Что будет дальше?

Глава 32

Все выходные Адриан Томас провел дома, не выходя на улицу. Его никто не запирал, никакие замки и засовы не преграждали ему путь. В четырех стенах его удерживала лишь болезнь, прогрессирующая день ото дня. Профессор практически ничего не ел и почти не спал, а если и забывался на какое-то время, его начинали терзать странные, тяжкие сновидения, и просыпался он еще более уставшим и больным. Бо́льшую часть времени он беспорядочно ходил из комнаты в комнату, останавливаясь лишь затем, чтобы поговорить с Касси, которая упорно не отвечала на его вопросы и вообще не показывалась ему на глаза, или чтобы в который раз попросить судьбу о свидании с Томми, о возможности хотя бы однажды еще обнять сына. В какой-то момент Адриан поймал себя на том, что уже несколько часов кряду мысленно повторяет одну и ту же фразу: «Еще один раз еще один раз еще один раз еще один раз…» Несмотря на все его мольбы, Томми по-прежнему молчал и явно не торопился показаться отцу на глаза.

Случайно посмотрев на себя в зеркало, Адриан подумал, что видит не свое отражение, а привидение. Чего стоил только наряд: старые линялые джинсы и верх от пижамы. Ощущение было такое, будто его отвлекли в тот момент, когда он не то одевался, не то раздевался, и он теперь сам не знал, чего ему больше хочется: лечь спать или заняться какими-то домашними делами. Его волосы слиплись и блестели от пота, подбородок покрылся седой щетиной. Впрочем, внешние проявления болезненного состояния пугали Адриана меньше всего. Гораздо больше его волновало собственное внутреннее состояние: он чувствовал, как внутри его борются две силы, на стороне каждой из которых выступает какая-то часть его личности, его внутренней сущности. Один из этих «полуадрианов» настаивал на том, что пора все бросить и не терзать себя больше безнадежным сопротивлением. «Хватит мучиться, — взывал он. — Не пытайся сохранить в памяти ни то, что знал раньше, ни то, что происходит с тобою сейчас. Забудься. Погрузись в тихую бездну беспамятства». Другая часть разума профессора Томаса была категорически не согласна с подобным отношением к жизни и к болезни. Эта составляющая его личности отстаивала совершенно иную точку зрения: она была убеждена, что нужно как можно дольше держать разум в тонусе, по возможности контролировать свои мысли и до последнего тренировать память, при необходимости избавляясь от лишнего груза, но старательно сохраняя главное в ее упорядоченных ячейках. Было похоже, что именно эта, здравомыслящая, часть его сознания отвечала и за поддержание жизнедеятельности единого для двух «полуличностей» физического тела. Именно этот упрямый Адриан-логик время от времени напоминал себе и своему оппоненту о том, что нужно что-то поесть, сходить в туалет, почистить зубы, принять душ и побриться. К сожалению, выполнение этих обычных для любого нормального человека действий теперь требовало от Адриана больших усилий — не столько физических, сколько интеллектуальных: было очень трудно вовремя напомнить себе о необходимости сделать очередной шаг.

Он с удовольствием переложил бы ответственность за выполнение этих дежурных и вместе с тем обязательных действий на жену. Касси частенько брала на себя функции его секретаря и не забывала вовремя напоминать мужу о назначенных встречах, о намеченных делах и поездках. Кроме того, у нее была потрясающая память на имена и лица: она помнила, как звали каждого из случайных знакомых, с которыми они встречались на всякого рода университетских банкетах, коктейлях и просто в дружеских компаниях. Кассандра всегда помнила дату каждой такой встречи, место, погоду, стоявшую в тот день, и, главное, темы, затронутые в разговоре при знакомстве. Она словно вела в своей памяти некий дневник, причем делала это с аккуратностью опытной стенографистки. Адриана всегда потрясала ее способность аккумулировать и сортировать всю ту информацию, на которую в его памяти попросту не хватало места. Ему приходилось запоминать и анализировать результаты бесчисленных лабораторных экспериментов и планировать лекции. Оставшуюся часть «жесткого диска» его памяти занимали стихотворные размеры, рифмы и те слова, которые он пытался сложить в поэтические строки. В общем, Адриан Томас всегда мог позволить себе роскошь не держать в памяти имя жены какого-нибудь коллеги по факультету, с которой они познакомились на пикнике по случаю окончания учебного года. Не помнил он и о таких мелочах, как замена масла в двигателе его старого «вольво».

Внимательность Кассандры к деталям всегда удивляла Адриана. Он предполагал, что качество это должно быть свойственно всем художникам. Касси действительно всегда знала, в каком месте на холсте нужно провести ту или иную линию, какую взять краску и в какой пропорции смешать ее с другими пигментами. По всей видимости, такое вдумчивое отношение к мелочам в собственном творчестве переносилось у нее и на окружающую действительность.

Томми не только унаследовал от матери умение запоминать имена и места встреч с разными людьми, но и довел эту способность до совершенства. В операторской работе это ему, безусловно, помогало. Он всегда помнил, с каким светом и каким объективом был сделан тот или иной кадр, не говоря уже о том, где и когда происходила съемка. Он был настоящей ходячей энциклопедией теледокументалистики и операторского мастерства.

«Любой из них, — подумал Адриан, — справился бы с поисками Дженнифер лучше меня». И Томми, и Кассандра смогли бы связать воедино обрывки имеющейся у них информации, они с большим успехом конвертировали бы свои наблюдения и рассуждения в аргументы, доводы и неопровержимые доказательства. И жена, и сын профессора Томаса не хуже, чем его брат, умели сложить мозаику и получить целостную картину интересующего их события.

Адриан почувствовал укол ревности. «Нет, это несправедливо, — подумал он. — Любой из моих покойных родственников справился бы с работой частного детектива лучше, чем я».

Он вновь заглянул в гостиную, чтобы проверить, не появилась ли Касси в своем любимом кресле в стиле эпохи королевы Анны. Нет, ни в кресле, ни в комнате, ни во всем доме никого больше не было. Адриан давно не чувствовал себя так одиноко.

В своем полубредовом состоянии он вдруг осознал, что и дом как таковой, неухоженный и неубранный, выглядит не лучше, чем он сам. Проявления этого беспорядка открывались Адриану одно за другим: вот груда грязной посуды в раковине, вот ворох грязной одежды на полу перед стиральной машиной, вот слой пыли на полу… Пылесос и швабра давно взывали к нему, но, наверное, на каком-то неведомом, непонятном Адриану Томасу языке.

Неожиданно он вдруг решил, что можно бороться с наступающей болезнью, не только пытаясь сохранить в памяти какую-то важную информацию, но и просто выполняя элементарную домашнюю работу, все же требующую некоторой мозговой деятельности. Вслух попеняв Кассандре за то, что она не напомнила ему вовремя о необходимости взяться за уборку, он достал из кладовки швабру и стал подметать пол. Совок ему разыскать не удалось, и часть мусора он замел под ковер в гостиной, воровато озираясь при этом и заговорщицки посмеиваясь. Он рассчитывал на то, что Касси перестанет играть в прятки и явится ему наконец, с деланым осуждением упрекая мужа в такой детской несознательности. Как ему хотелось услышать сейчас ее голос, с укоризной говорящий ему: «Адри, ну как же так можно…» Увы, дом по-прежнему оставался пустым и безмолвным.

Расстроившись, Адриан выпустил швабру из рук, и та со звонким ударом упала на пол гостиной. Сам же профессор Томас с деловым видом проследовал на кухню. Для начала он загрузил часть грязных тарелок и чашек в посудомоечную машину и был очень горд собой в связи с тем, что ему удалось отмерить правильное количество моющей жидкости, залить ее в нужный резервуар и, более того, нажать в правильной последовательности несколько кнопочек на передней панели, задав тем самым программу мойки и сушки кухонной утвари.

Несмотря на все его попытки найти какой-то глубокий смысл в этой рутинной работе, уборка по-прежнему казалась Адриану пустой тратой времени, а главное — никак не помогала ему справиться с чувством полного одиночества.

«Нет, ну ведь это нечестно, — обиженно думал он. — Я так по ним соскучился, мне так их не хватает! А их все нет и нет».

С этими мыслями он перебрался к стиральной машине и, загрузив ее должным количеством грязной одежды, сумел запустить это чудо техники и даже подобрал вроде бы правильную программу стирки.

Вдруг его осенило: «Я вовсе не одинок». Более того, он был вынужден признаться себе в том, что никогда не оставался совсем один.

Все люди, которых ему так не хватало, которых он так любил, всегда были рядом с ним.

В эту секунду он понял, что дело не в них, а в нем самом: если он их не слышит и не видит, то это не потому, что их нет рядом, а потому, что ему не удается разглядеть или расслышать их. Словно потревоженный каким-то резким звуком, Адриан оглянулся, а в следующую секунду повернулся в ту же сторону всем телом. Да, Касси была рядом. Она стояла, прислонившись к стене кухни, и улыбалась ему. Он в ответ тоже широко улыбнулся. Давно он не видел Касси такой молодой. На ней было свободное летнее платье, и в следующую секунду Адриан сообразил, что она беременна. Да-да, именно такой она была за считаные дни, может быть даже часы, до появления Томми на свет. Адриан распростер объятия и шагнул навстречу жене, но она, не переставая улыбаться, выразительно махнула рукой куда-то в сторону.

— Касси, — прошептал Адриан, — ты нужна мне. Не уходи надолго. Ты всегда помогала мне, когда я что-то забывал. Теперь я тем более не смогу обойтись без тебя.

Кассандра вновь улыбнулась, не переставая при этом показывать рукой в сторону. Адриан никак не мог понять, на что она показывает, но сейчас этот вопрос не слишком интересовал его. Он подошел к жене еще ближе, и с его губ вновь полетели взволнованные слова:

— Я все понимаю, я очень виноват перед тобой. Наша жизнь была далеко не идеальной. Ты, наверное, действительно заслуживала иной, лучшей судьбы. Я помню, как мы с тобою спорили и даже ругались, помню, как ты жаловалась, что тебя заперли в этом маленьком университетском городке, в котором никогда ничего не происходит. Где-нибудь в столичном городе ты действительно, скорее всего, стала бы знаменитой художницей. Я же был в твоей жизни как якорь, не позволявший тебе сняться с места. Я все это давно понял и прошу у тебя прощения. Помню я и то, как нам тяжело было, когда Томми начал взрослеть, когда он вступил в переходный возраст. Нам пришлось бороться за него — за то, чтобы не потерять в нем близкого человека. При этом мы с тобой по-разному подходили к его воспитанию и порой не соглашались друг с другом. Наверное, мне нужно было больше прислушиваться к тебе, чаще соглашаться с тем, что предлагала ты. Но, знаешь… обо всем этом я вспоминаю только иногда. Гораздо ярче в моей памяти сохранились лучшие дни и минуты нашей жизни. Я помню, как мы с тобой…

Кассандра вновь выразительно показала рукой на кухонную стену, и, судя по выражению ее лица, покаянная речь мужа была ей сейчас не нужна. Глаза ее требовательно горели. Адриан прекрасно помнил, сколь многого могла добиться Кассандра при помощи одного лишь такого вот взгляда.

— Да что такое? Я не понимаю тебя. Что случилось? — спросил он жену.

Та опять улыбнулась и с теплым упреком, даже несколько покровительственно посмотрела на него, как молодая учительница — на мальчишку-школьника, который никак не может ответить на элементарный вопрос: «Сколько будет дважды два?»

— Ну что… что, скажи мне? — настойчиво повторял Адриан.

Вдруг он понял, что так тревожит Кассандру. Там, куда она указывала рукой, на кухонной стене висел телефонный аппарат.

Адриан прислушался. Откуда-то, словно сквозь густую ватную пелену, до него донесся знакомый мелодичный перезвон. Звук становился все сильнее и сильнее, словно кто-то невидимый аккуратно поворачивал ручку регулятора громкости. Испугавшись, что пропустит звонок, Адриан схватил трубку и поднес ее к уху:

— Алло.

— Ну что, профессор, ждали моего звонка? Повидаться не хотите? В нашем деле наметился некоторый прогресс.

Это был он — маньяк-эксгибиционист. Его голос Адриан узнал бы из тысяч других. Почему-то его звучание ассоциировалось у профессора с вязким бульканьем грязевых гейзеров.

— Мистер Вольф…

— А вы кого ждали?

— Вы нашли ее?

— Ну, не то чтобы нашел, но…

— Давайте же, не тяните, рассказывайте.

Адриан надеялся, что его собственный голос звучит столь же сильно и уверенно, как и во время прошлых разговоров с Марком Вольфом. Размышлять о том, откуда в его состоянии у него могли бы взяться силы и уверенность в себе, сейчас было некогда.

— Профессор, мне кажется, то, что я нашел, должно вас заинтересовать. Это… — Вольф замешкался, явно подбирая слова, чтобы без лишних подробностей описать результаты своих поисков. — В общем, думаю, на это стоит взглянуть.

Адриан посмотрел на жену, которая все с той же безмятежной улыбкой стояла у входа на кухню, поглаживая выпирающий из-под платья живот. Взглянув на Адриана, она лишь едва заметно кивнула. Говорить ему: «Адриан, поезжай!» — не было никакой необходимости.

— Хорошо, — буркнул профессор Томас в трубку, — сейчас приеду.

Повесив аппарат на стену, он вновь шагнул по направлению к Кассандре, чтобы обнять ее. Но та остановила его взмахом руки и, все так же улыбаясь и глядя ему в глаза, сказала:

— Поспеши.

Адриан был счастлив услышать ее мелодичный голос. Тишина в доме пугала его, но стоило Кассандре произнести хотя бы несколько слов, как он успокаивался.

— Тебе, Адри, теперь постоянно придется спешить, — тем же тоном ласковой учительницы произнесла Касси. — Ты ведь сам не знаешь, сколько времени у тебя осталось.

Адриан посмотрел на ее живот. Да, точно так же Касси выглядела в последние дни перед рождением сына. У нее был жар, ее все время мутило, но она делала все возможное, чтобы подавить в себе раздражительность и не позволить дурному самочувствию испортить настроение ей, ребенку и Адриану. Она истекала потом под летним солнцем и ждала. Адриан приносил ей воду со льдом и помогал вставать с кресла и перебираться из комнаты в комнату. Ночами он лежал с нею рядом, делая вид, будто спит, и слушал, как она переворачивается с боку на бок, пытаясь найти если не удобное, то хотя бы терпимое положение. Выражать ей сочувствие было бессмысленно. Эти слова только вызвали бы у нее лишнее раздражение, а Касси и без того было нелегко сдерживать эмоции.

Адриан послушно шагнул к входной двери.

— Нельзя помнить только хорошее, — сказала ему в спину Касси. — Это было бы глупо. В нашей жизни всего хватало. Были и трудности. Вспомни, как тяжело нам было, когда не стало Брайана. Ты тогда пил до беспамятства несколько недель подряд и все время проклинал себя за то, что не усмотрел, не уберег младшего брата. Ну а потом… когда Томми…

Касси замолчала.

— Скажи, почему ты…

Вопрос о последних неделях жизни Кассандры и о принятом ею решении вертелся у Адриана на языке, но произнести его вслух он так и не решился. Он увидел, как Касси опустила взгляд, как она обхватила руками живот… Она явно видела наперед, что с нею произойдет в конце пути, и теперь радость от предстоящего рождения малыша и горе от потери единственного сына смешались в ее душе, точно так же как счастье и горе бывают перемешаны в жизни. Вдруг Адриан почувствовал то, что должен был чувствовать каждый день, каждую секунду после смерти своих близких — как в минуты просветления, так и в темной бездне подступающего все ближе безумия.

Он подумал, что зря цеплялся за жизнь все эти годы, после смерти Томми и Касси. Он должен был уйти вслед за ними, уйти не колеблясь, сделав свой выбор без сожаления. Продолжать жить после таких потерь было попросту малодушно. «Трусость, — подумал он, — вот чувство, которое удерживало меня в этом мире». Он вновь посмотрел на Касси и с удивлением увидел, что та качает головой.

— То, что я сделала… в общем, я была не права, — медленно произнесла она. — Хотя в каком-то смысле я все равно поступила правильно.

С одной стороны, вроде бы нелогично, но Адриан все же почувствовал, что в этих словах есть какая-то особая, высшая логика, что в этой внешне противоречивой фразе скрыт глубокий внутренний смысл. Как психолог, он прекрасно понимал, что горе может вызвать в человеке почти психопатическое состояние с навязчивой идеей суицида. По этой теме он в свое время перечитал огромное количество специальной литературы. Впрочем, глядя сейчас на жену — такую молодую, такую красивую и при этом такую счастливую и несчастную одновременно, — он осознал, что все проведенные в мире клинические исследования, все теоретические разработки не помогут ему до конца разобраться, почему Касси решилась на этот шаг. В конце концов, сам он, потеряв по очереди троих самых близких людей, страдал от страшнейшей депрессии, мучился от чувства вины, но ни разу всерьез не задумался о том, чтобы свести счеты с жизнью. По всей видимости, никакая наука, никакие психологические теории не способны дать универсальный ответ на вопрос о том, как реагирует человек на самое страшное горе.

Адриан закрыл глаза и некоторое время простоял так на одном месте в полной тишине. Он вновь захотел спросить Кассандру, почему она оставила его наедине с этим страшным горем, почему добавила ему боли своим уходом. Но он прекрасно понимал, что прямого исчерпывающего ответа на эти вопросы ему никогда не получить. Таких ответов, по всей видимости, попросту нет и быть не может.

— Когда Томми погиб, от меня осталась лишь тень, — едва слышно произнесла Кассандра. — Я понимала, что у тебя хватит сил найти какой-то смысл в дальнейшей жизни. У меня же этих сил не было. А еще я подумала, что если и дальше останусь жить такой же, какой была все последние месяцы перед смертью, то существование рядом со мною добьет и тебя. Я просто не могла существовать в этом доме, полном воспоминаний и боли. Все, буквально все напоминало мне о Томми. Даже ты, Адри. Особенно ты. Я смотрела на тебя и видела его. При этом мое сердце разрывалось на части. Рано или поздно мое безумие передалось бы и тебе. В общем, в тот вечер я поняла, что время настало. Предпринимать какие-то особые усилия мне не пришлось. Я просто надавила на педаль газа чуть сильнее, чем обычно. В тот день мне казалось, что это единственно правильное решение.

— Никогда, никогда я не соглашусь с тем, что ты поступила правильно, — возразил Адриан. Открыв глаза, он вновь впился взглядом в молодую прекрасную Касси. — Смерть не может быть права. Нельзя идти у нее на поводу. Я бы помог тебе выкарабкаться из этого кошмара. Вместе мы что-нибудь бы придумали.

Касси погладила себя по животу и вновь улыбнулась.

— Сейчас я это понимаю, — сказала она.

— Как же ты ошиблась тогда, — произнес вслед за ней Адриан. — Если и казалось, что я сильный, то лишь потому, что ты была со мной. Зачем, зачем ты ушла, зачем оставила меня одного?

Кассандра кивнула ему и, грустно улыбаясь, сказала:

— Да, в этом ты прав. Наверное, я действительно зря так поступила. Прости меня.

— Я? Конечно я тебя прощаю! — со слезами на глазах воскликнул Адриан. — Да что там, разве я имею право прощать или не прощать тебя?

— Конечно имеешь, — как-то буднично ответила Касси. — Ты только не трать сейчас на меня драгоценные минуты. У тебя есть более важные дела. Подумай о матери Дженнифер. Она ведь сейчас чувствует себя так же, как я тогда.

— Да, конечно, но ведь…

Почему-то Адриан решил не возражать Касси.

— Приведи себя в порядок и нормально оденься. В таком виде нельзя выходить из дому, — распорядилась Кассандра.

Адриан пожал плечами и послушно направился в ванную. Там он умылся, кое-как побрился и почистил зубы. Затем он вернулся в спальню и стал рыться в шкафах в поисках чистой одежды. Его усилия были вознаграждены: ему удалось выудить из какого-то ящика чистые вельветовые брюки. По ходу дела под руку ему попался комплект чистого белья, а один из пуловеров легко прошел обонятельный тест, не вызвав отторжения своим запахом. Адриан быстро переоделся, почему-то смущаясь от осознания того, что Касси наблюдает за ним.

— Я спешу, спешу, — заверил он жену.

В ответ та рассмеялась и сказала:

— Адриан, стремительность и оперативность в принятии решений никогда не были твоими сильными сторонами. Тем не менее я с уважением отношусь к твоим попыткам действовать быстро и не терять времени даром.

— Да пойми ты меня, — сокрушенно вздохнув, признался жене Адриан, — от этого человека меня тошнит. Понимаешь, Касси, я не могу заставить себя торопиться на встречу с ним.

— Я все понимаю, но именно этот человек — твой единственный ключ к разгадке. Именно он, как никто другой, понимает логику людей, совершающих преступления на сексуальной почве. Вот скажи мне, кто лучше знает, как устроить пожар, — маньяк-пироман или профессиональный пожарный? Кто лучше справится с чудовищным заданием хладнокровно убить человека — полицейский или киллер?

— В этом ты, несомненно, права, — согласился Адриан, завязывая шнурки. — Мне бы еще понять, как расколоть его, как заставить его сделать то, что мне нужно.

— Адриан, вся наша жизнь состоит из ребусов, загадок и головоломок. Воспринимай эту ситуацию так же, как ты привык воспринимать все, что происходит в твоей жизни. Рано или поздно обрывки полученной информации сложатся у тебя в нечто цельное. Главное — все время думай об этом. Твоим мозгам, Адри, придется хорошенько напрячься. Пусть на тебя поработает и твой интеллект, и твое творческое воображение.

Адриан прекрасно понимал, что жена совершенно права. Он тяжело вздохнул: с каким удовольствием он сейчас остался бы здесь и поболтал с нею, получая при этом понятные и, в общем-то, заранее известные ответы на интересующие его вопросы. Так нет же, нужно непременно выйти из дому и тащиться посреди ночи на другой конец города, для того чтобы попытаться получить ответ на сложнейший, с трудом формулируемый вопрос. Адриан вышел в прихожую, накинул на плечи твидовый пиджак и открыл входную дверь. В лицо ему ударил яркий солнечный свет. Адриан сначала зажмурился, а затем внимательно посмотрел на часы, — оказывается, на улице его ждала не глухая ночь, а ясное и свежее весеннее утро. «Ничего себе ошибочка вышла! — подумал профессор Томас. — Всего-то на полсуток».

Это было нарушением инструкции. Впрочем, так при необходимости поступали практически все офицеры в отделении, и их никогда за это не наказывали. В общем, Терри Коллинз взяла с работы папку с документами по делу об исчезновении Дженнифер Риггинс и принесла ее на выходные к себе домой. Она рассчитывала, что внимательное перечитывание документов в домашней обстановке даст свои результаты. Накормив детей завтраком, она отправила их погулять на лужайку перед домом, а сама села в кресло, положила на колени папку и стала в очередной раз просматривать уже знакомые бумаги. При этом Терри не забывала прислушиваться к звукам, доносившимся с улицы. Вроде бы пока все шло хорошо: дети кричали, смеялись, задорно визжали, но, судя по интонации их голосов, до слез и драки дело не доходило. Особого оптимизма просмотр документов у инспектора не вызвал. Специалистам из технической службы полиции штата удалось немного улучшить качество изображения, полученного с камер видеонаблюдения, — ровно до такой степени, чтобы отдельные черты лица подозреваемого стали более-менее отчетливыми и узнаваемыми. Нет, если бы она знала, как зовут этого человека, если бы она его уже нашла, эта запись могла бы стать неплохой косвенной уликой в ходе судебного расследования. Если бы этот человек сидел перед нею на скамье подсудимых или пусть даже являлся бы просто подозреваемым, она, опираясь на такую съемку, смогла бы задать ему — наедине или перед коллегией присяжных — весьма и весьма неудобные для него вопросы. Имея же в своем распоряжении лишь эти скупые кадры, идентифицировать этого человека и выяснить, имеет ли он отношение к исчезновению Дженнифер, было практически невозможно. Само собой, будь у инспектора Коллинз доступ к серьезной аппаратуре и к закрытым базам данных, которыми располагают обычно федеральные антитеррористические службы, она, быть может, и смогла бы чего-то добиться. К сожалению, возможности провинциального полицейского инспектора весьма и весьма ограниченны. Терри призналась себе в том, что перед нею стоит извечная полицейская дилемма: если бы ей предоставили подозреваемого — то есть назвали бы имя человека, который мог быть тем или иным способом связан с совершенным преступлением, — то размотать клубок его поступков и найти нужные улики было бы задачей чрезвычайно сложной, хотя вполне выполнимой.

Но у нее-то как раз и не было никакого подозреваемого. Ну разве это улика: смазанное, сфокусированное лишь при помощи специальной компьютерной программы изображение с камеры видеонаблюдения, по которому нужно будет попытаться установить личность человека и его причастность к исчезновению девушки-подростка на другом конце штата. Нужно будет выяснить, действительно ли это тот самый человек, а если и так, то — что он делал там, на автовокзале, как попал туда и как оттуда уехал… Терри в последний раз посмотрела на распечатку нескольких кадров и отложила бумаги в сторону.

«Нет, это невозможно», — подумала она.

С заднего двора до ее слуха донеслись металлический лязг и грохот: какие-то ведра и горшки, по всей видимости, использовались в качестве ударной установки, а метлы и грабли выступали в роли барабанных палочек. Такие звукосочетания безошибочно идентифицируют лишь родители маленьких детей. Именно им прекрасно известно, что, оказывается, кухонную утварь и садовый инвентарь можно отлично использовать в качестве музыкальных инструментов, мощнейшего оружия, оборудования для добычи золота и еще бог знает для каких целей, если за дело берутся дети со свойственной им неуемной фантазией. Терри постаралась не обращать внимания на шум, отметив лишь про себя, что ближе к вечеру ей, по всей видимости, придется потратить на уборку территории вокруг дома чуть больше времени, чем обычно. Стерильной чистоты внутри дома ожидать также не приходилось: мягкая и влажная весенняя земля отлично прилипала как к подошвам детской обуви, так и к одежде. К вечеру в доме наверняка можно будет наблюдать последствия самой настоящей пылевой или грязевой бури.

Терри Коллинз снова уткнулась в папку с документами.

«Сплошные загадки — и никакой ясности, — подумала она. — Какую версию ни затронь, выясняется, что это очередной тупик, а те материалы, которые есть в наличии, вообще не стыкуются друг с другом».

Как продолжать расследование, Терри, по правде говоря, не знала. Ни один из возможных вариантов не казался ей перспективным или хотя бы сколько-нибудь разумным. Она покачала головой и вздохнула. Оставалось лишь пожалеть о том, что ей недостает убежденности и настойчивости, свойственных пожилому профессору.

«Может быть, он и прав, — размышляла Терри, — но его идеи слишком уж неожиданны. Серийные убийцы в Британии шестидесятых годов. Пара в фургоне на улице тихого университетского городка. На основании этой обрывочной информации он делает вывод о том, что речь идет о редком по жестокости преступлении. В таком случае, похоже, нам остается только смириться со случившимся. Можно еще направить запрос на размещение фотографии и примет Дженнифер на коробках с молоком. Вот только толку от этого наверняка не будет».

От размышлений о деле Дженнифер инспектора Коллинз отвлекали и мысли о собственном будущем. Если исчезновение девушки не будет раскрыто, то о дальнейшем карьерном росте можно будет забыть. С одной стороны, Терри было неловко из-за того, что она мысленно взвешивает на одних и тех же весах свое продвижение по службе и жизнь ни в чем не повинной девушки. С другой — она прекрасно понимала, что и ее собственные дети также нуждаются не только в защите, но и в определенном материальном достатке, для того чтобы получить образование и просто жить нормальной жизнью.

«А вдруг этот профессор действительно прав и все произошло именно так, как он предполагает? — рассуждала Терри. — Впрочем, тогда я вряд ли смогу помочь пропавшей девочке».

На какое-то мгновение она почувствовала, как на нее накатывает волна раздражения. «Хорошо было бы вообще ничего не знать ни о какой Дженнифер Риггинс», — подумала Терри. Оставалось только жалеть, что она вовремя не уделила еще больше внимания этой настырной девчонке и не предприняла каких-либо экстраординарных действий после ее второго побега. Ну кто же знал, что мать Дженнифер и ее новый гражданский муж не сделают никаких выводов из того, что произошло, и не изменят царящую в их доме атмосферу, не сделают все возможное, чтобы ребенку не захотелось больше бежать из этого дома куда глаза глядят. «Привычка — страшное дело, — подумала инспектор Коллинз. — Еще страшнее — вызываемое ею притупление реакции на происходящее». Насмотревшись на ужасы этого мира по телевизору, зная, что едва ли не каждый день в нашу страну прилетают самолеты с гробами, закрытыми звездно-полосатым флагом, понимая, что в этих гробах лежат совсем молодые солдаты — еще почти дети, люди перестают воспринимать всерьез те опасности, которые грозят им самим и их собственным детям буквально за порогом дома.

При мысли об опасностях Терри непроизвольно прислушалась к тому, что происходит на лужайке, где играли сейчас ее дети. В какой-то момент ей показалось, что грохот и металлический лязг стихли неспроста. Она напряглась, ожидая, что веселые крики и смех вот-вот сменит чей-то плач. К счастью, судя по вновь зазвучавшим веселым голосам, на сей раз обошлось. Вспомнив о печальных новостях, приходящих из Ирака и Афганистана, Терри, естественно, не могла не вспомнить и о своем бывшем муже. Она знала, что он сейчас в отпуске — отдыхает после участия в боевых действиях и набирается сил перед очередной поездкой в какую-то горячую точку. Скорее всего, до отлета он опять попытается договориться о встрече с детьми — с теми самыми детьми, которых Терри изо всех сил старалась держать от него подальше.

Она до боли сжала руки в кулаки. Вздрогнув, стряхнула с себя оцепенение и обнаружила, что по-прежнему сидит в кресле и, судя по всему, уже давно неотрывно смотрит на фотографию Дженнифер, помещенную на листовке с сообщением о ее исчезновении.

Инспектор Коллинз не то выронила, не то специально бросила папку с делом Дженнифер на пол и едва удержалась от того, чтобы пнуть ее ногой. «Никаких следов, никаких улик, никаких версий, — подумала она, вынося приговор своему расследованию. — Слишком мало данных».

Терри тяжело вздохнула и встала с кресла. Подойдя к окну, она выглянула на улицу, где играли ее дети. Все было так хорошо и спокойно, как и должно быть в этот солнечный весенний выходной день.

Она прекрасно понимала, что ни о каком счастье и спокойствии в доме семьи Риггинс речь сейчас не идет. Терри знала, что близится день, когда на ее долю выпадет, пожалуй, самая неприятная задача: отвести Мэри Риггинс куда-нибудь в сторонку и по возможности деликатно сообщить ей, что до тех пор, пока к делу не будут приобщены хотя бы какие-то новые улики или свидетельства, расследование можно считать приостановленным. Банальная фраза «следствие зашло в тупик» как нельзя лучше отражала суть дела. Само собой, Терри была не в восторге от такой перспективы, хотя за годы работы в полиции успела получить достаточный опыт в сообщении дурных новостей. Рассказать родственникам о трагических последствиях передозировки наркотиками, посвятить в подробности кошмарных последствий дорожной аварии и даже сообщить о происшедшем убийстве — все это инспектор Коллинз, как и ее сослуживцы, могла сделать профессионально — тактично, но все же решительно. Впрочем, с точки зрения эмоциональной составляющей подобных разговоров она с удовольствием передала бы эти обязанности священникам или психотерапевтам. Те, наверное, справились бы с этой трудной и деликатной задачей еще лучше, чем полицейские, не проходившие специального курса психологической подготовки. Однако в этом конкретном случае рассчитывать на чью-либо помощь не приходилось, и сомнительная «честь» сообщить Мэри Риггинс о том, что дело о пропаже ее дочери зашло в тупик, будет предоставлена инспектору Коллинз, и никому другому. Следствие в тупике, а значит, в тупике и судьба Дженнифер, если, конечно, девушка до сих пор жива.

С точки зрения Терри Коллинз, это было несправедливо.

Многих трагедий, случающихся в этой жизни, вполне можно было бы избежать. В этом она была твердо уверена. Проблема в том, что люди ведут себя пассивно: сидят и ждут, когда придет беда, не пытаясь заранее продумать, как ей противостоять. Со временем неблагоприятные факторы накапливаются, и в один прекрасный день происходит катастрофа. Терри вновь выглянула из окна и посмотрела на своих детей. «Нет, я не такая, — твердо решила она про себя. — Я сделаю все, чтобы предотвратить любое неблагоприятное развитие событий в моей жизни и в жизни моих детей».

Ей было приятно так думать. От сознания собственной предусмотрительности ей становилось легче. Впрочем, как профессионал, она прекрасно понимала, что подобные утверждения могут быть справедливыми лишь до какой-то степени.

— Как же мы любим обманывать себя, — прошептала Терри Коллинз.

Подняв с пола папку, она еще раз перелистала документы и решила, что сегодня же заедет к Мэри Риггинс и Скотту Весту, чтобы поговорить с ними. Начать нужно будет издалека, решила она. «Пусть на сегодняшний день я просто сообщу им о том, что никаких новостей у меня нет. В следующий раз придется убедить мать Дженнифер в том, что их не только нет, но и, по всей видимости, не будет. Это станет первым шагом на пути к тому, чтобы подтолкнуть их к чудовищному по жестокости, но практически неопровержимому выводу о том, что Дженнифер, скорее всего, уже не вернуть. Следует признаться себе в том, что дочь Мэри Риггинс пропала…»

«Навсегда?» Терри терпеть не могла этого слова. Не любили всякого рода «всегда» и «никогда» и другие ее сослуживцы. Она заранее знала, что не будет пользоваться подобными словами, когда заведет неприятный разговор с матерью и отчимом Дженнифер.