лайд и Эсгин. Эсгин был как будто немного задумчив и рассеян — впрочем, такое часто с ним бывало, да и вообще, по мнению Эннкетина, он был, что называется, себе на уме — лишнего слова не скажет. После чаепития Илидор познакомился со своим маленьким племянником: Лайд с гордостью показал ему своё чадо и позволил подержать на руках. Малыш не испугался и с любопытством изучал мундир Илидора и его лицо. Бережно поддерживая головку крохи, Илидор улыбнулся.

— По-моему, он пошёл в Дейкина, — заметил он.

— Дейкин гордится своим наследником, — сказал Джим. — Это будущий лорд Дитмар.

Близнецы вернулись домой в пять, Серино — в половине шестого, а Лейлор где-то пропадал. Обеспокоенный Джим позвонил ему, но тот не ответил. Он вернулся в десятом часу, с виду как будто пьяный, хотя от него ничем не пахло. Бледный, со стеклянным невидящим взглядом, он ни с кем не поздоровался и сразу прошёл к себе в комнату.

— Что с тобой, сын? — спросил Джим, входя к нему. — Ты на себя не похож! Что с тобой происходит?

Лейлор молчал, медленно снимая плащ. Бросив его на кровать, он подошёл к окну и стал смотреть в холодный осенний сумрак. Джим подошёл и повернул его к себе за плечи.

— Посмотри мне в глаза!

Взгляд Лейлора был жутковато пуст и тускл, жизни в нём было не больше, чем в выключенной лампочке.

— Ты… Ты принимаешь какую-то дурь? — спросил Джим севшим от ужасной догадки голосом. — Лейлор! Чем ты занимаешься?

Неожиданно ясным, звучным голосом Лейлор ответил, глядя в одну точку:

— Ничем, за что мне могло бы всю оставшуюся жизнь быть стыдно.

В комнату вошёл Илидор. Он слышал слова отца о дури и странный ответ Лейлора, прозвучавший, как некий личный намёк. Всматриваясь в лицо младшего брата, он обеспокоенно хмурился.

— Стыдно? Что ты имеешь в виду? — спросил Джим в замешательстве.

В глазах Лейлора появился жутковатый блеск.

— А Флокар, папа? — сказал он. — Помнишь, чем ты там занимался? Помнишь Квайкуса? Он мне всё рассказал, когда мы были в «Оазисе». Ты переспал с половиной Галактики!

Джим тихо ахнул и отшатнулся, бледный, со сверкающими в глазах слезами. Он покачнулся, как будто из него в один миг ушли все силы, и только Илидор удержал его на ногах, вовремя подхватив.

— Папуля! Что он такое говорит? — спросил он испуганно. — Он что, бредит?

Джим замотал головой и зажмурился. Беспомощно прижавшись к плечу Илидора, он закрыл лицо ладонью. Илидор обратил гневный и возмущённый взгляд на Лейлора. Влепив ему пощёчину, он воскликнул:

— Что ты говоришь? Ты с ума сошёл!

От пощёчины Лейлор отшатнулся. Его глаза влажно сверкнули, и он бросился ничком на свою кровать. Илидор, обняв отца за плечи, проговорил:

— Пойдём, папуля… Успокойся.

Через десять минут, делая маленькие глотки успокоительного чая, Джим сидел в кабинете в большом кресле у горящего камина. Илидор поддерживал его дрожащие руки, чтобы чай не расплескался.

— Я не знал, что всё обстоит так скверно, — проговорил он. — Кажется, Лейлор совсем от рук отбился. Он никогда таким не был… Не беспокойся, папуля, я во всём разберусь.

— Если бы только милорд Дитмар был жив, — прошептал Джим. — Я не справляюсь… Я запутался.

— Я наведу порядок, папуля, — сказал Илидор твёрдо. — Времени у меня немного, но я сделаю всё, что смогу.

Отдав ему чашку, Джим горько покачал головой.

— За неделю не разобрать завалов, скопившихся за месяцы, — вздохнул он. — Наверно, он таким образом протестует против Эриса… Не хочет, чтобы я с ним встречался. Боюсь, из-за этих встреч я мало уделял времени Лейлору.

Когда Эннкетин подходил к двери комнаты Лейлора с его пижамой в руках, его насторожила тишина, царившая там. Он постучал.

— Сударь, ваша пижама.

Никто не ответил, и Эннкетин осторожно вошёл. Лейлор лежал поперёк кровати в странной, безжизненной позе, с одной рукой на груди, а другая его рука свешивалась вниз. Комната была освещена лишь висящим в воздухе голубым прямоугольником экрана ноутбука, на котором был какой-то текст. Подойдя и склонившись над Лейлором, Эннкетин позвал:

— Сударь… Вы бы переоделись в пижамку и легли бы в постель, как положено.

Лейлор не отозвался. В безжизненности его лица было что-то пугающее, и Эннкетину невольно вспомнился мёртвый Эгмемон. Боясь верить своей догадке, он осторожно взял свешенную с кровати руку Лейлора, приподнял, и она упала снова, как неживая. Холодея от ужаса, Эннкетин позвал громче:

— Господин Лейлор! Что с вами? Вы меня слышите?

Ответа не было, под сомкнутыми ресницами Лейлора залегла мертвенная тень. Эннкетин уронил пижаму и нагнулся, вслушиваясь, есть ли дыхание. Дыхания он не уловил. Попробовав прощупать пульс, он и его не нашёл. Встряхнув Лейлора и похлопав его по щекам, он ещё раз позвал дрожащим и сдавленным голосом:

— Господин Лейлор… Деточка!

В том, как мотнулась от встряхивания голова Лейлора, Эннкетину почудилась рука смерти. Зажав белой перчаткой горестный вопль, он выскочил из комнаты.

Джима с Илидором он нашёл по-прежнему в кабинете. Его голос отказался сообщать страшное известие, и он пару раз поймал ртом воздух, прежде чем смог произнести хоть слово. Илидор взглянул на него недоуменно.

— Что, Эннкетин? Что такое? На тебе прямо лица нет.

Джим тоже повернул к нему лицо — бледное и печальное, с усталым вопросительным взглядом. Снова подчинив себе голос, Эннкетин глухо выговорил:

— Ваша светлость… Беда… Там господин Лейлор лежит… Мне кажется, он… Он мёртвый!

Глаза Джима распахнулись, тёмные от ужаса, Илидор вскочил. Они оба бросились в комнату Лейлора — Эннкетин еле поспевал за ними. Илидор вбежал первый и на секунду замер у порога, а потом бросился к Лейлору, лежавшему в той же позе, в какой Эннкетин его оставил. Он делал всё то же, что и Эннкетин: послушал дыхание, пульс, а также для чего-то приподнял ему веки. Джим застыл на месте, с белым как мел лицом, не сводя с Лейлора широко раскрытых, полных горя и ужаса глаз. Илидор приподнял голову Лейлора, с болью всматриваясь в его лицо.

— Пузырёк, маленький мой… — И, подняв взгляд на Джима, проговорил тихо: — Папа, я не могу понять, жив он или мёртв.

— Дейкин! Дарган! — закричал Джим. — Эннкетин, зови их!

Через три минуты запрокинутая голова Лейлора лежала на коленях Даргана, к вискам его были прилеплены круглые датчики, а Дейкин всматривался в экран маленького энцефалографа.

— Он жив, папа, — сказал он. — Но в состоянии комы.

— Комы? — пробормотал Джим со слезами. — Но из-за чего?

Илидор между тем поднял с пола небольшую баночку из тёмного стекла, лежавшую недалеко от кровати, повертел в руках и хотел понюхать, но Дейкин выхватил её у него.

— Стой, нельзя! Неизвестно, что там было… — Осмотрев баночку, он сказал: — Это реактив из школьной химической лаборатории. Я знаю, что это… Это очень ядовитая штука! Если он принял это внутрь, то причина комы ясна: отравление. Его нужно срочно в больницу! Я вызову неотложку.

Пошатываясь, как пьяный, Джим подошёл к кровати, его ноги подогнулись в коленях, и он осел на пол. Дрожащими руками он сгрёб Лейлора в объятия, гладил его волосы и желтовато-бледный лоб.

— Мой Лейлор, моя детка, — бормотал он дрожащим шёпотом. — Что же ты наделал… Зачем, ах, зачем? Как же я без тебя…

У него из груди вырвался долгий горестный стон, и он зарылся лицом в шею Лейлора, держа его голову на ладони. До самого приезда бригады врачей он не выпускал Лейлора из объятий. Эннкетин вытирал перчатками слёзы, градом катившиеся по его щекам; не переставая плакать, он пошёл встречать приехавших врачей.

Лейлору на месте сделали промывание желудка и ввели антитоксический раствор, после чего уложили в транспортировочную капсулу. Джим встрепенулся:

— Я поеду с ним!

Дейкин сказал, мягко положив руку ему на плечо:

— Позволь поехать мне, папа. Тебе лучше остаться дома.

Когда капсулу выносили, Джим шагнул следом, протягивая к ней руки, но Илидор и Дарган удержали его и усадили на кровать.

— Я сообщу тебе, как дела, — пообещал Дейкин.

Он уехал вместе с бригадой, а Джим остался. Его состояние было близко к истерике, и Дарган дал ему успокоительное. Только сейчас Илидор обратил внимание на текст на световом экране ноутбука Лейлора.

— Смотрите-ка! Он оставил записку.

Как раз в этот момент вошёл Серино.

— Что здесь случилось? Что с Лейлором?

— Наглотался какой-то химической дряни, — ответил Илидор.

— Но зачем? — потрясённо пробормотал Серино, бросаясь к отцу, сидевшему на кровати Лейлора с приоткрытыми губами и полными боли и ужаса взглядом.

— Это мы сейчас и пытаемся выяснить, — сказал Илидор. И прочитал: — «Я сделал это сам. Украл в школе реактив и выпил его. Я не могу так жить. Раданайт, ты убил мою душу. Во мне всё умерло. Папа, прости меня».

В течение следующей минуты в комнате слышались только тихие рыдания Джима: его сыновья ошеломлённо молчали. Серино обнимал его за плечи, Дарган держал за руку, а Илидор подошёл к тумбочке и взял с неё серебристый овальный медальон. Внутри был портрет Раданайта. Илидор с ожесточением сжал его в кулаке с такой силой, что раздался хруст, а когда он разжал руку, на пол упали обломки. В этот момент зазвонил телефон Лейлора. Джим вздрогнул, Дарган и Серино обернулись, а на скулах Илидора заиграли желваки.

Джим ответил на звонок. Он услышал голос Раданайта:

— Лейлор! Детка, ты всё не так понял. Это не то, что ты подумал!

Джим молча слушал. Раданайт встревоженно воскликнул:

— Лейлор! Ты меня слышишь?

— Это не Лейлор, — ответил Джим глухо. — Это я.

— Джим? — Раданайт слегка опешил. — А где Лейлор?

— Его только что увезли в больницу, — сдавленно сказал Джим с нарастающей гневной дрожью в голосе. — Он пытался наложить на себя руки!

Секунду Раданайт молчал, а потом спросил дрогнувшим голосом:

— Что с ним? Как он? Он жив?

— Он в коме, — сказал Джим. — И виноваты в этом вы, ваше величество! Он оставил записку, послушайте: «Раданайт, ты убил мою душу. Во мне всё умерло». Что вы на это скажете?

Помолчав, Раданайт проговорил:

— Не спеши бросаться обвинениями, Джим. Я вылетаю. Через два часа я буду у вас.

Бросив телефон на одеяло, Джим уронил голову на плечо Серино. Илидор, сжав кулаки, сказал:

— Он ответит за пузырька.

Это прозвучало глухо и страшно. Джим вскинул на него измученный и встревоженный взгляд.

— Илидор… Что ты задумал?

Тот ничего не ответил и вышел из комнаты твёрдым, стремительным шагом. Джим схватился за голову и пробормотал по-английски:

— Господи, да что же это такое?

В течение последующих двух часов он не выходил из комнаты Лейлора, прижимая к себе его подушку и полными слёз глазами скользя по тексту записки на экране снова и снова. Он перечитывал её уже в сотый раз, когда вбежал взволнованный Эннкетин и сообщил:

— Ваша светлость, у господина Эсгина, кажется, начались схватки!

Серино встрепенулся.

— Но ведь ему ещё рано!

Джим встал.

— Вызывайте бригаду из натального центра.

Ребёнок Эсгина рождался раньше срока. Эсгин кричал от адских болей, а Серино, бледный от волнения, гладил и целовал его блестящий от испарины лоб и бормотал:

— Всё будет хорошо. Не волнуйся, всё будет хорошо. Ну, ну… Я с тобой.

Приезд бригады из натального центра почти совпал с прибытием королевского флаера. Когда Эсгина выносили из дома, король как раз входил, и они встретились в гостиной. Затуманенный болью взгляд Эсгина встретился со взглядом короля, и он, обнажив зубы в гримасе страдания, проскрежетал:

— Он знает… Он сам спросил меня, и я всё ему рассказал! Ты сам… Сам виноват!

Больше он ничего не успел сказать: его вынесли к медицинскому флаеру. Спустя несколько секунд следом за ним пулей вылетел взволнованный Серино. Он поехал со своим спутником в натальный центр.

Джим и король встретились в комнате Лейлора. Джим стоял прямой и бледный, сверкая глазами и прижимая руки к груди — весь олицетворённый упрёк. Показав на кровать Лейлора, он сказал:

— Вот здесь он лежал. — Взяв в руки банку из-под реактива, он добавил: — Вот этим он отравился. А это, — Джим указал на всё ещё светившийся экран ноутбука, — его записка.

Раданайт подошёл и прочёл. Переведя взгляд на Джима, он проговорил:

— Не смотри на меня, как на убийцу. Я всегда любил его и люблю. То, из-за чего он это сделал, не стоило того.

— И, тем не менее, это настолько потрясло его, что он не захотел жить, — возразил Джим. — Я не знаю, что это, и не хочу знать. Важно лишь то, что мой ребёнок теперь находится на грани жизни и смерти.

— Значит, ты не знаешь. — Раданайт обводил взглядом комнату и вещи Лейлора. — Что ж, может, это и к лучшему.

Его взгляд задержался на фото-видеокамере, он подошёл и взял её. Включив её, он просмотрел несколько кадров и тут же вынул карту памяти. Склонившись над ноутбуком, он выключил его, свернул и положил себе в карман. Джим наблюдал за его действиями с недоумением.

— Я верну его, — сказал Раданайт. — Мне только нужно его просмотреть. Поверь мне, Джим, это недоразумение, а Лейлор по своей юной горячности принял это слишком близко к сердцу. Я не успел ему всё объяснить и успокоить его — в этом, пожалуй, я могу признать себя виноватым. В какую больницу его отвезли?

— В Центральную больницу скорой помощи, — ответил Джим.

— Я поеду туда, — сказал Раданайт. И, взяв Джима за руку, добавил проникновенно и мягко: — Я уверен, всё будет хорошо. Он поправится.

Начинался дождь. Раданайт стремительно, почти бегом спустился по лестнице, но в гостиной дорогу ему преградил Илидор — бледный, со сведёнными бровями. Вид у него был решительный и грозный. Король остановился, спросил нетерпеливо:

— В чём дело? Я спешу.

— Не торопитесь, ваше величество, — ответил Илидор, не намереваясь его пропускать. — У меня к вам разговор, и вам от него не отвертеться. Буду предельно краток… Из-за вас мой младший братишка отравился и лежит сейчас в коме. Мне плевать, кто вы, и на вашу королевскую неприкосновенность тоже плевать. Я вызываю вас!

— Ты смеёшься? — сверкнул глазами Раданайт. — Вызвать короля, да ещё без разрешения Совета двенадцати! Ты, верно, сошёл с ума, дорогой племянник!

— Вовсе нет, дядя, — ответил Илидор. В руке у него лязгнуло, холодно заблестев, лезвие дуэльного меча.

Раданайт побледнел, но вряд ли был испуган. Он лишь отступил на шаг назад, напряжённый, как сжатая пружина. Появившийся наверху лестницы Джим увидел в руках Илидора оружие, которым лорд Дитмар покарал обидчиков Даллена; теперь оно было угрожающе направлено в сторону короля, а в глазах Илидора сверкала яростная решимость. Сейчас он снова как никогда походил на Фалкона — даже несмотря на изменившую его внешность пластическую операцию. Дело было не в чертах лица, а в смелых искорках в его глазах, которые стали сейчас колючими и холодными.

— Я ведь безоружен, — сказал Раданайт. — Как ты предполагаешь, чтобы я тебе ответил?

Илидор положил на пол второй меч и толкнул его к Раданайту. Меч подкатился к королю, и Раданайт, остановив его ногой, посмотрел на бросившего ему вызов Илидора с усмешкой. Джим бросился вниз по лестнице, замер на последней ступеньке, вцепившись в перила, и вскричал:

— Что вы делаете! Не смейте драться! Я не позволю этого в моём доме!

Илидор стоял, расставив ноги и сжимая рукоятку меча обеими руками. На его решимость возглас отца не подействовал.

— Защищайтесь, ваше величество, — сказал он.

— Илидор, нет! — гневно и испуганно крикнул Джим, по-прежнему судорожно цепляясь за перила побелевшей рукой. — Не смей этого делать, я приказываю тебе!

Илидор и не думал подчиняться, а король, подцепив меч носком сапога, подкинул его вверх и ловко поймал. Его глаза зажглись азартом.

— Что ж, сразимся, — сказал он. — Иного выбора, кроме как принять вызов, ты мне, как я вижу, не оставляешь.

— Раданайт, прошу тебя, не надо! — умоляюще воскликнул Джим.

Впервые за всё время, с тех пор как Раданайт стал королём, Джим назвал его просто по имени и на «ты». Вскинув на него взгляд и сверкнув глазами, король ответил:

— Не бойся, Джим. Я не стану убивать твоего сына, только проучу его.

— Это мы ещё посмотрим, кто кого проучит, — сказал Илидор с угрозой в голосе. — Выйдем!

— Согласен, — кивнул король. — Не устраивать же поединок в доме.

Дождь уже разошёлся: на мокром крыльце плясали фонтанчики брызг. Сбежав по ступенькам, Раданайт активировал меч и развернулся к Илидору, готовый к бою.

— Я к твоим услугам!

Илидор отсалютовал своим мечом, и клинки скрестились. Король властно поднял свободную руку и крикнул спешившей к нему на помощь охране:

— Отойдите! Я сам разберусь.

— Ваше величество, вы уверены, что наша помощь не нужна? — спросил начальник охраны.

— В сторону! — повторил король. — Без моего приказа не стрелять!

Охрана отошла в сторону, но не удалилась совсем, готовая, по-видимому, в любой момент броситься на выручку. Выбежавшему на крыльцо Джиму Эннкетин заботливо накинул плащ и поднял капюшон. Поединок под холодным осенним дождём уже начался, и тускло светящиеся во мраке серебристые клинки с лязгом бились друг о друга, рассыпая вокруг мелкую ледяную крупу: это дождевая вода, попадая под замораживающее действие клинков, мгновенно обращалась в лёд. Илидор бился с холодной яростью, а Раданайт — возбуждённо, с диким блеском азарта в глазах. В бою оба были великолепны, и Джим как будто перенёсся в прошлое — словно это воскресший Фалкон сражался с Раданайтом.

— Напрасно ты хочешь меня убить! — крикнул король Илидору. — Твоего младшего брата я люблю и потрясён его поступком не меньше твоего!

Ответ Илидора был холоден и непримирим:

— Сражайтесь, если вы не трус!

— Ты назвал меня трусом, щенок! — взорвался король. — Ты хоть понимаешь, во что выльется тебе и твоей семье этот поединок?

— Я знаю, что делаю, — ответил Илидор.

И они снова бросились друг на друга. Вымокшая рубашка Илидора липла к его телу, чёрный плащ Раданайта разлетался, как крылья летучей мыши; выпад следовал за выпадом, удар сыпался за ударом, ледяная крупа летела пригоршнями. Джим ничего не мог сделать, чтобы остановить бой, ему оставалось быть только зрителем. Он не желал победы ни тому, ни другому, он знал: каков бы ни был исход поединка, победителей не будет, будут только проигравшие. Кутаясь в плащ, он трясся мелкой дрожью, про себя молясь лишь об одном: чтобы никто не был ранен.

Эннкетин, тоже напряжённо наблюдавший за боем, заметил, что Джима трясло, как в лихорадке, и он осмелился обнять своего горячо любимого хозяина за плечи. Тот не только не возразил, но и доверчиво прижался к Эннкетину, и Эннкетин обнял его крепче. В нём вертелся клубок чувств, он сам был потрясён и напуган каскадом бед, которыми была насыщена эта ночь, и больше всего — бедой, стрясшейся с его любимцем Лейлором. Кроме того, он ещё никогда не видел, как дерутся на дуэли, и ярость противников его ошеломляла. Сложенная на затылке в узел коса короля в пылу боя размоталась, и Илидор поймал её за конец. Это было очень опасное для короля положение: меч Илидора был уже готов вонзиться ему в грудь. Ещё миг — и королю настал бы верный конец, если бы не его удивительная ловкость: извернувшись, он обрезал себе мечом волосы и тем самым спас свою жизнь, уйдя от противника. Илидор, отбросив оставшуюся у него в руке отрезанную косу, снова бросился в яростную атаку, которая, несмотря на свою мощь и мастерское исполнение, цели не достигла. Король отбился, а потом применил запрещённый в этом виде поединка приём — подцепил ногу противника, и Илидор упал.

— Сдаёшься? — торжествующе воскликнул Раданайт, занося над ним меч.

— Как бы не так! — ответил Илидор.

Глаз стороннего наблюдателя был не в состоянии разглядеть цепочки молниеносных действий, которые он предпринял в какую-то долю секунды. Оказавшись на ногах, он мощным ударом выбил меч у короля из руки и приставил острие своего к его груди.

— Вам конец, ваше величество.

А король закричал:

— Коркоран!

Охрана только и ждала этого. На мокрой рубашке Илидора заплясали точки лазерных прицелов, и вокруг противников сомкнулось кольцо из вооружённых фигур в чёрном. Все стволы были направлены на Илидора. Начальник королевской охраны Коркоран приказал ему:

— Оружие на землю!

Илидор был вынужден бросить меч.

— Трус! — презрительно сплюнул он.

— Я прежде всего король, — ответил Раданайт. — На моих плечах лежит забота об Альтерии, и я не могу позволить себе безрассудство оставить её без короля. Кроме того, мне просто жаль тебя: за убийство короля тебе грозила бы смертная казнь, а так хотя бы останешься жив. Я обещал твоему отцу сохранить тебе жизнь, и я сдержал обещание. — И приказал охране: — Арестовать его!

Увидев на запястьях Илидора серебристые браслеты, Джим закричал:

— Не трогайте его!

В безрассудном и яростном желании защитить сына он налетел на охранников и осыпал их широкие спины градом ударов. Один из охранников стал его отстранять, но Джим с криком полоснул по его лицу ногтями. Разозлённый охранник всё же не ударил, а только оттолкнул его, но и этого было достаточно: Джим упал. Толкнувший его охранник тут же получил от короля весомый тумак.

— Вы что себе позволяете! — сурово прикрикнул на него Раданайт.

К Джиму уже бежал Эннкетин:

— Ваша светлость, вы ушиблись?

Он помог Джиму подняться на ноги, и тот сразу же бросился на короля, готовый голыми руками растерзать его. Охрана снова встала на защиту короля, но тот коротко и властно приказал:

— Отставить!

Он поймал Джима в объятия и так крепко прижал к себе, что тот так и не смог вырваться, сколько ни бился в его руках. Не вынеся охватившего его неистового аффекта и задохнувшись в железных объятиях Раданайта, Джим лишился чувств. Держа его на руках, король коротко бросил охране:

— Ждать здесь, я сейчас.

В мокрых сапогах и мокром отяжелевшем плаще, с мокрыми, неровно обрезанными волосами, он понёс Джима в дом, и Эннкетин, стараясь не отставать, следовал за ним по пятам. Бережно уложив Джима на диван, Раданайт опустился возле него на колено и похлопал его по щекам, приводя в чувство.

— Джим! — звал он. — Джим, очнись! Ну, ну, приходи в себя! Эй, кто-нибудь, воды!

Эннкетин, сам не свой от испуга, побежал за водой; от волнения он разбил стакан, шёпотом выругался, схватил новый и наполнил его водой. Когда он вернулся, Джим уже очнулся и тихо всхлипывал на плече у Раданайта. Тот гладил его по волосам твёрдой, не дрожащей рукой в белой влажной манжете.

— Ну, ну… Всё хорошо. Всё кончилось. Успокойся. — Взяв у Эннкетина стакан, он поднёс его к губам Джима. — Вот, выпей глоток… Вот так, умница. Ну? Тебе лучше?

Джим только застонал в ответ. Раданайт слегка поморщился.

— Не надо, не надо истерик… Довольно. Он сам меня вызвал, я вынужден был обороняться. Ну, всё, Джим… Мне пора. Я должен увидеть Лейлора. — Обернувшись к Эннкетину, он сказал сухо и властно: — Позаботьтесь о нём, любезнейший. Если потребуется, вызовите врача. В общем, не мне вас учить, что делать.

Эннкетин отвесил почтительнейший поклон.

— Да, ваше величество. Всенепременно.

В пятом часу утра Эннкетин пришёл на кухню. Кемало только что поднялся и готовил себе завтрак: сооружал из булки исполинский сандвич с начинкой из мясных котлет, овощной пасты, лука, сыра и варёного яйца. На столе вкусно дымилась большая кружка асаля. Кемало нацеливался укусить этот неимоверно толстый сандвич и уже широко открыл рот, когда Эннкетин, сев к столу, устало подпёр рукой голову и вздохнул:

— Кемало, нет ли у тебя настоечки?

— Чего это ты такой взмыленный? — хмыкнул повар. — Утро только занялось, а у тебя такой вид, будто уже конец дня.

— Да я и не ложился со вчерашнего, — ответил Эннкетин, потирая пальцами красноватые глаза. — Ты что, не в курсе, что у нас стряслось?

Кемало нахмурился.

— Нет, не в курсе. Я спал как убитый. А что стряслось-то?

— Ох… Много чего стряслось. — Эннкетин с тяжким вздохом провёл обеими руками по голове. — Дай-ка сначала настоечки… Я знаю, у тебя есть.

— Что, глинет кончился? — усмехнулся Кемало.

— Да нет, просто я не слишком люблю его, — признался Эннкетин. — Так, знаешь ли, и не привык к нему. Плесни полстаканчика, будь другом.

Повар извлёк из нижнего шкафчика литровую бутылку с тёмно-коричневой жидкостью без этикетки, налил Эннкетину полстакана, а заодно и себе.

— Так чего там стряслось-то? — повторил он свой вопрос.

Эннкетин единым духом вылил в себя настойку, зажмурился, закусил ломтиком сыра.

— Ох, Кемало, сплошные беды. Ужас что такое! Начать с того, что господин Лейлор, моё родное солнышко, отравился.

— Как — отравился? — ахнул Кемало.

— Так, — вздохнул Эннкетин, вытирая влажно заблестевшие глаза. — Напился, глупенький, какой-то дряни… Его в больницу увезли, что будет дальше — неизвестно. У господина Эсгина роды начались преждевременно, он тоже в больнице… А господин Илидор вздумал с королём на мечах подраться — дуэль устроил. По счастью, никто никого не ранил, только господина Илидора после этого сразу же арестовали. Господин Джим еле живой от всех этих бед. Только сейчас уснул, после того как господин Дарган поставил ему успокоительный укол. Ужас, да и только.

Кемало задумчиво отложил свой сандвич, уставился в кружку с асалем, хмурясь.

— А чего господин Лейлор вздумал травиться? — спросил он.

— Ох, и не спрашивай. — Эннкетин сам плеснул себе ещё настойки. — Сердце кровью обливается! Любовь у него… — И, стукнув по столу кулаком, он воскликнул: — Да ну её к чёрту, такую любовь! Зачем же из-за неё себя губить? Молоденький, в головке ветер гуляет, вот и учудил. — Эннкетин выпил вторую порцию настойки и обвёл взглядом кухню. — Дай, что ли, перекусить… Есть не особо хочется, а чувствую: если не поем — свалюсь. А я хозяевам ещё понадоблюсь. Нельзя мне выходить из строя.

Кемало молча выпил свою порцию настойки и стал ставить на стол еду, горестно вздыхая и качая головой.

— Жалко, жалко господина Лейлора… Бедненький. Такой молоденький, хорошенький, жить-то ещё толком не начал — и уже помирать… Горе, горе.

— Не причитай, Кемало, не трави мне душу, — проговорил Эннкетин глухо, держась за сердце. — Я и сам выть готов, только слёз нет… Тяжело мне. — Поглаживая грудь с левой стороны, он вздохнул. — Его светлости-то хоть укол поставили и спать уложили, а мне ещё работать… А какая тут работа, когда о господине Лейлоре душа болит? И господина Илидора куда-то увезли…

— Выпей ещё настоечки, — сочувственно посоветовал повар.

— Пожалуй, надо, — устало кивнул Эннкетин. — Плесни.