Что будет дальше?

Глава 17

Она не знала, сколько времени проспала. Минуты? Часы? Дни? Разбудил ее плач ребенка.

Она не понимала, что следует делать. Плач был очень тихим, отдаленным, и она не сразу сообразила, что это такое. Сильнее прижав Мистера Бурую Шерстку к груди, она принялась поворачивать голову в разные стороны, пытаясь определить, откуда происходят эти заунывные звуки. Девушке казалось, что плач было слышно достаточно долго, хотя, может быть, на самом деле он затих всего через пару секунд. «Что бы это могло значить?» — подумала она с недоумением. Дженнифер никогда еще не приходилось сидеть с детьми. Она была единственным ребенком в семье, и поэтому все ее представления об уходе за младенцами сводились к набору элементарных инстинктов, присущих каждому человеку. Возьми дитя на руки. Покачай его. Покорми его. Улыбнись ему. Положи его обратно в кроватку, пусть спит.

Дженнифер осторожно повернулась, боясь своей возней заглушить еле слышные звуки. Плач, тревожный, призывный, вызвал у нее смешанные чувства. Он что-то означал, и девушка пыталась определить, что именно, заставляя себя быть рассудительной, мыслить четко, использовать всю свою проницательность.

Дженнифер преодолела в себе желание вновь уснуть.

На какой-то миг ей показалось, что плач почудился ей во сне. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы окончательно определиться: «Нет. Это не сон. Звуки были на самом деле».

Но что-то еще было не так. Дженнифер потрясла головой: мрачное предчувствие росло, словно оживали ее недавние кошмары. «Что это? Что это?» Ей захотелось громко закричать.

Что-то изменилось.

Она это чувствовала. От охватившей ее паники Дженнифер начала задыхаться. Она судорожно хватала воздух ртом и вдруг, словно от удара током, закричала.

По помещению прокатилось эхо от ее голоса. Это привело девочку в еще больший ужас. Судороги пронизывали ее тело. Руки дрожали. Спина напряглась. Она кусала свои сухие, растрескавшиеся губы.

Мешка у нее на голове больше не было.

Но ее все равно со всех сторон окружала темнота.

В первый момент Дженнифер показалось, что она что-то видит, — она подумала, что различает в темной комнате какие-то предметы. Но вскоре ей стало ясно, что она ошиблась. Что-то продолжало закрывать ей глаза.

Дженнифер совсем растерялась. Она недоумевала, почему ей потребовалось так много времени, чтобы сообразить, что тряпку заменило что-то другое. Для такой перемены должна была быть какая-то причина, но какая именно? Девушка знала: причина эта должна быть важной. Но в чем она? Это ускользало от понимания пленницы.

Осторожно перевернувшись на спину, Дженнифер подняла руки к лицу. Ощупав пальцами щеки, она затем прикоснулась к глазам. Вместо прежнего покрывала теперь на лице девушки оказалась шелковая маска, закрепленная на затылке. Она нащупала узелок, в котором уже запутались ее волосы. Потом потрогала цепочку на шее: та осталась на месте. Дженнифер понимала, что сможет снять маску без больших усилий. Вероятно, это будет стоить ей пучка волос, который придется вырвать вместе с завязкой. Но зато она увидит место своего заточения. Она бережно положила Мистера Бурую Шерстку на кровать рядом с собой и начала работать пальцами над мягкой, податливой материей. Вскоре ей пришлось прерваться.

Откуда-то издалека вновь послышались крики младенца.

Во всем этом не было никакого смысла. Как мог здесь оказаться ребенок? Дженнифер попыталась привести свои мысли в порядок. Детский плач имел какое-то отношение к тому месту, в котором она находилась. Что это такое: квартира? Дом, плотно примыкающий к другому дому? Или у мужчины и женщины, похитивших ее, есть маленький ребенок? Ребенок — значит, материнство, ответственность, что-то нормальное, естественное. А в том, что случилось с ней, не могло быть ничего нормального. Вокруг ребенка выстраивается целый мир: мини-вэны, кроватки, коляски, прогулки в парке, — но все это, казалось, осталось в другой жизни. «Колпака на моей голове больше нет. Теперь — маска. И я могу ее снять. Может быть, они этого и хотят от меня. А может, и нет. Я не знаю. Я хочу делать так, как будет лучше для меня, но я не знаю, что в данном случае для меня лучше».

Вдруг Дженнифер стала задыхаться, как от удара в живот.

«Они были здесь. В этой комнате. Пока я спала. Они сняли колпак с моей головы и надели на меня маску, и я при этом даже не проснулась. О господи боже…»

Казалось, уже в сотый раз она не смогла сдержать слез. Удушье. Рыдания. Она чувствовала, как маска намокла от слез. Обняв Мистера Бурую Шерстку, Дженнифер принялась шептать ему: «Слава богу, хотя бы ты все еще со мной! Только благодаря тебе я не в полном одиночестве».

Будто в агонии, Дженнифер каталась по кровати. Наконец ей удалось взять себя в руки, ее дыхание стало выравниваться, она успокоилась, и судороги, бившие ее тело, утихли.

Но как только она перестала рыдать, ребенок издал протяжный душераздирающий вопль. Этот звук эхом прокатился по темному миру, в который была заключена Дженнифер. Далекий. Неуловимый.

Девушка снова наклонила голову, пытаясь сообразить, откуда шел звук. Она в очередной раз встретилась с чем-то недоступным ее пониманию. Словно на секунду-другую детские крики напомнили ей о том, что за черной пеленой, скрывающей ее глаза, существует целый мир. Затем звуки смолкли — так же внезапно, как проникли в ее сознание, — вновь оставив пленницу во тьме неизвестности.

Дженнифер опять принялась бороться с захватившими ее чувствами. «Так, больше никаких слез. Хватит плакать. Ты же не маленький ребенок».

Она не позволяла себе думать, что, вероятно, она все-таки еще ребенок.

На мгновение ее посетила ужасающая мысль, что это был ее собственный плач, ее всхлипывания и вопли, что она слышала саму себя, вернувшуюся в младенческое состояние.

Она сделала глубокий вздох. «Нет! — сказала она себе. — Это была не я. Я — здесь. А звуки — там. Будь бдительна!» — внушала она себе.

Дженнифер и раньше говорила себе это уже много раз, но ей до сих пор не было понятно, на что именно должна быть направлена ее бдительность.

Со свойственной ей проницательностью, девушка заметила одну закономерность: как только она пыталась обуздать свои чувства, происходило нечто, что сводило на нет все ее усилия; и тогда ей не оставалось ничего иного, кроме как вновь предаться безысходному отчаянию, столь же мрачному, как обступившая ее тьма.

«Именно это им от меня нужно», — подумала она.

Дженнифер вновь вся обратилась в слух. Она не понимала, как реагировать на звуки, производимые ребенком: поверить в надежду? наоборот, испугаться?

Было ясно, что они значат что-то важное, но Дженнифер не могла понять что. Сознание собственного бессилия опять довело ее почти до слез. Но мысль о том, что все рыдания до сих пор ничем не помогли ей, удержала Дженнифер от очередного приступа истерики.

Девушка вновь улеглась на кровати. Она испытывала жажду, голод, страх и боль. Впрочем, ей было бы трудно сказать, какая именно часть ее тела болела. Казалось, ее ранили в самое сердце. Но даже это чувство отходило на второй план по сравнению с ощущением сухости в горле. После той газировки у нее во рту не было больше ни капли — сколько времени прошло? год? — а ела она последний раз лишь в первой половине того дня, когда ушла из дому. Сколько часов или дней минуло с тех пор?

Дженнифер понимала, что находится в заключении. Но зачем, почему этот плен — выходило за пределы ее разумения. Она подумала о том, что даже хладнокровные убийцы, осужденные на пожизненный срок, знают, за что их посадили в тюрьму. Перед глазами у нее стоял образ из какого-то кинофильма — она не помнила ни названия его, ни актеров, ни сюжета, лишь только одну картинку: узник отмечал на стене своей камеры каждый прошедший день. Дженнифер не было позволено даже этого. Она теперь понимала, что для узника знание — это большая роскошь.

То же немногое, что было известно Дженнифер, приводило ее лишь в еще бо́льшую растерянность.

Женщина сказала, что она должна подчиняться.

Но до сих пор никто ни о чем ее не просил.

Чем больше Дженнифер размышляла обо всем этом, тем более нервными становились движения ее пальцев, перебиравших шерсть плюшевого медведя. Прикосновения к этой игрушке пробуждали в ней какие-то особые чувства. Мистер Бурая Шерстка был единственным, что связывало ее нынешнее положение с той жизнью, которую она вела до момента, когда неожиданно открылась дверь грузовика и ее ударил незнакомый мужчина. Теперь же, раздетая почти донага, она находилась в помещении, которого не могла видеть. Она знала, что в нем имеется дверь. Знала, что есть туалет. И где-то поблизости — какой-то ребенок. Об этом она тоже знала. Пол был бетонный. Кровать — скрипучая. Цепь, прикрепленная к надетому на нее ошейнику, позволяла сделать шесть шагов в ту или иную сторону. В комнате было жарко.

Она была жива, и с ней был ее любимый медведь.

Окруженная тьмой, Дженнифер сделала глубокий вздох. «Ладно, Мистер Бурая Шерстка, будем отталкиваться от того, что нам известно. Только ты и я. Как, собственно, оно и было после того, как отец умер и мы с мамой остались одни».

Она не имела представления о том, сколько времени ей еще отпущено жить.

Она не знала, что ждет ее впереди.

Она не знала, какую роль она должна играть в происходящем, но в существовании некой роли, задуманной для нее похитителями, сомнений быть не могло.

Тут Дженнифер впервые задумалась о том, ищет ли ее кто-нибудь.

В тот самый момент, когда эта мысль посетила ее, ребенок издал очередной крик. Пронзительный, отчаянный вопль. Затем, как и прежде, звук смолк, и она вдвоем с медвежонком вновь оказалась в полной тишине. И хотя Дженнифер до конца этого не сознавала, звук детского плача выручил ее, отогнав самую мрачную мысль: как вообще кто-то может узнать, где искать ее?

— Включи-ка еще раз, — сказал Майкл. Он возился с главной камерой, пытаясь наладить систему автоматического слежения. — Не хочу переусердствовать, просто еще слегка улучшить…

Линда нажала какое-то сочетание клавиш.

Ребенок закричал вновь.

— Ты уверен, что она его вообще слышит?

— На все сто. Посмотри, как она вертит башкой. Все она прекрасно слышит.

Линда наклонилась к монитору, чтобы посмотреть, что показывает основная камера.

— Ты прав, — согласилась она. — Думаешь, клиенты тоже слышат?

— Уверен. Но им придется напрячь свои мозги, чтобы понять, что происходит.

На физиономии Линды появилась кривая усмешка.

— Я смотрю, тебе нравится загадывать им загадки? Не даешь им расслабиться?

— Да, это не в моем стиле, — усмехнулся в ответ Майкл.

Заложив руки за голову и потянувшись, он затем принял расслабленную позу, словно служащий какой-нибудь крупной компании после долгих часов, проведенных у экрана компьютера.

— Полагаю, им понравятся эти пронзительные вопли Номера Четыре. Такая бурная реакция делает происходящее на экране более реальным.

Парадоксальным образом Майкл презирал тех, кто смотрел шоу «Что будет дальше?». И хотя он с удовольствием получал от этих людей деньги, предоставляя взамен то, что им было нужно, он считал, что их увлечение подобной забавой свидетельствует о слабости и зависимости. Майклу казалось, что развращенная фантазия его заказчиков куда более паталогична, чем их с Линдой бизнес-проект. Среди тысяч пользователей Интернета, плативших за возможность видеть то, что передавали установленные в подвале дома веб-камеры, подавляющее большинство, по мнению Майкла, были одинокими, несчастными людьми, без какой бы то ни было личной жизни. Вот почему им не оставалось ничего другого, кроме как с головой погрузиться в сюжет, разработанный влюбленной парочкой.

Линда, в свою очередь, вообще редко задумывалась о клиентах, а если это и случалось, то ее мысли не имели ничего общего с представлениями Майкла. Она не видела в них людей, которые, движимые своими темными страстями, попадали в порочную зависимость от их с Майклом сайта. Для нее они были лишь множеством пользовательских профилей, зарегистрированных по всему миру, множеством сочетаний из пятнадцати цифр, соответствующих номерам их кредитных карт. У Линды была черта, присущая истинной бизнес-леди, — способность быстро производить сложные математические расчеты, и поэтому все учетные записи зарегистрированных на сайте пользователей связывались в ее сознании с крупными денежными суммами, хранящимися на безымянных банковских счетах, специально созданных ею для проекта «Что будет дальше?». Она не думала о том, кто там, на другой стороне земного шара, следит за развитием сюжета; ее волновали лишь вопросы бухгалтерии и то, что делает Майкл, чтобы события «Части четвертой» обрели особый драматический накал и не повторяли бы предыдущих частей.

Итак, за развитие сюжета отвечал Майкл. Линда же должна была обеспечить спрос на интернет-услугу. От того и другого в равной мере зависел успех всего предприятия. Линда была уверена, что подобные отношения и есть настоящая любовь.

В свободное время и в промежутках между съемками серий Линда любила почитывать желтую прессу, раскрывающую тайны личной жизни поп-музыкантов и кинозвезд. Она еженедельно следила за тем, кто из них с кем начал встречаться и у кого произошел разрыв с прежним партнером. Она давала волю своему воображению, пытаясь представить, что Брэд, Анджелина, Джэн или Пэрис выкинут в ближайшее время и каким образом себя скомпрометируют. Интерес к звездным схождениям и размолвкам она считала своим величайшим недостатком, но готова была простить себе эту слабость.

В течение долгого времени Линда мечтала о том дне, когда проснется знаменитой. Она думала о том, что, если бы только у людей была возможность оценить успех проекта «Что будет дальше?», о них с Майклом уже давно бы писали в журналах «Us» и «People».

Линду раздражал тот факт, что преступный характер их деятельности мешает им обоим прославиться. Она считала, что плод их с Майклом творчества гораздо важнее, нежели объект этого творчества. Они продавали людям воображаемый мир. И это само по себе стоило дороже любых денег. Они с Майклом давно уже были звездами — Линда в этом нисколько не сомневалась. Просто никто об этом не знал.

Со своей стороны, Майкл понимал, что Линда жаждет признания. И хотя он стремился сделать все для того, чтобы доставить ей максимум удовольствия, он все же предпочитал держаться в тени.

— Пора дать ей что-нибудь поесть, — сказал Майкл.

— Ты сам это сделаешь? Или пойти мне? — спросила Линда.

Майкл залез в компьютер, затем порылся в куче листков, вырванных из записной книжки. На этих листках он фиксировал все изменения первоначального сценария. Майкл был из тех, кто предпочитает тщательную подготовку. Задолго до того, как они с Линдой начали снимать «Часть четвертую», он придумал и изложил на бумаге множество возможных сюжетных ходов. Он любил составлять разнообразные планы и перечни, делал пометки на специальных карточках, называвшихся «Зритель / Видеоряд № 4». Ему нравилось сознавать, что грядущие события скрупулезно продуманы, и при этом обладал живостью ума, свойственной творческим личностям. Во время учебы в университете он посещал семинар по теории кино и написал курсовую работу, в которой анализировал фрагмент из фильма «В порту», где Ева Мари Сейнт роняет свою белую перчатку и ее поднимает Марлон Брандо. Режиссер этой картины Элайа Казан, повинуясь творческой интуиции, сделал так, что камера зафиксировала момент, которого не было в сценарии, и в результате эпизод стал классическим. «Я бы тоже так мог», — думал Майкл. Он тоже не любил следовать за сценарием и не относил себя к числу тех режиссеров, которые только и ждут, чтобы прокричать: «Стоп! Снято!» Он был гибок, ему нравилось импровизировать. Когда Майкл видел перед собой на экране, как Номер Четыре, вся в слезах, судорожно стискивает в объятиях плюшевого медвежонка, он не сомневался, что все великие кинематографисты были ничто в сравнении с ним. Ведь он создавал нечто единственное в своем роде, нечто гораздо более жизненное, захватывающее и непредсказуемое, нежели все они когда-либо могли себе вообразить.

— Давай лучше ты, — решил Майкл после некоторых размышлений. — Кажется, она все еще не отошла от испуга. Мой выход на сцену мы отложим до того момента, когда надо будет устроить ей настоящую встряску.

— Как скажешь, босс, — ответила Линда.

— Какой я, на хрен, босс? — возразил, смеясь, Майкл.

Заставив себя оторваться от компьютеров, он подошел к столу, на котором было разложено оружие. Пошарив несколько секунд взглядом, он выбрал кольт под патрон «Магнум-357». Отдав пистолет Линде, он вновь вернулся к своим бесчисленным записям, энергично перетасовал их и наконец нашел нужный листок:

— На вот, прочти.

Линда пробежала глазами написанное.

— Чудненько, — сказала она с ухмылкой и взглянула на часы. Начало первого ночи.

— Думаю, самое время для завтрака.

Линда медленно отворила дверь и вошла в полуподвальное помещение. Как и в прошлый раз, на ней был мятый защитный костюм белого цвета и черная маска-колпак с прорезями для глаз. В руках она держала поднос, наподобие тех, что можно увидеть в кафе. На подносе стояла пластиковая бутылка с водой, с которой были сорваны этикетки, и миска овсяной каши моментального приготовления — американский продукт, продающийся во всем мире. Композицию дополнял апельсин. Столовых приборов на подносе не было.

Едва заслышав звук открывающейся двери, Номер Четыре всем телом подалась вперед.

Линда встала на один из крестов, которые Майкл начертил мелом на полу, и услышала тихое жужжание: Майкл включил систему электронного наведения камеры.

— Сиди. Не двигайся, — приказала Линда.

Затем она повторила приказ по-немецки, по-французски, по-русски и по-турецки. Линда плохо знала иностранные языки, помня лишь несколько общеупотребительных фраз и ругательств, которыми она по необходимости пользовалась время от времени. Она знала, что говорит с ужасным акцентом, что, впрочем, нисколько ее не беспокоило. Ну а в английской речи она часто заменяла американизмы их британскими эквивалентами, говоря, к примеру, слово «лифт» вместо «подъемник» или «колпак» вместо «капюшон». Она, правда, не верила в то, что столь незначительные искажения привычной для нее речи смогли бы запутать опытного следователя, особенно если бы он воспользовался современными средствами распознавания голоса. Но, как уверял ее Майкл, вероятность того, что в полиции найдется сотрудник, настолько дотошный, чтобы ломать себе голову, пытаясь их вычислить, практически сводилась к нулю. Майкл — вечный студент — тщательно изучил все сомнительные с юридической точки зрения моменты, связанные с их бизнесом, и пришел к выводу, что ни у одного сыскного агентства не хватит терпения, чтобы распутать этот клубок.

То, чем они занимались, было с правовой точки зрения слишком неоднозначно. Так думала Линда.

— Поверни голову, будто смотришь прямо перед собой. Руки по швам.

Линда вновь повторила приказ на нескольких языках, порой используя слова разных языков в одной фразе. Она знала, что делает ошибки, но кому какая разница?

— Я поставлю тебе на колени поднос. После того как я дам сигнал, можешь есть.

Линда увидела, что Номер Четыре кивнула.

Она подошла к кровати и опустила поднос Дженнифер на колени. Некоторое время Линда молча стояла рядом, наблюдая за девочкой. Она заметила, что все тело Номера Четыре начинает подрагивать от пронизывающих его мелких спазмов. «Она, должно быть, сильно мучится», — подумала женщина. Впрочем, за исключением этих непроизвольных подергиваний, Номер Четыре ничем не выдавала своего состояния, молча и послушно выполняя все требования похитительницы.

— Ладно. Теперь можешь есть, — разрешила Линда.

Она проверила, не закрывает ли собой какую-нибудь из камер. Линда знала, что клиенты будут поражены зрелищем этого элементарного процесса — кормления Номера Четыре. Именно благодаря подобным моментам их интернет-трансляции были столь привлекательны. Майкл и Линда превращали наиболее примитивные, повседневные действия человека в нечто особенное, исключительное. Когда любой прием пищи мог стать для Номера Четыре последним, эта простая обыденная процедура приобретала особенный смысл. Понимая это, зритель втягивался в происходящее, словно лично присутствуя в комнате. Полная неизвестность, окружавшая судьбу Номера Четыре, придавала самым банальным ее поступкам характер интриги.

Линда считала, что именно в этом состоит гениальность их с Майклом идеи.

Она наблюдала, как Номер Четыре поднесла руки к подносу, как нащупала миску, апельсин и бутылку с водой. Прежде всего девочка принялась за воду, с жадностью делая большие глотки из бутылки. «Как бы она от этого не заболела», — подумала Линда, но вслух ничего не сказала. Тут Номер Четыре внезапно прервалась, словно сообразив, что надо оставить немного воды, чтобы запить пищу. Оторвавшись от бутылки, девушка перешла к миске с овсянкой. Сначала она помедлила в нерешительности, затем пошарила руками по поверхности подноса в поисках ложки или вилки. Ничего не найдя, она сделала движение губами, словно собираясь задать вопрос, но сразу же осеклась.

«Схватывает на лету, — пронеслось в голове у Линды. — Молодец».

Номер Четыре поднесла миску ко рту и начала выковыривать из нее языком овсянку. Сперва она лишь осторожно коснулась еды, но, узнав знакомый вкус, стала с жадностью поглощать кашу, тщательно вылизав миску в конце.

«Как трогательно, — заметила про себя Линда. — Зрителям очень понравится».

Она все еще продолжала стоять рядом с кроватью. Но как только Номер Четыре начала счищать кожуру с апельсина, Линда медленно извлекла из кармана револьвер. Она старалась согласовать свои движения с действиями Номера Четыре, так чтобы пистолет появился на экране в тот самый момент, когда девочка вонзит зубы в мякоть апельсина.

Когда Номер Четыре поднесла апельсин ко рту, Линда подняла руку, в которой держала оружие. Она наблюдала, как сок начинает стекать у девочки по подбородку.

Затем Линда положила палец на курок и сняла пистолет с предохранителя.

Услышав металлический щелчок, девочка, собравшаяся было надкусить апельсин, замерла.

«Она не знает, отчего бывает такой звук, — подумала Линда, — но она должна понимать, что он несет в себе смертельную опасность».

Звук взводимого курка привел Номер Четыре в оцепенение. Апельсин застыл всего в нескольких дюймах от ее губ. Она дрожала всем телом.

Линда сделала шаг вперед и поднесла ствол пистолета к самому лицу девушки, чуть-чуть не касаясь черной маски, скрывавшей ее глаза. Помедлив несколько секунд, она с силой прижала ствол к переносице Номера Четыре.

«Запах оружейной смазки, давление тяжелого металлического ствола — эти ощущения подскажут ей, что это за предмет», — решила Линда.

Стоя рядом с девушкой, она слышала, как рыдания клокочут у жертвы в груди. Тело Номера Четыре, казалось, готово было взорваться от напряжения. Тем не менее бедняжка не двигалась и не издавала ни звука.

— Бах! — шепнула Линда тихо, но так, чтобы микрофон смог зафиксировать ее голос.

Неспешным движением руки она вновь поставила пистолет на предохранитель. Намеренно растягивая каждое действие, Линда отстранила оружие от лица девушки и убрала его обратно в карман.

— Завтрак окончен! — объявила она бодрым голосом.

Затем забрала несъеденный апельсин из рук девочки и подняла поднос у нее с колен. Линда увидела, что Номер Четыре вновь с головы до пят трясется в конвульсиях: хотелось бы, чтобы камеры запечатлели эти телодвижения. «На истерику у нас спрос хороший», — подумала Линда.

Идя по бетонному полу так, чтобы шаги ее производили как можно меньше шума, Линда вышла из помещения, оставив Номер Четыре одну на кровати.

Наверху, в аппаратной, Майкл надрывался от хохота. На экране светилась панель интерактивной системы ответа. «Масса отзывов, масса мнений». Майкл знал, что позже нужно будет подробно их все изучить. Особенно большое внимание он уделял просмотру чатов в разделе, специально созданном для обсуждения «Части четвертой».

Линда глубоко и с наслаждением вздохнула, сорвав с себя маску и прикрыв глаза. «Я настоящая актриса», — с уверенностью думала она.

Ни Линда, только что покинувшая подвальную комнату, ни Майкл, сидевший наверху в окружении мониторов, не обратили внимания на то, что произошло дальше. Это заметили лишь некоторые пользователи их сайта, намертво прилипшие к своим мониторам. Услышав стук закрывающейся двери и поняв, что она вновь одна в помещении, Номер Четыре рухнула на кровать. Она крепко обняла потертую плюшевую игрушку, прижав мордочку медвежонка к ямке между своими маленькими грудями, гладя его по голове, как ребенка, и что-то тихо ему нашептывая. Никто из зрителей не смог бы понять, что именно она говорила своему плюшевому другу, хотя некоторые были настолько прозорливы, что сообразили: девочка повторяет одну и ту же фразу. Но конечно, никому не приходило в голову, какую именно фразу она твердит, словно заклинание: «Меня зовут Дженнифер меня зовут Дженнифер меня зовут Дженнифер меня зовут Дженнифер».