Черемша

Глава 3

Здесь всё было пронизано дыханием высоты, всюду, лежала печать скупой и строгой суровости. Холодный ветер, пахнущий льдом, гранитные скалы в рыжих пятнах лишайника, альпийская впадина, поросшая вереском, кое-где утыканная хилым кедровым стланником. И мох под ногами — настоящий тундровый ягель с "ветродуйками" — мохнатыми, словно утеплёнными, голубыми колокольчиками.

Пронзительная синева… Только этот цвет щедр и безбрежен тут, разлит, растушёван от бледно-фиолетового зенита, сочно-синей каймы горизонта до васильковой глади огромного водохранилища и синеватого оттенка растительности. Синева холодит, будоражит, зовёт в дымчатые дали горных хребтов, в упавшее далеко внизу летнее марево тайги.

Бетонно-белая плотина, крытая глыбами тёсаного гранита, напоминает пломбу, добротно всаженную между двух замшелых зубьев ущелья. Правда, впечатление основательности несколько портил обычный строительный хаос: торчащие вразнотык доски опалубки, ходовые плахи для тачек, ржавые ежи арматуры и особенно карьер на левом склоне — там сплошная мешанина камней, кранов-дерриков, деревянных будок-времянок. У самого края, будто больной гусак, подорванный экскаватор "Бьюсайрус" уныло повесил стрелу, на которой так и остался красный плакат "Даёшь вторую очередь!"

— Ну что ж, теперь мне всё ясно, — сказал новый начальник стройки инженер Шилов. — Остаётся завершить второй этаж, отделать бьеф и закончить туннель гидравлического сброса. Правда, срок довольно сжатый — всего один год.

— Это есть нереально, — буркнул Ганс Крюгель, сидевший чуть ниже на уступе скалы.

Парторг Денисов промолчал, поглядывая на стрелу "Бьюсайруса", раздражённо подумал: "Ведь ещё утром велел смять и перевесить плакат. Безответственные шаромыжники…"

— Срок реальный прежде всего потому, что другого нам не дадут. Прошу это запомнить, товарищи! — Шилов носком сапога пнул камень-голыш, проследил за ним пока он падал в ущелье, резво, как мячик, подпрыгивая на скалах. — Надо не болтать, а действительно работать по-новому. Выполнять на практике все шесть условий хозяйствования, которые выдвинул товарищ Сталин. Они, как я вижу, основательно забыты у вас.

— Не согласен, — сказал парторг Денисов. Он всё ещё трудно дышал, покалывало в лёгком — давала знать старая рана, с гражданской. И вообще, на кой ляд им надо было переться на эту гору, ведь и так полдня мотались по стройке? — Данный вопрос мы обсуждали в начале года на открытом партийном собрании. Доклад делал товарищ Петухов, старый начальник строительства.

Шилов обернулся, долго в упор глядел на парторга. Взгляд неподвижный и цепкий — от такого не отведёшь глаз.

— Вы на Петухова не ссылайтесь. Он и без того достаточно авторитетный специалист. И вообще, у него были свои задачи, у нас — свои. Проблема рабочей силы — первые три условия товарища Сталина — вот что для нас сейчас главное. Потрудитесь именно на этом сосредоточиться. Особенно бытовой вопрос: в бараках непролазная грязь, антисанитария. Надо немедленно навести порядок.

— А мы этим и занимаемся. Ликвидируем нехватку рабочей силы. Член парткома председатель сельсовета Вахрамеев, например, имеет задание по дополнительной мобилизации на стройку местного населения. Проводим и другие мероприятия бытового плана. А что касается ваших замечаний, давайте обсудим на парткоме. Примем решения.

— Я уже принял решение, — Шилов опять, не мигая, уставился на парторга. — И потрудитесь его выполнять. Между прочим, уважаемый Михаил Иванович, вы, очевидно, плохо знаете линию партии на современном этапе хозяйственного строительства. Сейчас курс на единоначалие, время дискуссий и споров прошло. Надо делать дело на основе персональной ответственности.

Ганс Крюгель, прислушиваясь к разговору, демонстративно отвернулся — Шилов ему не понравился сразу: приехал на всё готовое, и ещё пытается поучать, повторяя, в общем-то, давно и хорошо известные истины.

— Интересно… — сдерживаясь, парторг почесал мизинцем прокуренный ус. — Значит, не понимаем линию партии? Ну что ж, вам, как товарищу из центра, может быть, виднее… Тогда соберём сегодня же партком, и вы нам разъясните обстановку. Ну, и попутно о себе расскажите, по личной биографии. Проходили ли чистку, состояли ли в оппозициях и так далее. Для знакомства.

Шилов прищурился, чуть изменился в лице — понял, что разговор, кажется, делает тот самый поворот, за которым начинается конфликт. Спокойно заметил:

— Вряд ли сейчас это уместно.

— А почему? Самое время — идёт всесоюзная проверка и обмен партбилетов.

— Мне партбилет уже заменили в Москве.

— Ну что ж. Поговорим просто — оно не помешает. Начальник строительства, бросив за спину руки, минуту смотрел вдаль, молчал, покусывал губу: ссориться с парторгом, да ещё на первых порах, никак не входило в его планы. Простоватый, похожий на деревенского плотника, Денисов оказался на удивление цепким и въедливым. Шилов рассчитывал только слегка приструнить парторга и главного инженера, дать обоим представление о будущих взаимоотношениях. Но, пожалуй, завернул слишком круто, не сдержался… Проклятая дыра, она вышибла его из равновесия: он и сейчас внутренне ёжился, вспоминая адскую дорогу сюда, почти сутки в допотопном шарабане, через кручи и перевалы, через опасные броды и каменные россыпи.

— Вы есть отшень недовольный, товарищ Шилов, — поднимаясь и вступая в беседу, сказал Крюгель. — Почему?

— Я прошу понять меня правильно, — произнёс Шилов, медленно переводя, словно бы осторожно перенося свой свинцово-неподвижный немигающий взгляд на главного инженера. — Я действительно, кажется, расстроен. Этой историей с экскаватором.

— Не понимаю… — Крюгель простодушно развёл руками.

Работала специальная комиссия, объяснил он. Разбиралась в происшествии двое суток, опрашивала взрывников-отпальщиков, дежурных стрелков охраны, даже экскаваторщика Бухалова. Взрывники есть вполне надёжные люди, стахановцы, которые овладели новым прогрессивным методом отпалки — это вдвое повысило производительность взрывных работ. Очевидно, они немного перестарались, пошли на риск. Слишком близко заложили два шпура, в одном из которых заряд сработал раньше — взрывом выбросило аммонал из соседнего шпура и отбросило его вместе с горящим бикфордовым шнуром под экскаватор: там он и ухнул. Варшайнлих — вполне возможно. Так отметила вся комиссия. Собственно, товарищ Шилов уже слышал эти выводы — в чём же дело?

— А дело в том, — сухо, резко сказал Шилов, — что всё это чепуха. Враньё на постном масле.

— Какое масло? — рассердился Крюгель. — Почему постное масло?

— Дас ист пуре люге! — по-немецки сказал Шилов. — Унд дас ферштеен зи аусгецайхиет! [5]

— Найн, найн! — замахал руками Крюгель. — Неправда!

— Правда, — спокойно подтвердил Шилов и повернулся к парторгу. — Вы ведь тоже были в составе комиссии и, значит, подтверждаете этот нелепый вывод?

— Ошибаетесь, — глухо сказал Денисов. — Я как раз поставил его под сомнение.

— Вот именно! Ведь даже неспециалисту понятно, что экскаватор взорван умышленно: никак не мог пакет аммонала попасть под поворотный круг — траектория не та. Он был заложен туда заранее. Дураку ясно, что это было вредительство. Акт комиссии уже готов?

— Ещё нет, — ответил Крюгель.

— Я не советую его подписывать. Ни вам, Крюгель, ни вам, товарищ Денисов. Я вас искрение уважаю и хочу предостеречь от очень опрометчивого шага. В современной обстановке классовой борьбы это будет называться укрывательством вредителей. Именно так.

Денисов насупился, покусывая кончик уса. Главный инженер клетчатым платком усердно тёр сразу вспотевшую шею. Взглянув на парторга, виновато опустил глаза — новый начальник им обоим, кажется, объявил эффектный мат.

— Что же предлагаете? — Крюгель наконец поднял голову.

— Во-первых, я объявляю вам своё решение: сегодня же шифрограммой сообщаю о факте вредительства в город и вызываю следователя. — Шилов опять пнул камень, долго, с интересом следил за его падением: внизу, над бывшим руслом реки, от камня наросла небольшая лавина. — Во-вторых, предлагаю в акте комиссии прямо указать, что причину взрыва экскаватора установить не удалось. Ведь оно так и есть на самом деле. А это нелепее предположение надо просто отбросить. Пусть расследованием займутся специалисты, квалифицированные люди. Пусть они делают выводы и определяют виновного. Вот и всё.

— Между прочим, я уже звонил в райком партии, — негромко произнёс Денисов. — Так что в городе насчёт экскаватора в курсе дела.

Закатное солнце пряталось за грядой облаков и освещало из-за них, как из-за ширмы, причудливую гребёнку дальних хребтов на горизонте: мягкий перламутровый свет падал на скальные вершины, похожие на башни рыцарских замков. Вечернее раздолье рождало успокоение, тихое, но тревожное, в котором нераздельно слиты восторг и грусть…

Все трое молча любовались закатом, каждый думая о своём. Парторг Денисов зашёлся кашлем, торопливо вынул пачку дешёвого "Беркута", закурил папиросу-гвоздик.

— Шприхст ду вар, зо браухст ду айн гедехтнис, люгст ду, зо браухст ду цвай[6],— меланхолично, в раздумье произнёс Шилов, ни к кому, собственно, не обращаясь. — Так любил говорить один мой немецкий товарищ.

— Это есть народная мудрость, — Ганс Крюгель почтительно поднял палец. — Мой дед тоже говорил так. Гроссфатер.

Денисов раздражённо сплюнул.

— Ну-ин ладно. Я однако пойду: совещание агитаторов назначено, — взглянул на часы, угрюмо пошутил: — У вас фатеры, а у меня агитаторы.

Он втоптал каблуком недокуренную папироску и, не попрощавшись, молча направился вниз — сутулый, большеголовый, старчески кхекающий через каждые несколько шагов. Крюгель и Шилов проводили взглядами его неширокую спину; под габардиновым пиджаком чётко угадывались костлявые лопатки.

— Он что, больной? — спросил Шилов.

— Да, у него ещё в войну прострелено лёгкое. Но крепкий человек, крафтман. По-русски говорят "кремень-мужик". Вот такой, как этот камень. Шлаген дас фойер — высекать огонь.

Немец поднял два чёрных кварцитовых обломка, покресал ими, показывая — высекая искорки, и бросил один Шилову.

— Вам нелегко будет работать с ним, геноссе Шилов.

Тот усмехнулся, подкинул на ладони пойманный камушек, зачем-то сунул в карман.

— Поживём — увидим…

Оба они с уходом Денисова почувствовали появившуюся вдруг напряжённость, оба осторожно приглядывались, друг к другу. Крюгель подумал о том, что первое его впечатление, возможно, ошибочно: в новом начальнике несомненно ощущалось обаяние, правда, несколько странное, из категории неопределённых. Оно и привлекало, и отталкивало одновременно. Особенно неприятны были холодные "рыбьи" глаза, в которых ничего нельзя уловить, кроме безграничного равнодушия.

— У вас отличное произношение, — по-немецки сказал Крюгель. — Правда, чувствуется берлинский акцент, так сказать, дистиллированная речь. Вы давно были в Берлине?

— Почти год назад, — польщено улыбнулся Шилов. — Вернулся после длительной командировки.

— Ну и как выглядит славный Берлин?

— В Берлине толков много, толку мало, — по-русски произнёс Шилов, вынимая пачку "Казбека".

— Простите, не понял.

— На немецком этот каламбур не звучит. Ну, а если сказать проще, то ничего хорошего в Берлине я не увидел. Перемены малоутешительные, во всяком случае, на мой взгляд.

— Вы имеете в виду нацистский бум?

— Не только. Общая взбудораженность, нарастающая атмосфера какого-то повального психоза. Я никогда не думал, что немцы как нация могут быть настолько шумны и крикливы.

Он хотел добавить кое-что и насчёт несдержанности — в Берлине он сам видел, как уличные зеваки не раз избивали иностранцев, если те не отдавали нацистского приветствия марширующим штурмовикам — однако передумал: Ганс Крюгель и без того обиженно надул толстые губы.

— Что же плохого вы усматриваете в одухотворённости народа? — спросил Крюгель, запальчиво ёрзая на камне. — Немецкий народ подымает голову, начинает ощущать своё национальное достоинство, которое было втоптано в грязь Версальским договором. Разве позорно сегодняшнее воодушевление вашего советского народа? Разве смогли бы вы без него строить социализм, решать колоссальные задачи, вот как эта плотина?

— Всё зависит от идеи, на которой базируется, это самое воодушевление. Что касается Германии, то там социальный психоз прочно стоит на нацизме, милитаризме, то есть на вещах крайне реакционных, которые проповедуют Гитлер и компания.

— Неправда, — вспылил Крюгель. — Нельзя смешивать немецкий народ и гитлеровцев. Мы, социал-демократы, всегда решительно выступали против подобных инсинуаций. Немецкий народ не пойдёт за Гитлером, не поддержит его расовых и реваншистских идей, милитаристских мероприятий. Нет и ещё раз нет!

Затягиваясь папиросой, Шилов с любопытством поглядывал на разошедшегося всерьёз инженера. Он, конечно, запросто мог опровергнуть наивные и давно устаревшие социал-демократические догмы. Мог бы рассказать, насколько легко удалось решить Гитлеру даже такую, казалось бы, нереальную проблему, как введение новой административной системы, которая упраздняла традиционные Саксонию, Пруссию, Баварию, Силезию и вводила сто территориальных округов (против этого тщетно протестовал даже Герман Геринг!) Или припомнить восторженно орущие толпы берлинцев в сентябре тридцать четвёртого, когда состоялся грандиозный спектакль официального вступления Адольфа Гитлера на пост президента. Во время визита в Германию он многого насмотрелся, а ещё больше наслушался на так называемых "деловых бирабендах". Он отлично знал истинную ситуацию в Германии, но, к сожалению, пока не знал подлинных настроений собеседника"

— А что вы скажете насчёт недавней оккупации Рейнской зоны? — Шилов наблюдал, как брезгливо морщился Крюгель от папиросного дыма, и это его забавляло: — И, в частности, о речи Гитлера в театре Кролля? Помните, в марте газеты подробно писали об этом?

— Речь фюрера была глупой и невежественной, а угрозы и хвастовство просто беспардонны, — горячился Крюгель. — И всё-таки возвращение Рейнской зоны в лоно матери-Германии есть справедливый шаг. Это убедительно показал и проведённый там плебисцит.

— Но это же первый шаг к войне. И он уже сделан. Теперь вскоре последуют другие шаги.

— Нет, нет! Немецкий народ не будет воевать. Он жаждет восстановления справедливости, возвращения Германии незаконно отнятого. И на этом он поставит точку.

— Уверяю вас, для Гитлера это только разбег, проба сил. Дальше — война… Он пойдёт сюда, на Восток. Вспомните его клятвенную "Майн кампф".

Откровенно говоря, затянувшийся спор стал уже надоедать Шилову — всё это было на уровне чистой декларативности, в пределах, дозволенных иностранному специалисту, каким был Крюгель. Наивно было бы рассчитывать на его искренность, да ещё при первой же встрече. Он, конечно, гнул и будет гнуть своё: убеждённый социал-демократ, последовательный националист — не более. Пожалуй, пора было закруглять, для начала вполне достаточно.

В общем-то, Ганс Крюгель ему нравился: крепкоголовый, самоуверенный немец. По внешности — типичный баварец.

— Вы из Баварии?

— Нет, — Крюгель несколько удивился повороту в разговоре. — Я родился и вырос в Магдебурге. Город знаменитого фарфора марки "двух мечей". Именно у нас, в нашем соборе похоронен император Оттон Первый. Вы бывали в Магдебурге?

Шилов кивнул, сразу вспомнив древний готический собор и рядом в палисаднике — памятник негру-слуге германского императора.

— Насколько я помню, Магдебург связан с именем Мартина Лютера?

— О, да! Великий Лютер — мой земляк. Он учился в нашей школе.

Чёрт его знает, невесело подумал Шилов, стоит ли сразу раскрывать ему карты? Немцы — народ упрямый, настырный и безжалостный, протяни ему палец, запросто оттяпает. Впрочем, удочку закинуть всё-таки надо, а что последует дальше — поплавок покажет.

Он сорвал какой-то блеклый цветок с жёсткими кожистыми листьями, растёр его в ладони, подивился сильному незнакомому запаху. Вскользь бросил:

— Между прочим, вам просил передать привет ваш давнишний берлинский друг Хельмут Бергер.

Крюгель вздрогнул, рывком повернулся, заметно побледнел. В глазах — не радость, скорее, неприятное изумление, испуг. Впрочем, этого и следовало ожидать.

— Да, я его знаю, — медленно, жёстко произнёс Крюгель. — Но он мне вовсе не друг.

— Странно, — усмехнулся Шилов. — А он утверждал другое.

— Я вместе с ним учился в университете. Но никогда не разделял его взглядов. Хельмут Бергер — оголтелый нацист, фашист, как сейчас говорят. Более того, он подвизался в штабе Эрнста Рема, главаря штурмовиков. Поэтому я не нуждаюсь в приветах Бергера.

Неужели он откровенен? — поразился Шилов. Правда, Крюгеля именно таким и рекомендовали: резким, несговорчивым, отклоняющим любые компромиссы. А может, он просто манкирует, опасается провокации? Ну что ж, придётся на этом ставить точку. Время покажет.

— Да бог с ним, с Бергером! — рассмеялся Шилов, изумляясь, однако, огонькам ярости в голубоватых глазах инженера. — Напрасно вы горячитесь, забудем о нём:^; просто случайный привет от случайного человека. А вас, честно признаюсь, я представлял несколько иным — более спокойным и очень солидным. И извините — более старым. Вы превосходно выглядите, просто молодо в свои сорок лет. Как вам это удалось?.

— Я недавно женился, — застенчиво, и одновременно слегка хвастливо заявил Крюгель.

— Что вы говорите? Женились?! Здесь?

— Вот именно. На местной девушке. Её зовут Груня, по русским святцам Аграфена.

— Так вот оно что! Поздравляю от души! Теперь мне понятна некоторая ваша экзальтированность — ведь вы переживаете медовый месяц. Как это здорово, я вам завидую, дружище!

Шилов приятельски хлопнул по твёрдому круглому плечу инженера, обнял его за талию, и они стали не спеша упускаться вниз, к рабочему посёлку, к ближнему бревенчатому бараку, где размещалась контора стройуправления.

Над плотиной затихал дробот перфораторов, наслаивались фиолетовые сумерки, лишь дальние заводи всё ещё полыхали багряными отблесками.