Четвертый кодекс

5

Евгений Кромлех. СССР. Красноярский край. Эвенкийский национальный округ. Поселок Учами. 21 июня 1950 года

Крошечный поселок на берегу Богом забытого притока Нижней Тунгуски. Вокруг — покрытые тайгой холмы. Десятка полтора потемневших деревянных избушек, полсотни чумов. Лодки на реке. И везде — олени.

Добраться сюда можно было по тайге, по реке и по воздуху. Этнографы попали в Учами третьим путем — на вертолете.

Евгений успел побывать во многих местах, куда профессор Столяров таскал его на полевые сезоны. Изучение шаманизма предполагало обширную географию. Они пробирались в комариных лесах, покрывающих отроги Алтая, и проплывали по якутским рекам мимо скал, похожих на фантастические развалины замков. Пересекали хакасские степи, где с курганов их провожали призрачные взгляды каменных баб.

А теперь вот профессор и его студент сидели в чуме, стоящем за потемневшей избой, и смотрели, как Федор Копенкин — шаман в девятом поколении — готовится к камланию. Он надевал кафтан ломболон из медвежьей шкуры, обшитый длинной бахромой, обвешанный ремешками и металлическими подвесками, изображавшими всевозможных духов. Подвесок было так много, что они производили впечатление боевой кольчуги. А сам дед в кафтане был похож на огромную взъерошенную птицу. Или древнего пернатого ящера.

«Тяжело ему, должно быть», — подумал тихо сидевший на кипе шкур Евгений.

На голове Федьки была шапка-авун, тоже с густой бахромой, спускавшейся на лицо. Шаман во время работы не должен смотреть на этот мир.

Старик быстрыми движениями проворачивал над горевшим посередине чума костерком бубен унгтувун — главное свое оружие в мире духов, и щит, и меч, и вместилище его души.

Старуха, непрерывно курившая трубку с чем-то едким, подбрасывала в огонь травы и корешки, от которых по чуму распространялся дурманящий дымок, смешивающийся с запахами старой дубленой кожи и сырости.

Тем временем молодой парень, сын шамана, раскладывал извлеченные из сундучка деревянные фигурки духов-хранителей в виде животных.

Вроде бы, все требования «техники безопасности» соблюдены, пора бы и начинать представление. Для профессора Столярова это было именно представление, за которое шаман — хитроватый и в то же время какой-то блаженный дед небольшого роста — получил три бутылки водки и десять пачек папирос «Казбек». До всего этого он был большой охотник.

Но сам Евгений знал, что дело не во мзде. Сначала Федор наотрез отказывался камлать перед луча — русскими. Может, принимал их за начальство из района, неодобрительно относившееся к его призванию. А может, было что другое.

Но, препираясь в обшарпанной избе со Столяровым, он вдруг обратил внимание на Евгения, скромно стоявшего в стороне. Пронзительно посмотрев на него несколько секунд еще более сузившимися щелочками глаз под нависшими бровями, шаман вдруг оставил свои бесконечные: «Не, никак не можно, нголомо (грех), насяльника запретил строго настрого», и резко спросил:

— Малой-то с тобой будет?

Не дожидаясь ответа, он, не отрывая взгляда от Женьки, обошел его кругом. До этого Федька производил впечатления дряхлого деда с шаркающей походкой. Но тут его движения обрели чуть ли не кошачью грацию. Он кружил вокруг несколько оробевшего парня, словно орел над добычей. Неожиданно сделав скользящий шаг, оказался к Кромлеху почти вплотную, протянул руку и легонько ощупал вмятину на лбу юноши. Евгений вздрогнул, ощутив призрачную сухость его пальцев.

— Нет, нет, нет, — запричитал вдруг шаман, отдернув руку. — Не видал такого... Не бывает.

Внезапно замерев, он словно бы отключился от мира. Все в избе тоже замолкли, даже Столяров, явно пытавшийся что-то сказать, но все не решавшийся.

Столь же неожиданно старик очнулся. Не глядя больше на Женьку, он развернулся и вышел на двор, бросив:

— Буду духам слова разговаривать.

— Что это было? — удивленно спросил Столяров.

Женька понятия не имел, но как будто чьи-то холодные пальцы тронули его за сердце.

Вечером Столяров отправился к старику для серьезного разговора. В поселковую избу-читальню, где разместилась экспедиция, он вернулся несколько растерянным.

— Совсем дед с ума съехал, — бросил он, садясь на стул и прикуривая папиросу. — Спрашивал его, что он за представление вокруг тебя устроил, а он все: «Ненго, ненго».

— Это ведь, кажется, значит «плохая примета»? — вспомнил Евгений.

— Не совсем, — ответил профессор, глубоко затягиваясь. — Это когда человек оказывается между этим миром и потусторонним, буни. Такая... щель между мирами, что ли... Мембрана между жизнью и смертью. Например, заблудиться в тайге — это ненго. Для эвенка заблудиться, значит опасно заболеть, вроде как для нас вдруг разучиться говорить. Или если встретил привидение — это тоже ненго... Он говорит, что ты мугды.

— Призрак? Чей?

— Говорит: «Сам свой»...

Сердца Евгения вновь коснулись ледяные пальцы.

— Однако камлать для нас согласен, — заключил Столяров, давя папиросу в пустой консервной банке. — А нам того и надо.

...Глядя на действия шамана в чуме, Евгений положил в рот сморщенный кусочек из тех, что дал ему старик. Уже второй кусочек, а всего их было три.

— Жуй и глотай, как я к духам пойду, — велел Федор.

А Столярову не дал ничего.

— Женя, не стоит, — тихо сказал тот своему ученику. — Это мухоморы, реакция какой угодно может быть.

Женька промолчал, а когда старик стал готовиться к камланию, разжевал первый кусочек.

Он долго не ощущал абсолютно никаких изменений сознания и решил, что грибы на него не подействовали. Или их было слишком мало — сам шаман перед тем, как облачиться в ломболон, зажевал целую горсть.

Тот уже начал камлание. Поначалу удары в бубен были редки, а звук его глуховат. Ему вторило редкое позвякивание нашитых на ломболон бляшек. Старик же вполголоса бормотал речитатив на эвенкийском. Евгений понимал через слово, но общий смысл улавливал.

— В небо, в небо, дым из чума! Дым и пар толкают небо в небесную реку. Душа поднимается к небесной реке, к звездной реке, лыжне медведя Манги, идущего за своей медведицей Хэглэн! К змею небесному Дябдару душа поднимается!

Сын шамана сидел рядом с ним, периодически зачем-то постукивая деревянной палочкой по ободу бубна. Старуха вся сосредоточилась на огне. Остальные люди — помимо этнографов, тут было несколько женщин и пара детей, — сидели тихо-тихо, не отрывая взгляд от шамана. Молчал и Столяров, тоже пожиравший действие глазами.

А с Женькой творилось что-то странное. Сначала он ощутил невероятный подъем. Стал словно бы ярче и четче видеть — до малейших деталей примечал все происходящее. Его будоражили незнакомые запахи, восхищали блики огня на лицах, захватывал монотонный речитатив шамана, постепенно переходящий в унылый вой с модуляциями.

Темный чум стал казаться ему пещерой, в которой, освещаемые огненными бликами, древние люди начнут сейчас некое действо. И все это ему невероятно нравилось.

Потом начались чудеса. Сначала из костерка, куда старуха бросила очередное подношение, стало что-то подниматься. Оно состояло из огня, но явно было приземистым живым существом. Два блестящих черных уголька в переплетенных жгутах пламени были глазами, которые неторопливо оглядели все происходящее и уставились на Женьку.

Тот, впрочем, не придал этому большого значения, вслушиваясь в пение шамана, которое становилось все причудливее.

— Ой, огонь, тут страшный луча. Он вверх летит, к звездной реке, луча к солнечному медведю Манги летит, к матушке Чолбон, что на заре с неба поет. Он видит Манги, он видит Чолбон, но летит-то к Холбан, к красной звезде летит. Ой, ой, ой, что будет-то!

Женька почему-то обиделся на старого колдуна, решив, что тот над ним издевается. Но тут его внимание вновь отвлекло нечто куда более удивительное, чем тварь в огне и бормотание шамана.

Из темноты выступили две очень привлекательные эвенкийские девушки. Да что там — такие красивые, что у парня дух захватило от их экзотических лиц и стройных фигурок, соблазнительные формы которых не скрывали белые зипуны. На головах у них были нарядные бисерные шапочки-элден. Почему-то они были странно велики для девичьих головок, а в цветах вышивки Женьке почудилось что-то знакомое. Но он тут же забыл об этом.

Девицы игриво улыбались и перешептывались, а парень глядел на них дуб дубом. Вообще-то, с девушками он никогда не терялся, но тут на него навалилось какое-то оцепенение. Он мог только неподвижно сидеть и хлопать глазами.

А девчонки вдруг стали пританцовывать перед ним. Улыбки их становились откровенно манящими, движения похотливыми. Наконец, одна приблизилась к Женьке и обвила его шею руками. Вторая уже гладила его по груди, спускаясь все ниже.

Женьку захватило сладострастное наваждение. Он весь напрягся, протянул руки, чтобы стиснуть сразу обеих девушек. Но вместо упругих женских тел его пальцы вошли во что-то сырое и легко крошащееся.

Все запахи разом перебил сильнейший грибной дух — словно прямо перед его носом вывалили ведро...

— Мухоморы! — сдавленно вскрикнул Женька и понял, почему красная с белыми крапинками расцветка девичьих шапочек показалась ему такой знакомой.

Он страстно сжимал в объятиях два огромных извивающихся мухомора!

Те же как будто и не заметили, что юноша разгадал их маскировку, так и продолжали прикидываться девушками.

— Красивый оленчек, красивый. Оленчек, возьми ножик, да зарежь тут всех, — слышал он страстный шепот.

— Всех зарежь, оленчек, а потом себя, вот уж посмеемся, — твердила вторая тварь.

Евгения охватил дикий ужас, он забился всем телом, пытаясь выбраться из-под чудовищных грибов.

— А ну, люди-мухоморы, прочь. Прочь говорю! — послышался голос шамана, ставший громким и четким. — Оставьте мальца, не вам он!

Сквозь шепот соблазняющих тварей прорвались ставшие очень звонкими удары бубна, и мухоморы отпрянули от юноши, вновь приняв облик девиц. Но Женьке они уже не казались привлекательными.

Постепенно они как-то тихо рассосались в сумраке чума.

А юноша уже забыл и о них. Его понесла новая волна восторга. Она была такой же, как его ночные видения — безумное переплетение перетекающих друг в друга невиданных цветов, сквозь которые он несся на безумной, не существующей в природе скорости. При этом он знал, что на самом деле пребывает в покое и со стороны видит, как некое отдельное существо, непостижимым образом тоже бывшее им, Кромлехом, уносит его в неведомые дали.

Волны сплелись в жгут разноцветного света, и безымянное существо уже мчалось по бесконечному переливающемуся тоннелю.

Казавшийся вечным полет завершился разом. Движение пресеклось, и грянула непроглядная тьма. Статичному наблюдающему Кромлеху она тоже показалась вечной.

Пока откуда-то со стороны в нее не влетел ком света.

Он стал сиять перед вторым существом Кромлеха, и тот понял, что оно так и продолжало нестись в бесконечности, только не сознавало этого во тьме.

Тем временем световой ком начал вытягиваться и темнеть, не утрачивая, впрочем, своей сияющей сути. Пока не превратился в пульсирующую внутренним огнем багрово-оранжевую кляксу, разлитую в центре совершенного мрака.

— Двери! — вспыхнула в статичном Кромлехе ослепительная догадка.

— Мембрана, — отозвался звонкий, смутно знакомый Евгению голос.

Багровое пятно пульсировало так сильно, что Евгению стало казаться, что от него идет звук.

Впрочем, так оно и было. Звуковые волны обрушивались на Кромлеха с каждой новой пульсацией.

— Бум! Бум! Бум!

Постепенно Женька осознал, что пятно — гудящий бубен. Раздвоенное существо вновь соединилось и вернулось в чум.

— Ненго! — встретил Кромлеха выкрик шамана. — Ненго, ненго!

Казалось, звуки бубна заполняли весь мир.

— Красная звезда Холбан, отпусти парня! — стал между тем причитать шаман. — О, Сэвеки-бог, Омиан-мама, унесите душу его на оленчике в наш мир! Обратно душу его унесите сквозь ненго, потерялась она в небесной реке, в змее Дябдаре!

Мольба шамана становилась все более экспрессивной, почти истерической. Он лупил в бубен с такой скоростью, что звук стал долгим гулом. Позвякивание подвесок тоже перешло в сплошной грохот. Слова заклинания уже были непонятны, шаман кричал какую-то несуразицу на все более высоких тонах.

Наконец он отбросил бубен и колотушку, которые сразу же подхватил сын, и вскочил на ноги. Парень продолжил бить в бубен, а в руке шамана откуда ни возьмись объявился острый нож.

— Кровь даю тебе, пернатый змей Дябдар, в борьбе сотворивший землю, кровь даю тебе мамонт Сэли, в борьбе сотворивший землю! — вскричал старик.

С каждым выкриком он глубоко всаживал клинок в свой живот.

Оцепеневший Евгений видел кровь, обильно лившуюся из-под кафтана. Но шаман не унимался — продолжал терзать ножом собственное тело.

— Вот кровь моя, кровь пролилась! Боги и духи, унесите заблудшую душу сквозь ненго домой. По небесной реке несите ее! Отдайте ее тело, возьмите его кровь. Кровь его возьми, пернатый змей! Кровь! Кровь!

Он бросил нож и ладонями стал собирать кровь, которой истекал. Она проливалась по рукам на пол, но все же шаман собрал что-то в горсть, поднял к лицу и выпил.

Весь перед его одежды промок, по полу расползалась лужа. Он должен был давно упасть и потерять создание, но продолжал стоять, пританцовывая, «отцеживая» жидкость из своего тела, облизывая окровавленные пальцы.

Люди в чуме как бы отошли за границу сознания. Евгений совершенно не ощущал их присутствия. Звук рождался сам по себе и шел откуда-то извне. Здесь же были только Евгений и истекающий кровью безумный шаман.

А тот вдруг беспокойно поднял голову. Закрывающая лицо бахрома шевелилась от неровного дыхания, словно живая.

Странно, Кромлех уже не видел на кафтане крови, да и с пола лужа куда-то исчезла. Мысль об этом мелькнула в нем и тут же растворилась бесследно.

— Эй, тут кто? — вскрикнул шаман, поводя головой в разные стороны, словно обеспокоенный ворон. — Ты кто? Ты здесь зачем? Эй, эй, эй, зачем пришел? Чего надо?

Евгений никого не видел, но тоже ощутил некое чуждое присутствие и вновь похолодел.

— Я тебя найду, чужой шаман! — вдруг страшно вскричал Федор и совершил невероятное: подпрыгнул на месте, вертикально вознесся вверх и — исчез в дымовом отверстии чума.

Перед этим Женьке показалось, что шаман вспыхнул, превратившись в ослепительный ком света.

Чум исчез, снова настал полный мрак, в котором юноша погрузился было в размышления об увиденном феномене. Однако ситуация опять изменилась.

Наверху возник световой пузырь — Женька увидел, как он просочился в дымовое отверстие вновь проявившегося чума.

Взгляд юноши как будто был расфокусирован, но тут же зрение восстановилось, и он понял, что аморфный пузырь света на самом деле — продолговатое светящееся яйцо поболее стоящего во весь рост человека. При ближайшем рассмотрении оказалось, что состоит яйцо из светящихся волокон, похожих на ослепительную паутину. А еще оно непрерывно вращалось, и из него исходили волнующиеся протуберанцы.

Яйцо плавно опустилось перед Евгением, и тот понял, что никакое это не яйцо, а среднего роста человек. Кромлех решил было, что это Федор, но нет, это был кто-то другой — хотя чем-то неуловимым напоминал шамана. Угловатое скуластое лицо, остро блестящие глаза с не выраженным эпикантусом, темная кожа. Монголоид. А может, индеец... Да, индеец, скорей всего.

Не молод. Не похож на дряхлого старика, но лет ему явно было немало.

Одет он был, впрочем, совсем иначе, чем шаман — никакого ломболона. Мешковатые потертые штаны из парусины, клетчатая старая рубашка, широкополая соломенная шляпа...

— Вы кто? — неожиданно для самого себя строго спросил Евгений. Только что он был уверен, что не в силах произнести ни слова.

Однако произнесенные им слова были не совсем... не только звуком. Евгений с удивлением увидел, что они вышли из него, подобно переливающемуся облачку пара, на котором был записан его вопрос, и зависли в воздухе.

— Хуан Матус, к вашим услугам, — ответил человек, слегка поклонившись. — Можете называть меня дон Хуан.

Его слова тоже вышли облачком, но записаны были по-испански — Кромлех уже знал этот язык почти как родной.

— Откуда вы? — теперь по-испански продолжал допрос юноша, больше не обращая внимания на то, что они беседовали на манер героев комикса.

Странный старик утробно расхохотался, звучно хлопнув себя по ляжке ладонью.

— Суровый он парень, оказывается, — с веселым удивлением заметил старик в сторону, словно кто-то стоял за его левым плечом.

— Я издалека, — теперь он обращался к Евгению. — Мой уважаемый собрат освободил для меня тут место. Ненадолго.

— Зачем?

— Чтобы я успел с вами переговорить.

— О чем?

— Ну, например, узнать, не страшно ли вам.

— Мне не страшно, — ответил Евгений, осознав, что ему действительно не страшно. Хотя должно было бы.

Дон Хуан снял шляпу, потер виски, нахлобучил ее опять и покачал головой, глядя на Женьку с некоторым удивлением.

— Надо же, — хмыкнул он и снова разразился бухающим смехом.

Евгений мельком обратил внимание, что в чуме все застыли — не только люди, даже огонь и дым. Но юноша просто отметил это, как еще один факт.

Отсмеявшись, дон Хуан разом, не помогая себе руками, легко опустился на пол. На Евгения глядел с веселым любопытством.

— Ты ничего не понимаешь, — заметил он. — Но ничего не боишься.

Его слова искрились и переливались перед Женькиным носом.

— Откуда ты знаешь? — спросил тот.

— Я тебя курю, — преспокойно ответил дон Хуан. — Сижу очень-очень далеко отсюда в зарослях чапараля, в месте силы, и курю. И вижу.

— Где далеко? — спросил юноша.

— Неважно, — старик махнул рукой. — Ну, в Соноре... В Мексике.

Кромлех кивнул — он что-то подобное и предполагал.

Неожиданно индеец поглядел на него прямо и жестко.

— Ты же совсем ничего не понимаешь, — повторил он. — Но принимаешь все, как должное.

Евгений хотел пожать плечами, но тело ему по-прежнему подчинялось плохо.

— Я галлюцинирую. Мухоморы...

Дон Хуан покачал головой.

— Нет, гриб силы только подтолкнул тебя на путь. Как дымок, который я сейчас вдыхаю. А мир остановил ты сам.

— Что значит «остановил мир»? — поинтересовался Евгений.

Индеец хмыкнул.

— Ну, не совсем по-настоящему остановил. Во сне. Понял? Во сне это гораздо легче. А ты хорошо умеешь видеть сны...

— То есть, мы во сне?

Дон Хуан кивнул.

— В моем или в вашем? — продолжал занудствовать Кромлех.

Старик опять разулыбался.

— А какая разница? Да я и сам не знаю. Важно, что мы сидим тут и разговариваем, хотя между нами тысячи километров.

Вокруг его слов, написанных в воздухе, почему-то закружилась пара бабочек-капустниц, отчаянно трепеща бледными крылышками.

— Зачем говорим? — спросил Евгений.

Лицо дона Хуана из веселого и несколько простодушного мгновенно сделалось холодно-сосредоточенным. Его взгляд буквально толкнул Женьку.

— Мне любопытно, — медленно и как-то отрешенно произнес он. — Я тебя уже давно чувствовал, много лет, но не мог выследить.

— Как это?

— Я охотник. Я выслеживаю. Ты — моя добыча.

Евгений тут точно должен был испугаться — но не испугался. А индеец продолжал.

— Я думал, ты дух. Или другое существо.

— Какое?

— Их много. Неважно. Но ты человек, который может стать видящим. Если учить видеть.

— Что значит видящий?

— Прошедший путь воина. Как я. Или как тот, который тут был.

— Шаман?

— Я же сказал — я охотник. И я воин. И я видящий. А ты уже встал на путь воина — сам, без помощи благодетеля. Что большая редкость, вообще-то. Но в твоем случае главное не это.

— А что?

Не вставая, старик коснулся груди юноши. Тому показалось, что при этом рука индейца фантастическим образом вытянулась.

— Сейчас — вот этот знак.

Палец дона Хуана касался крестика на Женькиной груди. Кромлех считал себя атеистом и с детства не был в церкви. Но крестик надела ему мать, и он отказывался его снимать, даже после нескольких проработок по комсомольской линии. Он был настолько упрям, что активисты перестали на него давить и оставили в покое. Впрочем, скорее всего, сказалось тайное покровительство Большого дома, о котором Евгений еще не догадывался.

— Мой путь знания был искажен людьми с этим знаком, — заговорил дон Хуан.

Его голос, до сих пор то звеневший, как ручеек, то четко клацающий, словно счеты, заскрежетал, стал неприятен и тягуч. Так хрустят вырываемые из десны гнилые корни зубов.

Облачко, на котором были записаны его слова, окрасилось тяжелым багрянцем.

— Эти люди прервали мою традицию знания, — голос индейца был равнодушен, но Евгений нутром понимал, что тот очень зол. — Они истребили тогдашних видящих, которые считали себя настолько сильными, что не боялись никого.

Его слова горели в воздухе мрачным пламенем.

— Если они были такими могучими, как же тогда их истребили? — вопрос напрашивался сам собой.

— На людей креста почти не действовала магия. Они жили в другой реальности — ответил индеец.

— Ты говоришь о конкистадорах? — уточнил Евгений.

Дон Хуан помотал головой.

— Забудь ты, чему тебя учили. Записанное в ваших книгах о том времени — совсем не то, что было на самом деле.

— А ты, выходит, знаешь лучше? — Евгений сделал еще одно открытые: в этой ситуации он был способен на иронию.

Но индейца она не проняла.

— Конечно, — пожал он плечами. — Я сам тольтек, и встречался с древними видящими.

Кромлех не нашелся, что ответить. Ну, разве что выразить удивление, что индеец имеет претензию принадлежать к цивилизации именно тольтеков. А не миштеков, сапотеков, ацтеков. К тем же майя, в конце концов... Да какая, собственно, разница, пусть будет, кем хочет, все равно он мухоморная галлюцинация!

Но дон Хуан, казалось, увидел его мысли.

— Ты не понимаешь. Сказать, что я «тольтек», все равно что сказать, что ты... кто ты там?

Он пристально поглядел на Евгения.

— Ну да, «студент-историк». Это то, кем ты являешься в мире. А тольтеки — линия видящих, к которой я принадлежу. И будешь принадлежать ты. Впрочем, по крови я все же потомок тех тольтеков, про которых ты подумал.

— Как это «буду принадлежать»? — заинтересовался Евгений.

— Когда станешь моим учеником и назовешь меня благодетелем, — мягко улыбаясь, произнес дон Хуан.

Вылетающие из его рта слова снова заманчиво искрились.

— Зачем? — Евгению действительно было любопытно.

— Потому что сам знаешь, что так правильно, — убежденно сказал дон Хуан. — И потому что возможность видеть, которая у тебя была от рождения, подтолкнул удар, который ты получил в детстве. Эта была та самая точка невозврата, на которой мир схватил тебя и повлек по предначертанному тебе пути.

Евгений и сам всегда чувствовал нечто подобное, но тут заупрямился.

— Мир тут не причем!

— Причем, причем, — хихикнул индеец. — Он поставил тебя на путь, а ты понял, что у этого пути есть сердце.

— Что-что?

— Любой путь — лишь один из тысяч, — пояснил дон Хуан. — Но воин выбирает только путь с сердцем. А ты воин. Вернее, можешь им стать.

— Предположим, я уже выбрал свой путь, — заметил Кромлех.

Дон Хуан замотал головой.

— Ты про записи моих предков, которые хочешь читать? — спросил он с некоторым презрением. — Они совершенно не важны. Знание записать невозможно. Зафиксированное знание обращается в свою противоположность. Все, что ты хочешь узнать о тех людях, расскажу тебе я. Или они сами...

Уже некоторое время юноша чувствовал за словами индейского колдуна что-то... некое двойное дно. Даже мерцание его фраз в воздухе стало казаться хитрым и двусмысленным.

— Что ты знаешь о моем пути? — резко спросил Женька и почувствовал, что и правда задет.

Гулкий смех индейца стал его раздражать. Правда, на сей раз дон Хуан лишь хохотнул.

— Да все, — ответил он. — Я же сказал, что курю тебя. А это значит, что все твои тайны — мои.

Он хитро взглянул на юношу.

— Думаешь, твоя тайна — такая уж тайна?

— Ты о чем? — Женька встревожился.

— Да о том свитке, который белые украли из мертвого города, а ты украл у них.

В воздухе перед ними появилось видение сложенного гармошкой свитка, покрытого причудливыми значками.

«Это галлюцинация, его на самом деле нет», — успокаивал себя Евгений.

Никто не должен был знать о кодексе фон дер Гольца. Никто в этом мире.