Человек из пустыни

Глава 25. Ущелье Отчаяния

Лейлор шёл по длинному белому коридору без дверей и окон, в котором свету взяться было неоткуда, но, несмотря на это, в нём было светло: казалось, светились сами стены, потолок и пол. Сам не зная, зачем он идёт, Лейлор всё-таки шёл вперёд, где, как ему казалось, должна была находиться какая-то дверь. Белая тишина окружала его, он не слышал даже собственных шагов. Бредя по колено в этой тишине, он обводил взглядом однообразную белизну стен и потолка, и не было никаких признаков окончания этого коридора длиной в целую вечность.

Дверь оказалась перед ним так внезапно, что Лейлор на мгновение остолбенел: она как будто выскочила на него из ниоткуда. Это был конец коридора. Открыв дверь, Лейлор оказался в белой комнате, посреди которой стоял белый овальный стол на изогнутых ножках и два белых стула. В этой комнате имелось окно, сквозь которое лился солнечный свет, и Лейлор, обрадовавшись, бросился к нему. За окном раскинулся прекрасный цветущий сад с усыпанными снегом лепестков дорожками, а на залитой солнцем лужайке качался на качелях ребёнок лет пяти, голубоглазый, со светло-русыми кудряшками, в голубом костюмчике и белых башмачках. Засмотревшись на него, Лейлор не заметил, что в комнате он был уже не один: у стола стоял лорд Дитмар в чёрном костюме с белым воротником и манжетами. Обрадованный Лейлор хотел броситься к нему, чтобы прильнуть к его груди, как когда-то в детстве, но во взгляде лорда Дитмара было столько горечи и укора, что Лейлор замер в скорбном недоумении.

— Что же ты наделал, милый мой, — проговорил лорд Дитмар тихо и устало.

От печального звука его голоса Лейлора охватила тоска и тяжёлое, леденящее чувство вины, от которого нельзя было никуда спрятаться. Оно повисло на нём, как тысячетонная каменная глыба, мысли застыли, а язык онемел, и Лейлор не мог найти ни одного слова в своё оправдание.

— Нет, дружок, я не рад видеть тебя, — проговорил лорд Дитмар тихим, надломленным голосом, с бесконечной печалью. — Могу ли я радоваться тому, что ты прежде времени пришёл сюда, собственной рукой оборвав свою юную жизнь? Нет. Я испытываю только горе и боль за тебя, моё неразумное дитя, а мысль о том, на что ты себя обрёк этим поступком, приводит меня в ужас. А самое страшное в том, что я ничем не могу тебе помочь, дорогой.

Каждое его слово вонзалось в сердце Лейлора, как ледяной клинок. Слушая его голос, Лейлор при этом чувствовал и его боль — невыносимую, непередаваемую, безмерную, от которой мертвела душа и руки повисали, как плети, а за стеной этой боли пульсировала открытой кровоточащей раной любовь.

— Посмотри сам, что ты наделал, — сказал лорд Дитмар.

Только сейчас Лейлор увидел, что одна из стен комнаты исчезла, и за ней оказалась сумрачная больничная палата, тускло освещённая небольшим светильником над изголовьем капсулы жизнеобеспечения. Сквозь прозрачную крышку капсулы Лейлор увидел и узнал собственное лицо с закрытыми глазами, с торчащими изо рта трубками, покрытое восковой бледностью, а на голове у себя он разглядел шлем с отходящей от него массой тонких проводов. Рядом, прильнув щекой к крышке капсулы, плакал отец, и его боль Лейлор тоже чувствовал своей обнажённой душой, как свою собственную. Он хотел броситься к отцу и обнять его, но его ноги не повиновались ему, как будто вросли в пол. К окну палаты прильнула, наблюдая, холодная чернота, и от неё веяло ужасом и безысходностью. Это смерть заглядывала в окно, догадался Лейлор, и его охватил тягучий, парализующий страх. Отец, гладя ладонью прозрачную крышку капсулы, с болью смотрел в лицо под шлемом, и по его щекам струились слёзы, а глубоко внутри мучительно пульсировала такая же, как у лорда Дитмара, рана — любовь.

— Детка, — издалека донёсся до слуха Лейлора его дрожащий от слёз голос. — Зачем?.. Что ты наделал… Ах, что ты натворил!

Его боль оглушала и ослепляла Лейлора, прожигала насквозь, и его душа отзывалась на горе отца вибрацией невыносимой скорби, вины и раскаяния, но исправить он ничего не мог.

— Папа, я здесь, — повторял он.

Отец не слышал его и ронял на крышку капсулы слёзы, но каждая из них падала не на прозрачный пластик, а на изнемогающую, открытую для Высшего суда душу Лейлора, обжигая её, как капля кислоты. Дверь палаты открылась, и вошёл Раданайт в чёрном костюме и сапогах, с коротко остриженными волосами. В руках у него был поднос с двумя чашками чая и двумя тарелками с какой-то запеканкой. Лейлор услышал его далёкий, звучащий как бы сквозь слой ваты голос:

— Надо перекусить, малыш. У тебя с самого утра не было во рту ни крошки.

Поднос стоял на тумбочке, а отец всё плакал, лёжа на крышке капсулы. Руки Раданайта опустились ему на плечи.

— Оставь меня, — всхлипнул отец.

«Это я виноват. Это целиком и полностью моя вина», — вибрировала чья-то боль, охватывая всю Вселенную. От этой боли гасли звёзды, умирали планеты, обращались в пыль целые галактики, и всюду наступала темнота и холод. Уничтожающее миры, сметающее всё на своём пути яростное воинство возглавляли одетые в чёрные плащи из боли беспощадные генералы, и их разрушительный полёт оставлял за собой только мрачную чёрную пустоту. «Мне не нужен мир, в котором нет тебя», — под таким лозунгом неслось это воинство, Главнокомандующим которого был облачённый в вечный траур король Раданайт.

Капсула превратилась в криосаркофаг, под заиндевевшей изнутри крышкой которого Лейлор с ужасом увидел своё лицо. Склонившаяся над гробом фигура откинула чёрный капюшон, и Лейлор узнал Раданайта — без короны и без диадемы на обильно посеребрённой сединой голове. Бесслёзное молчание звенело под холодными сводами склепа, седой вдовец не сводил неподвижного взгляда с лица под прозрачной крышкой гроба.

«Это один из возможных вариантов развития событий, — сказал голос лорда Дитмара. — Вечное вдовство, принятое на себя королём добровольно».

Лейлор потрясённо молчал: ему нечего было сказать в своё оправдание. Таковы были масштабы последствий его поступка, и уже ничего нельзя было поправить, потому-то лорд Дитмар и смотрел на него с такой печалью и упрёком. Теперь Лейлор всё понял, и его ужасу не было предела, но это было ещё не всё.

— Ты причинил горе тем, кто тебя любит, — сказал лорд Дитмар. — Но даже не это самое страшное. Посмотри туда.

Цветущий сад за окном облетел, солнце померкло, а качели были пусты: малыша уже не было. Сердце Лейлора сжалось в предчувствии чего-то ужасного. Лорд Дитмар сказал со скорбной дрожью в голосе:

— Вот это — самое страшное. Как ты думаешь, кто был этот малыш?

Догадка пронзила Лейлора ледяной стрелой, и чёрная пелена скорбного ужаса накрыла его с головой. Пол уплыл из-под ног, белизна комнаты обернулась чернотой, и в зловещей тишине звучал голос не обличающего и гневного, но усталого и печального судьи:

— Он мог бы родиться, если бы ты не сделал то, что ты сделал. Ты убил его в себе, убил своё ни в чём не повинное дитя — вот что ты сделал, дружок.

Я не знал, хотел крикнуть Лейлор, но у него не было языка. Он оглядывался, высматривая хоть кого-нибудь, кто вступился бы за него, но спину ему холодила пустота. Он был наедине с невидимым печальным Судьёй, которому было так же больно выносить приговор, как если бы он выносил его самому себе, и Лейлор, лёжа ниц под чёрным покрывалом боли, был согласен с каждым его словом.

— Тому, что ты сделал, нет оправдания. Это не выход, а ещё больший тупик, не облегчение, а новые, ещё бОльшие страдания. Ты должен испить свою горькую чашу до дна: только она излечит тебя. Не сетуй и не ропщи: это мера, которую ты сам себе отмерил.

Лейлор оказался в тёмном и холодном месте, на жёстких и скользких камнях. В этой тёмной обители не было источников света, но скоро глаза Лейлора, обвыкнувшись, начали различать очертания большой пещеры, сырой и жуткой. От тишины, стоявшей в ней, становилось тошно и тоскливо, её нарушал только звук капающей где-то воды. Посреди пещеры тускло дымилась зеленоватым туманом какая-то лужа, и на её берегу копошилось существо, внешность которого показалась Лейлору до жути знакомой. Он присмотрелся и узнал прорицателя Хадебуду. Он ловил руками в туманной луже длинных, скользких чёрных существ, извивающихся и издающих мерзкий писк, а поймав, жадно отправлял живьём в свою зубастую пасть и проглатывал. Он глотал и глотал их без конца, пока его брюхо не начало раздуваться, и видно было, как внутри что-то копошится и бьётся. Это отвратительное зрелище заставляло Лейлора обмирать от омерзения, но оторвать взгляд от Хадебуды он не мог. Синее брюхо паукообразного монстра раздулось до невероятных размеров, побелело, заблестело и вдруг лопнуло, и из него полился чёрный блестящий поток извивающихся тел — обратно в туманную лужу. Хадебуда верещал в агонии, корчась на берегу лужи в предсмертных судорогах, а вырывающиеся из его брюха длинные существа, похожие на змей, выворачивали наружу и его фиолетовые внутренности. Последнее существо вырвалось на свободу, и Хадебуда затих, тараща в мрачный потолок пещеры все свои три глаза.

Но пролежал он так недолго: сначала стали подрагивать его паучьи лапы, потом зашевелились руки, глаза заморгали и уставились на Лейлора. Лейлор в ужасе попятился, поскользнулся и упал на сырые камни, а Хадебуда захохотал. Всеми четырьмя руками он начал собирать и заправлять себе в брюхо вывороченные кишки, закрыл дыру, и она на глазах заросла — Хадебуда был снова невредим. Он опять кинулся ловить в луже скользких чёрных тварей и жрать их живьём без остановки. Несмотря на весь свой ужас и омерзение, Лейлор осмелился крикнуть ему:

— Остановись! Не ешь так много!

Хадебуда, проглотив очередную тварь, прорычал в голове у Лейлора:

«Я голоден! Я адски голоден!»

И безостановочное пожирание мерзких созданий продолжилось. Всё повторилось: брюхо монстра раздулось от бьющегося внутри клубка гадов, заблестело и лопнуло, и наружу полились вперемешку с кишками освободившиеся твари. Хадебуда в страшных муках издох, но вскоре воскрес и стал собирать свои потроха обратно себе в живот.

«Вот так я и мучаюсь, малыш». — И он снова принялся за ловлю.

— Где мы? — спросил Лейлор.

«В аду, — был ответ. — У каждого он свой. Что ты делаешь в моём аду? Отправляйся в свой!»

— Я не знаю, где мой, — побормотал Лейлор.

Хадебуда только захохотал в ответ. Он давился чёрными тварями, глотая их одну за другой:

«Я голоден… Я хочу есть… Вкусные химоны… Мои любимые…»

Когда его уже распирало от живых химонов, копошившихся у него в брюхе, он начал кататься по бегу лужи и верещать.

«Мне больно! А-а, как мне больно! Мой живот!»

Из лопнувшего живота опять хлынул поток химонов, фиолетовые кишки вывалились наружу, и Хадебуда испустил дух. Полежав, он задёргался и ожил, увидел Лейлора и зашипел:

«Уходи в свой ад! Прочь!»

И он швырнул в Лейлора комком своих зловонных потрохов. Лейлор, поскальзываясь на камнях, пополз наугад — куда угодно, лишь бы подальше от бесконечно издыхающего и вновь воскресающего монстра, собирающего с пола свои кишки. Он нашёл какой-то узкий и тёмный тоннель, в котором можно было передвигаться только на четвереньках, и пополз, обдирая себе колени и руки, стукаясь головой и плечами о холодную, влажную породу. Он не знал, сколько он полз; выбившись из сил, он упал и закрыл глаза.

Когда он открыл глаза снова, впереди брезжил красноватый свет, которого раньше не было. Лейлор пополз на свет, и он становился всё ближе. Порода становилась всё суше, камни были тёплыми и шершавыми, появился красный песок, а вскоре тоннель расширился и вывел в глубокое ущелье с песчаным дном и скалистыми отвесными стенами. Подняв голову, Лейлор увидел в недосягаемой выси странное, зеленоватое небо — как если смотреть на обычное небо через жёлтое стекло. Ни облаков, ни солнца не было. Ущелье было очень глубоко, на стенах не было уступов, а в некоторых местах они даже нависали над дном. Лейлор растерянно побрёл по песчаному дну каньона, осматриваясь по сторонам, но не видел ничего, кроме однообразного рельефа стен. Ущелье было не прямым, а извивалось, как лабиринт, и порода отливала всеми оттенками красного и коричневого. Всё ещё надеясь, что ущелье куда-нибудь его приведёт, Лейлор шёл, и постепенно его одолевала усталость. Не хотелось ни есть, ни пить, лишь тоска и отчаяние владели им. Он был совсем один.

У развилки он сел на песок. Справа от него торчала узкая и кривая каменная колонна, а небо над головой почернело, и на нём проступили звёзды. В ущелье стало сумрачно. Смертельно усталый и отчаявшийся, Лейлор лёг на песок и стал смотреть в Бездну. Мысли о малыше, которого он сам погубил, навалились на него тяжёлой каменной плитой, не давая дышать, слёзы, скатываясь по щекам, падали в песок и высыхали.

Его ухо уловило какой-то шелест. Мгновенно забыв усталость, Лейлор сел, напряжённо вслушиваясь. Шелест повторился громче, но оказался и не шелестом вовсе, а шёпотом — шёпотом человеческого голоса. Сначала слов было не разобрать, но постепенно шёпот перешёл в голос, звавший тихо и печально:

— Лейлор… Лейлор, сынок, зачем ты сделал это? Зачем ушёл от нас? Вернись, открой глаза, мир без тебя так пуст и ничтожен… Солнце закатилось, настала вечная тьма. Только свет твоей улыбки может её рассеять. Вернись к нам, мы любим тебя, твоё место — с нами!

Сердце Лейлора сжалось: он узнал голос отца. Вскочив на ноги, он бросился его искать, но, сколько он ни бегал, всюду натыкался на глухие стены — не слышащие, безжалостные, насмешливые. Отца нигде не было видно, но голос Лейлор продолжал ясно слышать, как будто тот говорил у него за плечом:

— Как у тебя поднялась рука на свою жизнь — драгоценный дар, данный тебе Создателем? Почему ты отверг его, решив, что жить дальше не стоит? Ведь ты ещё и не начинал жить, ты только открыл глаза навстречу миру, но, не успев сделать и трёх шагов по своей тропе, поспешил их закрыть. Как же так, Лейлор? Я знаю, твоя душа блуждает во тьме, не может найти дорогу домой… Иди на мой голос, сынок, слушай его и иди к нам, домой! Мы ждём тебя и любим.

Лейлор был бы и рад вернуться домой, но ущелье совсем запутало его. Он попытался вскарабкаться вверх по стене, но, не проползя и нескольких метров, сорвался вниз и рухнул на красный песок.

Очнулся он, когда небо снова стало зелёным. Вскочив на ноги, Лейлор стал искать какой-нибудь участок стены, более или менее пригодный для подъёма. Поиски были долгими, Лейлор устал и снова затосковал. Он завыл — протяжно, отчаянно, но его голос затерялся и стих, не достигнув неба. Он плёлся по нескончаемой ленте красного песка и со слезами звал:

— Папа! Илидор! Я здесь! Помогите мне! Я не могу выбраться! Дейкин! Дарган! Ну, где же вы? Серино! Спасите меня…

Он снова и снова пытался лезть наверх, но падал — снова и снова. Он плакал, звал отца и братьев, но ответом ему было молчание зеленоватого неба. Упав на песок, он вцепился в него руками, но он утекал сквозь его пальцы.

— Лейлор, — услышал он опять.

Это был другой голос, и Лейлор узнал его: это был Раданайт.

— Лейлор, жизнь моя… Это я. Я с тобой, я люблю тебя. Прости меня, я недостоин тебя, твоей чистой любви… Но, будучи недостойным, я всё-таки посмел тебя полюбить — иначе я не мог. Я виноват — я не сберёг тебя и нашего ребёнка. Прости меня, детка, прости меня и возвращайся, потому что я не могу без тебя.

— Я хочу вернуться! — истошно закричал Лейлор. — Помоги мне, вытащи меня отсюда!

Голос стих, и Лейлор опять остался один в ущелье. Ему пришло в голову кричать: может быть, его кто-нибудь услышит и придёт на помощь? Лейлор кричал и звал, но лишь сорвал голос. Никто не приходил и не помогал.

Он плёлся по Ущелью Отчаяния, одинокий и беспомощный, временами падал и лежал, слыша голоса отца, Раданайта, Илидора, но никого не видя. Все они ласково и печально звали его, просили вернуться, и он отвечал им, но они как будто не слышали его. Он пытался до них докричаться, но связь была односторонняя: он слышал их, а они его — нет. Это было невыносимо — быть неслышимым, но при этом слышать дорогие голоса, чувствовать их горе и боль, хотеть к ним вернуться, но быть неспособным выбраться из Ущелья Отчаяния. Это был его ад, понял Лейлор.

Упав однажды под звёздным небом, он услышал ещё один голос — тихий и печальный, полный светлой нежности и глубокой горечи. Он говорил, обращаясь не к Лейлору, а к кому-то Другому:

— Прошу Тебя, прости моё неразумное дитя… Он оступился, запутался, сорвался в пропасть, куда не достигает Твоя милость, и взгляд Твой не зрит — в юдоль вечной печали, откуда нет спасения. Он бредёт во тьме, и печаль разрушает его душу, в которой есть крупица Твоего света, зерно любви, посеянное Тобой. Не дай погибнуть безвозвратно тому, что Ты пробудил к жизни; не допусти, чтобы зерно, которое Ты заронил, погибло, не явив Твоему взгляду дивный цветок, которым оно должно распуститься. Яви милосердие к Твоему созданию, дай ему шанс встать на путь любви и прощения, с которого он ошибкой свернул во тьму. Верни крылья душе, плачущей и зовущей Тебя в пустыне, пролей свет на её путь, чтобы закончились её блуждания во мраке, и чтобы она обрела наконец Правду.

Слушая эту тихую молитву, звучавшую где-то наверху, над ущельем, Лейлор всей душой устремлялся к молящемуся. Он узнал его: это был лорд Дитмар. Ущелье наполнилось отблесками мягкого света, пляшущие радужные переливы которого словно бы отражались от водной поверхности. Источника этого света не было видно, равно как и того, кто произносил молитву, но Лейлор понял: он не один, его слышат. В этот миг в нём родился первый проблеск надежды.

Он просил прощения у неба — то зелёного, то чёрного, полного звёзд. Он больше не шёл вперёд, оставаясь на месте; то лежал, то сидел, то ходил от стены к стене, набирал горсти песка и посыпал себе голову. Лёжа ничком, он пытался повторять слова слышанной им молитвы, произнося их от своего лица, и иногда ему казалось, что ему кто-то вторит тихим голосом — почти шёпотом. А потом он услышал детский голосок, певший песенку, которую Лейлор часто слышал от отца и Айнена, когда был ребёнком. Сначала он просто слушал, а потом решился обратиться к тому, кто пел.

— Малыш… Это я — тот, кого ты хотел назвать папой… Я, недостойный так называться. Прости меня, я виноват перед тобой. Из-за меня наша встреча не состоялась. Не знаю, за что ты выбрал именно меня, но спасибо тебе за это… Пожалуйста, прости меня и вернись ко мне. Давай попробуем ещё раз. Я буду тебя очень любить… Я уже тебя люблю. Дай мне ещё один шанс… Я больше не подведу тебя, обещаю.

Там же, откуда слышалась молитва, Лейлор услышал детский голос:

— Пожалуйста, отпустите моего папу. Я хочу к нему.

В ущелье снова заплясали разноцветные пятнышки света, и Лейлор вдруг увидел в стене ступени — ряд площадок, которые вели наверх, из ущелья. Не веря своему счастью, Лейлор вскарабкался на первую; следующая ступенька была высотой ему до пояса, но он легко одолел её. Так же легко он одолел и последующие, и с каждой ступенькой становилось всё светлее. Одолев последнюю, он выпрямился во весь рост и увидел в голубом небе солнце. Он стоял на вершине горы, а перед ним раскинулась прекрасная долина с садами и лугами, и синей сверкающей лентой по ней извивалась река. Вдали виднелся белый город с сияющими на солнце шпилями, мостами, башнями, куполами крыш. Свежий ветер обнял Лейлора, и он со счастливым смехом раскрыл ему объятия. Раскинув руки, как крылья, Лейлор поднялся в воздух и, сам став ветром, полетел над зелёной долиной, синей лентой реки и белыми зданиями, куполами и шпилями.