Что такое искусство?

ВВЕДЕНИЕ

РОДИТЕЛЯМ МОИМ ПОСВЯЩАЮ

Настал наш час, и снова в путь! К новым художникам, к другим произведениям. Однако прежде оглянемся назад, на путь пройденный, на первый альбом. Другими словами — поразмыслим над станковым искусством (которое мы узнали), чтобы глубже понять искусство, ожидающее нас в этой книге.

Размышление отличается от узнавания, и чем больше узнаешь, тем более хочется размышлять. Размышлять? Это как бы на гору взобраться, чтобы увидеть пройденный путь сверху, весь сразу, точно на ладони. Обозреть единым взглядом! И хотя знаешь дорогу до мелочей, сверху она все равно иная, потому что видится ее общий рисунок. Потому и скажем: размышляя, мы обобщим узнанное раньше.

Размышлять в искусстве нам с тобой — зрителям — необходимо. Да ведь нельзя иначе, если сами произведения искусства оказываются размышлениями авторов-художников. Это их обобщения, обозревание долины жизни, которую они знают, но, подымаясь на высоты искусства, видят заново.

Изобразительное искусство тем замечательно, что мысли (обычно невидимые) в нем оказываются видимы, превратившись в изображения. Вдумайся в это чудо! Не через слово, написанное или произнесенное, открывается нам мысль художника, а через изображение — живописное, графическое, скульптурное. Потому можно сказать: произведения изобразительного искусства — это живописно-пластические размышления художников о жизни и человеке.

Поразмыслим и мы над станковым искусством, то есть обобщим его главный смысл. Начать хотя бы с вопроса: какое из трех известных тебе изобразительных искусств (живопись, графика, скульптура) ты вспоминаешь первым, если слышишь слова: «станковое искусство»?

По-видимому, живопись? И назовешь сразу, не рассуждая! Назовешь и по рассуждении, ибо она не обходится без станка — мольберта. Скульптуру же называют порой не станковой, а камерной, то есть «комнатной», словно подразумевают существование пластики не комнатной, не «тепличной», а значительно более мощной.

Леонардо да Винчи «Мадонна Литта». Темпера Италия. XVI в.

Да, живопись — королева станкового искусства, настоящая хозяйка своих дворцов (художественных музеев). Ее несметные красочные богатства пользуются всеобщим признанием, им почтительно уступают первенство графика и скульптура. Однако чем же замечательна станковая живопись? Разумеется, дело не в станке, хотя он вошел в название большой области искусства. Самое удивительное свойство станковых техник можно назвать «сложной простотой». Станковые орудия действительно просты, но при этом как раз они позволяют художнику создавать сложнейшие живописные произведения. Каждый ребенок знает кисти и краски. Каждый взрослый способен закрепить холст на подрамнике, способен взять кистью краску и нанести ее на плоскость. Но далеко не у каждого краска станет мыслью, наблюдением, живописным обобщением жизни.

Жорж де Латур «Магдалина со светильником». Масло Франция. XVII в.

Живописцы до сих пор работают «по старинке». Все тот же простой мольберт, та же нехитро натянутая ткань, несколько измененные рецепты красок, но все те же они, те же цвета! Только всякий раз, во всякий век неодинаково ложатся краски в изображения; всякий раз ведут они себя по-новому под напором мысли и приказом руки художника. Куда обратится эта мысль, какова она сама? Сколь искусна, как обучена рука, чтоб угодить мысли, наблюдению, чтобы мысль, раздумье художника свободно воплотились в изображение? А сколь верен глаз, как долго, как пристально он может смотреть на окружающее и способен ли он смотреть «внутренним взором»? Здесь наивысшая сложность! Здесь — это значит в творчестве, соединяющем мысль, глаз и руку художника. В изображениях на плоскости существуют правила, законы, однако нет двух одинаковых картин — будь они и созданы по общим правилам-законам. Потому что сила мысли, искусность руки, опытность глаза у каждого свои, неповторимые — индивидуальные. И в разные века, и в творчестве людей одного времени.

Тем хороши простые орудия станковой живописи, что они легко принимают и запечатлевают сложность живых касаний рук думающего, наблюдающего человека. Так и трепещет кисть, несущая краску на холст, так и откликается она на малейшее изменение движения руки, взгляда, настроения, усилия воли и мысли. Стоит всего лишь пристальнее вглядеться в холст, лист, чтобы ощутить эти живые красочные касания, хотя минута их появления отодвигается с каждым днем в прошлое. Будучи в музее, примечай в изображениях следы движений руки, в которых «проглядывает» характер. Движений разных — и медленно-терпеливых, и невероятно стремительных... Будто и сейчас видишь, как металась кисть в руке мастера между холстом и палитрой.

«Владимирская Богоматерь». Темпера Византия. XII в.

В станковой живописи сложность и простота всегда рядом. Холст! Подумать только ... кусок тряпицы! — из которой могли, но не сшили мешка, которую могли, но не пустили на мытье полов ... Да мало ли что могли сделать с холстиной, не попади она в мастерскую живописца, в искусные руки его. Но холст попал сюда! Он послушно напрягся на подрамнике, распластавшись в пружинистую плоскость. Он покрепче оперся на мольберт, чтобы справиться с толчками, ударами, прикосновениями кистей, чтобы усердно собрать с них красочную дань. До тех пор принимает холст драгоценную краску, через которую многоцветным потоком перетекают мысли и наблюдения художника (превращаясь в изображения), пока сам не скроется, не станет одним из слоев картины. О нем редко вспоминают, хотя он держит на себе плотные краски, будь то грунт или живописные изображения. Разве только плетеной фактурой проглянет иногда сквозь прозрачную живопись, как дно мелководной реки.

Нет больше тряпицы-холстины: есть удивительное окно в наличнике — раме. Заглядывая в него, ты как бы одновременно выглядываешь. Но выглядываешь уже глазами художника и видишь мир таким, каким увидел его он, подобно тому, как отражение мира в глазу человека (приглядись!) кажется порой круглой крошечной картиной. Недаром слова «окно» и «око» (глаз) происходят от одного корня; недаром окна домов днем подобны глазам, то блестящим, то темным, а зажигаясь по вечерам, смотрятся с улицы живыми картинами. Да-да, окна то «глядят», то «смотрятся». И очи наши глядят и смотрятся. Глядит и картина, хотя ее смотрят.

Картина действительно подобна очам, а не зеркальному отражению. Зеркало только отражает, а глаза наши способны видеть и «внешним» и «внутренним взором». Чаще мы глядим, наблюдаем окружающий мир, а задумавшись, видим внутренние картины (воспоминания, фантазии, планы, мечты ... Припомни!). Вот почему в одних картинах отражен внешний мир — природа, люди вообще, человек в отдельности, предметы, цветы, животные ... Словом — многое! А в других возможно увидеть и вовсе не существующее, потому что художник уводит наше внимание вовнутрь себя, в воображение, в свои внутренние картины и запечатлевает их на холсте. Но чаще всего художник искусно соединяет наблюдаемое и воображаемое, чтобы выразить особую свою мысль-изображение; или, как говорят в таких случаях, художник создает художественный образ. Чудное это дело — увидеть в картине красочный раздумчивый взор, взгляд художника. Только тогда оживают стены художественных музеев и галерей, когда понимаешь: ты окружен «взорами» художников, и главное не в том, что картины висят здесь как бесценные предметы. Но в том, что они глядят, смотрят со стен, каждая в свое далекое и близкое, в простор и глубину, в прошлое, настоящее и даже будущее.

М. Антокольский «Иван Грозный». Мрамор Россия. XIX в.

Картину справедливо сравнивать с живым существом. Она единственна, не похожа на других, несет в себе мысль, ибо появилась на свет в результате размышляющего взгляда художника. И чаще всего картину называют живым именем создавшего ее человека. Заметь! В музеях так и говорят, показывая живопись, графику, скульптуру: «Это Суриков!», «Там у окна Коненков», «Как прекрасен при солнце Рембрандт!» Когда же имя не сохранилось, о произведении скажут — «Неизвестный мастер».

Даже обитает станковое искусство, подобно людям, под крышей! Как же иначе, если его произведения «дышат» в специальной атмосфере, в специальном режиме влаги и температуры. В музеях легко заметить термометры, а в неприметных местах — плоские ванночки с водой. И наконец, что весьма примечательно (!) — для станковых произведений возможно передвижение, точнее — свободное перемещение из зала в зал, из музея в музей, из города в город, из страны в страну. Потому-то наиболее прославленные оригиналы, словно известные артисты и музыканты, «разъезжают» по всему белу свету. Сейчас и не перечислить, сколько, например, перебывало у нас в стране «иностранцев», то есть произведений из зарубежных музеев.

Так что, если прочувствовать в станковом искусстве личность художника, с полным правом можно сказать: станковое искусство исключительно тонко и живо выражает индивидуальность создавшего его человека, его мысль, нрав, отношение к жизни, сохраняя в ткани произведения неповторимый почерк его руки. В станковом искусстве всегда видишь, а значит чувствуешь особенности именно личного рассказа языком живописи и потому никогда не спутаешь живопись Врубеля и Босха, Сурикова и Ван Гога. Таковым оказывается общий смысл станкового искусства, если не торопясь поразмыслить над ним.

В. Суриков «Боярыня Морозова» (фрагмент). Масло Россия. XIX в.

А впереди, сквозь страницы настоящего альбома проложен путь новый, хотя в чем-то напоминающий уже известный нам. В чем же именно? Возможно, кто-то недоумевает, почему вдруг автор решил повторить разговор о живописи, графике, скульптуре? Ведь, действительно, в этом альбоме перед глазами читателя проходят произведения тех же видов искусства, хотя живопись на сей раз не всегда исполнена в красках, но в цветных камнях, цветном стекле; хотя картины теперь врастают в стены домов, да и вообще они иногда похожи скорее на сверкающие плащи, в которые красоты ради закутываются городские здания, но совсем не похожи на удивительные ... «окна-очи».

Не правда ль, это искусство кажется знакомым, как постепенно становится знакомым лицо часто встречающегося человека? Припоминаешь? Кто не встречал памятников на улицах и площадях городов? Кто не замечал хотя бы беглым взглядом мерцающих изображений на стенах домов, метро? Кто не держал в руках книгу, далеко не всегда вспоминая о художнике, создавшем ее внешний облик?

Возможно, наши читатели, глядя на памятник или украшенное цветными каменьями здание, сами поименовали искусство, к которому мы обращаемся. «Монументально»! Наверняка кто-нибудь сказал именно так, рассматривая на улице величавые, полные глубокой мысли произведения. Правильно! В этом альбоме мы и познакомимся с монументальным искусством, во многом отличающимся от искусства станкового.

Монументальное искусство, прочно связанное с землей породившего его города, страны, — это искусство, размышляющее о великих людях, великих событиях, равно как украшающее город вечной монументальной красотой, столь разнообразной в разные века.

Слово «монументальный» употребляют в разных смыслах. И чаще всего тогда, когда имеют в виду исключительную прочность или основательность, то есть фундаментальность сделанного. Но главный смысл раскрывается в самом слове «монумент».

Рембрандт ван Рейн «Матфей и ангел» (фрагмент). Масло Голландия. XVII в.

Можно сказать «памятник». Можно сказать и «монумент». Значение их одно и то же — «память», а точнее — «напоминаю», от латинского слова «монео». Так называют скульптуру на городских улицах и площадях. Так называют и живопись на внутренних и внешних стенах различных зданий: «живописный памятник», «живописный монумент», хотя чаще всего она именуется «монументальной живописью», что едино по смыслу.

Монументальная скульптура и живопись, созданные в специальных техниках, чаще всего и живут под открытым небом природы или города. Они живут при той же температуре и влаге, что и городской тротуар иль каменный дом. Так же застывают в мороз, теплеют в жару, нежатся в хорошую погоду, омываются дождями. И никто не волнуется об излишней влажности во время проливного ливня; и никому не приходит в голову устанавливать около них чувствительные термометры. Под открытым небом они кажутся существами стойкими и суровыми, в сравнении с которыми даже самые крупные станковые произведения — всего лишь оранжерейные цветы, тепличные растения.

Эти же — подобны старым городским деревьям. Подобно деревьям навсегда вросли они в землю страны, где родились благодаря таланту художников и исполнителей-мастеров. Они никуда не ездят, как не ездят рощи и леса. Если же какое-нибудь из них все-таки надобно переместить — ну, к примеру, улица перестраивается — это хлопотно именно так же, как пересаживать старое дерево с глубокими корнями.

Оно и понятно — попробуй сдвинь памятник с места на место. Иль перенеси изображение, написанное на штукатурке стены. Холст с подрамником легко снимают с гвоздя, с реек. А приподнять, даже подвинуть тонны камня, металла?! А вырезать кусок стены?!

Деревья всегда украшают город. Деревья и памятники. Оглянись вокруг себя! В каком бы небольшом городе или селении ни жила твоя семья — памятники у вас есть. Другое дело — хороши они или нет, но не заметить их нельзя. Нередко и невелики они, и не похожи ни на одно дерево в мире, но, как деревья, непременно срастаются с землей или зданием, тоже укрепленным, тоже вросшим в землю.

М. Врубель «Пан» (фрагмент). Масло Россия. XIX в.

Монументальное искусство — искусство особое, самоотверженное. «Памятливое», оно возникает как общая людская память о тех из нас, кто жил не для себя, а для других. Оно постоянно помнит те дела, события, которые важны не для одного человека, а для всех вместе. Мы часто обращаемся к этим словам, хотя далеко не всегда вдумываемся в великий их смысл.

Все вместе! Это собрание, сбор, собор — как говорили на Руси; коллектив, как говорим мы теперь, пользуясь древним латинским словом. Вместе! Это семья. Нация. Народ. Это общество, государство. Все это разные формы, в которые по разным причинам люди объединяются вместе и в которых уже значительно труднее увидеть индивидуальность. Но ведь и снежинки не приметишь в сугробе снега, хотя прекрасно знаешь, что все причудливые снежные формы возможны благодаря драгоценному хрупкому кристаллику.

Нам предстоит смотреть искусство, все особенности которого порождены служением обществу. Это искусство постоянно с нами и тогда, когда мы соединяемся в коллектив, в массы и когда разлетаемся «снежинками» на индивидуальности. Возникнув из общественно важной мысли, произведение монументального искусства общается со зрителем иначе, чем станковое произведение. Монументальное искусство и плакат способны выйти оратором в город, способны «держать речь» перед морем людей, волны которого перекатываются в огромных нынешних городах. Крупные монументы не просто возвышаются среди нас великанами. Нас не просто захватывает живописное многоцветье стен современных зданий ... У этих крупных произведений — мощный «голос», перекрывающий большие расстояния. Иначе говоря — зрительная сила крупных изображений исключительно велика. Приглядись — сколь величественно подымаются памятники в суете городской жизни, завоевывая твое внимание именно крупной формой, обозримой издалека, заставляющей смотреть на себя даже тогда, когда мы менее всего думаем об искусстве. Или плакат, всюду сопровождающий нас, возвещающий нам что-то важное, возвещающий «громко», ибо и он ярко выделяется в жизни современного города.

Б. Орловский Памятник М. И. Кутузову в Ленинграде. Бронза Россия. XIX в.

Гравюра же и книга обращаются к уму человека, к его сердцу иначе. Они словно беседуют с каждым из нас в отдельности. Поэтому они находят другие пути к миллионам людей, главный из которых — умение войти в каждый дом своего современника. Альбом так и называется «Монументальное искусство ... плакат, гравюра, книга».

Нет — это не другое искусство! Все те же скульптура, живопись, графика, только в новых перевоплощениях. Особенно графика! То она — гравюра. То плакат. То книга. Массовая графика прямо-таки сказочно расторопное искусство. Она всегда озабочена делами и жизнью людей и на разные лады трудится в современном городе. Поэтому новые названия (гравюра, плакат ...) — это имена детей одной матери — Графики. Жаль, не полагается в искусстве выражать родства. Не принято говорить «Гравюра — дочь Графики». Или «Плакат — сын Графики», хотя это и абсолютно верно.

Как видишь — нам предстоит смотреть искусство известное, но все же новое. Не ты идешь к нему в гости, в дом-музей, где оно обитает, а наоборот — одни его виды выходят к нам на простор, другие же, напротив, входят в наши дома. Но чтобы «выйти» под открытое небо и не погибнуть от дождей, стужи, жары; или чтобы «войти» в дом каждого из нас не в копии, не в репродукции, но в оригинале — нужны техники другие, чем в станковом искусстве. И они действительно другие, в чем мы скоро убедимся, посетив мастерские монументалистов, граверов и художников книги. Новые техники очень трудоемки, а потому, как правило, объединяют труд художника и мастера.

А разве художник — не мастер? — спросишь ты. Конечно, мастер, если в искусстве своем он достиг высокого мастерства. Только заметь — неспроста талантливого художника называют мастером, а о работе, например, хорошего мастера-каменщика скажут: «работает, как художник, артистично», то есть искусно («арт» — «искусство»). Слово «мастер» немецкое по происхождению — «майстер», хотя в звучании его на разных европейских языках (вслушайся!) есть что-то общее: мастэ, маэстро, мэтр (английский, итальянский, французский) — майстер, мастер. «Мастером» в старину называли человека, достигшего в известном ему искусстве — рукомесле большого совершенства. Поэтому он глава дела, учитель своих учеников-подмастерьев. В наше время оно встречается часто, всякий раз появляясь в разговоре то словом привычным, то непривычным — итальянским или французским. Нам известны, например, заслуженные мастера спорта, мы знаем мастеров на производстве, на стройках; мы говорим о тончайшей маэстрѝи (мастерстве) хирурга-ученого, о блестящей скрипичной игре прославленного маэстро. А в литературе ты не раз встретишь маэстро-живописца ... «в живописной блузе», «среди живописного беспорядка» ателье. Не раз услышишь и слово «мэтр» из уст учеников, почитающих своего учителя.

Ансамбль Шах-и-Зинда в Самарканде (фрагмент). Глазурованный кирпич, изразцы Средняя Азия. XIV—XV вв

«Художник» и «мастер» — не случайно придуманная связь двух слов. Она порождена прошлым, стариной, когда мастер и был единовременно художником. Тогда не было ни фабрик, ни заводов, изготовляющих предметы для жизни человека, и их мастерски мастерили в мастерских старинные мастера с подмастерьями, будь то мерцающий браслет, изукрашенный башмачок, посуда, платье, кружева, мебель, экипажи. Они создавали вещи не торопясь, с большим вкусом, исключительной изобретательностью, вручную, каждую отдельно. Словом, именно так, как создаются ныне только произведения искусства. Они же создавали и изображения, высекая скульптуру в камне, отливая ее в металле, расписывая сложной живописью доски, книги, гравируя тонкие рисунки на металле, дереве... «Мастера изображений» и «мастера вещей» потому и были художниками, что обладали богатым воображением и мастерством воплощения.

М. Махаев «Проспект по реке Фонтанке от Грота и Запасного дворца». Резцовая гравюра Россия. XVIII в.

А. Матисс Декоративно-монументальное оформление капеллы в Вансе. Витраж, роспись по керамике Франция. XX в.

Удивительно ясны по смыслу эти русские слова — «вообразить» и «воплотить», если понимать значение их корней «образ» и «плоть». «Плоть» — это «тело», а «образ» — это «изображение» (от греческого «изос»), то есть «подобное, одинаковое». В наших искусствах произведение и есть изображение (подобие) мыслей и наблюдений художника. Так что, чем сложнее переплетаются мысли-наблюдения, тем сложнее их изобразительное подобие, их образ в искусстве. Или скажем наоборот — тем сложнее произведение как художественный образ.

А теперь попробуй самостоятельно объяснить значение слов «вообразить» и «воплотить» ... Не правда ль, «во-образить» — это «во образ» вглядеться, мысленно увидеть изображение будущей вещи или произведения, что и отличает всякого художника? А «во-плотить» — это «во плоть», «в тело» произведения (или вещи) превратить руками мысленный образ, уметь превратить! «Умельцы такие люди ... «руко-умельцы! А дело их, освещенное светом мысли, — «рукомесло» (теперь говорят — «ремесло»). Так на Руси называли искусство, произведения которого рождались в искусных руках ремесленников.

Но постепенно (более 400 лет назад) искусства и ремесла разъединились в две большие и самостоятельные области, и пути «мастера вещи» и «мастера изображений» стали расходиться. «Художник» уходил от «ремесленника» дорогой воображения, потому что одного человека увлекает создание новых изображений, подсказанных наблюдениями и размышлениями, а строение их всякий раз непохожее. Другой же любит делать вещи, в создании которых как раз многое повторяется, здесь важнее усердие, глубокое знание материалов. Так одни становились художниками, а другие оставались ремесленниками.

Это не значит, что ремесленник совершенно перестал быть художником — иначе умерло бы народное искусство, а оно живо и сейчас. Это не значит, что художник перестал быть ремесленником — иначе чьи же руки воплотят воображаемое и наблюдаемое? И все-таки в ходе времени за ремесленником укрепилась слава умельца, знатока, как сделать вещь. А за художником — слава мыслителя и тонкого наблюдателя жизни. И когда необходимо разделить особенности их труда или подчеркнуть смысл их творчества, одного поименуют «художником» (маэстро), а другого — «мастером» (ремесленником).

Будто разбилось груженное смыслом старинное слово, в котором «художник» и «мастер» были слиты воедино со всеми особенностями их творчества и работы. Но среди осколков есть два больших, самых главных, которые легко соединяются, хотя прежнее единство невозможно. Это, разумеется, «художник» и «мастер».

Художник и мастер, несмотря на то что вообще они работают отдельно, действительно легко соединяются в искусствах, которые мы изучаем в этом альбоме. В станковом искусстве художник не прибегает к помощи мастера. А вот в монументальном, в искусстве гравюры, в изготовлении книги — труд мастера велик и важен, о чем ты узнаешь, начиная с мастерской скульптора-монументалиста.

Что касается мастерских, то, как и в первом альбоме, посетив их, мы познакомимся с особенностями техник перечисленных искусств. Потому что знание техник поможет лучше понять тайны создания художественного образа ... произведений, ожидающих нас в «Необычных музеях», как названа вторая часть этой книги.

Нет, тебе не показалось — наш разговор становится сложнее. Оно и понятно — взрослеешь ты, взрослеет твоя книга об искусстве. Теперь уже не все слова будут объясняться в тексте, как в первой, которая была проще, легче в чтении. Некоторые «сносятся» в «сноску», то есть в отдельные объяснения в нижней части страницы, а на полях указываются страницы изобразительного ряда. Слова же, помеченные цифрами — ищи в конце альбома, в специальном словаре. Здесь тебя встретят не только слова, связанные с искусством, но и «слова-попутчики», часто сопровождающие нас в жизни, известные каждому культурному человеку.

Словарь состоит из двух частей, одна из которых называется «Примечания», а вторая «Алфавитный указатель». В «примечаниях» собраны слова, выведенные из текста, чтобы не перегружать его дополнительными объяснениями, а в «алфавитном указателе» расположены в алфавитном порядке те, с которыми читатель познакомился в продолжение чтения обоих альбомов. Если вдруг забылось какое-то слово, а его смысл следует обновить в памяти — пусть в этом случае и поможет алфавитный указатель, отсылающий к страницам этого альбома или первого или к номерам примечаний. Краткости ради мы прибегаем к сокращениям следующих слов: «смотри» — см.; «страница» — стр.; «словарь» — сл.; «примечания» — пр.; «альбом» — ал.; первый выпуск альбома обозначается только римской цифрой I, а второй — II. Сделаны сокращения и в обозначении древних и современных иностранных языков, от которых произошло изучаемое слово или основа уже известного: лат. — латинский язык, или «латынь», язык Древнего Рима, гр. — древнегреческий, фр. — французский, ит. — итальянский, нем. — немецкий, англ. — английский, голл. — голландский, ар. — арабский, исп. — испанский.

Слова, которые кажутся новыми, в большинстве случаев очень старые, даже древние. Они надолго переживают людей, их создавших, произнесших когда-то их впервые. И слова приходят к нам такими дальними дорогами, каких не бывает на земле, а только во времени. Однако древние «путники» не устали, они на редкость трудолюбивы, они усердно выполняют поручения уже нашего времени, не меняя при этом своих старинных «одежд». Потому и звучат по-прежнему, порой совершенно необыкновенно, как имена пришельцев с других планет. А смысл их близкий и понятный.

Помечая происхождение слов (сокращенным обозначением языка), мы не только выражаем свое глубокое уважение возрасту трудолюбивых «старцев». Нам хочется, чтобы у наших юных читателей возник интерес к словарям вообще, к энциклопедиям, которыми им предстоит пользоваться не когда-то потом, а уже в процессе чтения настоящей книги. Не все слова, встречающие тебя в подтекстовках изобразительного ряда, попали в наш словарик. В таком случае постарайся самостоятельно изыскать их смысл. Начинай! Дело за тобой.

А под конец наших размышлений и перед посещением мастерских откроем маленькую тайну. Если тебе были интересны прочитанные страницы, значит мы прошли испытание «на трудность». Трудно ли было размышлять, обобщать? Однако ведь справились! Тогда в путь! К художникам! К искусству! В путь, наш повзрослевший читатель!