Честное пионерское! Часть 4

Глава 16

Телевизор молчал. Но его экран то и дело подмигивал: там мелькали лица неизвестных мне актёров (узнал только Владимира Зельдина и Олега Янковского). Раньше Фрол Прокопьевич нечасто смотрел «этот ящик». Но недавно пенсионер признался: в конце прошлого года он привык, что по квартире бегали дети, расхаживали одетые в «домашнее» его сын и дочь. Поэтому Лукин сейчас с трудом выносил одиночество. Он сам себя обманывал: создавал иллюзию чужого присутствия в квартире при помощи телевизора. Я взглядом замерил комнату — прикинул, поместятся ли в ней все нынешние поклонники повести-сказки «Игорь Гончаров в школе магии и волшебства». Подумал, что если приведу сюда верховцевских, то Фролу Прокопьевичу его квартира уж точно не покажется «пустой».

Я подошёл к полке с цветами, полюбовался на новые кактусы, что привёз из Ленинграда Сергей, сын генерал-майора (откуда они прибыли в город на Неве, я не спросил). Лукин выставил новинки в одном месте (в ряд), словно боялся: они затеряются на территории его большой по нынешним временам жилплощади. Солнце сейчас хорошо освещало «ленинградские» растения, будто тоже рассматривало диковинные «колючки». А ещё оно светило на сервант, за стеклом которого по-прежнему красовался немецкий кортик. Я вспомнил, что Павлик так и не подержал этот клинок в руках. Отметил: сам я уже не желал к этому «ножику» прикасаться. Потому что не представлял, скольких человек зарезали его бывшие владельцы. И не собирался это выяснять. Услышал за спиной шаркающие шаги — обернулся.

Лукин меня сегодня встретил в своей обычной одежде: в брюках и в рубашке. Цветастый халат пенсионер вернул в шкаф — до нового появления «важных» гостей. Меня он либо не считал «важным», либо не воспринимал, как «гостя» (не зря же Фрол Прокопьевич постоянно просил меня чувствовать себя у него «как дома»). Но пуговицу около воротника генерал-майор сегодня всё же застегнул, будто намеревался надеть галстук (а может, он лишь недавно снял этот «важный» аксессуар — когда завершился ежедневный визит в его квартиру старшей невестки). Вслед за Лукиным в гостиную вторглись запахи лекарств (иногда мне казалось, что генерал-майор спрыскивается по утрам лекарствами, будто одеколоном). Пенсионер прошёл к столу и с любопытством посмотрел на принёсённую мной «важную вещь».

— Капельки выпил, таблетку проглотил, — сообщил Фрол Прокопьевич. — Как ты и просил. Так что нервишки мои теперь в медикаментозном покое. За них можешь не переживать.

Он усмехнулся и кивнул на лежавший поверх накрахмаленной белой скатерти свёрток.

— Показывай, Мишаня, что там у тебя, — сказал Лукин.

Я вздохнул.

— Фрол Прокопьевич, вы сами разверните ткань. Не хочу лишний раз прикасаться к этой штуковине.

— Даже так?

Пенсионер склонился над столешницей. Я смотрел на то, как шевелились под тонкой рубахой его лопатки. Пенсионер осторожно, двумя пальцами развернул ткань. И на пару секунд замер без движения. Я услышал, как Лукин озадаченно крякнул. Фрол Прокопьевич обернулся: бросил на меня удивлённый и встревоженный взгляд. Но промолчал. И тут же вновь повернулся к столу. Он не меньше минуты рассматривал «Вальтер». Стоял неподвижно, будто окаменел. Я не видел его лицо — разглядел только напрягшиеся жилки на тонкой шее ветерана Великой Отечественной войны. Лукин не взял пистолет в руки, словно тоже опасался «приступа». Он шагнул в сторону, к дивану. Не выпустил из поля зрения «Вальтер», но и посмотрел на меня. Я заметил, что скулы генерал-майора порозовели. Пенсионер расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

Мне почудилось: Лукин уже знал, о чём я ему скажу.

— Фрол Прокопьевич, — произнёс я, — из этого пистолета застрелили вашего старшего сына.

Поначалу мне показалось, что хозяин квартиры не уловил смысл сообщения. Генерал-майор никак не отреагировал на мои слова. Он молчал. Не шевелился. Дышал спокойно. Лишь трепыхалась жилка на его шее. Именно её вздрагивания и подсказали, что повторять не нужно: меня услышали. Лукин рассматривал моё лицо, словно искал на нём подтверждения неким своим догадкам. Или же он пытался прочесть мои мысли? Я не отвернулся: преодолел желание спрятать взгляд. Хотя вдруг ощутил волнение, точно перед ответом на важном экзамене. Почувствовал, что пересохло в горле. Я вздохнул — и будто подал этим сигнал пенсионеру. Фрол Прокопьевич на секунду сомкнул веки. Потом снова заглянул мне в глаза. Пальцем указал на «Вальтер» — в точности повторил вчерашний жест Нади Ивановой.

— Мишаня… ты уверен?

Лукин вскинул руку, потёр шею. Мне показалось, что он попытался угомонить на ней жилку. Пальцы пенсионера оставили на тонкой коже розоватые полосы.

Я кивнул.

И вслух добавил:

— Я уверен в этом, Фрол Прокопьевич.

Генерал-майор прижал руку к сердцу, скривил губы — улыбка у него не получилась.

— Пригодились капельки, — сказал он. — Спасибо, что напомнил о них старику.

Лукин массировал левую сторону груди и рассматривал «Вальтер».

— Мишаня… ты ведь уже видел, как это случилось?

Я кивнул.

— Видел, Фрол Прокопьевич.

Генерал-майор тоже покивал — будто китайский болванчик.

— Хорошо… — сказал он. — Расскажи.

Я смочил языком пересохшие от волнения губы, мазнул взглядом по полке с новыми кактусами. Почудилось, что я вновь ощутил прикосновение к ладони холодной рукояти «Вальтера». Воспоминания об эпизоде с убийством ещё не помутнели от времени. Я подробно описал всё, что видел и слышал, когда убийца дожидался свою жертву в подъезде жилого дома. Озвучил всё, что запомнил о месте преступления: какими там были стены, потолок, ступени, двери квартир. Упомянул запахи, которые там почувствовал. Сказал о сильном ветре за оком. И о том, что убийца сжимал рукоять «Вальтера» левой рукой. Рассказал о наряде преступника: о его обуви, о перчатках, о длинном плаще и о старомодной шляпе — пояснил, что рассмотрел всё это, когда взглянул на отражение в оконном стекле. Описал одежду и внешность жертвы.

Говорил о том, как мужчина с портфелем поднимался по ступеням — я разглядывал при этом колючие растения, а не лицо хозяина квартиры. Словно чувствовал некую вину перед этим щуплым пенсионером. Слышал, как Фрол Прокопьевич изредка будто сам для себя вставлял фразы во время моего рассказа. Говорил: «левша», «помню эти шляпы», «не было в том портфеле ничего важного». Отметил, что после моих слов о первом выстреле Лукин болезненно скривил губы, вновь прижал к груди ладонь. И он тут же снова кивнул — то ли подтвердил правдивость моего рассказа, то ли сообщал, что меня услышал. Я сказал генерал-майору, что убийца не притронулся к портфелю; что он не взял у своей жертвы никаких вещей. «Не ограбление», — пробормотал пенсионер. После моих слов о «контрольном выстреле» он глубоко вдохнул, прикрыл глаза.

Фрол Прокопьевич дождался окончания моего рассказа.

И лишь тогда спросил:

— Как, говоришь, Яша тебя назвал? Мишей?

— Не меня, Фрол Прокопьевич — убийцу, — сказал я. — Да, он назвал его «Миша». Спросил: «Что ты здесь делаешь?» А потом… Последним его словом было: «Зачем?»

Генерал-майор взглянул на «Вальтер». Протянул к нему руку. Но остановил её на полпути, сжал пальцы в кулак.

Посмотрел на меня.

— Мишаня, ты видел его отражение…

Лукин выдержал паузу, словно вдруг задумался… или дожидался, пока утихнет боль в груди.

— …Сможешь подробно описать лицо этого человека? — спросил он.

— Разумеется, — сказал я. — Фрол Прокопьевич, я вам могу его даже показать. Прямо сейчас.

Хозяин квартиры нахмурил брови.

— Кого? Убийцу?

— Ну, да. Того самого Мишу.

Я развернулся. Не дожидаясь ответа, подошёл к висевшим на стене рамкам. Отыскал нужную (уже неплохо ориентировался в этой «фотовыставке»). И указал на фотографию, с которой смотрели два улыбчивых молодых лейтенанта. Я ткнул пальцем в грудь человека, стоявшего на фото рядом с Яковом Лукиным.

— Фрол Прокопьевич, именно это лицо я видел в отражении. Это был он. Я хорошо его рассмотрел — и узнал.

Пенсионер подошёл ко мне. Взглянул на прятавшееся под стеклом лицо мужчины. Удивлённо вскину брови.

— Миша Галустян? — произнёс он.

Он снял рамку со стены, поднёс её к своему лицу (будто силился рассмотреть на фотографии то, чего не замечал раньше).

Пробормотал:

— Не может быть… Зачем?

Я пожал плечами.

— На этот вопрос он вашему сыну не ответил. Лишь попросил у него прощения.

Фрол Прокопьевич смотрел на фотографию. Мне показалось, что смотрел он не на Галустяна, а на своего сына. Понял, что не ошибся, когда пенсионер вновь заговорил.

— Яша бы его простил… — сказал он.

Генерал-майор покачал головой.

И добавил:

— Но я не прощу.

Лукин разглядывал чёрно-белое изображение своего сына. Не шевелился, не перемещал даже взгляд (его глаза будто превратились в стекляшки). Я тоже молчал (дожидался дальнейших расспросов). Переминался с ноги на ногу. Посматривал то на хозяина квартиры (на выпиравшие из-под рубашки пенсионера костлявые плечи и лопатки). То поворачивал лицо к цветному экрану телевизора (где люди раскрывали рты, но не издавали ни звука). Тишину нарушали лишь едва различимые звуки улицы, да монотонное тиканье настенных часов — до того, как Фрол Прокопьевич снова шумно вздохнул. Он опустил руки, развернулся (скользнул по мне невидящим взглядом). Прошёлся к столу, шаркая по полу подошвами тапок. Не бросил — аккуратно положил рамку с фотографией рядом с лежавшим на тёмной ткани «Вальтером».

Обернулся.

— А не попить ли нам чайку, Мишаня? — спросил он. — Не желаешь отведать рыбный пирог, что принесла нам моя невестка? Вкусный! Я его уже попробовал. Пальчики оближешь!

— Не откажусь, Фрол Прокопьевич, — сказал я. — С удовольствием составлю вам компанию.

Лукин не преувеличил: рыбный пирог мне понравился. Я почувствовал себя Вовчиком, когда перекладывал к себе на тарелку очередной (пятый или шестой по счёту) румяный кусок. Да и чай напомнил о моём прошлом: когда я пил то, что нравилось — не то, что сумел «достать». Фрол Прокопьевич переключился на рассказы о своих внуках, о космосе… и, конечно же, о кактусах. Во время сегодняшнего чаепития хозяин квартиры ни разу не произнёс имя бывшего друга своего старшего сына и бывшего начальника Юрия Фёдоровича Каховского (Михаила Галустяна). Он больше не возвращался сегодня в разговоре со мной к теме убийства Якова Лукина. Хотя я видел: он над ней размышлял. Но я не совался к генерал-майору с советами и расспросами о его дальнейших планах. И честно признался, где раздобыл «Вальтер». Сообщил Лукину о том, что вооружился пистолетом для встречи с малолетней уличной шпаной.

Фрол Прокопьевич заставил меня повторить эти слова дважды. Мне почудилось, что он с трудом сдержался: не покрутил пальцем у виска. Генерал-майор (подбирая не самые жёсткие выражения) разъяснил мне, что я выбрал не самый удачный «выход из создавшегося положения». Он покачал головой. Попросил, чтобы в следующий раз, когда меня посетит столь же гениальная идея, я прежде обсудил её со «старшими товарищами»: с ним или с Юрием Фёдоровичем Каховским. Я вздохнул и пообещал, что «так и сделаю» (хотя сам не поверил своим словам). Рассказал, что для контакта с владельцами «Вальтера» воспользовался услугами «посредника». И что не сомневался: пистолет у тех людей появился недавно: осенью прошлого года. Пообещал, что выясню имя продавца. Пояснил генерал-майору авиации: при помощи «Вальтера» новые владельцы пистолета намеревались угнать самолёт.

При этих словах Фрол Прокопьевич поперхнулся чаем, пролил несколько капель напитка на скатерть. Он поинтересовался, не «знаю» ли я о результатах той «попытки». Я расписал Лукину всё, что помнил о подвигах «великозаводских немцев». Сообщил, что во время угона самолёта получат ранения три человека: два пассажира и один член экипажа. И что Турция не выдаст угонщиков в СССР. «Великозаводских немцев» летом тысяча девятьсот восемьдесят шестого года турецкий суд приговорит к девяти годам тюремного заключения. Но уже в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году турки отравят угонщиков в Западную Германию, где все трое получат гражданство ФРГ. Фрол Прокопьевич в сердцах пообещал, что на этот раз «фашистская троица» проведёт девять лет не в Европе, а в Восточной Сибири («будут трудиться во благо приютившей их родителей страны на лесоповале»). Пенсионер яростно воткнул в пирог чайную ложку.

Но я напомнил генерал-лейтенанту, что именно благодаря этим будущим угонщикам самолёта к нам в руки попал «тот самый» «Вальтер». Согласился с тем, что это случилось лишь благодаря случайности. Подбросил мысль о том, что «в глобальном плане не все случайности случайны». И поведал Фролу Прокопьевичу (пока тот размышлял над моей заумной фразой) о неоднократных попытках семей «великозаводских немцев» покинуть нашу страну законным способом. Мысль о «прощении» угонщиков самолёта (пусть и будущих) генерал-майору Лукину не понравилась. Он хмурил брови, сверлил мою переносицу недовольным взглядом, пока я уговаривал его «просто отпустить пацанов». Ветеран Великой Отечественной войны выслушал мои доводы. И сказал: «Пусть подают документы в ОВИР. Я поговорю… с кем надо. Пускай эти потомки фашистов проваливают из нашей страны… если она им так не по нраву! Нам такие сограждане не нужны».

— Но сделаем это чуть позже, — заявил Фрол Прокопьевич. — В марте, когда там, наверху, всё устаканится.

Хозяин квартиры указал пальцем в потолок.

— Поглядим, где и какие случатся перестановки, — сказал он. — А уж потом вышвырнем за кордон твоих немцев.

Я воспользовался моментом. Попросил и за «посредника» (за Ивана Сомова). Спросил, сможет ли генерал-майор Лукин повлиять на распределение конкретного призывника в конкретную военную часть — этой осенью.

— Его тоже… в Германию? — сказал Фрол Прокопьевич. — Чтобы проще было сбежать?

Он ухмыльнулся.

— Ну… можно и не в Германию, — сказал я. — Лишь бы только не в Афганистан.

Пенсионер хмыкнул; но всё же кивнул.

— Напомни мне об этом деле в августе, Мишаня, — сказал он. — Иначе забуду. Сам понимаешь: память уже не та. Возраст… будь он проклят. Но это дело не сложное, Мишаня. Поможем твоему знакомому. Есть варианты. Разберёмся…

…У Лукина я засиделся до темноты. Узнал от Фрола Прокопьевича, что его сын Сергей в конце января всё же переедет вместе с семьёй в столицу («что бы присмотреться к городу, перед вступлением в новую должность»). Да и сам Лукин в феврале наведается в Москву («теперь-то точно»). Пенсионер пообещал, что привезёт мне «оттуда» гору подарков и сувениров. С хитрой улыбкой он сообщил, что выберет из запасов младшей невестки лучшие духи для Надежды Сергеевны и для моей «невесты». Пообещал «раздобыть» несколько пар «хороших тонких» перчаток моего размера и «на вырост» (чтобы я «не прикасался к чему мне не надо прикасаться»). А для своего будущего соседа и «уже почти состоявшегося» члена Союза писателей СССР присмотрит «парочку» хороших справочников по писательскому мастерству (я усомнился, что такие сейчас существовали, но промолчал).

Вечером я позвонил из Надиной квартиры старшему брату Вовчика. Мне повезло: застал Ивана дома. Назначил Сомову встречу на завтра (подбирал при разговоре «нейтральные» выражения: их могла услышать Надежда Сергеевна). Договорились с Иваном, что встретимся в «Универмаге» на том же месте: около центральной лестницы. Я сказал, что буду ждать там Сомова за час до закрытия магазина.

На рандеву с «брательником» Вовчика я отправился в пятницу один, без сопровождающих.

И без пистолета.

Я взобрался по высоким ступеням, с трудом распахнул массивную деревянную дверь. Отошёл на пару шагов от порога магазина, пропустил к выходу нагруженных покупками советских граждан. Замер, осмотрелся. После праздника прошло десять дней. Но я отметил: в «Универмаге» по-прежнему многолюдно. Магазин оправдывал статус центра торговли нашего района. Люди торопливо сновали по помещениям с высокими потолками, будто опаздывали. Хотя согласно увековеченному на табличке около входа расписанию магазин закроется только через час — за это время вполне реально отстоять две или три не слишком большие очереди (даже с учётом того, что к вечеру продавцы работали совсем уж… неторопливо). Наряженная в шубы группа женщин шумной толпой проследовала на свежий воздух, тараня шагавших им навстречу сограждан объёмными сумками. На десяток секунд между мной и лестницей на второй этаж не осталось ни одного человека… кроме Ивана Сомова.

Старший брат Вовчика не сразу взглянул на меня. Какое-то время он шарил рядом со мной взглядом, будто кого-то высматривал. Я махнул ему рукой — поприветствовал Ивана. Лишь после этого десятиклассник посмотрел мне в лицо. Он не помахал в ответ и не улыбнулся — нахмурился. И тут же в пространство между нами вклинились две нагруженные барахлом пенсионерки. Они встали, как вкопанные, обрушили друг на друга шквал «важной» информации. Я двинулся к Сомову. Обошёл женщин по дуге. Едва не столкнулся с шагавшим мне наперерез мужчиной. Но вовремя сбавил ход, когда заметил его красное, словно после бани, лицо. Мужчина всё же чиркнул локтем по моему плечу; и раздражённым тоном обронил серию едких фраз в адрес обменивавшихся ценными сведениями пожилых женщин — те дружно рявкнули в ответ. Я не следил за начинавшимся скандалом. Неторопливо подошёл к Ивану Сомову; на ходу перебирал в уме вопросы, которые хотел задать этому парню.

Но вопрос Сомова прозвучал раньше, чем мои.

— Ты один? — спросил Иван.

Он снова взглянул поверх моей головы — туда, откуда доносились голоса скандалистов.

— Ты ждал кого-то ещё? — сказал я.

Сомов повертел головой — будто прикидывал, кто из посетителей «Универмага» за нами следил. Я не понял, рассмотрел ли он в толпе подходящие на роль моих сопровождающих кандидатуры. Потому что парень ухмыльнулся, нервно дёрнул плечом и снова уставился на меня.

— Принёс? — спросил он.

Я покачал головой.

— Нет. «Вальтер» я тебе не отдам. Прости…

— Что?!

Сомов шагнул ко мне. Но он тут же замер и с опаской взглянул на вдруг прекративших скандал граждан.

Сказал:

— Мы же с вами договорились!..

Я развёл руками.

Не обернулся, хотя испытал желание узнать, чем завершилась ссора краснолицего мужика и пенсионерок (почти не сомневался, что женщины «победили»).

— Непредвиденная ситуация, — сказал я. — Случился так называемый «форс-мажор». «Вальтера» у меня нет…

Вскинул руку — жестом предложил Сомову повременить с претензиями.

— …Но у меня есть кое-что получше.

— Мы с вами договаривались!.. — повторил Иван.

Он сунул руки в карманы, насупился.

Я повернул к нему свои ладони в знак открытости намерений.

— Меня попросили передать, что ваша затея с самолётом теперь не имеет смысла.

— Кто попросил?! — спросил Иван.

Я вскинул руку.

— Дослушай!

Десятиклассник снова посмотрел мимо меня — точно проверил: не движется ли в нашу сторону «группа захвата».

— Мне пообещали, что семьи твоих приятелей немцев преспокойно уедут из Советского Союза, — сказал я. — Законным способом. Так что пусть Миллеры готовят документы, пишут заявления… и всё такое прочее.

— Кто пообещал?

Сомов отступил на полшага: так ему проще было смотреть мне в глаза.

— Те люди, которым я отдал пистолет.

— Какие… люди? Витюша?

Иван нервно усмехнулся.

— Мы с Виктором Егоровичем — лишь вершина айсберга, — сказал я. — А другую его часть тебе видеть не положено. Для твоей же собственной…

Не договорил — вынужденно сделал паузу.

Потому что Сомов недоверчиво хмыкнул.

— Мне не известны детали процесса эмиграции, — продолжил я. — Но твои друзья наверняка с ним хорошо знакомы. Передай им, чтобы выждали с подачей документов до десятого марта этого года. Запомни: до десятого марта. А после этой даты двери на выход из СССР приоткроют — специально для них.

Иван недоверчиво дёрнул головой. Скривил губы. Вновь напомнил мне о Ваньке-дураке.

— И кто же такое сделает? — спросил он. — Витюша?

Он проводил взглядом устремившееся на второй этаж семейство: молодую пару с ребёнком детсадовского возраста. Те мазнули по нашим лицам равнодушными взглядами. На ходу расстёгивали пуговицы на верхней одежде.

— Ваня, а тебе не всё ли равно? — ответил я. — Кто поможет твоим приятелям покинуть СССР — не имеет значения. Важно, что эти люди исполнят своё обещание. После десятого марта ты сам поймёшь, что моим словам можно верить. Пойми: это не лично мои заверения — я передал тебе то, что меня попросили передать.

Сомов стрельнул взглядом поверх моей головы.

Спросил:

— И что же случится десятого марта? — спросил он.

Я улыбнулся.

Пообещал:

— Скоро ты об этом узнаешь. Не сомневайся. Числа одиннадцатого… марта, конечно… об этом будут кричать все радио- и телеприёмники страны. А потом напишут и все газеты. Эту новость ты точно не пропустишь. И посмотришь на мои сегодняшние заверения уже под иным углом. Поймёшь, что они — не пустые звуки.

Сомов глубоко вдохнул — будто попытался успокоиться.

И тут же выдохнул.

— Пацан, и это всё, о чём тебе вели мне сказать? — спросил он.

Я покачал головой.

— Нет.

По примеру своего собеседника огляделся — людей в магазине за минуты, прошедшие с начала нашего с Иваном разговора, не стало меньше. Я вынул из кармана красную ленту с синими сердечками. Показал её старшему брату Вовчика.

По взгляду парня понял: Сомов её узнал.

— Из пистолета, который ты мне дал, убили человека… — сообщил я.

Десятиклассник вскинул голову и прервал меня.

— Что ты несёшь, пацан?! — сказал он.

В его глазах отразился блеск огромной стеклянной люстры, что висела под потолком первого этажа «Универмага».

— Спокойно, — произнёс я. — Это случилось много лет назад. Вас в том преступлении не обвинят. Ни ты, ни твои приятели попросту не могли тогда никого застрелить. Но факт убийства именно из вашего пистолета подтвердила экспертиза. Поэтому мне поручили спросить: у кого… Екатерина Удалова приобрела этот «Вальтер»?

Сомов отреагировал на имя своей покойной подруги спокойно — вопреки моим ожиданиям. Парень плотно сжал губы, не торопился с ответом. Вновь отгородился от меня скрещенными на груди руками.

Он взглянул на ленту.

— Ваня, они всё равно узнают имя продавца, — сказал я. — Это неизбежно. Убитый был очень важным человеком. В поимке его убийцы заинтересованы «большие» люди. Те, кто смогут «приподнять» для вас «железный занавес». Так что советую ответить сейчас. Иначе в другой раз этот вопрос тебе задаст уже не десятилетний мальчик. Понимаешь?

Я намотал ленту на кулак.

Десятиклассник усмехнулся.

— Я догадывался, что нас с Катей вы нарочно не указали в той писульке, — сказал он. — Сразу понял, что если уж пронюхали про парней, то знаете и о нас. О Миллерах вы столько всего понаписали!.. Настоящих злодеев из них слепили. Даже их тихоню братца до кучи приплели. Но о себе или о Катюше я в ваших бумажках не нашёл ни слова. Пожалели меня? Понадеялись, что я свалю всю вину за нашу затею на Сёму и Валерика?

Сомов шаркнул ногой.

— Но вы не учли, что нам с Катей уже всё равно! — сказал он. — Понимаешь меня, пацан? Всё равно!

Иван скривил губы.

— Катенька умерла, — сообщил он. — А мне без неё… всё это… уже не нужно.

Парень пожал плечами.

— Я ещё перед Новым годом сказал Миллерам, что не буду участвовать в этой затее, — заявил он. — Хотя я сам же парней и подбил на этот дурацкий угон. Катя хотела уехать из нашей страны в ФРГ. Она немка по матери. Через дядю раздобыла имена заграничных родственников. Мы мечтали, что уедем из СССР, станем свободными. Сможем играть ту музыку, какая нравится нам, а не этим тупым тёткам, которые не признают никого, кроме своего… Утёсова.

Иван хмыкнул.

Продолжил:

— Это была Катина идея. Она придумала про самолёт и про оружие — не Миллеры. Так что зря вы всё свалили на парней. Если уж винить кого-то во всём этом, то меня и Катю. Но Катеньке теперь плевать на ваши обвинения…

Парень вздохнул.

Добавил:

— Да и мне тоже.

Сомов махнул рукой.

— Но парней жалко, — сказал он. — Брательник Миллеров только в этом году решил лететь вместе с братьями — когда я отказался. Раньше он не подозревал, для чего именно нам понадобилось оружие. Догадывался, конечно, что мы не по белкам будем стрелять. Но он не знал о полёте в Турцию. Он-то вам нафига понадобился? Чтобы надавить на меня? Чё… молодцы, конечно. Но только я парней в обиду не дам! На себя всё возьму. Скажу, что парни тут не причём. Так и передай… своим.

Десятиклассник снова взглянул на ленту в моей руке. Я подумал, что не замечал подобное выражение лица у почти всегда улыбчивого Ваньки-дурака. Но видел похожий взгляд у собаки, потерявшей хозяина.

— А «Вальтер» где взяли? — напомнил я.

— Не знаю.

— Ваня!

— Правда, не знаю, — сказал Сомов.

Он покачал головой.

— Его купила Катя, — сказал Иван. — Весной. Я не спрашивал, у кого. Катюша не любила, когда мы лезли к ней с такими расспросами. Знаю только, что продавца она нашла через своего двоюродного брата — она так сказала. Через этого… урррода, который её потом убил. Если бы я знал, что так всё обернётся… не позволил бы ей с ним связываться. Этого её… Лёшечку я выгораживать не буду. Он знает имя продавца — вот у него и спросите.

Я кивнул.

— А насчёт пороха вы в своей записке фигню написали, — сказал Сомов. — Так и передай… им. Не собирались мы делать никакие гранаты. Мы же не идиоты, чтобы тащить такие вещи в самолёт! Катя сделала бы из пороха бомбы — весной. Говорила, что дядя её этому научил. Мы бы взорвали их летом в Москве, около посольств Турции и ФРГ. Катя говорила, что если убьём или раним нескольких иностранцев, то Турция нас после этого точно не выдаст властям СССР.

Он скривил губы.

— Теперь-то парни такое уже не сделают, — произнёс Иван. — Им и раньше эта Катина идея не нравилась…

Хмыкнул.

— …А теперь, после Катюшиной смерти, и бомбы собрать некому.

Десятиклассник развёл руками, снова ухмыльнулся. Я посмотрел парню в глаза. Отметил, что они очень походили на глаза Вовчика. И в то же время… совсем другие. На языке у меня вертелся вопрос о том, знал ли Иван Сомов, где и каким способом Екатерина Удалова раздобыла деньги на покупку «Вальтера» и на финансирование подготовки к побегу из страны. А главное: понимал ли брат Вовчика, кто на самом деле убил Оксану Локтеву. Я гадал и о том, догадывался ли Сомов, что участь Локтевой грозила и Нине Терентьевой. Но я не озвучил свои вопросы. Потому что не представлял, как отреагирую на ответы. Мысленно повторил Ванины слова: «…А теперь и бомбу собрать некому». И тут же вспомнил взгляд своего юного рыжего приятеля, когда тот говорил: «Но я… это… ещё тебя, Миха, решил спросить…» Продумал о том, что братья Сомовы во многом очень походили друг на друга; но далеко не во всём.

«Но в этот раз ты всё же не отправишься в Афганистан, — мысленно сказал я Ивану Сомову. — И вовсе не из-за Вовчика. И не из-за этого пистолета. А потому что я помню: ты единственный, кто пришёл на помощь девчонке — тогда, в моём прошлом. Ты ещё тогда заслужил свой шанс на другую жизнь. И я тебе его предоставлю. Как и многим другим. Как и самому себе».