Глава 8

В королевской голубятне жарко, душно. Ни сквознячка, ни даже малейшего колебания воздуха, только пыль танцует в бледно-пурпурном свете Сестёр. Несчастные птицы больше не расхаживают важно туда-сюда, не курлычут о своём. Забились в углы подальше от вездесущего света, распластали крылья. Хуже всего приходится голубям из северных княжеств — они вообще не отходят далеко от поилки. Один так и вовсе из последних сил разогнал братьев и плюхнулся в воду.

Всё те же птицы, все столько же — ни одной новой. Нет вестей от соседей, ни от ближних, ни от дальних.

Совсем другое дело в тайной голубятне. Чёрный голубь посланника Горто словно и в пути не был. Сидит на жёрдочке, голову держит высоко, гордо, косит золотым драконьим глазом.

Письмо от посланника короткое и тревожное: «Никому не верьте». В левом нижнем углу крохотная красная точка — «Не отвечайте» означает она. Всё. Больше ни слова, ни намёка. Ничего.

Странно, всё очень странно.

Сольге присела на ступеньки, чтобы немного поразмыслить в тишине, но её отвлекло тихое шуршание в кустах — может, кошка, а может, и хорь подбирался к запертым птицам. Сольге подобрала случайный камушек и швырнула, не прицельно — просто на звук. Тот, кто шуршал, метнулся прочь, а Сольге подумала, что как-то крупноваты стали кошки. Или хори.

Окончательно сбил с мысли Хендрик. Налетел, облапил, потащил в укромное место между голубятней и стеной, не очень, между прочим, удобное для уединения — крапива и голубиный помёт не самые лучшие спутники любовников.

Хендрик боролся с завязками на платье, с юбками, перемежая это всё поцелуями. Получалось плохо, потому что Сольге сопротивлялась.

— Уймись, Хендрик! Мне сейчас нужно подумать. Я сама найду тебя позже.

Он не сдавался:

— Нет, мой прекрасный весенний цветок, и сейчас, и ещё много раз позже. Нам нельзя терять времени.

— Да почему?! — Сольге взглянула на небо через его плечо — Сёстры уходить не собирались, напротив, стали немного ближе — и, как могла сильно, оттолкнула любовника.

Хендрик отступил на полшага Оба они замерли, тяжело дыша.

— Милая, говорят, что в городе много недовольных. Люди устали сидеть взаперти. Принцесса Байвин считает, что нужно устроить праздник для поднятия духа.

«Значит, получилось», — подумала Сольге. Не зря она уже который день пыталась донести слова жены травника через всех, кого только можно: через Ийрим, через мастера Сатрена, даже через кухонных мальчишек и помощницу швеи.

Она на мгновение утратила бдительность, и Хендрик снова пошёл в атаку, едва не разрывая завязки, сминая юбки.

— Так что за праздник решила устроить Байвин? — хлопая его по рукам, спросила Сольге.

— Как? — губы Хендрика замерли в полширины травинки от её плеча. — Мой весенний цветок, что поднимет дух народа лучше, чем Посвящение? О, Сольге, только представь, какой силой может одарить нас Альез сейчас, когда она так близка!

Сольге обмерла. А Хендрик, вернувшись к начатому, как-то ещё ухитрялся говорить. Всё больше о том, что у них осталось совсем немного времени — после Посвящения его, наверняка, сразу женят. Хотя, конечно, вряд ли сразу. Подождут, пока поднимутся старшие мужчины. А он, Хендрик, поговорит с матерью — может, она позволит ему пока оставаться с Сольге, до ухода Альез. Да и потом, что мешает им видеться после? У него, конечно, красивая невеста, но Сольге он любит. И что плохого, если время от времени они будут видеться?

Платье почти пало под натиском Хендрика. Может быть это, а может быть стебель крапивы, задевший руку Сольге, привёл её в чувство.

— Ты идиот?! О, Сёстры! Какой же идиот! — она отшвырнула от себя любовника и, на ходу натягивая сползающее платье, приводя в порядок завязки, бегом бросилась в покои короля. Хендрик что-то кричал ей вслед, но Сольге не слушала.

Ийрим снова пыталась её не пустить.

— Уйди! — прорычала Сольге, не остановившись даже на секунду.

Король был слишком слаб, чтобы рассердиться, но едва заметное движение бровей, лёгкий намёк на нахмуренность, немного охладили ярость Сольге.

— После ты можешь изгнать меня навсегда, мой король. Но сначала выслушай. Байвин сошла с ума и через несколько дней собирается провести Посвящение.

Можно ли стать бледнее бледного? Толфреду это удалось. Чем напугать того, кто и так близок к звёздам? Разве что тем, что может его с этими звёздами рассорить.

Правила Посвящения были установлены так давно, что нигде и не упоминалось уже, кто именно впервые услышал и записал волю Сестёр. Были они неизменны и строго исполнялись, ибо невозможно было предсказать, чем ответят Альез и Викейру на неповиновение. Запрет на проведение ритуала в присутствии любой из Сестёр был непреложен, и мало кому вообще могло прийти в голову его нарушить. История не сохранила не только имён нечестивцев, но даже и упоминаний о них — одни только смутные намёки, неясные отсылки на что-то ужасное и неотвратимое. За нарушение Перемирия карали люди, за пренебрежение запретом — сами Сёстры. Именно так с древнейших времён толковались эти правила. Об этом, похоже, и подумал король Толфред.

Сама Сольге рассуждала немного иначе: если Альез забирает силу всех своих посвящённых, то кто запретит ей сотворить то же с теми, кто придёт под её лучи сейчас? Юнлейны на время Сестёр оставались единственной защитой Октльхейна, если не считать городской и замковой стражи. Что будет, если и они останутся без сил? Разбойникам и мародёрам плевать на Перемирие. Да и мало ли, что ещё могло случиться…

***

Весть о том, что Посвящения не будет, разнеслась быстро. Байвин отомстила: её свита в красках рассказывала, кто виноват в том, что народ лишился праздника.

За спиной у Сольге зло перешёптывались, мрачно отводили взгляд, если доводилось встретиться с её. В спину не плевали. Даже те, кто знал о королевской немилости, понимали — это дело такое, временное. Да и с воспитанницей своей король всегда разбирался сам — всем другим, даже принцессе Байвин, настрого было запрещено вмешиваться или присваивать себе право на королевское правосудие. И всё же, даже на привыкшую к пренебрежению многих, Сольге нынешнее всеобщее неодобрение давило, мешало дышать, засыпалось песком в глаза, не давая их поднять.

«Пусть так, — думала она, — пусть так. Зато Октльхейн не останется без защиты. И гнев Альез, если её прогневит нарушение правил, не падёт на головы посвящённых, к проступку не причастных. Разве станет Красная Сестра разбираться со своих высот, кто виновен, а кто нет?»

Думала, крепилась, но старалась держаться в стороне. Легко потерять самообладание, когда даже те кого, считаешь друзьями, осуждающе качают головами.

— Сольге! — из размышлений её выдернул голос Хендрика.

Сам он, отделившись от компании юнлейнов, решительно шагал к ней. Где-то в глубине сердца Сольге дрогнула надежда, что Хендрик, если не поблагодарит, то хотя бы поймёт её. Дрогнула и погасла.

— Довольна?! — царапал льдинками синих глаз, хлестал колючим голосом, сапогами втаптывал в землю. — Ты довольна, Сольге? Чужая радость не даёт тебе покоя? Сама пылишься в своём архиве и считаешь, что другие должны вечно сидеть в пыли и грязи? Или ты решила, что я навсегда должен остаться у твоей юбки? Не можешь вынести мысли, что однажды я женюсь на другой?

Сольге… Нет, не окаменела. Чем громче кричал Хендрик, тем прямее становилась её спина, тем выше поднимался подбородок и жёстче становился взгляд — куда там хрупким льдинкам до грозовых туч. Отступили на шаг юнлейны, стих привычный дворовый гомон вокруг, но Хендрик ничего не замечал.

— Думаешь, ты единственная женщина во всем Октльхейне? Да кому ты нужна!.. Шавка!..

То ли понял, что именно ляпнул, то ли дыхания просто не хватило, но Хендрик замолчал, яростно сопя.

Усмешка, которой ему ответила Сольге, заставила юнлейнов отступить ещё на три шага и прочь разогнала остальных невольных зрителей. Говорят, с такой усмешкой старый король отправил трёх своих военачальников в их последний поход — не прощал он ни неуважения, ни даже намёка на неповиновение. И какая разница, признал он незаконнорождённую дочь или нет — его кровь всё равно громко в ней заговорила.

Глупый мальчишка! Молчание Сольге и прямую её спину, удаляющуюся в направлении голубятни, он истолковал как свою победу. Он так и не понял, отчего перестали перешучиваться его товарищи, отчего они отводили глаза и не спешили поздравлять с тем, как здорово он поставил на место нахальную любовницу. Глупый, глупый мальчишка!

***

Как она дошла до голубятни, Сольге не помнила. Кровь шумела в ушах, словно каждый, кто остался там, за дверью, смеялся ей в след. Сердце металось, как муха в кувшине — бестолково и больно. Ох, Хендрик, как же ты мог?

Стоило ей чуть успокоиться и осмотреться, как оказалось, что это было ещё не всё. Она не увидела ни одной птицы, а вся голубятня была засыпана разноцветными перьями. Сольге сделала шаг и вскрикнула — пол был залит кровью и… Ой! Сдерживая тошноту, она бросилась к тайной двери. Заперто. Уже хорошо. Дрожащими руками достала ключ. Слава Сёстрам! Всё было в порядке. Неведомый убийца то ли не знал о существовании этой комнаты, то ли не нашёл способ сюда проникнуть. Чёрные голуби-драконы спокойно сидели на своих насестах, словно и не было за стеной безжалостной бойни.

Отдышаться не получилось. Как ни радовала сохранность голубей посланника Горто, но связь с другими странами сейчас была потеряна и, кажется, надолго.

Два удара подряд… Сольге на подгибающихся ногах вышла на улицу и застыла: по двору радостно хохоча и размахивая чем-то похожим на шар из перьев, носилась Доопти. Все её платье было залито кровью и облеплено перьями, а шаром оказался голубь из северных княжеств, самый крупный, самый пушистый…

Доопти всё бегала, всё смеялась, подкидывая вверх свою добычу. А вокруг стояла густая и вязкая, как застывающая смола, тишина. Прислуга, конюхи, юнлейны, дворовые дети — все обитатели замка влипли в неё, не в силах ни двинуться, ни вымолвить ни слова.

— Дрянь! — взревела Сольге и бросилась к девчонке. Ухватив ту за шиворот, она прямо-таки вытрясла несчастную птицу. Поздно. Головка в перьевой шапочке бессильно свесилась на сломанное крыло.

Силы оставили Сольге. Она опустилась на землю и просто гладила пёстрые пёрышки, не замечая ничего и никого вокруг. Она не видела, как Доопти, обретя свободу, снова вернулась к своему веселью. Не слышала, как Янкелю, возвращающемуся из архива и подошедшему посмотреть, что случилось, на плечо положил руку старший конюх и сказал:

— Ты лучше уведи свою девчонку, парень. Уведи…

***

Старания Сольге оказались напрасными. Посвящение состоялось. Чем задурила голову королю Толфреду Байвин, и знал ли он вообще о случившемся, было неизвестно. Но праздник, столь ожидаемый и столь несвоевременный, народ получил. Место короля на нём заняла принцесса и, говорят, была она столь прекрасна и величественна, что незнающий решил бы, что Байвин находится на своём месте и всегда находилась. Впервые вместо отцов к алтарю Альез за благословением Звезды правителей и воинов сыновей отправляли их гордые матери. Ни одна из них не возмутилась, не отказалась от участия в этом безумии, и это было тем более странно, что каждая из матерей в обычное время истово ратовала за соблюдение древних правил даже в мелочах.

Если и были в Октльхейне те, кого так же, как Сольге, пугали последствия этого Посвящения, то они сидели себе тихонько по углам, ибо даже если воспитанница самого короля испытала на себе гнев одного глупого рыжего юнлейна, то кто же станет церемониться с теми, кто не был так близок к Толфреду.

А в то время, пока бывшие юнлейны мерились силой на радость зрителям и во славу Альез, пока будущие юнлейны по традиции дрались за отброшенные старшими товарищами ритуальные мечи, пока народ, ради радости которого все затевалось, давился у ворот и стен Четвёртого круга, потому что Большая городская площадь, на которой проводились празднества подобного размаха, осталась за запертыми воротами, Сольге пряталась от всего этого в комнате Шо-Рэя. Второго кресла здесь не было, и она сидела, опершись спиной на то, в котором, наверное, уже жил маг. Постель его, во всяком случае, казалась нетронутой.

— Я давно хочу спросить тебя, принцесса…

— Я не принцесса, маг, — буркнула Сольге. Видеть она не могла, но почти услышала, как Шо-Рэй ухмыльнулся. Или почувствовала.

— Твой отец король?

— Да.

— Значит, ты принцесса. Признанная или нет, но принцесса. Или кровь ваших королей настолько слаба, что её может перебить кровь простой наложницы? Важно не то, кем тебя считают другие, а то, кем ты являешься на самом деле. В моей стране ты была бы третьей в очереди к короне после сестры и брата. Даже если бы в тебе была только десятая часть королевской крови или даже сотая, тебя почитали бы наравне с ними.

— У тебя очень хорошая страна, Шо-Рэй, — сама не зная почему, Сольге улыбнулась его словам. — Где она находится?

— Далеко, принцесса. Южнее Раймини, далеко в море, где не видно большого берега, но есть много-много мелких островов. Они соединены между собой мостами, а ещё между ними снуют маленькие юркие лодки с белыми парусами. На островах покрупнее мы строим свои дома. На самом большом стоит королевский дом, у нас нет замков. И тот, чья очередь сейчас править, переселяется со всей своей семьёй на него.

— Очередь из королей? — засмеялась Сольге. — Если твоя страна и правда существует, я хочу её увидеть. Обещай мне, что возьмёшь меня с собой, когда решишь отправиться туда.

Ответить Шо-Рэй не успел. Вопль Доопти раскрошил тишину и разогнал настроение.

— Так скажи, принцесса, — вернулся к начатому разговору маг, — что держит тебя в этом замке? Почему ты, несмотря на всё скверное к тебе отношение, ещё остаёшься здесь? За что ты цепляешься? За верность королю, который не признает тебя сестрой и не может заткнуть рты своим подданным?

— Потому что кроме Толфреда я никому не нужна. Мне просто нечего делать за этими стенами.

Впервые Сольге решила покинуть Октльхейн в том возрасте, когда девочки покидают детское крыло дома. В иных странах таких считают уже невестами и выдают замуж, но в Октльхейне только начинают готовить в жены. Сольге же ждала иная судьба. Король Толфред решил определить её на обучение к мастеру Сатрену. Какой юной деве понравится рыться в старых бумагах, чихать от книжной пыли и носить серые и коричневые платья, на которых эту самую пыль не так сильно видно? И уж точно куда приятнее проводить время с подружками, а не слушать ворчание старого архивариуса. Но воля короля есть воля короля, если только… Если только воле этой не противостоит почти столь же королевское упрямство.

Сольге сделала вид, что смирилась, а сама тем временем разузнала, куда отправили по воле старого короля и капризу Байвин её мать. И сбежала.

— Я легко нашла её дом. Король хорошо устроил судьбу своей любимой наложницы — выдал её замуж за достойного и богатого человека. Я долго бродила вокруг их дома, прячась за забором и не решаясь постучаться. А потом увидела её. Мою мать. Она гуляла в саду со своими детьми: сыном — красивым мальчиком чуть моложе меня самой, девочкой на несколько лет младше и совсем крошкой. Она была так ласкова с ними. Смеялась, пела им песни, играла в игры, в которые никто и никогда не играл со мной. Я словно превратилась там в камень, Шо-Рэй. Я страшно боялась даже пошевелиться — вдруг они меня заметят — и не меньше желала, чтобы заметили.

Потом они ушли. А я решилась. Я постучала в ворота. Мне открыла служанка, и я попросила сообщить её госпоже, что к ней пришла Сольге.

Ждать пришлось недолго. Вот только навстречу мне вышла вовсе не ласковая мать, которую я видела в саду и к которой так стремилась. Женщина, которую я увидела, была бледнее первого снега и испуганнее лани, за которой гонится волчья стая. Она умоляла меня уйти и не ломать её жизнь. Она говорила, что давно смирилась с тем, что меня у неё отобрали, что она давно забыла обо мне и даже благодарна старому королю, что все сложилось так, как сложилось…

И я ушла. Вернулась в замок и поклялась себе, что больше никогда не покину его стен. Толфред не сказал мне ни слова в упрёк тогда и никогда не вспоминал о моём побеге позже. А я сама только спустя несколько лет поняла, почему мне так легко удалось добраться до нужного места, без препятствий, без приключений и опасностей — он догадывался, что я сбегу, и просто ждал, отпустил, чтобы я сама всё поняла и увидела. Сама. Потому что его словам я бы не поверила.

А ещё Сольге рассказала о второй своей попытке покинуть Октльхейн, о неудавшемся замужестве. О том, как снова зареклась покидать стены замка.

— Так что никому я не нужна, кроме моего короля, Шо-Рэй. И идти мне некуда и незачем, разве что Толфред, всё-таки, изгонит меня.

Маг, нет, не хмыкнул, как он это обыкновенно делал. Он молчал, и от молчания его веяло сочувствием и пониманием.

— Женщина, когда-то считавшаяся твоей матерью, и два недоумка на троне — ещё не весь мир, принцесса. Как и твой коронованный брат. Подумай об этом. И, может быть, ты решишься отправиться в новое путешествие, не дожидаясь изгнания. На мою компанию можешь рассчитывать. И да, я обещаю тебе, принцесса Сольге, что если однажды я решусь вернуться в свою страну, то обязательно позову тебя с собой. Если, конечно, тебя не укачивает на волнах.

Сольге засмеялась — впервые за последние дни ей стало легко. В мерцающем свете свечи было не видно, но она была готова поклясться, что маг тоже улыбался.

***

Начавшееся с таким шумом и вопреки традициям Посвящение постепенно комкалось, теряло торжественность и скатывалось в площадной фарс.

Как бы ни любили принцессу Байвин подданные, видеть благодетельницу на месте, ею не заслуженном, было странно. Гордость матерей была понятна и радовала сердца, но отсутствие отцов и старших братьев, принимающих юных воинов в свои ряды, создавало ощущение, будто дети пробрались в оружейную и решили поиграть в главный праздник Октльхейна.

Народ, чей дух должно было поднять Посвящение, теснился у стен, толпился в воротах — зрителей в этот раз было куда больше, чем обычно. Чужаки-южане, затесавшиеся в толпе, гортанно перекрикивались, тыкали пальцами, глумливо обсмеивали происходящее. Кое-где вспыхивали потасовки между ними и октльхейнцами, быстро гаснущие, впрочем, в этой тесноте.

То тут, то там прокатывался ропот — мол, не стоило торопиться с Посвящением, мол, не к добру это. Но был он слабый — выскажется кто, да и хватит. Мало ли чего. Да и вон — праздник-то он и есть праздник. Угощение же ещё обещали, по обычаю, по правилам.

Но и угощение не порадовало. Время-то какое? Вот. Пара пирожков да стакан разбавленной медовухи — и вся щедрость. Не такой радости ждали, ох, не такой.

Сама церемония закончилась тоже куда быстрее, чем следовало и… Да просто закончилась и все. Нет чтобы выехать за стены города через Ворота юнлейнов, объехать весь его по кругу, оставляя за стенами мальчишество во всём его легкомыслии, юнлейнские забавы и шутки, и вернуться обновлёнными, принявшими Посвящение не только сердцем, но и умом, торжественным строем проследовать через Врата Альез уже воинами, а не юнцами. Вместо этого новопосвящённые несколько раз объехали площадь под радостные крики народа, да на том всё и закончилось.

Отчего Ворота юнлейнов оказались вдруг запертыми, так никто и не понял. Сама Байвин делала вид, будто всё так и надо, будто Посвящение так и задумывалось, а то и проводилось всегда. Ей верили и славили наравне с отсутствующим королём. Несмотря на нарушенные традиции, на скудное угощение, тесноту, люди расходились с площади довольные и радостные. Своей цели Байвин достигла. Вот только нет-нет, а встречалось в толпе задумчивое лицо.

Когда площадь опустела окончательно, трижды пробил колокол. Ворота Третьего круга скрипнули и тяжело захлопнулись. А спустя половину часа колокол пробил снова: открывались ворота Второго и Первого кругов. И кто бы знал, что это всё значило.

Загрузка...