Четвёртая (СИ)

Глава 7

Вверх по крутому, поросшему густым, непролазным лесом, склону холма, на котором стоит королевский замок Октльхейна, таясь по кустам, пробираясь среди деревьев, то карабкаясь вверх, то бросаясь в стороны, крадётся тропка, такая узенькая, что два человека с трудом разойдутся, лошадь пройдёт, конечно, но всаднику хоть ноги подбирай — кусты цепляются, ветки хватают. Неудобная дорожка, что тут скажешь. Да и ведёт в никуда — в стену упирается. Зачем только вообще нужна такая? Вот только знание об этой тропке-дорожке передаётся от короля королю под строжайшим секретом. Потому что ведёт она вовсе не к глухой стене, а к тайному ходу. Если правильно нажать на два камня справа и два слева, бесшумно опустится участок стены, чуть шире самой тропки, то ход этот самый и откроется. А потом так же бесшумно закроется за спиной вошедших. Ни огонька, ни факела в нем нет, но и заблудиться не выйдет, потому как ведёт он только в одно место — в маленький закуток между Детским крылом замка и главной его частью.

Редко кому приходилось воспользоваться этим путём, иной король только знал, где ход тайный находится, а так, чтоб им воспользоваться — случая не представлялось. Редко-редко, а все колёсики, все механизмы работали все так же бесшумно и без сбоев, как в тот день, когда ход был готов. Есть в стене, на две головы выше человеческого роста, комнатушка без окон. Было бы посветлее, можно было бы разглядеть, что есть в комнатушке этой кровать, стол да пара стульев, умывальник, словом, все, что нужно для жизни одному единственному человеку — стражу тайного хода. А свет ему не нужен вовсе, потому что страж слеп от рождения. Таким был первый из стражей, такими же — все следующие до нынешнего дня, и будут такими те, кто займёт это место после. Хотя, возможно, строитель тайного ходя и стал первым его стражем — чтобы никто посторонний никогда не узнал этой тайны.

Словно крот в своих подземных охотничьих угодьях, как жук-древоточец в стволе дерева, бесшумно передвигается слепой страж по сети узких коридоров в стенах замка: к механизмам дверей, на кухню и в покои того единственного, кому он подчиняется. Когда страж становится немощен и слаб, ему приводят ученика — мальчика, слепого от рождения, чтобы страж обучил его себе на смену. Никого и никогда не будет знать этот мальчик, кроме учителя, будущего ученика, своего господина и, может быть, кухарки, которая будет делать вид, что не удивляется пропаже еды, которую оставляет каждый вечер в одном и том же месте, у стены.

Старый страж едва слышно прошаркал по тёмному коридору, нащупал на стене небольшое окошко, закрытое такими плотными ставнями, что не было даже крохотной щёлочки, сквозь которую мог бы проскользнуть хотя бы малюсенький лучик света, и потянул за рычаг. Ставни не шелохнулись, но где-то на той стороне тихонько звякнул колокольчик.

Окошко открылось не сразу, словно тому, кто находился по ту его сторону, понадобилось время, чтобы до него добраться. Там, с той стороны, тоже было темно, но старому стражу эта — чужая — темнота показалась бы ослепительно яркой, не будь он слеп.

— Их было четверо, господин, — прошелестел страж.

Окошко захлопнулось. Старик ещё какое-то время постоял, прислушиваясь, а потом так же, едва слышно, пошаркал обратно на свой пост.

***

В королевской голубятне шумно, пыльно, суетно. Воркотня, перья, помет, куда уж без него, конечно. И голуби. Такие разные, что иной раз и усомнишься — голубь ли перед тобой или какая другая диковинная птица. Вот пёстрые, пухлые, на вид добродушные, но только сунь руку — милые розовые клювики не оставят на ней живого места — эти из Виникриса. Вот крупные, лохматые, словно в шапках и меховых штанах. Эти держатся поодаль от остальных, не суетятся. Глаза у них оранжевые, как у хищных птиц, и даже клюв как будто немного загнут вниз — они из северных княжеств. Или вот эти — белые, надутые, красноглазые — важно вышагивают меж остальных, тюкают клювами по головам неугодных или случайно попавшихся на пути — это голуби правителя Раймини. И ещё десятки других, всех и не опишешь. Одно у них общее — крылья. Сильные, быстрые, неутомимые. Несут они вести из страны в страну, из замка в замок. Только время Альез даёт им небольшую передышку.

Сольге аккуратно прошла мимо птиц, стараясь не спугнуть, не потревожить. Поднялась по узкой лесенке под самую крышу и маленьким ключом, что висит у неё на шее на серебряной цепочке, открыла едва заметную дверцу.

В крошечной комнате, такой, что вдвоём будет уже тесно, всего пара жёрдочек и одна большая поилка. Почти чисто и тихо. Птица — огромная, в полтора раза больше северных голубей — неспешно прохаживалась по полу. Ещё одна дремала на жёрдочке. Чёрные, гладкие, золотоглазые, черноклювые, они были больше похожи на драконов, а не на птиц. Их не пугала ни непогода, ни отсутствие корма, ни хищники. Быстрее этих голубей Сольге не знала. И принадлежали они посланнику Горто. Где он их взял, чем кормил, как тренировал — это была большая тайна. Никому и никогда, даже своему господину, правителю Тарандола, посланник Горто не открывал её. А может быть, особенно своему господину.

Два письма сняла Сольге из-под крыльев пернатых вестников. В первом Горто сетовал, что не нашёл в книгах ничего полезного, кроме того, что известно самой Сольге. Во втором сообщал, что наткнулся на кое-что интересное, что-то вроде нового культа. Сути он пока не понял, но постарается разобраться.

Сольге прикрепила под крыло одному из голубей своё собственное письмо и отпустила птицу в небо, а второго посадила в небольшую клетку — на случай срочных новостей от неё самой. Насыпала птице смеси из бархатного мешочка, что дал ей посланник Горто на такой вот как раз случай, и села на пол, обняв колени. Если её и растревожили письма друга, то сию минуту эта тревога меркла в сравнении с той, что уже поселилась в сердце Сольге.

***

— Кто приехал с тобой, девочка? — спросил король, когда Сольге явилась к нему с докладом. Она была готова к таким вопросам и рассказала правду — сильно урезанную, но правду. Пожаловалась на жадность Винни XLIII, на скверные дороги Виникриса и неотзывчивость его жителей. Посмеялась над собой и Янкелем, мол, какая нелепость — заблудились. И про Доопти, и про роскошного вороного, чьего хозяина она намеревалась найти, когда Сестры уйдут. Толфред молча слушал, но смотрел на Сольге так, что весь её задор постепенно сошёл на нет. Она замолчала.

— Кого ты привезла, Сольге?

— Мага.

Король ждал.

— Он тёмный, но…

Король закрыл глаза.

— Сольге, ты понимаешь, что натворила?

Самой Альез было не под силу вытянуть столько сил из Толфреда за один раз. Зря Сольге клялась, что никто не узнает, что Шо-Рэй вообще был в Октльхейне. Зря обещала, что выведет его сразу, как только Сестры начнут свой путь обратно в небеса. Даже путешествие в Чьиф, в котором Сольге тоже призналась, не расстроило короля так, как появление в его замке мага.

— Он спас нас с Янкелем, Толфред! Два раза спас. Зачем ему убивать нас самому, если можно было просто не вмешиваться?

— Ты так наивна, Сольге! Это маги, ты понимаешь? Маги! Он может рассказывать тебе все, что угодно, делать вид, что он твой друг, но Чьиф уже давно в его крови. Они все там зло, как бы сами себя ни называли, как бы ни разделялись на Свет и Тьму. И, что бы ты ни говорила, они уже достали тебя, потому что ты знаешь закон — смерть или изгнание. Что же ты натворила, Сольге? Что же ты наделала?

— Я не могла иначе, — прошептала Сольге у самого выхода. Король лишь махнул рукой: «Иди».

***

— Где ты была так долго, мой Весенний цветок? Я скучал по тебе, — спросил Хендрик.

Сольге вздохнула: этот вопрос он задавал уже, кажется, в четвёртый раз. Или в пятый? Или даже в шестой? Она не стала отвечать. Вместо этого запустила руку в рыжие кудри Хендрика и, как и в прошлый раз, и в позапрошлый, и все разы до этого, поцелуем заставила его замолчать.

Может быть когда-нибудь ты и услышишь ответ на свой вопрос, милый, но не сегодня. Не сейчас. Сейчас обнимай и целуй, раз соскучился. Обнимай и целуй. Обнимай и целуй…

Где-то в отдалении слышались голоса, ругань и смех, а здесь, в конюшне, в пустом деннике было почти тихо. Только перебирали копытами кони, недовольно фыркал вороной Шо-Рэя да мерно жужжали мухи. Пахло навозом, сеном и лошадиным потом. И все эти запахи и звуки казались Сольге невозможно родными, домашними. Все так же ворчал и чихал от пыли мастер Сатрен. И голос кухарки, распекающей мальчишек-кухарят за провинности, был таким же пронзительным и визгливым — от него хотелось заткнуть уши, спрятаться под подушкой или даже закопаться куда-нибудь поглубже. Так же гоготали и играли мышцами юнлейны, а молоденькие служанки то хихикали, то томно вздыхали. Лениво брехал старый сторожевой пёс, и ему оглушающим хором откликались гончие и борзые из королевской псарни, бухтели здоровенные волкодавы, визжали собачонки, принадлежащие дамам из свиты Байвин. Крики, звуки, запахи — все знакомое, въевшееся в память, обыденное, раздражающее и… своё. Сольге скучала по всему этому так, словно отсутствовала дома не несколько недель, а много месяцев или даже лет.

Дни тянулись один похожий на другой. Дело шло к осени, но погода стояла по-летнему жаркой, а ночи не только не становились длиннее, напротив — они все чаще напоминали затянувшиеся сумерки. Однажды племянник одного из северных князей, отправленный в Октльхейн посланником, рассказывал Сольге о времени света на своей родине. Это когда Рийин смотрит на мир сразу двумя глазами, а темнота отступает, чтобы вернуться с зимними холодами. Когда-то Сольге хотела увидеть такое чудо собственными глазами, только страшилась долгого путешествия. Теперь же не нужно было никуда ехать — вот оно, пусть и не совсем такое, как в рассказах посланника, но все же время Света, стоит у порога и, похоже, не собирается уходить.

Каждое утро Сольге отправлялась в покои короля, но каждый раз уходила ни с чем. Только Ийрим с неизменным вздохом выходила ей навстречу и качала головой: не простил, сердится, не велел пускать.

Дальше путь лежал на голубятню. Сначала на общую. Нет-нет, да и черкнёт пару строк кто-нибудь из друзей Октльхейна: все в порядке, ничего нового или, наоборот, предупредит о переменах в настроениях своего повелителя или другом важном. Вот только новые птицы прилетали все реже, а некоторые из тех, что отправляла сама Сольге, возвращались налегке или вовсе не возвращались. Её это беспокоило, но пока не так сильно, чтобы бить тревогу. Просто странное это было молчание. Впрочем, в нынешних условиях…

Тайная голубятня тоже ничем не радовала. Горто молчал, и вот это Сольге постепенно начинало тревожить. Что такое обнаружил посланник?

Поговорить о тревогах, да и вообще поговорить Сольге было почти не с кем. Янкель все время проводил за изучением найденной в Чьифе страницы. Сначала он целыми днями пропадал в старом архиве, слоняясь между стеллажами и пугая своим бормотанием мастера Сатрена и его новых помощников. Потом засел в Детском крыле, обложившись книгами, которые притащил из архива, стопками писчей бумаги, перьями, новыми и сломанными, и снова что-то разглядывал, бубнил под нос, то и дело вскрикивал горестно и швырял в угол скомканный лист, исчёрканный вариантами слов, скрывающихся под чернилами на загадочной странице.

Иной раз Сольге казалось, что Янкель и спит, и ест, не выпуская из рук сокровище. Отрывался он от своего занятия, только чтобы успокоить Доопти, которой страшно не нравилось сидеть взаперти. Выпускать же ее было нельзя: она тут же сбегала и пряталась в самых неподходящих для этого местах — в казармах юнлейнов, у Врат Альез или, что самое скверное, в крыле замка, где царила Байвин. И хуже всего то, что последнее случалось все чаще и чаще. Потому и сидела Доопти за закрытыми дверями, слоняясь по коридорам и завывая диким зверем. Но уж лучше так.

Из Шо-Рэя собеседник тоже был никакой. Выбрав из всех возможных комнат крыла самую маленькую, без окна — скорее кладовку, чем комнату — он уселся в кресло, закутавшись в плащ, несмотря на летнюю жару, развёл огонь в камине да так и сидел целыми днями. Молчал, нахохлившись, как огромная тёмно-синяя птица, и смотрел на огонь. Сольге иногда думала, что Шо-Рэй мог бы, по крайней мере, выслушать её, но ей и самой было как-то неловко находиться рядом с ним. Что-то мешало, что-то стояло между ними двоими, не давая завести разговор даже о чем-то простом и незамысловатом.

Впрочем, почему «что-то»? Тогда, после неудачного разговора с Толфредом, Сольге поделилась своим возмущением с Шо-Рэем. Он внимательно посмотрел на неё и пожал плечами:

— Король прав, госпожа Сольге. Я должен был убить вас.

— Но…

— Что? Неужели ты поверила, что вас так просто отпустят? Почему ты думаешь, сохранился только один экземпляр дневника Бендо Дамута? И куда, как ты полагаешь, пропал, в итоге он сам? Чьиф, госпожа Сольге, никогда не прощает другим своей слабости.

— Но…

— Почему не убил? Зачем? Чтобы сделать приятное Щитам? Или чтобы стать фигуркой в их очередной игре с миром? Исполни я приказ, в живых все равно бы не остался — тучу ты, думаю, помнишь. Взбесившийся тёмный убил личного секретаря короля Октльхейна и был наказан справедливыми Щитами. Король Толфред признателен и в качестве благодарности за возмездие открывает свои ворота Чьфу… И все поверили бы. Что ещё ожидать от тёмного: тьма — она и есть зло… Помни об этом, госпожа Сольге, когда в следующий раз решишь довериться первому встречному.

Разговор был окончен. А новые не возникали уже много дней.

Итак, оставался только Хендрик. Впрочем, с разговорами у него тоже было не очень — с поцелуями выходило куда лучше. И, признаться честно, Сольге была этим очень довольна. Главное, чтобы у замкового целителя не закончились запасы «кошачьей спинки» — никакие ягодки в планы Весеннего цветка, по прежнему, не входили.

***

Но она закончилась. «Кошачья спинка». Замковый целитель разводил руками, вздыхал, но ничего поделать не мог: время нового сбора ещё не пришло, а средство-то ходовое и в нынешних условиях пользуется огромным успехом. Нет, он, конечно, для Сольге припрятал немного…

Это «немного» и впрямь было таким. Раза на четыре хватило бы и все. Был ещё, конечно, лист водорясника, вот только связываться с ним опасно было: а ну как в момент сбора ветер с севера подул или капля пота со лба сборщика в воду рядом с кустом или того хуже, на сам куст, попала, или ещё чего внезапного случилось — всё. От шести напастей, как и прежде, поможет а что с седьмой — как повезёт. Или как надо сработает, или излечит случайную болячку, а то, от чего сберечь должен был, через девять месяцев будет в колыбели агукать да грудь просить.

Нет уж. «Кошачья спинка» — травка недешевая, может в городских лавках за третьим кругом ворот ещё и осталась.

Сольге была редкой гостьей за пределами замка — разве что на бродячих артистов посмотреть сбегала в детстве да позже, с Хендриком, на ярмарки иногда. Но вот где находится лавка травника, запомнила сразу, хоть домишко был и не очень приметный, особенно, рядом с домами, пусть и не самых богатых, но далеко не бедных горожан. В самый свой первый побег Сольге простояла под окнами лавки так долго, что чуть было не пропустила все представление. Не спугни её тогда хозяин, так бы и стояла. Да и потом, нет-нет, а и подойдёт поближе, вдохнёт травяного буйства до головокружения и бежит прочь, пока опять не прогнали. Владели лавкой тогда невысокий сухонький старичок и его жена, такая же маленькая, только кругленькая, щекастенькая, похожая на хомячка. Были они вовсе не злые, решись тогда Сольге зайти, может, и не прогнали бы, может… Да что теперь! Потом появились в её жизни архив, книги, мастер Сатрен, королевские письма и господа посланники. Травы были забыты.

В первое мгновение Сольге показалось, что хозяин все тот же. Но нет, этот был моложе и чуть плотнее, хотя такой же невысокий, сухощавый. Его жена, пышная, необъятная, похожая на черёмуховый куст в цвету, разбирала сухие травы: обрывала листочки и бутоны, мелко растирала в ступке и рассовывала по маленьким мешочкам. Её пухлые, ужасно неуклюжие на вид, пальцы так ловко плясали, что Сольге засмотрелась и едва не забыла, зачем пришла.

В мир её вернул шелестящий голос травника:

— Что угодно госпоже?

— Мне нужна «кошачья спинка». Я заберу все.

Если заказ его и удивил, то вида травник не подал, а вот его жена одобрительно хмыкнула:

— Мудро, госпожа. У самого сладкого в нашей жизни горькие плоды. Бастард одинаково несчастлив и в замке, и в бедняцкой хижине.

Пока Сольге решала оскорбиться ей или принять слова жены травника за сочувствие, хозяин лавки вынес требуемое — целую гору маленьких пузырьков, наполненных бледно-зелёным порошком:

— Здесь должно хватить до середины следующей весны, если будете принимать раз в три дня. И не беспокойтесь, последствий не будет. Мы используем не только листья, но и нераспустившиеся соцветия, так средство становится действеннее, а пить его можно реже.

Надо сказать, что заваренная «кошачья спинка» была редкой гадостью: и на весь свой сладко-горький вкус, и на запах, отдающий мокрой кошкой, отчего эти мелкие кустики и получили своё имя. Так что Сольге отбросила мысли о возможной обиде и горячо поблагодарила травника.

Она уже уходила, когда жена травника опять подала голос.

— Вы ведь из замка, госпожа? Скажите принцессе Байвин, что в городе неладно — пришли чужаки с юга. Никто не знает, откуда они взялись, но ведут себя как хозяева, никого не слушают и не боятся.

Сольге кивнула и уже открыла дверь, чтобы выйти, но травница заговорила снова:

— Скажите ещё принцессе, госпожа: Сестры в этот раз загостились и вряд ли скоро уйдут. Люди волнуются — впереди зима. Сейчас можно собрать урожай, но ворота заперты. Пусть их откроют, иначе нас ждет голод.

«Какие ещё чужаки? — думала Сольге, закрывая дверь лавки. — Откуда здесь взяться южанам? Глупая старуха». Она была раздражена из-за слов жены травника о бастардах. Что это было? Намек на саму Сольге? Или не намёк, а всё-таки оскорбление?

Тут взгляд упёрся в её собственное отражение в корыте с водой. Ох ты ж! Со всеми этими событиями Сольге совершенно забыла о собственных волосах. Не было никаких намёков, не было оскорблений. Травница даже не поняла, что Сольге и есть тот самый несчастливый бастард. Отросли волосы, надо бы обрезать, чтобы никого не вводить в заблуждение… Но как же не хочется! Подождать, пока Сестры уйдут, тогда и обрезать. А пока просто не попадаться на глаза Байвин…

Это было лишь мгновение слабости, но мечты, такие заманчивые, такие невозможные, вырвались на свободу и понеслись табуном необъезженных лошадей. Если бы Толфред только признал её при всех сестрой… Если бы заткнул рты всем ненавистникам, если бы приструнил Байвин… Если бы, если бы, если бы… Как бы хороша была Сольге в красном платье принцессы! Какие бы причёски могла она носить! Ей думалось о глупостях и сущих мелочах, которые, если вдуматься, не такие уж и мелочи, если на пути к ним стоит непреодолимое препятствие. Потому что чьи-то мелочи для кого-то — дверь в другую жизнь.

Грубый удар в плечо привёл Сольге в чувство. Она обернулась и поняла, о чем говорила жена травника: смуглый почти до черноты, южанин задел её — Сольге была почти уверена, что нарочно — не извинился, только зло осклабился и продолжил свой путь, стянув по дороге яблоко у торговки и так же грубо, как и с Сольге, обходясь с другими прохожими. И был он такой не один. По площади сновали такие же смуглые дети, задирая местных мальчишек и воруя любую мелочёвку, попавшуюся на глаза. Женщины в пышных, разрисованных голубыми и зелёными полосами юбках сидели кружком едва ли не по центру площади и то и дело принимались хохотать, в полный голос обсуждая проходящих мимо людей. Что именно они говорили, было не разобрать — уж очень не похож был ни на что их странный язык, но откровенные тычки пальцами по сторонам не оставляли никаких сомнений о предмете разговора.

Вот из-за этих женщин Сольге и поторопилась убраться из третьего круга поскорее — уж больно внимательно начала на неё поглядывать самая старшая.

***

Первым, на кого она наткнулась во дворе замка, был Янкель. Он, пыхтя и отдуваясь, волок за собой упирающуюся Доопти.

— Вот, — пожаловался он, — забралась в механизм Врат Альез. Еле вытащил. Стражники говорят, что она сначала пыталась повернуть рычаг, потом стала грызть канат, который идёт от него к воротам. Укусила меня… А вчера еле успел поймать у самых дверей принцессы Байвин. И не первый раз, между прочим!

От вернувшегося было благодушного настроения не осталось и следа. Проклятая девчонка! Не хватало ещё из-за неё выслушивать претензии Байвин. Сольге покачала головой:

— Я говорила тебе оставить ее там, у пещеры. Теперь уже не выгонишь. Подождём, пока уйдут Сестры, и, раз уж Доопти так хочется в то крыло, попробуем её туда пристроить. А пока запри её, что ли? Пока она ещё что-нибудь не натворила.

Янкель утащил ноющую подопечную в сторону Детского крыла. Сольге не спеша отправилась следом. Сумка приятной тяжестью давила на плечо, бутылочки с порошком «кошачьей спинки» тихонько позвякивали, обещая радость, наслаждение и покой.

Ещё бы как-то передать слова жены травника Байвин… Даже странно, что принцесса-благодетельница, пытающаяся сунуть свой прекрасный нос во все дела Октльхейна, не знает о непорядке, творящемся в городе. Очень странно…