Чрезвычайная комиссия

УДАР ПО ЭСЕРАМ

1921 год. В стране свирепствует разруха — суровое последствие гражданской войны. Партия готовится к своему X съезду, чтобы наметить меры по решению насущных задач и проблем, стоящих перед трудящимися Республики Советов. Однако еще предстояла нелегкая борьба с оппозиционерами, которые навязали партии дискуссию о профсоюзах и «по существу отрицали руководящую роль партии в системе диктатуры пролетариата, отвергали необходимость укрепления ее связи с массами, выработки новых методов руководства ими. Они нападали на принцип демократического централизма, стремились поколебать единство партии, подорвать партийную дисциплину. Трудный для партии момент они хотели использовать, чтобы под флагом «улучшения» ее деятельности столкнуть партию с ленинского пути…»{58}

В эти дни Кустанайское политбюро получило данные о том, что известный лидер местных эсеров И. П. Луб скрывается где-то вблизи Челябинска. По сведениям, добытым чекистами, его жена выехала на встречу с мужем, сказав соседям, что отправилась не то в Златоуст, не то в Петропавловск. Дома остались мать и дети Луба.

На счету эсеров было немало черных, злодейских дел. Среди них убийство пламенного большевика В. В. Володарского и председателя Петроградской ЧК М. С. Урицкого, мятеж в Москве в июле 1918 года и всколыхнувшее всю страну покушение на вождя пролетария В. И. Ленина.

Президиум ВЦИК, рассмотрев приговор Верховного трибунала в отношении группы членов ЦК партии социал-революционеров, дал такую оценку предательской деятельности эсеров: «Все затруднения и бедствия блокированной империализмом рабоче-крестьянской страны служат Центральному комитету партии эсеров для того, чтобы вызвать вмешательства, восстания, покушения, кровавые конфликты, углублять хаос, умножать раны и страдания трудящихся и таким путем вызвать крушение Советской власти, на смену которой могла бы прийти только власть торжествующей буржуазии…»{59}

Таков был идейный багаж Луба, оставлять на свободе которого было опасно. И розыск его поручили Ананию Моисеевичу Журавлеву, одному из лучших работников политбюро.

Решено было произвести обыск в квартире семьи Луба, по возможности найти его переписку с женой и выяснить, где мог скрываться преступник. Однако обыск не дал пока определенного ответа на интересующие чекистов вопросы. Тем не менее, они изъяли два омских адреса: улица Баронская, 2 и 5-я линия, 143, по которым проживали Т. Т. Шарова и А. В. Бурова. Может быть, там и жил разыскиваемый, а может, та или другая знает что-либо о местопребывании Луба. Сразу же в Омск полетел запрос. Ответ был неожиданным и в то же время желаемым. Из Омска сообщили, что разыскиваемый живет на квартире у Буровых, что работает в управлении Омской железной дороги начальником общего отдела жилищно-строительного подразделения. Луба арестовали и переправили в Кустанай.

Свидетелей преступной деятельности Луба было много. Он был изобличен в том, что при установлении Советской власти в Кустанае выдавал себя за сторонника большевизма и пробрался на должность уездного комиссара внутренних дел, а добившись этого поста, особого рвения к советской работе не проявлял. В мае 1918 года Луб неожиданно подал заявление в уисполком с просьбой об увольнении его с поста комиссара внутренних дел, якобы для того, чтобы поехать на лечение. Его просьбу удовлетворили, однако он остался в Кустанае и устроился на работу в систему потребкооперации на незаметную должность. В эти дни его несколько раз видели в обществе барона Шиллинга, в заговоре которого он участвовал.

Обо всем этом, писал позднее комиссар юстиции Кубанцев, основываясь на материалах, добытых чекистами. Все было готово для ареста Луба, но он исчез.

Когда власть Советов в Кустанае пала, Луб объявился в городе, не опасаясь того, что белые могут учинить над ним расправу как над красным комиссаром. Наоборот, был назначен помощником управляющего кустанайским уездом. И это в то время, когда белочехи расправлялись даже с теми, кого они подозревали в сочувствии Советской власти. Не оставалось ни малейшего сомнения в том, что Луб и ранее был на стороне контрреволюции. Во время колчаковщины уверял своих хозяев в верноподданнических чувствах, в том, что он «при Советской власти оставался служить только для того, чтобы быть поближе к местной власти и извлекать материалы», полезные представителям Сибирского Временного правительства, находившимся в Омске…

В Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР СССР) в деле переписки должностных лиц Тургайской области автор этих строк обнаружил два документа, изобличающих Луба как контрреволюционера. Эта депеша, в которой постарались обелить перед колчаковцами действия Луба, когда он был комиссаром. Документ датирован 14 декабря 1918 года. Вот что в нем говорится: «Вследствие конфиденциального письма вашего от 25 ноября… имею честь донести, что содержание анонимного письма не соответствует действительности, гг. Луб, Аблин и Булычев в большевистских организациях не принимали участия. При сем прилагается сообщение председателя кустанайской следственной комиссии».

И еще одно служебное послание, адресованное Тургайскому областному комиссару колчаковцев. Вот текст этого документа:

«Помощник уездного комиссара Луб при переходе в г. Кустанае власти в руки большевиков остался совершенно один во главе уездного комиссариата и тех учреждений, которые находились в ведении комиссара…

Находясь на своем посту, Луб все усилия направлял к тому, чтобы сохранить вверенные ему учреждения от большевистского влияния, и из-за этого весьма часто входил в пререкания с главными представителями большевистской власти, как, например, с председателем уездного исполкома Тараном, председателем гражданской уездной управы Кугаевским, чем неоднократно подвергал себя опасности ареста. Когда же большевистская сласть совершенно окрепла и, опираясь на рабочих, красноармейцев и приезжие дружины, стала подчинять своему контролю и сильному влиянию решительно все учреждения, Луб отношением от 23 апреля этого года… (копия прилагается) просил принять от него все учреждения, вследствие невозможности дальнейшей работы, но исполком просьбы не выполнил, а заочно выбрал Луба комиссаром внутренних дел, что заставило Луба не только повторить свою просьбу о принятии от него комиссариата, но потребовал от исполкома выбора другого комиссара (отношение… в копии прилагается); вскоре был избран другой комиссар, которому и были переданы Лубом все учреждения.

Таким образом, Луб не только состоял на какой-либо из должностей, а наоборот, как представитель Временного правительства, до последней возможности охранял вверенные ему учреждения от большевистских влияний и официально заявил о своем несогласии с направлением большевиков. Вследствие изложенного, отпадает вопрос о допустимости Луба к должности помощника уездного комиссара»{60}.

А ведь Луб отрицал на следствии и суде свою причастность к контрреволюции. Однако приведенные выше документы с головой выдают Луба и являются существенным дополнением к материалам его уголовного дела.

На суде И. А. Грушин показал, что Луб, выступая от имени партии эсеров на учредительном съезде кустанайских киргизских депутатов, призывал уездных представителей к свержению Советской власти… В то время в распоряжении следствия не было копии протокола этого контрреволюционного съезда. Найден протокол значительно позже в Кустанайском госархиве и теперь можно сказать, что на этом съезде, названным «чрезвычайным кустанайским съездом крестьянских и киргизских депутатов», состоявшемся с 14 по 17 июля 1918 года, Луб не только выступал, но и был избран в президиум. На первое заседание, которое проходило под председательством Луба, прибыл член так называемого комитета «народной власти» города Иванов, который приветствовал съезд с пожеланием «продуктивной работы на пользу Родины». Луб, в свою очередь, от лица съезда «выражал через чина г. Иванова глубокий привет городскому комитету «народной власти» с пожеланием, чтобы в работе идти рука об руку для общего закрепления исстрадавшейся России и установления твердого народовластия»{61}.

В протоколе съезда читаем запись: «Съезд приступает к обсуждению текущего момента. Обсудив и приняв во внимание, что власть большевиков не была властью всего народа, а была кучка захватчиков и насильников над его волей, «кустанайский чрезвычайный крестьянский и киргизский съезд постановил: приветствовать совершившийся переворот и новую власть… с выражением полной надежды, что Сибирское Временное правительство в самом непродолжительном времени созовет Сибирское Учредительное собрание и доведет страну до Всероссийского Учредительного собрания…»{62} Под этим документом в числе других членов коллегии подписался и Луб.

В архивном деле имеются показания свидетелей, говорящие о том, что Луб в бытность помощником управляющего уездом входил в состав колчаковской следственной комиссии и решал судьбы своих сослуживцев по советской работе. В феврале 1919 года, находясь в Федоровском районе, производил аресты и избиения граждан, сочувствующих Советской власти. В ночь с 4 на 5 апреля 1919 года Луб и несколько офицеров, с которыми он пьянствовал, пришли в тюрьму с намерением расстрелять политических заключенных. Но этому злодейскому замыслу не суждено было осуществиться: утром город оказался в руках повстанцев. Луб успел скрыться. Его искали, но безуспешно.

После того, как городом вновь овладели колчаковцы, руки этого оборотня еще раз обагрились кровью. Помогла в этом Лубу его жена. В те дни она жила в Садчиковке и видела, как житель села Даниил Иванов отдал свою винтовку повстанцам, о чем и сообщила мужу. Тот незамедлительно послал в Садчиковку карателей. Они расстреляли там пятерых крестьян, в том числе и Даниила Иванова.

Дело Луба рассматривал Кустанайский объединенный трибунал, который признал предъявленное обвинение (измена Родине, шпионаж, контрреволюционные действия) вполне обоснованными.