Чистые руки

Послесловие

Люди не писали бы романов, если бы жили в мире, который полностью их устраивает. Некоторые пытаются его осудить, надеясь, что их протест поменяет ход вещей, и иногда им это удается. Другие переписывают мир таким, каким его видят, и анализируют, стараясь сделать его понятнее в глазах тех, кто стремится его улучшить (или же стать его хозяевами). Есть и третьи: они изобретают новые вселенные из простого недовольства ограниченностью уже существующей реальности. Однако я хотел бы принадлежать к другой группе: тех, кто вдыхает жизнь в организм, сделанный из слов, а не из атомов, оказавшийся в этом мире впервые. Странность, красота или жестокость этого существа лишь пополнят бездну безжалостности, великолепия или безумия, с которыми мы сталкиваемся каждый день.

Я не стремлюсь утаить, какую именно реальность пытался изменить в этом кратком опусе. Век спустя после своей смерти мой персонаж все еще пользуется обожанием бесчисленного количества людей. Главная проблема состоит в том, что его жизнь сама по себе уже является романом: признанный во всем мире ученый, мастер пера, отличающийся оригинальностью, вышедший из низов и добравшийся, как говорится, до вершины славы, — он жил удивительной и насыщенной жизнью. Зачем добавлять что-то к настолько самодостаточной судьбе?

Наивный вопрос. Хотя бы потому, что самодостаточная судьба никогда не удовлетворит писателя. Если настоящий человек настолько похож на героя романа, автор никогда до конца им не доволен, иначе он будет не писателем, биографом. Он ищет щели или бреши, которые возникают между реальной жизнью прототипа и существованием героя. Если прообраз позволил думать, будто его бытие стало романом, писателю придется доказать, насколько тот ошибался.

Без всяких угрызений совести я вдохновился жизнью Жана-Анри Фабра (1823–1915), чтобы описать своего Антельма. Я сохранил лишь обрывки того, что биограф назвал бы реальностью: привел точные цитаты из «Энтомологических воспоминаний», оперся на некоторые ключевые моменты из жизни прообраза (утрата сына, вдовство, вторая женитьба на молодой, приезд президента Пуанкаре, восхищение ученых и поэтов). Однако я оставил в стороне провансальские особенности, позволив персонажу изъясняться на французском — языке его книг, которым он наверняка пользовался и в быту. Я исправил природную несправедливость, поскольку вторая супруга Фабра была младше его на сорок лет, но умерла раньше своего мужа, поэтому я решил, что героиня (в реальности ее не звали Розой, она была дочерью деревенского торговца и отличалась любознательностью) переживет Антельма, который на самом деле дважды примерил роль вдовца. Я приумножил некоторые заблуждения, начиная с самого большого: ничто не доказывает и не позволяет моему читателю подозревать, будто месье Фабр желал смерти своей первой супруге и уж тем более приложил к этому руку. Больше всего мне не нравилось в биографии ученого то, что она похожа на житие святого — настолько она оказалась во всех отношениях примерной. Смена имени позволила мне бросить тень сомнения на его достойную жизнь, посвященную труду, запятнать эту чистую судьбу и придать ей извращенную странность, родившуюся из постоянного соседства с насекомыми — тем самым превратившую Антельма в одно из них.

Также я выдумал Слепня.