Честное пионерское! Часть 4

Глава 11

Домой я возвращался неторопливо. Брёл по засыпанному свежим снегом тротуару, оставлял позади себя хорошо заметную даже в полумраке цепочку следов. Подставлял лицо холодному ветру, будто надеялся, что тот «освежит» мне голову. Невидящим взглядом скользил по сугробам (таким же высоким, какие я видел во время того «припадка», в котором Рудик Веселов убил Вовчика). Не смотрел на лица редких прохожих. И размышлял о том, что до девятого января осталась ровно неделя. А я пока не определился, как именно буду спасать своего рыжего приятеля. Идея сделать спасителя из «дяди Юры» с треском провалилась. Радовало то, что я узнал об этом факте заранее: пока ещё мог придумать иной план (не впопыхах). А лучше, решил я, иметь не один, а два плана. На случай, если один снова «провалится» (как это случилось с тем, где главным действующим лицом я намеревался сделать подполковника милиции).

Я уже не допускал мыслей о том, что мои «видения» могут «не сбыться». Потому что не однажды убеждался: «приступы» — не обычные сны. Вот только как именно они «работают», я не разобрался до сих пор. Взять, к примеру, случай с Оксаной Локтевой. Девчонка умерла — несмотря на то, что своими действиями я «сместил» время её убийства. Но «приступ» на изменения не сработал: обновлённую версию «видения» мне не показали. Я мог как угодно объяснять себе «физику процесса» своих «припадков». Но по каким законам и правилам работали доставшиеся мне от Миши Иванова умения, я лишь догадывался — точно не знал (и сомневался, что отыскал бы подсказки в библиотеке или даже в интернете). Тестировать свои «сверхспособности» именно сейчас я не хотел: не желал платить за ошибку жизнью Вовчика. Потому теперь пытался предугадать любые «неожиданности» и исключить «случайности».

Изначально я вынашивал идею отменить «встречу» Вовчика с деньгами. Такой вариант спасения поначалу казался мне очевидным, простым и надёжным. Я предположил: если рыжий не понесёт мне деньги, то не попадёт в неприятности. Подумывал: встречу мальчика девятого января около Дворца спорта (возможно, сделаю это вместе с Виктором Егоровичем Солнцевым) и поведу его к автобусной остановке (обойду компанию подростков, что поджидала Вовчика на пути между «Ленинским» и домом, где проживал мой рыжий приятель). Прикидывал я и возможность, что вовсе отговорю мальчика связываться с заказом на тенниски (прощу ему долг за сумки). Ведь в моей прошлой жизни младший брат Ваньки-дурака не умер третьеклассником. А значит, нынешние перемены в судьбе Вовчика стали моей «заслугой». Вот только с каждым шагом по скрипучему снегу я всё больше сомневался, что эти «перемены» связаны именно с деньгами.

Мне по-прежнему казалось, что причиной для нападения станет ограбление. Но оно уже не виделось мне единственным возможным мотивом. Я вновь прокрутил в памяти «видение», в котором убили конопатого третьеклассника. Припомнил, что началось оно за пару секунд до проведённой рыжим боксёром «двоечки». Рудик Веселов помахал перед лицом Вовчика ножом — схлопотал «по морде». Вовчик стремительно и без долгого промедления наказал Весло за оскорбления — точно так же, как поступал с теми, кто плохо отзывался о Свете Зотовой. Я вдруг подумал: «А ведь Зотова — это тоже „перемены“, которые я привнёс в жизнь Вовы Сомова». В этой изменённой реальности Светлана Зотова не погибла при взрыве машины своего отчима. И стала «дамой сердца» конопатого «рыцаря». Не явилась ли именно Зотова причиной нападения на Вовчика? Скольким парням рыжий боксёр «настучал по лицу» за косые взгляды на предмет своего обожания?

Вариант с ограблением казался мне более вероятным, чем тот, где участвовала Зотова. Но версия с местью за обиду тоже выглядела «возможной». Особенно, если Вовчик перешёл дорогу тому же Веслу (Рудик такое бы ему не простил). Не имело смысла спрашивать о Веселове самого Светиного «рыцаря»: рыжий агрился на обидчиков «дамы сердца», не спрашивая имён и фамилий — не тушевался даже перед старшеклассниками. Да и не факт, что от рук моего приятеля пострадал именно Весло. Удар в нос мог схлопотать любой из тех парней, которые девятого января подстерегут Вовчика на пути из Дворца спорта. Логика подсказывала, что если исключу деньги из «формулы видения», то это не сведёт вероятность нападения на мальчишку до «приемлемого минимума». В случае с угрозой для жизни моего юного рыжего приятеля вообще не существовал «минимум», который я назвал бы «приемлемым»!

Я нахмурился, отвлёкся от рассуждений о Зотовой и о деньгах. И сходу придумал ещё парочку вариантов причин, по которым в следующую среду могло случиться нападение. Прикинул: отсутствие в «формуле» денег или неявка Вовчика на место встречи с хулиганами исключали лишь некоторые. Но не гарантировали, что такими способами я не сменю только время и место убийства. И не сделаю его последствия такими же, как в случае с Оксаной Локтевой: в «этот» раз погибла не только девятиклассница, но умерла и её мама. Я представил, что случится, если в Вовчик встретится с теми подростками не один, а в компании со Светой Зотовой. Увижу ли я такой «поворот» во время нового «приступа»? Или лимит «видений» с участием Вовчика уже исчерпан? Подумал: достаточно ли прошло времени после того несостоявшегося октябрьского взрыва машины, чтобы мне «показали» новую опасность, что грозила Зотовой в случае неявки Вовчика в среду на рандеву с хулиганами?

От догадок и предположений разболелась голова. Я потёр виски, поборол желание снять шапку и подставить давно нестриженую шевелюру под холодные порывы ветра, чтобы остудить «вскипавший» от размышлений мозг. И снова пожалел о том, что уже не вплету в свои ближайшие планы Каховского. Подумал, не воспользоваться ли и мне «гениальным» планом Юрия Фёдоровича — тем, что «дядя Юра» провернул для спасения Нины Терентьевой. Но тут же отмёл эту мысль: решил, что вряд ли нанесу столь же выверенный удар, чтобы «сотрясти» мозг, прятавшийся под рыжей шевелюрой мальчика. Вариант с больницей и сотрясением мозга я отмёл. Но задумался над тем, кого из «взрослых» могу привлечь для спасения Вовчика. Сразу же вспомнил об Иване Сомове и о Викторе Егоровиче Солнцеве. Кандидатуру Фрола Прокопьевича Лукина благоразумно исключил. Но тут же задал себе вопрос: не станет ли и вмешательство этих «взрослых» лишь отсрочкой гибели Вовчика?

Представил, что вечером девятого января я встречу Вовчика у ступеней Дворца спорта. Встречу не один — в компании с папой. Каким способом Виктор Егорович справлялся с хулиганами, я уже видел. И не сомневался: отец не стушуется при виде агрессивной компании подростков. Вот только я вдруг усомнился в том, что присутствие учителя физики («Витюши») испугает приятелей Веселова. Я допускал, что парни не нападут на нас. Но не верил в то, что они не перенесут нападение на следующий раз (такое возможно, только если именно деньги станут главной и единственной целью их нападения). Вряд ли парни побоятся рассердить физика. Я покачал головой и подумал, что в случае с Юрием Фёдоровичем Каховским ситуация выглядела бы иначе. Подполковник полиции — не «Витюша». Милиционер увидел бы хулиганов «в лицо» — этот факт мог «охладить» обидчиков рыжего боксёра. Одним только своим присутствием Каховский показал бы парням, что Вовчик находится под его защитой.

Я решил, что перенос нападения на другую дату меня совершенно не устраивал. Потому что именно осведомлённость в том, что и когда произойдёт с Вовчиком, давала мне шанс спасти мальчику жизнь. Раньше девятого января рыжий не пойдёт вечером по улице со спортивной сумкой на плече. Я в очередной раз поговорил с приятелем на тему сумки — тот заверил меня, что носит её исключительно в «Ленинский» на «треню». Я проконтролирую, что бы парень до среды вообще не бродил лишний раз в одиночку по городу (на всякий случай). Неизвестные мне советские граждане уже скоро пометят облысевшей ёлкой место, где хулиганы нападут на Вовчика. Я не сомневался, что опознаю ту ёлку, когда пойду во вторник на самбо. Мне оставалось лишь явиться через недёлю на это место. И объяснить приятелям Веселова (и самому Рудику), что Вовчик под защитой, что любое нападение на моего рыжего приятеля в перспективе обойдётся нападавшим очень и очень дорого.

Вот только эту самую «защиту» для Вовчика ещё нужно организовать. Я покачал головой. Подумал, что подростки вряд ли испугаются лишь моих утверждений. Поэтому мне предстояло решить, чем именно подкреплю свои слова. Снова промелькнула мыслишка «просто убрать деньги». Но я опять прогнал её — не в последнюю очередь, потому что вспомнил слова Каховского. «Знаешь, зятёк, что стало твоей главной ошибкой в случае с Оксаной Локтевой? — спросил меня Юрий Фёдорович. — Ты обрёк девчонку на смерть, когда решил, что сумеешь спасти её в одиночку. Но у тебя не было шансов. Тебе могло помочь её уберечь только чудо. Но оно не случилось». Я снова мысленно согласился с Зоиным отцом: в случае с Оксаной Локтевой у меня «не было шансов». Задумался: а есть ли шанс справиться «в одиночку» теперь? Представил, сколько раз мне в будущем предстоит «спасать». Подумал: пора задействовать то, что в будущем спасёт не только Вовчика.

Я остановился, запрокинул голову — позволил вновь посыпавшимся с неба снежным хлопьям приземлиться мне на нос, на лоб, на щёки. Слизнул с губ большую снежинку, но не почувствовал её вкус — лишь ощутил холод на языке. Вспомнил, как в прошлой жизни мы с Валеркой Кругликовым после удачных выступлениях на городских соревнованиях ели в кафе мороженое вместе с парнями из «третьей» группы (и с Лерой Кравец). Старшие над нами в кафе подшучивали. Но мы на них не обижались. Да и частенько отвечали на шутки «третьих» своими «подколками» (особенно удачно подтрунивал над «старшаками» Кругликов). Спортсмены из «третьей» группы уже тогда считали нас своими. Об этом знали не только мы с Валерой, но и наши недоброжелатели (которых у нас с Кругликовым хватало). Я ухмыльнулся. Подумал, что в те годы я бы не задумывался над тем, кого позову на помощь, и к кому на помощь (без раздумья) приду сам.

Многие мои воспоминания о событиях из прошлой жизни были так или иначе связаны с воспитанниками Дениса Петровича Верховцева — не только детские и подростковые. С той же Лерой Кравец (Валерией Владимировной Васильевой) я общался до самой свой смерти. Часто виделся я и с парнями из бывшей «третьей» группы — теми, кто пережил девяностые и не погиб позже, как Эдик Ковальски. В ресторан, где я отмечал своё сорокапятилетие, явились многие бывшие верховцевские самбисты (приехал из Карелии и Слава Дейнеко). Не забыл я, и как мы с парнями буквально просеивали город в поисках убийц Олега Васильева. Воскресил в памяти рассказы о том, как искали Рудика Веселова, который застрелил Кругликова. Сохранил в памяти, и как выглядели могилы моих приятелей на Огоньковском кладбище. Вспомнил, с какой грустью смотрел на меня с фотографии на памятнике Валерка. Мысленно увидел улыбку Лежика (которая встречала тех, кто посетил его могилу).

Вздохнул.

«Первый способ спасения Вовчика более-менее понятен, — мысленно произнёс я. — Надеюсь: он сработает».

Посмотрел на видневшиеся впереди ярко освещённые окна Надиного дома — в некоторых заметил разноцветные огоньки ёлочных гирлянд.

Ускорил шаг.

— Но рисковать не буду, — сказал я вслух. — Одного варианта мало. Нужен и второй.

Вариант «Б» я придумал ночью: уже после полуночи чётко оформил в своём воображении подходившую для моей цели идею (лёжа на кровати, разглядывая в темноте потолок и слушая громкое тиканье будильника). А уже утром приступил к её реализации — несмотря на то, что при свете дня второй способ спасения Вовчика показался мне безумным. Но я признал вариант «Б» рабочим. Поэтому проводил Надежду Сергеевну и тут же рванул к своему письменному столу. Гнал из головы сомнения и пробуждавшие неуверенность мысли. Извлёк из папиного ящика серые листы бумаги и папку с копиркой. Подготовил к работе «Роботрон-202»: в точности повторил все те манипуляции с немецким аппаратом, которые совершал с ним будущий знаменитый великозаводский писатель Виктор Егорович Солнцев. Я откинулся на спинку скрипучего стула, размял пальцы. И застучал по клавишам пишущей машины — посылал не ушедшим сегодня на работу жильцам соседних квартир пожелания «с добрым утром».

Я выбрался из-за стола, когда уже рассвело. Бегло просмотрел плоды своего труда: пять машинописных страниц текста. Подивился тому, какие подробности перенёс на бумагу из своей памяти. Будто не рылся в воспоминаниях при написании этого пятистраничного доклада, а попросту скопировал его из готового сценария, который сам же и составил в прошлой жизни перед съёмкой очередного документального видеоролика. В том своём видео я не рассказал зрителям своего канала ничего, что не сообщали журналисты до меня. Но чётко расписал последовательность событий; заострил внимание на интересных мелочах, о которых прежде упоминали вскользь; добавил свидетельства очевидцев — даже те, которые прежним исследователем этих событий показались малозначительными.

Шариковой ручкой я подчеркнул некоторые строки — чтобы будущие читатели их не пропустили, обратили на них особое внимание. Созданный (точнее: частично воссозданный) за утро текст не вызвал у меня нареканий. Хотя и промелькнули мыслишки о том, что я не указал несколько деталей. Но я махнул на них рукой: признал, что позабытые в пылу создания этого пятистраничного «шедевра» подробности не имели особого значения для достижения моей нынешней цели. При просмотре текста я убедился и в том, что не «сболтнул» лишнего — того, о чём пока не стоило упоминать (чего в нынешней реальности пока не случилось). Ведь в ином случаем заставил бы себя перепечатывать это «творение» заново, чтобы не вызвать у читателей ненужных вопросов и подозрений.

Я встал со стула, по-стариковски потёр поясницу (хотя побаливала не она, а копчик). Желудок радостным урчанием напомнил, что уже справился с завтраком — предложил прогуляться к холодильнику. Но я оставил без внимания его призывы. Посмотрел на будильник. Обнаружил, что просидел за столом больше двух часов — почти три школьных урока, включая перемены. Смутно припомнил, как за это время соседи неоднократно стучали по батареям: надеялись усмирить мой творческий порыв. Мне почудилось, что промелькнули воспоминания и о звонках в дверь, и о дребезжании телефона. При мысли о телефоне я устремился в гостиную. Позвонил Паше Солнцеву. Узнал, что к нему уже явились Вовчик и Зоя — ко мне они «не дозвонились». Я сообщил, что обязательно приду сегодня. Но немного задержусь.

Около непрезентабельной двери в квартиру Сомовых я простоял больше четверти часа. С упорством фанатика нажимал на кнопку дверного звонка — «соловьиные» трели за дверью не умолкали. Я знал, что родители Вовчика сегодня работали (как и Надежда Сергеевна, и Виктор Егорович — школьных каникул у них не было). А сам Вовчик, как я уже убедился, сейчас спорил и в шутку ругался с Павликом — дома у Солнцевых. Но вчера он рассказал, что его старший брат теперь являлся домой ночью и просыпался после полудня. На этот факт я и рассчитывал, когда безостановочно разрывал тишину за дверью «птичьим» пением. И мысленно скрещивал пальцы: надеялся, что разбуженный моими стараниями Иван Сомов выглянет из квартиры, а не попросту отключит звонок и завалится на кровать, чтобы досматривать послеполуденные сны.

Витавший в подъезде запах табачного дыма напомнил мне о Каховском. Я в очередной раз недобрым словом помянул «дяди Юрину» командировку. Ведь если бы не она — я бы сейчас преспокойно продолжил чтение вслух книги Вениамина Каверина «Два капитана». Уже после Нового года мы с моим детским отрядом с перерывами одолели две части романа и приступили к третьей. Вовчик и вовсе «убежал вперёд»: он выпросил книгу у Павлика (не ту, что подарил Каховской) — дочитывал роман дома (рассказывал нам, как прячет книгу от отца). По этой причине я зачитывал вслух о приключениях Сани Григорьева не со страниц того издания, который в прошлой жизни неоднократно перечитывал у тётки. А с новенького Зоиного экземпляра, который едва слышно поскрипывал листами, источал приятный для любителей чтения аромат свежей типографской краски и клея.

У меня уже побаливал палец, нажимавший на кнопку около двери Сомовых. Но я не сдавался. Посылал за дверь мысленные посылы: «Вставай. Открой глаза. Вставай…» Между делом слушал доносившиеся с верхних этажей приглушённые стенами и расстоянием голоса, детский плач, монотонные бормотания телевизоров — будто жильцы этого подъезда не работали: были детьми или пенсионерами. Я слышал и ругань, что звучала в квартире соседей Вовчика. Различил пение Кобзона — повторение новогоднего концерта. Уже не обращал внимания на то, как позади меня на промежуточной лестничной площадке грозно дрожали от порывов ветра оконные стёкла. Сжимал в руке шапку, переминался с ноги на ногу. Прислушивался — из квартиры Сомовых доносилась только трель дверного звонка. Но вдруг загрохотал замок — я пугливо отпрянул в сторону.

Дверь резко распахнулась. И первым делом я увидел похожие на красное знамя семейные трусы — единственный предмет одежды, красовавшийся на худощавой фигуре Ивана Сомова. Парень почёсывал покрытую немногочисленными рыжеватыми волосками грудь, сонно потирал глаза. Он хмурил брови и тихо бормотал… приветствия (наверное) — их заглушало пение дверного звонка. Я убрал руку от кнопки. «…Охренели совсем», — расслышал я окончание монолога Сомова. Логично предположил, что слово «охренели» не имело ко мне никакого отношения — потому что его употребили во множественном, а не в единственном числе. А я пришёл к старшему брату Вовчика в одиночку. О чём вдруг пожалел, когда представил, какими последствиями грозила обернуться эта моя самонадеянность. Тут же изменил свои планы.

— Чё те надо, пацан? — спросил Сомов.

Он сфокусировал на мне взгляд — недовольно поморщил нос: узнал меня. Я почувствовал, что к пропитавшему воздух подъезда запаху табачного дыма добавился спиртной душок и лёгкое амбре немытого тела. Брезгливо скривил губы.

— Нету Вовчика, — устало выдохнул Иван. — Малой усвистал куда-то с утра пораньше.

Сомов попятился (дважды ударил пятками по полу). Попытался прикрыть дверь — у меня перед лицом. Он посчитал, что мы закончили разговор. Но ошибся. Ваня не отгородился от меня дверью: я помешал это сделать — наступил на порог. Парень опустил взгляд, посмотрел на мой ботинок. Почесал… красные трусы (будто таким действием он надеялся пробудить погруженный в дремоту мозг). Зевнул. И тут же вздрогнул от резких звуков моего голоса — я объявил ему, что пришёл сейчас вовсе не к Вовчику. Иван оставил свои трусы в покое, потёр глаза. Я сунул руку под пальто, достал сложенные пополам листы бумаги (слегка мятые и испачканные копировальной бумагой). Протянул их Сомову. Произнёс: «Держи. Это тебе». Но парень не отреагировал на мои слова — спросонья таращил на бумаги глаза.

— Что это? — спросил он.

Устало вздохнул. Но не оттолкнул меня.

— Это рассказ о неких гражданах с немецкими фамилиями, которые задумали угнать советский пассажирский самолёт в Турцию, — ответил я.

Посмотрел Ивану в глаза. Улыбнулся.

— О чём?

Мне почудилось, что сонливость (будто по взмаху волшебной палочки) бесследно испарилась из взгляда Сомова.

— О самолётах, — сказал я. — Об оружии. О планах нарушить закон. И о придурках.

— О каких… придурках? — спросил Иван.

Я пожал плечами.

— Сам почитай! Тут всё доступно изложено. С подробностями и пояснениями.

— Ладно.

Сомов всё же взял у меня бумаги: осторожно, точно те жглись, как листья крапивы. Развернул их, посмотрел на машинописный текст. Зашевелил губами — в точности, как это делал при чтении его младший брат. И теперь уже попятился я. Попятился — это неверно сказано: я торопливо спустился на лестничный пролёт вниз. Потому что опасался, как бы Сомов не схватил меня за воротник и не затащил в квартиру — чтобы пообщаться со мной лицо к лицу, задать вопросы (которые у него после прочтения моего «шедевра» непременно возникнут). Я предчувствовал, что моё лицо от подобного «общения» могло пострадать. Порадовался, что понял это заранее. Хотя ещё утром надеялся обсудить с братом Вовчика мои пожелания уже здесь, в квартире Сомовых. Однако вовремя передумал — точнее, одумался.

Я посмотрел на застывшего в дверном проёме полуголого парня.

И крикнул:

— Иван! Будь дома, никуда не уходи! Я позвоню тебе ровно в полдень!