Чистые руки

Роза

Из добродушия Роза всеми силами стремилась убедить Антельма, будто разделяет его страсть к насекомым. Она точно не знала, как этого добиться. Днем, когда Антельм, прикрыв глаза и повернув лицо к небу, ложился рядом в сухой траве, Роза позволяла себе порассуждать вполголоса. Слушал ли ее Антельм? Может, он спал, утомившись от жары, несвежего вина, плещущегося во фляге, или же после часов терпеливого выслеживания. Мысль о том, что Антельм задремал, придавала Розе смелости.

— Пчелы без отдыха трудятся каждый день своей жизни, а человек приходит и ворует у них мед, — говорила Роза на выдохе, — человек, который только тем и занимается, что выкуривает бедняжек из дома, опасаясь, чтобы те его не ужалили. Я считаю, что пчелы справедливо мстят. Если бы у меня пытались украсть вот это колечко, которое так тебе нравится, досталось мне от матери и является моим единственным украшением, разве я бы не ужалила?

Антельм не спал. Солнечные лучи, чей возраст не исчисляется годами, скользили по его загорелому лицу, которое, казалось, принадлежало кому-то другому. В полуоцепенении Антельм пил нектар из тепла и голоса молоденькой Розы — семнадцать с половиной лет чистой свежести. Он лишь слегка вслушивался в ее слова, позволяя унести себя прочь ручью легких речей, положенных на монотонную гамму озвученных грез или разговоров с собой. Однако, услышав последнюю фразу, Антельм возмутился:

— Какая же ты глупенькая, моя Роза! Разве ты забыла, что я рассказывал об инстинктах? Разве ты не знаешь, что будет, если у насекомого забрать яйцо — яйцо, для которого он собирает еду, строит детскую комнату, которое растит с заботой, полирует время от времени, потому что без нужного ухода скорлупа навредит личинке, — разве ты забыла, что это насекомое жаждет только одного: обеспечить потомство, и если забрать у него яйцо, то родитель невозмутимо продолжит свой труд? Разве ты забыла, что насекомое все равно будет с бессмысленным рвением защищать несуществующее потомство? Что это у него в инстинкте: оно убаюкано постоянной программой, этап за этапом, не заботясь о ее значении, не в силах остановиться или вернуться назад? Что, забывшись полностью в своей работе, насекомое — настоящий инструмент природы, этой огромной воли, чье присутствие я иногда чувствую в глубине самого крошечного туннеля? Твои пчелы — всего лишь инструмент для создания меда, они не знают лишения. Думаешь, пчела способна на банальные вычитания? Думаешь, ее крошечный разум может соотнести причину и следствие? А может, ты думаешь, будто мы для нее существуем? Мы не можем ничего украсть, потому что само слово «кража» ей неизвестно, как и мы сами. Пчела живет в мире без людей, в той же самой вселенной, где она делала свой глупый мед за тысячи веков до появления первого неотесанного мужлана.

На самом деле Антельм говорит не с Розой, а с тем заблудшим англичанином, возомнившим себя потомком шимпанзе, и его учениками. Антельм обращается к нему и в своих трудах. Однако Роза услышала в свой адрес лишь первые слова этой речи: ты глупая, глупая; я лишь глупышка, бедная и невежественная крестьянка в его глазах. С первым словами Антельма по загорелой на свежем воздухе девичьей щеке побежала слеза, а за ней — другие, родившиеся из печали и гнева: если я такая никчемная, почему он со мной говорит? Почему делает вид, будто ему интересно, что я думаю? Почему стремится втиснуть свои великие мысли в мой крохотный мозг?

Сдерживаемое до сих пор всхлипывание вдруг вырвалось, привлекло внимание Антельма, этого неисправимого философа, и вернуло его к реальности. Не сын обезьяны поразил его, а молодая девушка, лежащая рядом и предоставившая ласкам грудь и обнаженную руку.

Сначала Антельм пришел в замешательство при виде слез: в его краях женщины старше шести не плачут. Ни память, ни разум не дают ученому подсказку, как действовать в подобных случаях. Какие слова могли спровоцировать подобную экзотическую реакцию? Однако довольно скоро он находит подходящие ласки, навеянные прошлым, которого никогда не было: можно ли сказать, что он познал нежность, будучи ребенком? Антельм обнял девушку, вытер слезы тыльной стороной сухой ладони, не торопясь пошептал пару слов — слов, о существовании которых он и не подозревал.

Но как только после хаоса этих движений его глаза встретились с прекрасным диким взглядом, полным слез, Антельма резко охватил другой инстинкт — еще древнее чувства нежности. Это проснувшееся буйство было уже ему известно — желание размножаться. На колючей сухой траве, песке и гравии Антельм впился в Розу, перевернул ее на живот и овладел ею.