Чистая вода

14

Юн провозился со стеной три дня. Потом сутки снова штормило. А наутро пришлось идти с троюродным братом в море, искать пропавшие в непогоду снасти.

Они тралили дно кошкой, но нашли лишь несколько кусков перемета, какие-то никчемные обрывки, и еще засветло новый шторм загнал их обратно в гавань. Они пришвартовали лодку и вместе с другими рыбаками сели в плетеные кресла у входа в магазин – поболтать. Троюродный брат Юна угостил всех пивом. Разговор вертелся вокруг шторма и убытков: снастей лишились многие.

Юн едва прислушивался к беседе. Сквозь запотевшее стекло он вглядывался в большие размытые зеленые буквы на телефонной будке у школы, но прочесть их на таком расстоянии не мог.

– Это просто бред! – захохотал троюродный брат, говоря уже о водопроводе. – Сюда дотянули – и привет.

Он имел в виду школу.

– Мало того что он влетел в копеечку, так теперь правые из «Хёйре» выступают против – по ходу дела муниципалитет экспроприировал частные земли.

– Центристы тоже против, – добавил один из рыбаков, член муниципального совета. – Крестьяне жалуются, что водники развалили всю дренажную систему.

– Что там написано на будке? – спросил Юн, толкнув своего родственника в бок. Буквы вызывали у него тревогу.

Рыбак наклонился и протер окно перед собой.

– Ничего не видно. Наверняка детишки баловались какими-нибудь гадостями.

– А про Лизу там ничего нет?

– Какую Лизу? Вроде нет.

Он вернулся к разговору о чистой воде: теперь из-за нее, если верить газете и местному радио, остров сидит без гроша, зато проблем полно. Речь шла уже о том, чтобы мэру ехать в столицу, выпрашивать денег по министерским кабинетам.

Юн не находил себе места.

– Посмотри, это Элизабет? – спросил он боязливо, уже в полуобморочном состоянии.

– Ну и дела, – продолжал троюродный брат, снова приникая к стеклу. – Да, она. А ты разве не видишь? Юн, что с тобой?! Тебе плохо?

Плохо? Так же ужасно он чувствовал себя, когда увидел темное пятно под лодкой водолазов и когда в архиве редакции внезапно понял, что ему нельзя полагаться на свое зрение.

Он схватил пакеты с едой и гвоздями – ему оставалось еще приколотить поперечную балку к стене – и покинул компанию.

Сестра бросилась к нему навстречу, взяла его за руку, вид у нее был счастливый и довольный. В таком настроении она раньше встречала Юна, целым и невредимым возвращавшегося с моря.

– Пошли домой, – быстро заговорила она. – Мне нужно тебе кое-что рассказать. Ханс разводится. Как тебе эта новость?

Этот разговор был совершенно некстати. Юн глядел на огромные буквы – нет, они ему не пригрезились.

– Он уже не в первый раз так говорит, – продолжала она. – Наверно, нельзя на это полагаться… но… мне так хочется помечтать – понимаешь?

– Нет.

– Господи, подумать только, чтобы человек мог так зациклиться на мужике. Каких-то десять лет назад я о них вообще не думала, этого добра кругом хватало… Меня занимала политика, хотелось получить образование, я строила планы, что буду делать после университета, а теперь целиком завишу… Юн, ну послушай!

– Я слушаю.

– Я перестала бы наконец брюзжать и киснуть, и мы зажили бы как все нормальные люди. Но все упирается в тебя. Помнишь, после маминой смерти? Мы остались одни, и ты был еще совсем несмышленыш, но меня как корежило, я не могла тебя видеть. Помнишь, я притворилась, что не заметила, как ты свалился в колодец?

Они поравнялись со школьным автобусом, к нему гурьбой бежали ребята. Элизабет улыбнулась и замахала им. – Грустно их бросать, конечно. Я считаю их почти своими. Наверняка я сильнее привязана к острову, чем мне кажется. Ах, Юн, надеюсь, тебе никогда не придется пережить такого – знать, что люди тебя предают, и все равно доверять им, потому что ты не можешь иначе… Это ужасно.

Юн прочитал вслух надпись на стене, что Лизы нет в живых.

«Буквы зеленые», – мысленно удивился он.

– Кошмар, правда? – сказала Элизабет. – Мы обсуждали это сегодня на педсовете. Надеюсь, не твоих рук дело? Ты в последнее время постоянно Лизу вспоминаешь.

– Нет.

– Я тоже так подумала. Сначала хотели в полицию заявить, но потом решили смыть все потихоньку, и дело с концом. Стоит из такой истории раздуть шум, тебе же боком и выйдет.

Их окружили малыши, чтобы вместе идти домой, и маленькая девочка взяла Элизабет за руку и начала полный драматизма рассказ о скакалках.

Юн замер на месте в полном отчаянии. Сунул сестре пакеты, сказал, что догонит ее, кинулся в телефонную будку и набрал номер конторы ленсмана. Никто не отвечал. И пока он слушал гудки на другом конце провода, Элизабет со своими спутниками шла по отражению букв на дороге. Юна дважды вырвало.

Через некоторое время он снова набрал тот же номер – бесполезно. Набрал другой. Наконец ленсман поднял трубку.

– Заккариассен подал на меня заявление еще раз? – спросил Юн, задыхаясь.

Ленсман с трудом сообразил, о чем речь. Юн звонил ему домой и, видимо, оторвал от ужина.

– Нет, – сказал он, помолчав. – А почему? Ты снова у него был?

– Не был.

– Понятно. Зачем тогда звонишь?

Этого Юн и сам не знал. Он мог только повторить свой вопрос. Ленсман тяжело вздохнул.

– Он забрал свое заявление. Ты об этом хотел меня спросить?

– Э-э… да.

– Без объяснения причин. Ты ему не угрожал?

– Нет.

– Очень надеюсь. Юн, не нравится мне, что ты не хочешь говорить со мной начистоту.

– Я говорю начистоту.

– Тогда что все это значит?

Юн снова почувствовал себя кругом виноватым.

– А стены в школе ты испоганил?

– Нет.

– Послушай меня, Юн. Я не знаю, преследовал ты старика или нет, теперь это не важно, он забрал свое заявление. Но я прошу тебя: пойди сейчас домой и поговори с Элизабет обо всем, что тебя мучает. Она догадывается, что ты затеваешь.

Он пошел не домой, а по главной дороге на север, прочь из деревни, подальше от людей. Комья земли на полях, стоящих под паром, напоминали мотки колючей проволоки. На раскисших лугах лежали еще не поднятые темно-серые вешала для сена. Теленок стоял на снежном островке и мычал. Тут и там ржавели остовы машин. Жизнь не должна быть такой. Сил его больше не было.

Он сошел с дороги и зашагал через поля, описал дугу в южном направлении и оказался у приемной врача. Тот уже снял халат и собирался домой.

– Я плохо вижу, – выдохнул Юн, ловя ртом воздух.

– Плохо видишь?

Но врач не засмеялся. Юн не ипохондрик, у него нет привычки заходить к врачу «просто так». Те несколько раз, что он был здесь, его всегда приводили насильно.

– Прошу в кабинет, – сказал доктор.

Юн начал рассказ с утреннего происшествия. Он выходил с родственником в море искать снасти, но был как слепой, ничего не видел буквально под носом, все Франк высмотрел. Правда, они почти ничего и не нашли.

– Наверно, он лучше знал, где искать? – предположил доктор.

Юн не отрицал этого.

Он стоял у черты и читал буквы в таблице на противоположной стене и видел все: и одним глазом, и вторым, и двумя вместе, даже «w» и «z» на нижней строчке. Они с врачом снова вернулись за стол.

– А вообще как ты себя чувствуешь? Мигрени по-прежнему мучают?

– Нет. Очень редко.

– Ночью спишь?

– Да.

– Лекарства свои пьешь?

Юн заерзал на стуле. В этом кабинете за его жизнь сменилось много докторов, к лекарствам все они относились по-разному, и он не мог сразу сообразить, какой ответ устроит нынешнего.

– Э-э… нет, – наудачу произнес он.

– Ну и как, нормально?

– Да…

– Отлично. У нас тут есть некоторые чуть ли не с лекарственной зависимостью… Итак, Юн, что ты хотел мне рассказать? Говори.

Юн шел не на исповедь, просто хотел проверить, все ли в порядке со зрением, но зачем упускать такой шанс?

– Я забываю.

– Что?

События последних двух лет. Детство, юность, работу на стройке и в море он помнит во всех подробностях: пейзажи, лица, погода. Но то, что происходило в последних два года, буквально выпало из памяти, а теперь иногда – Юн это не контролирует – всплывает в ней, но фрагменты склеены неправильно, на эти воспоминания нельзя полагаться.

– Симптомы шока, – сказал доктор и пожал плечами. – Наверно, ты пережил горе два года назад?

Юн не мог придумать ничего, кроме бегства Лизы в Копенгаген и ее отъезда с острова, но вслух не сказал.

– Тут в карте написано, что мой предшественник поставил тебе диагноз «депрессия» и хотел направить к специалисту, но, как я понимаю, ты отказался.

Юн кивнул.

– Мы уезжаем, – сказал он.

– Вот как… Тебя это огорчает?

– Да. И…

– Говори, говори. Я здесь именно для этого.

– Элизабет не хочет брать меня с собой.

– Вот придумал! Конечно же она хочет.

– Возможно, но я там лишний.

– Все время от времени оказываются лишними, поверь мне. Но я не допускаю и мысли, что она не хочет…

– Она замуж выходит.

– Так. А он тебе не нравится?

– Нет.

– И эта неприязнь взаимна?

– Да.

– Тоже довольно обычная история. Тебя это угнетает? Нет, он действительно пришел убедиться, что здоров. Доктор назвал Юна приятным исключением из правил.

Ему обычно досаждают люди, твердо знающие, чем именно и насколько серьезно они больны и какие лекарства им надо выписать.

– Можно, конечно, провести полное обследование, но, честно говоря…

Юн ушел.

Элизабет весь вечер была задумчива, ее мучили запоздалые сомнения. Сама заварила кашу, говорила она, а теперь боюсь, как все пойдет, если Ханс вопреки ожиданиям все-таки разведется.

Они пили какао и снова были почти как настоящая семья. У нее на коленях лежало вязанье, он сидел в кресле-качалке и рассматривал свои ладони – бесконечную паутину линий судьбы.

– Лизы нет в живых, – робко сказал Юн.

– Чушь. Это неправда, даже если это написано на стене.

– Откуда ты знаешь?

– Юн, нельзя, чтоб из-за таких вещей у тебя появлялись страхи.

– Осенью водолазы нашли что-то в Лангеванн. Может, Лизу?

Нельзя было говорить это, но Юн жил в постоянной тревоге, весь извелся – вот и вырвалось.

– Ты заговариваешься, – ровным голосом сказала Элизабет. – Это просто мрачная, неудачная шутка. Я не дам и пяти эре за эти твои «пятна» в Лангеванн. Дед тоже чего только в озере не видел – ты забыл? Тогда решили, что там живет морское чудовище, он даже интервью по радио давал.

– Да, но…

– У тебя неуемная фантазия. Помнишь, как ветром снесло крышу с овина Карла и она упала на дорогу? А ты решил, что началась атомная война, настал Судный день и бог знает что.

– Мне же было лет десять, если не семь…

– Пятнадцать. Это случилось летом, после твоей конфирмации.

– Какое лето? Ноябрь.

– Нет, это было в июле, в самую страду! Сушила сдуло в море, помнишь?

Да, про сушила он помнил.

– Лиза живет припеваючи. Я видела ее пару месяцев назад, не больше. Ей пришлось уехать с острова из-за проблем с отцом – только из-за этого, кстати говоря, – и она сейчас у родни на юге. Юн, тебе нужно понять это и смириться, ты же взрослый. Жизнь не похожа ни на кино, ни на детектив. В основном она обычная и очень скучная…

Под водостоком на улице звенела капель, успокаивающе постукивали спицы в руках Элизабет, и старые ходики на стене тикали в своем обычном сонном ритме.

Юн вернулся к повседневности и сказал:

– Карл зовет меня искать овец.

– Понятно. А платить будет?

– Да нет…

– Так я и думала. Знаешь, сколько он взял за то, что вытащил из кювета машину Ханса?

– Нет.

– Триста крон! Живоглот. Почему это ты должен пахать на него бесплатно? Деньги у него есть.

Это уж наверно. Коров и быков у него много, фонд помощи жертвам стихийных бедствий ему не отказывает, работники у него нелегалы, да еще Карл ухитрился немало вытянуть из муниципалитета за то, что водопровод прошел по его земле. Так посмотреть, дела у Карла лучше, чем у большинства крестьян на острове, хотя хутор его и лежит в развалинах.

В тот вечер Юн засыпал, думая о Георге. Его мучило, что водолаз не дает о себе знать. Он уехал более месяца назад – слишком большой срок для того, чтобы его молчанию можно было найти какое-то утешительное оправдание.