Чудеса под снегом. Рассказы о любви и волшебстве в большом городе

Их стало четверо. Алиса Бодлер

Стояла непривычно теплая зима тысяча девятьсот девяносто первого года. Сочельник радовал погодой: пушистые снежные мушки все спускались и спускались с неба вниз, застилая своим танцем все существующие в мире стекла. Белой пеленой были укутаны окна, очки потерянного полицейского-новичка со смешной фамилией Скрич[19] и лобовое стекло красного «доджа»[20], к которому он теперь неохотно приближался. Никто не вызывал патруль: казалось, что двадцать четвертого декабря, в последние предпраздничные часы, происшествия вообще не имели никакого значения, и Скрича поставили дежурить в это время ради смеха. Он заметил «додж» в кювете случайно, по пути к ближайшей заправке, где намеревался подкрепиться хот-догом и немного помечтать об упущенном празднике.

Теперь горячей булочке с сосиской оставалось лишь присоединиться к списку желаний «на потом».

Находился ли кто-то внутри автомобиля – в такой темноте было совершенно не разобрать. Скричу следовало вызвать эвакуатор сразу, однако что-то неясное, нераспознаваемое не давало ему действовать по протоколу. Возможно, досада от того, что сегодня все шло не по плану, будила в нем доселе неизведанный дух авантюризма. За темными стеклами могло скрываться все, что угодно, и этот факт будоражил воображение молодого полицейского куда больше положенного.

Он подошел к автомобилю и постучал в водительское окно.

– Полиция. Есть кто-нибудь внутри? Отзовитесь!

Стекло медленно опустилось. Наверняка водитель был пьян или пребывал в состоянии абсолютной неадекватности. Почему он не покинул салон после происшествия? Почему не вызвал эвакуатор сам?

– Отзовитесь… сэр.

За рулем сидел бледный молодой человек не старше самого Скрича. По его высокому лбу от самой линии роста волос текли две тоненькие струйки крови. Нос был заклеен какой-то повязкой, от явно старой, уже заживающей травмы.

Полицейский спешно вытащил из-за пояса фонарик и осветил им салон. Внутри сидел только водитель. Положение было не таким уж плачевным, но все еще очень странным.

– Сэр, вы можете покинуть машину? Есть ли у вас повреждения? Я вызову скорую и эвакуатор.

– Я в порядке, – ответил молодой человек каким-то замогильным голосом. – Все в порядке, уходите.

– Нет, сэр, вы должны покинуть машину и показать мне ваши документы.

Уже приготовившись к служебной обороне, Скрич насупился, профессионально выкатил грудь вперед и заменил фонарик на рацию. Он демонстративно вызывал экстренную службу и скорую, пытаясь показать непутевому водителю важность своего положения, но тому, казалось, не было никакого дела до происходящего. Более не собираясь сопротивляться, незнакомец медленно открыл дверь и с трудом выбрался из «доджа». Дорогая кожаная куртка, новенькие джинсы на низкой посадке, сияющие белизной кроссовки…Ухоженный вид молодого человека был под стать машине. Он не был пьян или обкурен, но глаза его – мутные и уставшие – больше подошли бы старику.

– Они уже едут! – гордо заявил Скрич, радуясь явлению водителя в полный рост как поимке злостного преступника. – Все едут.

– Сигарета у вас есть?

– Что?

– Вы курите?

Опешив от неуместного вопроса, полицейский пошарил по карманам. В заднем оказалась еще не вскрытая пачка красного Pall Mall.

– Только это. Но, вы-то, наверное, курите что-то вроде Dunhill[21].

Незнакомец усмехнулся.

– С чего вы это взяли?

– Американская машина. И ваш вид.

– А. На вашем посту, стало быть, платят скудно?

Скрич внутренне запнулся о колкое замечание, но не подал виду. Прежде, чем полицейский успел запросить документы повторно, где-то вдалеке заиграла рождественская музыка.

– Что с вами произошло, сэр? – Скрич откашлялся. – Почему вы не дома? Не с семьей?

– А вы?

– Я в патруле, сэр. Это моя работа.

– У меня тоже была кое-какая работа, – водитель «доджа» пожал плечами, прикуривая сигарету. – Но рассказывать не стану, офицер. Вы все равно мне не поверите.

Рация в руках полицейского зашипела. Скрич принял вызов: скорая и эвакуатор должны были оказаться на месте только минут через сорок, не раньше. Еще бы! В преддверии праздника никто шевелиться не собирался.

– У нас много свободного времени, сэр, – изрядно расстроенный такой задержкой, Скрич покачал головой. – Встречать полночь будем вместе. Так что рассказать вам придется.

– Эта история мало подходит Рождеству. Если бы Диккенс и писал настолько бездарно, то приурочил бы это к Хэллоуину.

– Я готов послушать, сэр, – полицейский спрятал рацию за пояс и протянул свою руку к незнакомцу. – И заодно проверить ваши документы и сам автомобиль.

Таким в ту рождественскую ночь и был его рассказ.

Я покинул психиатрическую клинику Святого Иоанна почти двадцать дней назад, и с тех пор не был уверен в том, что является реальностью, а что – чистым вымыслом моего, теперь уже точно, больного сознания. Еще в сентябре, едва оказавшись под присмотром мозгоправов разного порядка, я верил в то, что чужие, инородные воспоминания терзали мою голову не случайно. Я следовал им, как истине в самой последней инстанции, я надеялся на то, что могу быть связан с расплывчатыми образами, что в них и скрывается мое действительное нутро.

Но, узнав всю правду в процессе лечения, я больше не хотел думать, будто имею отношение к ужасу прошлого. И не понимал, почему злодейка судьба выбрала в качестве кармической жертвы именно меня.

Не успев вернуться домой, я принялся беспробудно пить, хотя до этого не имел никакой привычки злоупотреблять спиртным. Моя комната в родительском доме, все больше и больше, с каждой минутой, становилась похожа на свалку пустых бутылок и окурков.

Семья стала мне чужой. Отец и мать, всегда сопереживавшие мне до госпитализации, теперь предпочитали делать вид, что я не пропадал в белых коридорах целых полгода. Им, типичным представителям высшего класса, нужен был тот сын, которого они знали: коммуникабельный, громкий и праздный юный черт, вечно бегущий к установленным целям. Они не понимали и не принимали блеклого призрака, что пришел ему на смену.

Тот, кем я был теперь, – человек, о жизни которого я вспомнил, – имел имя, но, что было более важным, – имел судьбу, отнюдь не вызывающую зависть. Он жил два столетия назад и был вынужденным убийцей, чистильщиком, в худшей из существующих вариаций. По указке отца этот человек устранял нерадивых конкурентов и делал это абсолютно безжалостно, так, словно к такой деятельности был расположен. Я не стал им на самом деле, не превратился в него, я лишь родился с ушедшим духом внутри. И, оказавшись в руках мучителей в белых халатах, лишь ярче осознал ту миссию, что была мне передана сквозь долгие-долгие годы.

У того человека была одна лишь отдушина – ребенок. Сын его брата, в целом, обычный для своих лет мальчишка, чье рождение, тем не менее, смогло окрасить жизнь монстра в альтернативный цвет. Но, как это обычно и бывает, чудовищная суть извратила и это явление: мальчик не просуществовал под опекой того человека слишком долго. По правде говоря, из-за него он вообще перестал существовать.

Сначала дядя лишил племянника родителей – не по своей воле, – а затем сделал все для того, чтобы ребенок бесследно исчез. И никогда более в той жизни найден не был.

Я не знал всех деталей, но чувствовал вину и понимал, что теперь она принадлежит мне всецело. И страдал так, словно крови на моих руках было ничуть не меньше. Словно я на самом деле мог что-то изменить.

Все это можно было трактовать как помешательство, безумие или одержимость.

Врачи именно так и трактовали.

А я чувствовал происходящее как перерождение. Реинкарнацию, если угодно. И оказавшись снаружи, усиленно думал о том, как могу от нее избавиться.

Жить с этим было невыносимо.

И вот в очередной раз утром, страдая от похмелья, я достиг пика своего погружения в чужой кошмар. Я услышал детский голос, который звал меня откуда-то издалека, и просто не мог не отозваться.

Еще до госпитализации я уже пробовал найти дом, где жили мальчик и его дядя, но лишь зря потратил время. Искать приходилось размытый образ из головы, а мое воображение не было надежным помощником. Небольшой викторианский особняк «на одного», стоящий где-то на отшибе. Просторное крыльцо, изогнутая крыша да кусты ракитника вокруг, заполонившие территорию, как назойливые сорняки. Это все, что я видел, и такое описание не помогало в поисках совершенно.

Да и стал бы призрак ребенка, заморенного своим родственником, возвращаться в его обитель? Едва ли. Я принялся бродить по городу, надеясь, что где-то, сколь глупо это ни звучало бы, голос станет громче. Так и произошло.

Маленький силуэт мелькал промеж улиц, прятался за витринами магазинов и бегал от меня по лестницам вверх и вниз. Почти бесплотный, не по сезону легко и старомодно одетый, кудрявый пацан. Я несся за ним без цели, преследовал, не зная, что буду делать, если в конце концов догоню. Но останавливаться у меня не было ни возможности, ни права.

И тем не менее игра в догонялки с призраком утомляла. Он был быстрее, умнее, ловчее – не мудрено. Мое тело, еще не отошедшее от действия проклятых инъекций, было не в состоянии преследовать того, кто ждал нашей встречи так долго, совершенно не взрослея.

Я останавливался, чтобы отдышаться или извиниться перед очередным случайно задетым прохожим, и думал. Чего мог хотеть мертвый ребенок? Расплаты и мести, так мне тогда казалось. Мальчик желал, чтобы я на себе испытал все то, что выпало на его нелегкую детскую долю.

Мы бегали по городу два дня, прежде, чем я достиг сути.

Проезжая на своей машине мимо очередной игровой площадки, я увидел его среди других детей. На этот раз он сидел на месте почти спокойно, словно позволяя мне его рассмотреть. Но стоило мне выскочить из машины и подойти ближе, пацан, как и всегда, пустился наутек, прямиком через редкую поросль, что окружала выделенную под семейный досуг полянку.

К общему удивлению весело воркующих мамочек, я полез за силуэтом через сухие кусты и деревья, обламывая голые ветки. Они смотрели на меня осуждающе. И не зря: мои усилия были тщетны. За пучком голой растительности мальчишки уже не оказалось. Зато там лежало тело. Мужское, грязное и задыхающееся. Парень, явно чуть моложе меня, вчерашний старшеклассник, захлебывался собственной рвотой, лежа лицом вниз.

В тот момент я догадался перевернуть его набок, размотать шарф и расстегнуть теплую куртку, впуская к телу холодный воздух. Здесь пригодилась помощь одной из женщин на площадке: я не успел открыть рот, а она уже бежала к телефону-автомату. Пока мы ждали скорую, я вернулся к «доджу» и принес бедняге бутылку воды. Еще минут через десять он смог говорить. Парня звали Шон. Казалось, ему было стыдно за то, что я нашел его, а потому он без умолку оправдывался: «Это все Дэйзи. Все из-за Дэйзи».

Я не знал, кто такая Дэйзи, но теперь хорошо понимал, что одно лишь событие способно поделить жизнь на «до и после». Не говоря уже о человеке.

Когда Шона укладывали на носилки, я узнал, что ему некому позвонить. Родителей, как он шептал мне из последних сил, в городе не было. Друзей он не упоминал. Я поехал вместе с ним в больницу, совершенно позабыв о чертенке, который привел меня на помощь к этому парню.

Я стал посещать Шона каждый день, в течение недели – ровно столько ему требовалось на восстановление, по словам врачей. Затем его должны были отпустить.

– Это ненадолго, – сказала мне миссис Пат, немолодая медсестра с острым длинным носом. – Уже пятый раз за полгода нажирается этой дряни. Отменили принудительную госпитализацию и вот, пожалуйста! Тошнотики кругом.

– Какие еще тошнотики? – спросил я.

– Обжираются таблеток и надеются уйти к праотцам, – без обиняков ответила миссис Пат, брезгливо снимая опустевший пакет с физраствором с капельницы. – Ему, видимо, повезло с таким другом, как вы. А то в этот раз почти получилось.

Так я узнал, что Шон пытался покончить с собой. Из-за Дэйзи, которая сделала все то же самое, что и он, но успешно и с первого раза. Дэйзи была первой школьной любовью, которую он не мог отпустить.

Роль случайного спасателя ложилась на меня очень плохо. Одно я знал точно, этот парень был моим зеркалом. Абсолютным отражением того, что я творил с самим собой, но в высшей степени проявления. Мы оба бегали за тем, что уже давно принадлежало к незримому для нас миру и наказывали себя за невозможность его достичь. Но я был способен помочь Шону. А значит, мог помочь и себе?

С тех пор к бутылке я больше не прикладывался. Я довез Шона домой, в общежитие при колледже, сразу после выписки. Мы обменялись номерами телефонов и по вечерам созванивались для того, чтобы обсудить день. Тем самым, как мне казалось, я брал за него некую ответственность, а он – за меня. Я рассказывал ему все как есть, как на духу, и Шон слушал и соглашался.

Около недели назад мы с моим новым другом встретились возле его учебного заведения. Тогда он впервые вернулся к занятиям после инцидента. Я боялся, что, попав в прежнюю обстановку, Шон вновь начнет мучать себя мыслями о Дэйзи, но первым, что он сказал мне, было:

– Я никогда не думал, что кто-то способен мне поверить.

– О чем ты? – удивился я. – Ничего мистического в твоей истории нет.

– Зато есть в твоей, – пожал плечами он. – Ты видишь побольше, чем я. А потому то, что происходит со мной, кажется тебе естественным. Остальные думают, что я так привлекаю к себе внимание. Никто не верит в призраков и в то, что они могут приходить к нам. Поэтому у меня не было здесь друзей.

Так Шон стал моим первым «соучастником», как я в шутку его называл. История о мертвом мальчике заинтересовала его и даже слегка отодвинула на задний план страдания по ушедшей возлюбленной.

– Я должен признать, что уже не смогу помочь ей, – говорил мне он во время одной из наших обеденных прогулок. – Она просто появляется и пугает меня этим, но ничего не делает. Так бывает со многими, хоть все и молчат. У тебя особенный случай, что-то из «старого мира», когда чувства были сильнее и делали историю практически бессмертной. Надо быть внимательными с этим мальчиком нам обоим. Не зря же он нас свел.

В тот момент я осознал, что Шон прав. Мой маленький мертвый «племянник» подобрал для меня идеального товарища по несчастью. Но зачем? Этого я пока не понимал.

Продолжая внимательно следить за восстановлением своего нового друга, я охотно позвал его в кафе на выходных. Мы собирались нарисовать план действий, записать все, что я знаю, сопоставить факты. Я не слишком сильно верил в успех этой задумки, но игра в детективов превращала Шона в веселого парня. Мне хотелось, чтобы он поскорее отдалился от критической точки и был в безопасности наедине с собой.

Под звуки рождественской музыки, что разливалась приторно-надоедливой волной отовсюду, мы шли по людной улице, разглядывая уже вовсю украшенные витрины и выбирая подходящее тихое место для нашей беседы. Как вдруг я вновь увидел силуэт, не тревоживший мое сознание с тех пор, как я нашел Шона.

– Вот он! – остановил я друга за плечо. – Ты видишь его?!

– Нет! – испуганно отозвался он. – Но куда он идет? Давай за ним!

Мы ускорили шаг, поспешив за мальчишкой, который сначала вприпрыжку двигался вперед по тротуару, а затем исчез в дверях какой-то кофейни и растворился среди фигур выходящих оттуда людей. Их было довольно много: толпа, торопясь покинуть помещение, негодовала.

– Возмутительно!

– Как можно?! Сейчас же праздник!

– Постыдились бы!

Когда мы, наконец, смогли войти в заведение, нашим глазам открылась неприятная картина. Исполинских размеров мужчина планомерно громил кофейню, переворачивая мебель и сбрасывая на пол посуду. Он был мертвецки пьян и истошно орал:

– Лола, паршивая ты шлюха! Где мои деньги?!

– Я не брала твоих денег, Макс! Не брала, я клянусь!

– Ты врешь, потому что у тебя грязный рот! И не только!

За обломками мебели, которая делала кофейню довольно уютной, пряталась рыжая девушка в форме официантки. Она не была миниатюрной, но нависшая угроза превращала ее в ничтожно крохотное, беззащитное существо. В голову Лолы летели кружки, тарелки, новогодний декор…

Шон сжал свои ладони в кулаки. Мы переглянулись.

– Где, мать твою, моя выручка?! – продолжал реветь Макс.

– Эй! – мой друг не выдержал и крикнул ему. – Отстань от девушки! Мы сейчас вызовем полицию.

– Что-о-о-о?! Это моя кофейня, ублюдок! Частная собственность! Пошли отсюда – ты и твой хахаль!

Я схватил друга за плечо и успел шепнуть ему:

– Вызови полицию и постарайся вывести девушку. Остальное я сам.

Дождавшись кивка Шона, я бросился в драку. Моя юность прорывалась сквозь вынужденно приобретенный опыт, горячила кровь и заставляла совершать необдуманные поступки. Я не должен был набрасываться на здоровенного Макса до приезда служащих, но сделал это. Для того, чтобы защитить девушку, и потому, что мальчишка привел нас сюда и очевидно хотел, чтобы мы вмешались.

Я не успел получить серьезных увечий, потому как в середине декабря улицы патрулировались тщательно. Пару раз ушиб голову да свернул и без того уже сломанный нос. Я запускал во владельца кофейни пустой стакан с барной стойки, когда Шон вместе с полицейским ворвались внутрь.

– Я найду вас, малолетние твари! – орал Макс, когда его скручивали.

Словно мы с другом в действительности могли испугаться перспективы преследования кем-то из мира живых.

– Ну вы и устроили, котики, – излишне бодро резюмировала официантка, когда все ушли. – Спасибо, конечно.

– Ты в порядке? – спросил у нее сердобольный Шон.

Было ясно, что Лола больше изображала беспомощность, чем на самом деле ее испытывала. Она была одета вызывающе, под стать современной моде. Начесанные рыжие кудри, яркий макияж, огромные серьги… Мне показалось, что я увидел край знакомой оранжевой бумажки в ее чрезмерно открытом декольте.

– Деньги, все же, взяла ты, – без лишних преамбул, заявил я.

– А то, – подмигнула мне Лола. – Смышленый. Уже жалеешь о том, что тебе сломали нос?

– Нисколько. Он похож на настоящего урода.

– Урод и есть.

Не испытывая никакого желания вновь встречаться с людьми в белых халатах так скоро, я попросил у Лолы немного льда из местного холодильника и приложил к носу. Физическая боль почти не беспокоила меня. Ее я мог пережить.

Потеряв былой интерес к обсуждению призраков прошлого этим вечером, мы с Шоном помогли Лоле все прибрать в зале. Она охотно болтала о своей тяжкой судьбе. С неестественно широкой улыбкой девушка рассказала нам о том, что Макс-исполин неоднократно домогался ее и вообще был большим любителем нарушения деловой этики. Наигранно веселое настроение противоречило ужасным словам, не оставляя никаких сомнений в том, что официантка была глубоко травмирована происходящим. На сей раз я был уверен, что Лола говорит правду.

– Тебе нельзя здесь работать! – с ужасом говорил ей мой друг, очевидно, не догадываясь об уровне финансовых проблем, которые испытывала Лола. – Почему ты просто не уволишься?

– Смешно, – с улыбкой отвечала она. – Кому я нужна? Образование я получить не смогла, а деньги нужны, причем срочно, я не на шмотки их трачу. Пойду продавать что-то кроме кофе – все повторится.

– Так нельзя думать, – продолжал возмущаться Шон. – Это необоснованный пессимизм!

– Это жизнь, – тихо добавил я. – Но смирение и воровство и вправду твоих проблем не решат.

– А что решит? Вы что, можете одолжить мне?

Не распыляясь на лишние слова, я вытащил из своей кожаной куртки бумажник и отсчитал пять купюр. Не надеясь больше никогда их увидеть, я протянул деньги Лоле.

Мне было не жалко потерять и больше. Почти большую часть средств в последнюю неделю я тратил на сигареты и алкоголь.

– Возьми. А выручку верни в кассу.

– Это… – опешила официантка.

– Возьми, – настаивал я. – Это тоже не мои, а отцовские. Но он дает мне их добровольно.

Фальшивая улыбка девушки, наконец, растворилась. Дрожащими руками она взяла у меня деньги и сквозь подступающие слезы прошептала:

– Я обязательно верну.

– Не надо.

– Тогда чем я могу отплатить?

Я пожал плечами.

– Увольняйся. Ищи любое место, кроме этого. А если повторится, как ты и сказала, ищи снова. Не надо мириться с обстоятельствами, не надо привыкать. Привыкнуть к плохому проще всего, но не стоит этого делать.

– Я… – Лола закрыла рот рукой, пытаясь сдержать чуждые ей эмоции. – Я точно ничего не могу сделать в ответ?..

– Потом открою свое место и придешь ко мне работать, – поспешил пошутить я, чтобы сменить тему.

– Сейчас у него тоже работа есть, но за нее не платят, – подхватил Шон, явно довольный тем, что ситуация развернулась именно так. – Если тебе нечего делать по вечерам, присоединяйся!

– Что от меня нужно? – со странной готовностью отозвалась официантка.

В тот вечер мы проводили Лолу до дома и рассказали ей все по пути. К моему удивлению, она поверила каждому слову и ни на секунду не усомнилась в реальности происходящего. Моя история была сумасшедшей, больной и оторванной от здравого смысла. Но малознакомые люди верили мне уже второй раз подряд – и я почти готов был окрестить все это рождественским чудом.

– Мой отец страдает от аневризмы, – уже стоя у порога призналась Лола. – Поэтому я хочу верить в то, что вы говорите. Не могу себе представить, что пройдет какое-то время, и мы с ним больше не встретимся никогда.

Следующим вечером мы вновь пришли в ту кофейню для того, чтобы узнать, уволилась ли Лола. Но нас встретила закрытая дверь.

Знакомая фигура махала нам из сквера, что располагался прямо напротив.

– Макса арестовали, – весело пропела девушка, когда мы приблизились к ней. Сегодня она была накрашена еще ярче прежнего. – И я уволила себя сама. Работать больше некому. Вот такие дела, котики.

С тех пор нас стало трое.

Мы были непонятыми детьми-переростками, блуждающими в кромешной тьме. Шон старался посещать свои занятия в колледже, но пропускал их все чаще, Лола искала работу, но не слишком активно, а я не собирался и думать о том, чтобы выйти из академического отпуска, который выбила моя мать у декана. Наша маленькая компания была слишком занята обсуждением истории мертвого мальчика и его не менее мертвого дяди и не собиралась выныривать в реальный мир.

Мы выслеживали маленький призрак в знакомых, хорошо изученных локациях, но он больше не появлялся. Рылись в моих семейных альбомах и документах, пытаясь подтвердить уже ранее предполагаемое мной кровное родство с персонажами этой жуткой старинной байки. Посещали библиотеки и даже городской архив. Я не мог до конца быть уверенным, почему Шон и Лола так яро пытались помочь мне разобраться с тем, что больше напоминало навязчивую идею. Я не знал, верили ли они мне на самом деле. Но мы продолжали искать, думать и говорить об этом.

Наличие компании стирало мое безумие, уводило его на задний план. Чем больше мы говорили об этой истории, тем реальней она становилась.

Я больше не видел мальчика, но чувствовал его присутствие. Поглядывая на своих весело болтающих новых друзей, я задумывался, не этого ли он добивался? Могло ли случиться так, что цель маленького призрака всегда была в том и только лишь в том, чтобы возродить историю и сохранить память, а не наказать меня за то, чего я не совершал?

И, кроме того, если я вернулся в этот мир спустя столько лет, то, возможно, и он, этот самый ребенок, теперь имеющий совершенно другие лицо и имя, бродит где-то рядом со мной?

Что, если реальной целью, которая была передана мне сквозь столетия, была задача найти этого мальчика? Искупить свою вину? И дать ему лучшую жизнь?

Сегодня утром Лола позвонила мне на домашний телефон и попросила о встрече. Мы с Шоном приехали в торговый центр, который она назвала: на время праздников она подрабатывала там рождественским эльфом.

– Мне кажется, я нашла район, где может находиться этот дом, – сказала нам Лола, весело позвякивая обилием колокольчиков на полосатой шапке. – Я поспрашивала отца. В последние пару дней он был разговорчив. Нам надо съездить туда и посмотреть самим.

– Ты уверена, что нам это нужно? – скептически уточнил я. – Мальчик бегает по городу. Держу пари, этого места он боится.

– Мы пока что ищем не мальчика, а правду. Мальчик к тебе и так приходит. Вся проблема в том, что у нас есть только какой-то кусок истории, а не вся летопись его жизни. Если мы хотим разобраться во всем от и до, надо начинать с начала. С дома.

– Вообще-то она права. И к тому же это не так уж и далеко… – почесал в затылке Шон. – Но сегодня сочельник. Я уеду к родителям. Давайте чуть попозже?

– Конечно, не сегодня, – девушка пожала плечами и посмотрела на меня. – Прости, я работаю. В ночь Рождества тройная ставка. А потом скорее к отцу.

– Без проблем, – смело соврал я и пожал плечами. – Кому это вообще нужно в праздники.

Я собирался поехать на поиски дома в одиночестве.

Несмотря на готовность друзей всегда сопровождать меня в нелегкой миссии, я чувствовал, что не хочу вмешиваться в их семейные традиции.

Мои же родители явно не рассчитывали на то, что я присоединюсь к застолью в рождественскую ночь.

Единственным родственником, которого я мог встретить в этот зимний праздник, был ребенок, которого я пока не знал.

Но он знал меня. Ждал, искал, чего-то хотел. Этого было достаточно.

Дождавшись, пока рассосутся пробки на дорогах, и все те, кто решил купить подарки в последний момент, окажутся дома, я завел «додж» и выехал на трассу. Тот район, что назвала Лола, находился примерно в тридцати минутах езды от города и состоял из частных построек разной степени роскоши. На улице было темно, а вечерняя трасса пустовала.

Но когда я достиг леса, перед машиной выскочил хорошо знакомый мне детский силуэт.

Бесплотный мальчишка стоял всего в нескольких метрах от моей машины, почти на обочине, расставив руки в стороны.

Это значило только одно – я ехал в правильном направлении, Лола не подвела. Но почему-то призрак не хотел, чтобы я искал этот дом прямо сейчас. Он не реагировал на гудок и смотрел на меня испуганно.

Не в силах проехать сквозь белесую дымку, я резко вывернул руль и угодил в кювет.

Закончив свой рассказ, водитель «доджа» глянул на остолбеневшего Скрича и вдруг открыл дверь со стороны заднего сидения. Молодой человек исчез в салоне всего на секунду, а затем появился перед полицейским с термосом и контейнером в руках.

Так, словно последние полчаса он говорил о бытовых хлопотах, а не о преследующем его кошмаре.

– Кофе и бутерброды, офицер, – безэмоционально сказал незнакомец. – Вы выглядите голодным.

– Спа…сибо. – только и смог выдавить Скрич.

Пока полицейский жевал свой поздний ужин, водитель выкурил еще пару сигарет из заметно пустеющей пачки Pall Mall.

– Это мама мне вручила, – также без особого интереса добавил он. – Она со мной не разговаривает. Но, наверное, все же боится, что где-нибудь случайно помру.

– Вкусно.

– Да?

– Да, правда.

Проглотив последний кусок добротного сэндвича, Скрич положил контейнер на капот и налил себе кофе из термоса. Он разглядывал свои ботинки еще мгновение, а затем проговорил:

– Знаете, я на должности – всего полгода. И все, что не хотят делать другие, делаю я. Я не жалуюсь, но сегодня больше всего я боялся встретить Рождество в одиночестве. Я так не привык.

Незнакомец пожал плечами.

– Вроде бы полночь уже наступила.

– Да, – полицейский кивнул и повторил. – Да.

– С Рождеством.

Снег, облепивший не только автомобиль, но и верхнюю одежду случайных собеседников, переливался в лучах лунного света. Полицейский и водитель стояли рядом в полной тишине какое-то время, но их покой был недолгим. Совсем скоро послышался шум чужих ленивых моторов, замигал яркий свет.

К месту происшествия приближались скорая и эвакуатор.

– Насчет того дома, – быстро откашлялся Скрич, явно пытаясь высказаться до того, как рядом окажутся другие люди. – Ваше описание… Вы не совсем правы, оно довольно понятное. Это МерМер.

– Что? – наконец проявив участие, отозвался водитель «доджа».

– МерМер. Дом Германа Бодрийяра. Моя бабка жила поблизости, рассказывала мне эту байку. Я могу рассказать вам все, что знаю! И про мальчика тоже. Кажется, его звали…

– Реймонд.

– Реймонд, да, – полицейский виновато кивнул. – И, если вам было важно услышать это, я тоже верю вам. У меня нет на то особых причин, и я не знаком со смертью так, как вы и ваши друзья. Но я все равно верю.

Незнакомец улыбнулся.

Врачи выскочили из желтой скорой и окружили пострадавшего.

– Джереми. Меня зовут Джереми, – назвал он свое имя.

Наблюдая за тем, как врачи уводят его к своему реанимобилю для осмотра, полицейский крикнул:

– Меня зовут Гордон Скрич! Мой домашний номер есть в общем справочнике. Позвоните мне завтра!

Джереми оглянулся на Гордона и подмигнул ему.

В декабре тысяча девятьсот девяносто первого их стало четверо.