Чрезвычайная комиссия

ДЕЛО ПОРУЧИКА

Много заявлений поступало в уездную ЧК В них назывались пособники колчаковцев. Рассматривая эти документы, председатель ЧК И. А. Грушин пришел к выводу, что не следует распылять свои силы и расследовать каждое заявление. Конечно, надо было взять на учет тех, кто враждебно относился к Советской власти, проводить соответствующую работу. Притом не всегда заявления были объективны. И чекисты поэтому нередко отвлекались от решения более сложных и важных вопросов. Иван Алексеевич высказал свои соображения партийным и советским работникам и те согласились с его доводами. Так появился приказ исполкома уездного Совета, изданный в начале апреля 1920 года, где говорилось: «В последнее время все более усиливается подача жалоб и заявлений от граждан на бывших соучастников Колчака и на лиц, имевших симпатии к колчаковцам. Чаще всего жалобы подаются из-за личных счетов между собою и мелких дрязг. Причем большинство поданных жалоб указывают на действия, относящиеся к 1918 году.

Кустанайская следственная комиссия, считая настоящий момент временем строительства новой жизни, временем, когда все должны напрячь свои силы на создание пролетарской республики, находит нужным призвать граждан к забвению прежних обид и преступлений, которые делались бессознательно под науськивание Колчака, просит всех граждан не зарываться в личные обиды и всеми средствами отстранять от себя возможность эгоистических конфликтов.

Чека предупреждает, что всякий, сделавший контрреволюционный шаг теперь, строго ответит перед судом ревтрибунала.

Не сведением личных счетов, а бдительностью мы уничтожим остатки подлинной контрреволюции…»{57}

В числе других приказ подписал И. А. Грушин.

Население с одобрением встретило этот призыв, о чем свидетельствовало уменьшение количества заявлений, о которых говорилось выше. Таким образом, у чекистов появилась возможность вести работу по розыску скрывавшихся от возмездия таких контрреволюционеров, как поручик Мартынюк, штабс-капитан Алекрицкий, вожак местных эсеров Луб…

Вскоре ЧК получила сведения о том, что Мартынюк, заметая следы, пробрался в Красную Армию и служит комендантом штаба 51-й стрелковой дивизии. И. А. Грушин дал телеграмму в Особый отдел 5-й армии с просьбой арестовать Мартынюка и отправить его в Кустанай.

Пока шли поиски Мартынюка и ему подобных, многое изменилось в стране. Недолго длилась мирная передышка. Антанта начала новый поход, натравив на молодую Советскую Республику буржуазно-помещичью Польшу. В Крыму предстояло добить барона Врангеля…

В это время в стране проходило преобразование уездных ЧК, которые стали входить в структуру уездной милиции, однако подчинялись губернским ЧК, работая по их заданиям и под их контролем. Непосредственное же руководство деятельностью ЧК в уезде осуществлялось помощником начальника милиции. На эту должность в Кустанае был назначен Ефим Антонович Мирошник. Это был молодой человек. Ему едва к тому времени исполнилось двадцать четыре года, но он уже являлся одним из руководящих работников ЧК.

Дело Мартынюка поручили хорошо зарекомендовавшему себя уполномоченному ЧК Алексею Макаровичу Кубанцеву. На первом допросе он выяснил биографические данные поручика. Мартынюк окончил учительскую семинарию и два курса юридического факультета университета. Затем служба в армии. Иркутская школа прапорщиков. Участие в первой мировой войне. После февральской революции прибыл в Кустанай для прохождения службы в 246-м запасном полку, где являлся секретарем, а потом товарищем председателя полкового комитета. После Октябрьской революции встал на сторону белых. С 23 июня 1918 года — товарищ председателя колчаковской следственной комиссии.

— Вы арестовывались в Кустанае в восемнадцатом году? — задал вопрос Кубанцев подследственному.

— Да, меня арестовывал уездный исполком восемнадцатого апреля.

— За что?

— За то, что якобы я участвовал в восстании против Советской власти.

— Почему «якобы»? Разве вы отрицаете, что под вашим руководством в Кустанае был организован контрреволюционный мятеж?

— Мятеж под моим руководством? — удивился Мартынюк. — Конечно, отрицаю. Ничего подобного не было.

— А что же было, по-вашему, восемнадцатого марта в Кустанае?

— Что было? Были какие-то беспорядки. Как помню, в тот день я был на заседании полкового комитета двести сорок шестого полка. Часов в одиннадцать утра послышалась ружейная стрельба где-то у Народного дома. Я с другими членами полкового комитета пошел по Большой улице к Народному дому, чтобы узнать, что случилось…

— Даже так! — не утерпел Кубанцев. — А не лучше ли вспомнить, какую телеграмму вы пытались отправить в тот день и куда?

— А, вот вы о чем. Могу объяснить. Когда начались беспорядки, толпа самочинно ворвалась в магазин бывшего владельца Каткова. Все, кто там был, стали растаскивать оружие. В чем дело, думаю. В это время ко мне подошел председатель союза увечных Лапин. Стал кричать, что из исполкома все убежали через задний двор на станцию и что необходимо телеграфировать в троицкий союз увечных воинов о задержании члена исполкома Кононова. Я взял извозчика и вместе с оказавшимся около нас реалистом Пальчиковым, который был вооружен винтовкой, поехал на почту. Там я написал телеграмму в Троицк союзу увечных воинов или в другую организацию, точно не помню. Но, кажется, союзу. Забыл содержание телеграммы, но смысл ее был таков: задержать поезд с уехавшим исполкомом. Но служащий отказался принять у меня телеграмму. Я не настаивал и сразу же ушел к себе на квартиру. В этот день я никуда больше не ходил.

— Позвольте, — остановил арестованного Кубанцев, — какое имеет отношение к Кустанайскому исполкому союз увечных воинов в Троицке?

Чувствовалось, что Мартынюк едва сдерживает волнение.

— Не знаю, — пытался он говорить спокойно. — Над этим я тогда не задумался. И вообще своим действиям отчета не давал. Признаю их просто глупыми.

— Только и всего?

Хорошо зная материалы дела, Кубанцев понимал, что Мартынюк постарается увести следствие в сторону, будет отрицать свое участие в мятеже, намереваясь в то же время выведать, какими материалами располагают чекисты о действиях кустанайских контрреволюционеров. Но Кубанцев стремился постоянно держать поручика в напряжении, задавая такие вопросы, которых тот не ждал.

— Значит, — говорил Алексей Макарович, — вы после посещения телеграфа из дома никуда не ходили? А между тем, в тот же день вас видели на собрании в помещении иллюзиона «Фурор». Как понимать в таком случае ваши показания?

Мартынюк смутился.

— Ах да, вспомнил! — проговорил он. — Когда я вернулся на свою квартиру, ко мне зашел милиционер и передал предложение бывшего начальника уездной милиции Козмотуло, чтобы я как товарищ председателя полкового комитета явился в помещение иллюзиона, где собравшийся народ обсуждал вопрос о выборе комитета по охране города, так как исполком выехал. Когда я пришел, увидел там из более видных и знакомых мне деятелей офицеров Козмотуло, Байгузенко, Григорьева, Алекрицких. При мне они приступили к выборам комитета. Выбрали и меня. Надо, однако, оговориться, что сделано это было помимо моей воли. В дальнейшем в заседаниях комитета я участия не принимал.

— Когда и как вы были освобождены из тюрьмы?

— Ровно через два месяца, то есть восемнадцатого июня. Освободил меня Луб.

— Вы, конечно, не станете отрицать факт своего назначения товарищем председателя следственной комиссии белых после вашего освобождения из тюрьмы?

— Не отрицаю.

— Расскажите, как это было?

— В следственную комиссию я был назначен начальником гарнизона капитаном Цветковым. Вместе со мной были также назначены в комиссию от военных — прапорщики Ашанин и Чурин, от прокурорского надзора — Малько и Федорович, от города — Деревянных, Вадясов и Лебедев и от организаций — Матвеев, Слесарев и Назаров. Последний был представителем партии «народной свободы». Председателем комиссии был Федорович. Члены комиссии периодически менялись…

— Что вы можете рассказать о действиях комиссии?

— В ее функции входил разбор политических дел. Если то или иное лицо считалось опасным, то оно содержалось три месяца в тюрьме. Инструкции комиссии сначала давались областным комиссаром Матвеевым. Более определенные положения и инструкции о следкомиссиях были получены несколько позже, в сентябре, от Сибирского Временного правительства. По этим инструкциям все ранее освобожденные красноармейцы вновь арестовывались и направлялись в лагеря. Лиц, занимавших ответственные должности при Советской власти, и комиссаров предписывалось задерживать до Учредительного собрания. Если эти лица совершили преступления уголовного характера, то предавались окружному суду. Никаких других решений о наказаниях следственная комиссия не выносила. Допрос производился членами следственной комиссии. Я с задержанными обращался гуманно и совершенно беспристрастно, протестовал против расправы, побоев и издевательств со стороны конвоиров-казаков. Как вели себя при допросе остальные члены комиссии, мне неизвестно. Думаю, что они относились к задержанным беспристрастно, за исключением разве Федоровича, который иногда позволял себе дерзости по отношению к арестованным…

— Ваши слова несколько расходятся со сведениями, которыми располагаем мы, — остановил разглагольствования Мартынюка Кубанцев. — Материалы свидетельствуют как раз о негуманном отношении с вашей стороны к задержанным, как вы позволили выразиться.

— Но если к тому или иному арестованному я бывал иногда и пристрастен, то это объясняется теми положениями и инструкциями, которые были мною получены.

— Это уже ближе к действительности, — заметил Кубанцев. — А теперь попрошу рассказать, каким образом вы оказались в рядах Красной Армии. Только покороче. И только правду.

— Постараюсь… Начиная с сентября восемнадцатого года я наряду с работой в следственной комиссии занимал должность командира батальона сорок четвертого стрелкового полка. В январе девятнадцатого со своим батальоном я выехал на фронт под Уфу. Под Абдуллино был легко ранен, врач Миронычев без разрешения командира полка эвакуировал меня на излечение в Кустанай. За это меня вместе с врачом предали военно-полевому суду, но благодаря скорому отстранению от должности комполка Хобрянского дело было прекращено. В октябре я заболел тифом и был эвакуирован в Ново-Николаевск, где оставался до занятия его Красной Армией. Тогда и явился на регистрацию в двадцать седьмую дивизию, после чего мне была дана отсрочка до нового года, то есть на две недели. По истечении этого срока я явился в комендатуру военного городка. Как специалиста военного дела меня назначили помощником начальника команды по сбору оружия. Но фактически работал при управлении коменданта штаба пятьдесят первой дивизии в качестве специалиста по строевой части. С восемнадцатого января исполнял должность коменданта штаба дивизии. Здесь служили бывшие офицеры, известные мне по германской войне.

— Все бывшие да бывшие… Они вам и помогли пробраться в Красную Армию?

— Не без того, — выдавил Мартынюк.

На этом Кубанцев решил закончить первый допрос Мартынюка, еще раз осмыслить материалы и первые показания арестованного и подготовиться к очередному, но уже наступательному допросу.

Зашел с протоколом к Мирошнику. Посоветовавшись, оба решили выложить перед Мартынюком все имеющиеся в распоряжении следствия сведения, чтобы ошеломить его обилием материалов, подавить морально и получить признания об организаторской роли поручика в контрреволюционном мятеже и зверствах колчаковцев в следственной комиссии.

На следующий день Кубанцев снова вызвал Мартынюка.

Первый вопрос:

— Не кажется ли вам странным вчерашнее поседение?

— Не понимаю вас, — продолжая разыгрывать роль оклеветанного, сказал Мартынюк.

— Вчера вели себя так, будто находитесь в городе, где вас никто не знает. Ведь вы прибыли в Кустанай, где у вас много знакомых, и любой из них может стать свидетелем по делу. А это не в вашу пользу. Уверяю вас.

— Я знаю, где нахожусь, и говорю правду. Не понимаю, чего вы хотите от меня.

— В таком случае послушайте, что говорят о вас люди. Вы, конечно, не забыли Ивана Алексеевича Грушина?

— Не забыл. Знаю.

— Хорошо. Читаю его показания. Прошу послушать. «В 1918 году, в марте в Кустанае был поднят мятеж против Советской власти, которым руководил поручик Мартынюк. Я в то время был эмиссаром по продовольствию в Кустанайском районе, и что происходило здесь, могу описать точно… Мятеж был подавлен, и Мартынюк посажен в тюрьму в апреле. А в июне 1918 года, благодаря бунту чехов, Мартынюк был освобожден из тюрьмы. Сразу же он был назначен начальником отряда особого назначения и товарищем председателя белогвардейской следственной комиссии. 23 июня я был арестован и всю работу Мартынюка испытал на себе. Он часто приходил в тюрьму, и многим от него доставалось. При допросах он часто избивал арестованных. Особенно от него пострадали Остапенко, Моисеев, Васенькин и другие. В общем, это был один из самых ярых белогвардейцев и плюс ко всему состоял в организации монархистов. Должен подчеркнуть, что до мятежа в Кустанае я был хорошо знаком с Мартынюком… Он был монархист. Товарищем председателя следственной комиссии он сделался с 20 июня 1918 года и был им до марта 1919 года. За работу по уничтожению большевиков и искоренению большевизма ему в приказе управляющего областью Матвеева было объявлено благодарение и спасибо. Показал правду. И. Грушин, 13 июня 1920 года».

Прочитав показания Грушина, Кубанцев посмотрел на арестованного. Мартынюк был растерян, сидел, опустив глаза. Кубанцев не стал ждать его ответа.

— Могу зачитать показания Григория Ильича Цабенко. Кстати, он приводит содержание вашей телеграммы, которую вы пытались отправить в день мятежа. Вы адресовали телеграмму в станицу Усть-Уйскую, Станичному атаману. Читаю текст телеграммы: «Срочно выслать казаков в город Кустанай для введения дисциплины и порядка. Кустанайский Совдеп разогнан, власть в наших руках. Поручик Г. Мартынюк».

Мартынюк сидел, словно проглотив язык.

— Нам дал показания Алексей Семенович Соболев. С марта по август 1918 года он был секретарем Кустанайского союза инвалидов, — продолжал Кубанцев. — Потом служил в колчаковской армии в качестве писаря офицерского стола при штабе 44-го стрелкового полка, не раз видел удостоверения, выданные за подписью Мартынюка, где указывалось, что предъявитель сего такой-то состоял в тайной организации и активно выступал против Советской власти в восстании 18 марта 1918 года. Само собой, такой документ не мог подписать человек, не имевший отношения к руководству восстанием. Не так ли? Есть и другие показания. Надеюсь, вам небезызвестен Василий Кузьмич Моисеев. Его вы не щадили на допросах следственной комиссии… А вот показания Сергея Гавриловича Пухальского: «Мартынюк спросил, — показывает Пухальский, — по какой причине я поступил в Красную Армию? Я сказал: «Для того, чтобы защищать власть Советов». Мартынюк орет: «Смеешь ли ты в моем присутствии говорить, что ты защитник Советов?» Возле него стоял казак, которому он приказал вывести меня в дежурную комнату и дать мне 75 плетей». Могу, — продолжал Кубанцев, — привести показания известного вам Остапенко…

— Хватит! — прервал Мартынюк. — Пишите. Все расскажу… — Наконец-то не выдержали нервы врага. Он рассказал все. Признался в своих преступных деяниях. Но все же не в полной мере, а лишь в пределах фактов, которыми располагало следствие. Об убийстве Омара Дощанова следователь тогда не спрашивал и Мартынюк тоже обошел его. Однако материалов для суда хватало.