Честное пионерское! Часть 4

Глава 15

Под подошвами моих ботинок скрипел снег. Подобно звукам марша, он помогал мне удерживать взятый на старте темп. Ветер подталкивал меня в спину, швырял под ноги им же поднятые с земли крохотные льдинки. Ветер не добирался до пальцев моей правой руки, что внутри сумки через слой резины прикасались к холодной рукояти пистолета. Но те постепенно замерзали и без его помощи. Моя левая рука от холода страдала меньше: я спрятал её в карман пальто. На неё тоже не надел варежку. Потому что помнил: стрелять следовала «с двух рук». Я осторожно вдыхал морозный воздух. Уже слегка онемевший от холода кончик носа подсказывал: температура на улице сегодня опустилась едва ли не ниже двадцати градусов по Цельсию — нечастое явление для Великозаводска, далеко не самого северного города СССР.

Я по диагонали пересёк площадь перед Дворцом спорта. Изо рта вылетали клубы пара: густые, похожие на табачный дым. Они напомнили мне о Зоином отце. Я мысленно помянул Юрия Фёдоровича Каховского нехорошим словом: тот будто нарочно уехал в командировку в «неподходящее» время. Мимо меня прошла шумная ватага детей (как и я, детишки «дымили», будто паровозы). Мальчишки удостоили меня равнодушными взглядами. И торопливо проследовали к ведущей в сторону дома Каховских аллее. Я не пошёл за ними — свернул на другую дорогу, по которой сегодня уже проходил вместе с Зоей (полтора-два часа назад). Всё же обернулся, прежде чем зашёл за высокие, похожие на стену снежной крепости кусты. Зою не увидел. Понадеялся, что девочка вняла моим указаниям: дошла до автобусной остановки.

Я изначально планировал задействовать Каховскую лишь при старте запасного плана. Не собирался впутывать Зою в разборки со шпаной. Ни в одном из моих планов не выделил ей место на острие атаки. Однако наметил для девочки важную роль при запуске резервного варианта «спасения Вовчика». Решил, что «скину» ей пистолет (после того, как «всё закончится»). Неважно, как я добьюсь своей цели: со стрельбой, или без применения оружия. Меня вполне устраивал и тот вариант, в котором хулиганы испугаются одного только моего грозного вида (и «Вальтера», разумеется). Но даже он предполагал, что оружие после завершения «операции» следовало либо выбросить, либо хорошенько спрятать (от греха подальше). Выбрасывать пистолет не стану (ни в коем случае). Доверю его временное хранение дочери подполковника советской милиции.

Свернул на очередном перекрёстке. Порадовался, что Паша и Валера Кругликов возвращались с занятий в «Ленинском» иным маршрутом. Первым делом Солнцев провожал приятеля к остановке — оттуда уже топал к своему дому. Его путь не пролегал мимо «той самой» выброшенной после праздника ёлки. Да и мы с Каховской обычно тут не шли. Я подумал, что ёлку будто специально воткнули около самой малознакомой для меня аллеи. Словно рассчитывали, что там я её не отыщу. Прислушался (затаил дыхание). Услышал голоса. Слов не различил. Но узнал интонации Вовчика. Рыжий, как и всегда, не мямлил и не шептал: мой конопатый приятель говорил громко, будто с вызовом. Я подавил желание вынуть из сумки руку, чтобы подышать на заледеневшие пальцы. Не перешёл и на бег — лишь склонил голову и нахмурил брови.

Представил, какую увижу перед собой картину, ещё до того, как свернул на ведущую к пятиэтажке Сомовых дорожку. И не ошибся. Точно, как в моём «видении»: трое парней уже зашли Вовчику за спину, отрезали ему путь к отступлению (будто действительно верили, что рыжий отступит). Рудик Веселовский не размахивал ножом. Ножа в его руке не было: Вовчик носком ботинка отбросил клинок в сугроб. Весло поднимался с земли. Размазывал по лицу кровь (юный боксёр уже «двинул» ему «в пятак»). Рудик с удивлением посматривал на свои окровавленные ладони. Старшие парни мне не показались напуганными или озадаченными; они посмеивались над Веселовским, щёлкали семечки. Те, кто помладше, не улыбались: поглядывали на Вовчика и на пятна крови (что остались на месте падения Весла) — в свете фонаря кровавые следы казались почти чёрными.

Вовчик смотрел на противников исподлобья, словно готовый к атаке молодой бычок. Меня он либо не увидел, либо не узнал (не взглянул в мою сторону). Он сыпал на противников угрозами и оскорблениями. Я удивился его изобретательности (не зря мы прочли столько книг). Мальчик не использовал для своих восклицаний ни одного слова из словаря Ожегова — заменял их вариациями тех слов, о которых Сергей Иванович в своей книге забыл или постеснялся упомянуть. Я отметил, что Рудик Веселовский едва ли не на четвереньках полез в снег за ножом (в «тот» раз он клинок не нашёл). «Ледышки я убрал», — промелькнула у меня мысль. Старшие парни ухмылялись; и будто наслаждались красочными выражениями Вовчика. Младшие хмурились. Они дожидались сигнала от вожака, чтобы атаковать рыжего мальчишку — одновременно, с четырёх сторон.

Я вспомнил, как быстро в моём «видении» подручные Шпуни повалили Вовчика лицом в снег. Почувствовал, что момент нападения близок. Видел: противники бросятся на рыжего боксёра уже через пару секунд — в точности, как «тогда». Но в этот раз Шпуня не подал сигнал к нападению. Потому что я шагнул на свет. И прокричал: «Стоять!» Не вынул из сумки пистолет. Но и не выпустил рукоять. Мальчишки вздрогнули. Младшие пугливо шарахнулись в стороны. Старшие убрали с лиц ухмылки — уставились на меня с нескрываемым удивлением, будто на инопланетянина. Посмотрел на меня и Вовчик. Он недоверчиво произнёс: «Миха?» Не обернулся лишь Веселовский: Рудик шарил в снегу, бормотал неразборчивые фразы. Я почувствовал себя неловко: будто очутился в неглиже на королевском приёме в Букингемском дворце.

Поэтому не затянул паузу — сдвинул на затылок «петушок»: подставил холодному ветру лоб, макушку и уши.

И прокричал первое, что пришло на ум:

— Вы кто такие?! Я вас не звал!!

Жестом подозвал к себе Вовчика. Не вспомнил, как именно планировал запугать хулиганов. Но был уверен: точно не испугаю парней видом своих впалых щёк и чуть оттопыренных ушей. Похоже: я рассчитывал только на «Вальтер». Рыжий не тормозил — подхватил с земли спортивную сумку и рванул ко мне. На ходу он бортанул застывшего с приоткрытым ртом мальчишку. Вырвался из окружения он до того, как соратники Шпуни сомкнули ряды. И замер рядом со мной: плечо к плечу. «Как кучка спартанцев перед фиговой тучей персов», — промелькнуло в моей голове сравнение. Вот только я не чувствовал себя царём Леонидом. Сообразил, каким видели меня сейчас Шпуня с сотоварищами: тощим десятилетним мальчишкой с дурацкой шапкой на затылке и со странной перчаткой на левой руке (правую я из сумки не вынимал — сдавливал рукоять пистолета).

Шпуня будто позабыл о семечках. И о Вовчике. Смотрел на меня. Не ухмылялся. Не шутил над моей перчаткой или шапкой. Подросток пробежался по моей одежде глазами. Я отметил, что раньше этого парня не видел (только во время «приступа», когда убили Вовчика). Во времена перестройки и в «девяностые» Шпуня не «отирался» в моём районе. Тогда я вёл активную социальную жизнь — знал в лицо едва ли не всех местных более-менее «авторитетных» людей. Но со Шпуней сейчас встретился впервые. Словно этот парень не проживал в конце восьмидесятых годов и после развала СССР в Великозаводске. «Если вообще он тогда всё ещё „проживал“», — подумал я. Заметил, что парень опустил взгляд на мою сумку: её боковая стенка чуть топорщилась из-за упиравшегося в неё ствола «Вальтера». Шпуня сплюнул сквозь зубы себе под ноги.

— Для кого интересуешься? — спросил он.

Шпуня будто озвучил отзыв на пароль.

Ещё в прошлой жизни (в юности) я выучил с полдюжины «правильных» ответов на подобные вопросы (каждый соответствовал определённому случаю — «по понятиям»). Но не повторил сейчас ни один из них. Потому что услышал топот шагов: за спиной. Он становился всё громче. Почудилось, что к освещённому пятачку под фонарём (что стоял рядом с торчавшей из высокого сугроба ёлкой) приближался табун лошадей… или взвод обутых в тяжёлые ботинки солдат. Я шагнул в сторону — не повернулся к шайке Шпуни спиной. Краем глаза заметил появившуюся из-за поворота знакомую красную куртку. Вслед за красной вынырнула бежевая, потом синяя. Из-за поворота появлялись всё новые цветные пятна курток, полупальто и шапок. Они были хорошо заметны даже в полумраке — на фоне белой стены из припорошенных снегом кустов.

По правую руку от меня мальчишки тоже зашевелились: шустро сбились в кучу рядом со своим насупленным предводителем. Они словно временно позабыли и обо мне, и о конопатом боксёре. Парни вглядывались в полумрак, смотрели на приближавшиеся к нам фигуры. Оглянулся и Вовчик — рыжий растеряно заморгал, сжал кулаки (так он реагировал на любые неожиданности). Лишь только я один улыбнулся: понял, кого увидел, ещё до того, фонарь осветил лица самбистов. Впереди всех к нам не шла — бежала Каховская (она шумно дышала, едва ли не постанывала). На шаг от неё отстали Света Зотова и Лежик. Увидел я и куртку Леры Кравец. Заметил блеск «настоящей, военной» кокарды на кроличьей шапке Эдика Ковальски. Каховская подбежала ко мне — шумно выдохнула и улыбнулась, будто первая пересекла финишную черту.

Она вцепилась в мой рукав, точно передала эстафетную палочку.

— Фууух, — выдохнула Зоя. — Успели.

Она улыбнулась Вовчику. Бросила строгий взгляд на Шпуню и его приятелей. Я обменялся приветствиями с Васильевым — устными (руку я Лежику не подал). Смотрел, как из-за поворота появлялись всё новые фигуры. Пока не видел всех. Но уже понял, что мне на помощь пришли не восемь и даже не двенадцать человек. К помеченному полысевшей ёлкой участку аллеи явилась едва ли не вся «третья» группа самбистов в полном составе — даже те, кто не был на вчерашней тренировке. Шпуня сунул руку в карман куртки. Сощурил глаза — сквозь узкие щели между веками смотрел на приближавшихся к нам самбистов. «Какого…» — начал он вполне ожидаемую фразу. Но тут же прервался. Дёрнул головой, скосил взгляд на выбравшегося из сугроба Рудика Веселовского. И будто позабыл, о чём хотел сказать.

Я тоже взглянул на Весло. Отметил: выглядел тот в точности, как в моём «видении» — за пару секунд до того, как ударил по голове Вовчика. Вот только теперь Рудольф держал в руке не ледышку — он сжимал рукоять ножа. «Нашёл всё-таки», — мысленно удивился я. Почувствовал холод в груди. Потому что понимал, что именно сейчас произойдёт. С губ Рудольфа капала слюна. В глазах Веселовского на фоне огромных чёрных зрачков отражалась лампа фонаря. Рудик тихо рычал: будто не человек, а зверь. Смотрел на лицо Вовчика. Шёл на рыжего, всё ускорял шаг, будто атакующий носорог. Я щёлкнул предохранителем (так же, как и во время своих «приступов»), взвёл внутри сумки курок. Взглядом отыскал давно намеченную мишень: мелкую морщинку между бровей Рудика Веселовского.

Выдернул из сумки пистолет.

И тут же услышал:

— Не надо!

Фигура в красном рванула навстречу «носорогу». Заслонила мою цель. Вскрикнула, будто на тренировке перед броском. Я не вскинул оружие, не зафиксировал «Вальтер» двумя руками, как планировал. И не нажал на спусковой крючок. Потому что снова увидел Рудольфа, лишь когда тот уже упал на землю. Из носа мальчишки вновь хлынула кровь — она брызгами разлетелась по сторонам, оросила белую поверхность заснеженного тротуара и одежду Каховской. Я затаил дыхание. Прижал пистолет к сумке. Заметил, что шапка слетела с Зоиной головы и приземлилась на снег рядом с Рудиком, распластавшимся после чётко выполненной передней подсечки. Каховская тоже не устояла на ногах. Приземлилась рядом с Веслом. Двумя руками девочка удерживала так и не выпустившую нож руку Веселовского. Ногой она прижала шею Рудика к земле.

«…Первое базовое правило контроля рычага — это плотность, — воскресил я в памяти собственные слова. — Если ты чуть отпустила от себя противника, дала ему пространство, то ты его не удержишь — он провернётся, и ты потеряешь позицию. Смотри. Выравниваешь ногу — контролируешь его голову…» Зоя прижала локоть мальчишки к своему паху. Вторым бедром надавила Веслу на рёбра. «…Ноги у тебя не в постоянном напряжении. Но если соперник поднимается — ты тут же отсекаешь его вниз…» Девочка резко вывернула не выпускавшую нож руку Веселовского. «Большой палец на руке соперника всегда смотрит на потолок…» Рудик рванулся, но лишь слегка пошевелил туловищем. Зоя притянула к лицу нож — клинок прошёл в паре сантиметров от её щеки. «…Таз поднимаешь вверх, — вспомнил я свои наставления. — Лучше — резко. Делаешь рычаг…»

Треск в суставе Весла услышали все, кто столпился на островке света под фонарём. Хотя он прозвучал негромко. Но заставил вздрогнуть даже меня. Я увидел, как внезапно побледнел рыжий Вовчик, как дёрнулся Шпуня, как попятились от Зои ещё недавно намеревавшиеся напасть на рыжего боксёра мальчишки. А потом у меня зазвенело в ушах после громкого вопля — это прокричал Рудик. Веселовский всё же выронил нож. На его губах пузырились слюна и кровь. Тёмные брызги орошали красную Зоину куртку («Хорошо, что не новую», — подумал я). Девочка этого словно не замечала. Она не сразу ослабила хватку. Сперва убрала «контроль» с шеи противника. После секундного раздумья выпустила руку Веселовского. И тут же резво вскочила на ноги — грациозно, будто во время танца. Отряхнула с одежды снег.

Я опомнился: сунул пистолет в сумку. И уже там сдвинул курок и предохранитель. Мои действия словно никто и не заметил. Все смотрели на Весло — тот корчился на земле, прижимал ладонь к плечу. И орал, будто Каховская всё ещё не ослабила «рычаг». Зоя склонилась, подняла с земли нож. Рукоятью вперёд протянула его мне… но тут же передумала, отдала нож Олегу Васильеву. Лежик кивнул (будто поблагодарил девочку за доверие). Мазнул взглядом по лицу Вовчика, по корчившемуся на земле от боли Рудику Веселовскому. Зоя тем временем (под прицелом множества взглядов) заняла место по мою правую руку. Накрыла ладонью мою сумку и прошептала: «Миша, не надо». Васильев решительно шагнул вперёд. Позади него, словно тень, тут же встал Слава Дейнеко (в старенькой меховой ушанке со свисающими потёртыми «ушами»).

— И что тут у вас происходит?! — пробасил Олег. — Какого хрена вы прицепились к нашим парням?!

Он пристально взглянул на предводителя противников. Но Шпуня ответил ему не сразу. А лишь когда отвёл взгляд от лившего слёзы, баюкавшего руку и сыпавшего угрозами в Зоин адрес Рудика.

— Лежик, а ты-то что здесь забыл? — сказал он.

Голос парня прозвучал глухо, но словно по-приятельски.

— Я задал тебе вопрос, Шпуня! — сказал Васильев. — Какого хрена вам понадобилось от наших пацанов?!

Он указал на меня и на Вовчика.

— Неужто ты, Лежик, сколотил собственную банду? — сказал Шпуня. — А мне базарил, что стал спортсменом.

Он развёл руками.

— Мы не банда — мы команда, — ответил Олег. — И своих пацанов в обиду не даем!

Многочисленные голоса подтвердили слова Васильева.

— Мы «верховцевские»! — сообщил Эдик Ковальски.

Его поддержал гул голосов.

— Так это ты своих самбистов привёл? — спросил Шпуня.

Он медленно вынул из кармана руку — продемонстрировал пустые ладони.

Стрельнул взглядом в сидевшего на земле Рудика (тот не умолкал), улыбнулся Олегу Васильеву.

— Ну… так я ваших и не трогаю, — сказал Шпуня.

Он пожал плечами и заявил:

— Этот рыжий не самбист. Пацыки сказали, что он боксёр. А борцы, как я слышал, с боксёрами не контачат. Или я что-то не так понял?

Шпуня сплюнул.

— Наш он! — воскликнула Света Зотова.

Подошла к Вовчику и взяла мальчика под руку.

— Теперь он наш! — сказала она. — Верховцевский!

Рыжий боксёр дёрнул плечом… но промолчал. То ли не решился спорить с «дамой сердца». То ли, как и я, понял: быть ему теперь самбистом.

«Энергии у Вовчика много, — подумал я. — Сможет ходить в обе секции, если захочет. Мы уговорим Дениса Петровича взять рыжего боксёра в „третью“ группу — занятия в секциях будут идти в разные дни. Вовчик и сам и не откажется заниматься вместе со Светкой. Быть ему теперь бойцом „смешанных“ единоборств!»

— А скажи-ка мне, Лежик…

Я не особенно прислушивался к дальнейшим переговорам Васильева и Шпуни. Потому что заметил, с какой ненавистью (пускавший сопли и слёзы) Весло посматривал на Зою Каховскую. Рудик прижимал к груди правую руку. Уже не скулил. Но и не умолкал. Я различал не все слова, которыми сквозь пузыри из слюны и струившуюся из носа кровь сыпал Веселовский. Но понимал, что Весло угрожал Зое. И (как никто другой) понимал опасность этих угроз. Я вспомнил, боль в простреленном плече. И Валерку Кругликова, лежавшего на земле рядом с похожей на нимб лужей крови. Напомнил себе, что Веселовский не прощал обид. Не сомневался: Рудик не забудет, как Вовчик и Зоя его прилюдно «унизили». Сиюминутная месть уже не случится. Но это не значило, что Веселовский не отомстит.

Мой большой палец невольно прикоснулся к курку «Вальтера». Но не взвёл его. Я вспомнил слова Юрия Фёдоровича Каховского о том, что он «оторвёт голову» любому, кто будет угрожать жизни и здоровью его дочери. «А Рудик ей угрожает, — подумал я. — Зоя и Вовчик это подтвердят. Да тут полно свидетелей! Весло сам вырыл себе яму». Я решил, что обязательно объясню «дяде Юре»: угрозы Веселовского — это не пустые слова. Расскажу, к чему привели прочие обиды Рудольфа. Вспомню о своём… о плече Павлика Солнцева, о простреленной голове Кругликова и о смерти Вовчика в моём «видении». Скажу только правду. «Тут и лгать не понадобится, — мысленно произнёс я. — И не придётся стрелять из пистолета». Взглянул на морщинку между бровей Веселовского — прикинул, попаду ли в неё с расстояния в пять шагов.

Зоя будто прочла мои мысли. Девочка прижала к своей куртке мой локоть. Поднесла губы к моему уху. Я почувствовал тепло её дыхания. Услышал её слова.

— Миша, не надо, — прошептала Каховская.

Я кивнул. Выпустил рукоять «Вальтера» (пистолет упал на смятую ткань), вынул из сумки руку. Застегнул молнию (затруднил для себя доступ к оружию), снял перчатки.

— Не буду, — сказал я.

Принял решение. Но не испытал облегчение — почувствовал разочарование. Подумал о том, что я не Александр Великий: рубить мечом Гордиев узел — не мой подход.

— …Я не запугиваю — я предупреждаю… — звучали будто бы вдалеке слова Олега Васильева.

— …Не много ли ты на себя берёшь? — вторил словам Лежика Шпуня.

— Не я, а мы…

Веселовский поднялся на ноги (не так ловко и грациозно, как это недавно проделала Зоя). Никто из приятелей ему не помог. Рудик пошатнулся, но устоял. Взвизгнул от боли, схватился за правую руку. Вскинул ненавидящий взгляд на Каховскую. Краем глаза я заметил, что Зоя отшатнулась. Порадовался, что закрыл сумку (потому что молния не пустила мою незащищённую перчаткой руку к рукояти пистолета). Сжал кулаки. Но Веселовский не пошёл на нас «носорогом». Лишь по-шакальи пролаял ругательства и угрозы. Я подумал о том, что Юрий Фёдорович вернётся из Москвы только в субботу. Вдруг усомнился в обещаниях Каховского. «А если не оторвёт?» — подумал я. Вспомнил, что скоро избавлюсь от пистолета — уже не повторю поступок Александра Македонского (и уж точно, не сделаю это при помощи «Вальтера»).

Правой рукой я сжал сумку, передвинул её на бок. Рывком высвободился из Зоиного захвата — будто вырвался на свободу. Услышал: «Миша!» Пальцы Каховской не уцепились за мой рукав: не успели. В четыре шага я преодолел отделявшее меня от Веселовского расстояние. Никто не рванул ко мне на перехват. Но Лежик и Шпуня умолкли на полуслове. Я на них не взглянул. Смотрел в глаза Рудика: на его огромные чёрные зрачки — раньше я часто их вспоминал, и вздрагивал от этих воспоминаний. Но теперь вздрогнул Весло. Он замолчал — мне показалось, что Рудик и не дышал. Я уловил запах мочи, но не опустил взгляд на штаны Веселовского. Не видел уже и пятна зрачков: смотрел на морщинку между бровей Весла. Я так и не узнал, попаду ли в неё с пяти шагов… первым выстрелом. Подумал: «Опять упаду на тротуар». Схватил Весло за левое запястье.

И увидел знакомую разноцветную вспышку…

…Боль исчезла. Но не стёрлись мои воспоминания о ней: они оставались яркими и «свежими». Сердце трусливо пропустило удар при одной только мысли о том, что боль вернётся. «Она вернётся, — подумал я. — Обязательно вернётся. Не ко мне». Я вдохнул холодный воздух. Лежал в темноте. И вспоминал мудрые слова о том, что счастье — это когда ничего не болит. Я наслаждался таким счастьем (хотя и чувствовал, как мороз покалывал щёки и кончик носа). Понимал, что помню не свою — чужую боль. Потому что уже сообразил: «приступ» завершился. Об этом говорили звуки голосов (в «видении» их не было); и свет фонаря, что постепенно рассеивал темноту. «А Юрий Фёдорович фантазёр, — промелькнула в голове мысль. — С таким будущим тестем от женитьбы не увернусь. Иначе, чего доброго, повторю судьбу Веселовского».

— …Я же говорил: с Михой всё будет нормально! — говорил Вовчик (я его пока не видел, но прекрасно слышал). — Чё вы испугались-то? Вон, уже глаза таращит. Ничё страшного! С ним такое бывает. Обычный «припадок». Ща Миха поваляется малёха и встанет. Всегда так случается — точно вам говорю.

Моё лицо онемело от холода (я уже сообразил, что очнулся на аллее около Дворца спорта: рядом с сугробом, где торчала облысевшая ёлка). Холодок прокатывался и по ногам. Но пальцы будто очутились рядом с тепловой пушкой: их то и дело обдувало тёплым воздухом. Слышал голоса парней и девчонок из «третьей» группы самбистов Дениса Петровича Васнецова. Голос Шпуни не различил. А громче других (как и всегда) говорил Вовчик: в этот раз рыжего не смутило даже присутствие «дамы сердца» (Светы Зотовой). Свету я тоже услышал — девочка разговаривала с Лерой Кравец. Обменивались фразами Эдик Ковальски и Лежик. Голос Славы Дейнеко я не надеялся услышать. Насторожился: молчала и Каховская. Причину её молчания понял, когда вернулось зрения. Увидел, что своим дыханием Зоя согревала мне пальцы.

— Спасибо, — произнёс я.

Девочка улыбнулась.

— Пальцы у тебя были холодными, как ледышки, — сказала она. — Я испугалась, что ты их отморозишь.

Я сообразил, что лежу не на земле. Но на чём-то твёрдом и неудобном (будто мне под спину затолкали мешок с камнями). И лишь затылком прижимался к Зоиным бёдрам (как уже не раз бывало после «приступов»).

— Я же говорил: сейчас очнётся! — сказал Вовчик.

Голова рыжего мальчишки заслонила фонарь.

Торчавшие из-под шапки волосы Вовчика сейчас походили на языки пламени.

— Прикинь, Миха! — сказал мой конопатый приятель. — Я уж подумал, что они меня толпой запе́нают! Пока ты не появился. А когда тебя увидел — понял, что пронесло!

Рядом с рыжим боксёром я увидел Олега Васильева.

— Мы тебя на автобусной остановке ждали, — сказал Лежик. — Договорились ведь, что встретимся на «Дворце спорта»! Полчаса там простояли. Задубели совсем. Так бы и говорил, что собираемся около «Ленинского»! Повезло, что Зою увидели. Она нам и сказала, где тебя искать. Бежали потом к тебе, как стадо бизонов на водопой! Ну… хоть согрелись — и то хорошо.

— Спасибо, — сказал я.

Зоя будто случайно прикоснулась губами к моей руке. Или, действительно, случайно? Я увидел на лице Каховской улыбку — улыбнулся девочке в ответ. Приподнял голову, огляделся. Взглянул на собравшихся вокруг меня мальчишек и девчонок — те притихли, словно по команде. Замолчали даже Вовчик и Ковальски (Эдик прижимал руку к боку, ушибленному вчера на занятиях по самбо). Я пробежался взглядом по румяным от мороза лицам. Дети разглядывали меня с любопытством — мои «припадки» были для них в новинку. Слава Дейнеко мне подмигнул (сдвинул на затылок ушанку). Света Зотова и Лера Кравец поглядывали на меня с жалостью в глазах, будто на раненого котёнка. Я сообразил, что вижу всю «третью» группу в полном составе: и тех, кого не встретил на вчерашней тренировке.

— Как вас много, — произнёс я.

— Мы с Эдей вчера вечером всех пацанов из нашей группы обзвонили, — сообщил Олег Васильев. — Ещё бы! А как иначе? Если бы мы их с собой не позвали — парни бы на нас обиделись! Точно тебе говорю! Я бы и сам такого не простил. Да и ты, Миха тоже. Ведь так? Это ж не в школу идти; и не на тренировку!..

Я понял, что уже слышал от Лежика похожие слова — это было в той, в прошлой жизни. Сообразил: я ещё утром очень надеялся, что услышу их снова. Мысленно обратился к Каховскому. Сообщил «дяде Юре», что больше не действую «в одиночку». Напомнил ему о словах Архимеда: о том, как учёный намеревался «сдвинуть Землю». Сказал, что у меня теперь есть «точка опоры» — вот эти мальчишки и девчонки из «третьей» группы (а ещё Вовчик, Паша Солнцев и Валера Кругликов): «верховцевские». «Дядя Юра, — отправил я Каховскому мысленный посыл, — буду ли сдвигать Землю, я ещё не решил. Но теперь точно знаю, что способен на это». А ещё я понял, что именно сейчас сделаю. Поднялся на ноги. Справился с головокружением (Зоя Каховская придержала меня под руку). И пожал руки всем юным спортсменам.

«Стану пожимать им руки хотя бы раз в месяц, — пообещал я сам себе. — И все эти мальчики и девочки проживут много лет». Будут они счастливы или нет — то, как получится (гарантировать им счастье я не мог). Но я не сомневался: они продолжат жить. Даже те, кто не сумел это сделать в «тот» раз. Они сами помогут мне их спасать. А ещё я подумал о том, что Лежик правильно сказал: мы — команда. Пообещал сам себе: постараюсь, чтобы наша общая «опора» с каждым годом становилась всё прочнее. И чтобы мы уберегли жизни всех, кто нам не безразличен. Я решил, что в этой жизни не буду бродить среди памятников с портретами и фотографиями моих друзей и родственников. Близким мне людям места на кладбище понадобятся нескоро. Не раньше, чем мне. «Теперь прослежу за этим», — мысленно произнёс я.

После прогулки по скудно освещённым аллеям около Дворца спорта самбисты из «третьей» группы не разошлись по домам: я пригласил их «пить чай». Согласились почти все (даже Слава Дейнеко, и даже Эдик Ковальски, который безостановочно потирал ушибленный бок). Вовчик сунул мне мятый конверт с деньгами («тёте Наде за боксёрские рубашки») — мальчик избавился от денег, словно те обжигали ему руки. Я выдернул из конверта пять рублей — отправил Вовчика в кулинарию за пирожками. И повёл говорливую компанию юных спортсменов не к Наде Ивановой, а в квартиру Солнцевых. Надеялся, что не сильно ошарашу Павлика нашим визитом. Но решил, что уже сегодня «волью» в команду верховцевских двух борцов из младшей группы: Павла Солнцева и Валерия Кругликова (на несколько лет раньше, чем это случилось в «прошлый» раз).

По дороге к папиной квартире, я всё же заскочил домой — оставил там набитый купюрами конверт и сумку с «Вальтером». А заодно поинтересовался у печатавшего на машинке Виктора Егоровича, можно ли сегодня привести к нему домой (ненадолго) нескольких приятелей-спортсменов. Я не уточнил количество детей, скрывавшееся за словом «нескольких». Поэтому Виктор Солнцев согласился. А я взглянул на торчавший из печатной машинки лист бумаги. Вверху наполовину заполненной печатными буквами страницы заметил короткую надпись: «Глава 1». Улыбнулся: отметил, что Надя всё же усадила своего жениха за работу — не позволила ему «тянуть» с началом новой книги до субботы. Вспомнил о шумной ватаге ребятни, что дожидалась меня внизу (около подъезда) — подумал, что количество поклонников папиного таланта скоро прибавится (ещё до «выхода» книг).

Паша встретил нас, приоткрыв рот. Но не испугался и не растерялся. Мальчик тут же достал с полок серванта пыльные чашки из чайных сервизов, подаренных его родителям на свадьбу. Поставил на плиту оба эмалированных чайника. Зоя и Лера Кравец вызвались «накрыть на стол». Вслед за нами явились Вовчик и Света Зотова («дама сердца» проконтролировала, чтобы её «рыцарь» не потратил деньги «на всякую ерунду»). Они выгрузили на кухонный стол с полсотни пирожков и булочек. А потом случилось то, чего я сегодня никак не ожидал: меня снова заставили читать вслух. Пока другие гости Солнцевых уминали выпечку, я сидел в кресле и озвучивал папину повесть-сказку «Игорь Гончаров в школе магии и волшебства» — с самой первой главы. И мысленно ругал себя за то, что шепнул Вовчику: «Виктор Егорович уже работает над второй книгой».

Домой я вернулся охрипшим, но довольным. И озадаченным: самбисты из «третьей» группы (все, кто был сегодня в гостях у Павлика) изъявили желание прослушать продолжение истории о приключениях юных советских волшебников. Причём, они решили, что «дружным коллективом» наведаются к Солнцевым уже в эту субботу: после тренировки в «Ленинском». Пашка им в ответ нерешительно улыбнулся… и кивнул. А вот я сомневался, что папу порадует это известие. Потому что такое количество народу едва помещалось в его квартиру. А «любимый мамин» сервиз уже сегодня недосчитался одной чашки. Но выход из создавшейся ситуации по дороге домой я так и не придумал. Решил посовещаться с «родителями». А те, словно прочли мои мысли: встретили меня в прихожей. Надежда Сергеевна нервно заламывала руки. Виктор Егорович указательным пальцем поправлял очки (он редко надевал их дома) и тыльной стороной ладони потирал нос.

— Миша, что это? — спросила Надя.

Я сбросил ботинки — не поленился: руками поставил их на обувную полку.

— Миша, ты меня слышишь?! — сказала Иванова.

Она повысила голос, что делала редко (и никогда — на меня).

— Слышу, — сказал я.

Посмотрел на часы (программа «Время» только началась). Осмотрел свою одежду (не обнаружил на ней ни грязи, ни грязных пятен). Заглянул в зеркало (не красавец, но и без синяков и ссадин).

Спросил:

— Что не так?

Надя схватила меня за руку и потащила в маленькую комнату. Грубо и бесцеремонно. Ногтями оцарапала мне запястье. Я удивлённо вскинул брови. Не сопротивлялся (от неожиданности). Едва не распластался на полу, когда задел ногой деревянный порог. Едва ли не ввалился в свою спальню (врезался ногой в кровать — зашумели пружины). Услышал, как за моей спиной смущённо покашлял Виктор Егорович. Надежда Сергеевна подвела меня к письменному столу. Я почувствовал в воздухе запах оружейного масла ещё до того, как увидел расстеленную на столешнице тёмную тряпку и лежавший на ней пистолет. Сердце дрогнуло, но тут же успокоилось. Потому что я вспомнил, что разрядил оружие (вынул магазин) перед тем, как повёл самбистов в гости к Павлику (и даже убедился, что не оставил патрон в патроннике). В свете настольной лампы пистолет выглядел вовсе не грозно — походил на красивую (пусть и не новую) игрушку.

— Что это? — повторила Надя.

Она указала на «Вальтер».

— Это немецкий самозарядный пистолет калибра девять на девятнадцать миллиметров, — ответил я. — «Вальтер П38». Серийно выпускался с тысяча девятьсот тридцать девятого по весну тысяча девятьсот сорок пятого года…

— Миша!..

Надя Иванова топнула ногой.

Виктор Егорович вновь кашлянул.

— Откуда он у тебя?! — спросила Мишина мама.

Она пальцем указала на рукоять пистолета.

Я вздохнул.

В голове промелькнули слова из стихотворения Корнея Чуковского (изредка их повторяли мои сыновья): «Откуда? От верблюда…»

Сказал:

— Не переживай, мама. Я не украл этот пистолет. И не задумал никаких глупостей. Завтра я задержусь после школы: загляну в гости к генерал-майору Лукину. Отдам ему этот «Вальтер».

— Зачем? — спросила Надя.

Она выпустила мою руку. Шмыгнула носом. Снова похрустела суставами своих пальцев.

— Потому что при помощи этого пистолета убили несколько человек, — ответил я. — Случилось такое не вчера и не на прошлой неделе — много лет назад. Но важно не это… или… не только это…

— А что? — спросила Иванова.

Она пристально смотрела мне в глаза.

— Именно из этого оружия, — сказал я, — застрелили Якова — старшего сына Фрола Прокопьевича Лукина.