Но вот, наконец, оказавшись дома, сославшись на срочные дела, он первым делом ринулся в свою комнату, раскрыл блокнот.

И увидел, что на листке было написано одно лишь совсем маленькое, но показавшееся ему больше всей Москвы и даже Вселенной слово:

«Люблю!»

— Господи! Да что же это такое делается? — взмолился Стас, поднимая глаза к висевшей в углу комнаты (он и красный уголок-то оборудовал у себя, как у Вани с Леной в их доме!), своей любимой иконе Нерукотворного Спаса.

Он с силой захлопнул книгу.

Долго-долго смотрел на икону.

Постепенно успокаиваясь.

Приходя в себя.

И вдруг совершенно неожиданно понял.

«Постой-постой… Если я без Ленки не могу, причем, всего-навсего одну только временную жизнь… то как же тогда без Того, с Кем душа после крещения обручена навечно?!»

До этого Стас лишь теоретически знал, что душа создана для того, чтобы после смерти всегда быть рядом с бесконечно любящим ее Богом.

То есть, для вечного блаженства.

А без Него, если человек грешил (ну, кто из нас без греха?), но не каялся — то его душу ждет такая нестерпимая мука, которая, собственно, и есть самый, что ни на есть, настоящий ад!

И теперь, пусть отдаленно — ибо, как он читал в духовных книгах, любая земная мука не идет ни в какое сравнение с небесной — он понял, каково это может быть на самом деле!

«Хоть за это спасибо Ленке! — снова, как оказалось, с еще не остывшей горечью усмехнулся он и, недовольно покачав головой, мысленно приказал самому себе: — И все. Я говорю — все! Больше ни одного слова, ни единой мысли о ней. Вето!»

Как будущий историк, Стас хорошо знал неумолимо властное значение этого слова.

В Древнем Риме, разумеется, пока он был настоящей республикой, какие бы споры ни возникали вокруг пусть даже самого важного вопроса, и сколько бы голосов за него ни подали патриции, если это не устраивало плебеев, поднимался их представитель — народный трибун и говорил:

«Вето».

И закон не проходил.

Трибуна можно было запугать.

Подкупить.

Лишить жизни, что порой и случалось.

Но вето нарушить не мог никто.

Так вот, отныне и он (история с этим коротким властным словом повторялась спустя двадцать веков!), чтобы не мучиться, не страдать, даром теряя время, а делать дело, изобрести, наконец, этот самый мыслефон, раз и навсегда отрежет ее из замяти.

То есть — вот ведь как привязалось! — памяти…

«Вето!»

4

Стас взял телефон, о котором почему-то забыли и папа и мама…

Приняв решение, Стас решил, не мешкая ни секунды, заняться созданием мыслефона.

Этим он преследовал сразу три цели.

Не думать о Лене и выполнять вето.

Помочь людям, точнее, всему человечеству.

И, наконец, — самому себе — написать так и рвущуюся из головы, но никак не перекладывавшуюся на лист бумаги книгу.

Мама про мыслефон, к счастью, пока еще ничего не знала и не могла ему помешать в этом.

А папа…

В конце концов, он ничего о нем не сказал.

А то, что не запрещено, значит — можно!

Только с чего вот начать?..

В детстве, когда он собрался однажды в отместку всем и вся изобрести глобальный компьютерный вирус, все было куда проще

Нарисовал схему — и мечтай, сколько угодно.

А тут уже — взрослая реальность.

И он понимал, что чертеж прибора, который может уместиться и в спичечную коробку и оказаться размером больше всей его комнаты, это уже самый последний и второстепенный этап работы.

Форма выйдет из содержания.

Главное — придумать сам принцип.

И пока ясно только одно.

Идея должна быть до смешного проста и необычна.

Иначе бы до нее давным-давно бы додумались.

Основных слагаемых предполагаемой работы, как понимал Стас, было три: медицинские знания, компьютерная часть дела и… финансовые средства.

С медициной до поры до времени нужно было потерпеть.

Хотя и тут можно было вместо потери времени на институт изучить все экстерном, пользуясь знаниями папиных сотрудников.

А вот по компьютерной части ему мог бы прямо сейчас помочь давний знакомый хакер, который когда-то научил Стаса без особого риска пополнять телефонный счет.

Так он однажды и сделал в Покровке.

Первый и последний раз в жизни.

Уже много лет назад.

Когда пытался изобрести тот самый вирус…

В чем потом покаялся на исповеди и восполнил тот счет, с которого взял чужие деньги — вчетверо.

С тех пор хакер часто звонил ему, все хотел, чтобы Стас с его быстрым и нестандартным умом, о котором еще отец Тихон говорил отцу: «Ваш сын может стать или великим ученым или гениальным преступником», сделался его компаньоном.

Да в последнее время что-то молчит.

Забыл, наверное.

Ну ничего.

Сейчас он сам о себе напомнит.

Только тут ухо нужно держать востро.

Точнее, язык.

И не сказать ничего лишнего.

Даже намеком.

Ведь кто-кто, а этот хакер действительно — гений.

Ему ничего не стоит снять деньги с банковских счетов. И за такую идею, как мыслефон, он может сам ухватиться!

Стас взял телефон, о котором почему-то забыли и папа и мама.

Принялся искать нужный номер.

И тут же, на букве «Б» наткнулся на Ленкин.

Фамилия-то у нее была — Будко.

«Стоп! — остановил он себя. — Вето!»

Следом был Ванин номер…

Точнее, несколько номеров.

Один — домашний.

Второй — армейский, где он, служа в горячей, «горящей», как всегда с тревогой говорила Лена (да вето же! вето!!!), не так давно получил ранение.

Третий — с которого он сначала слабым, а затем бодрым и даже счастливым голосом звонил из военного госпиталя.

И вот тут Стас немного слукавил.

«На Ленке — вето. Но на Ване его нет…» — принялся размышлять он.

На самом деле главная цель была, конечно, хотя бы через Ваню узнать — что же это вдруг стряслось в Покровском.

Тая это от самого себя, Стас продолжал:

«Ванька — мой друг. К тому же глубоко верующий, воцерковленный человек. И его духовный совет в начале такого большого дела, конечно, не будет лишним. И если сейчас я…»

Не в силах сдерживать себя дальше, он набрал Ванин номер.

— Вань! — хотел, как всегда, привычно крикнуть он в трубку, едва произошло соединение.

Но вдруг вместо его баска послышался… веселый, с надменными нотками голос девушки.

— Вам кого?

— Ваню, — слегка растерявшись, пробормотал Стас. Посмотрел на высветившийся набранный номер: да нет, все верно. И на всякий случай спросил: — Я что — ошибся номером?

— Да нет, все правильно, это его телефон. Только сейчас он очень занят!

Голос девушки сопровождал почти заглушавший его фон: музыка, смех, чьи-то радостные возгласы, крики.

— Но он мне очень нужен…

И услышал в ответ уже резковатое:

— Он много кому сейчас нужен: радио, телевидение, газеты… Понимать, молодой человек, нужно, кому вы звоните!

— Но я его друг, — осторожно возразил Стас и уточнил. — А он что, разве уже не в госпитале?

— Нет, конечно!

— А где же?

— На свадьбе!

— На чьей?

— Говорите друг, а сами не знаете… — колко усмехнулась над Стасом девушка. — Ну ладно, я ему на всякий случай скажу, и он, если сочтет это нужным, сам вам потом перезвонит. Как вас-то хоть ему представить?

— Стасик… Стас из Покровки! — сникая почему-то перед таким тоном, поправился Стас.

— А-а, из той самой! Деревенский, значит? — в голосе девушки прозвучало нескрываемое пренебрежение.

— Почему? — удивился Стас. — Я из Москвы.

— А что ж тогда говорите — из Покровки? — уже более дружелюбно начала девушка, но тут — Ваня… точно по голосу Ваня! — позвал ее, и она отключила телефон.

— Ничего не понимаю… — пожал плечами Стас.

Но размышлять до звонка Вани, что и как, было бесполезно.

И он позвонил хакеру.

Здесь тоже откликнулся женский — но уже пожилой и грустный голос.

Это была мама гениального компьютерщика.

От нее он узнал, что тот уже полтора года сидит в тюрьме.

И сидеть ему еще долго-долго.

До самой, как она сказала, ее смерти…

После этого он позвонил еще одному другу, с которым судьба свела его в Покровке — Нику.

Хоть тот отозвался сам.

Но голос его, как и положено, наверное, сыну миллиардера и самому теперь чрезвычайно богатому человеку, был кратко-нетерпеливым.

Хотя он был и рад звонку Стаса, но тут же, чуть ли не на вы, сказал, что очень занят. А когда тот едва заикнулся про мыслефон, сразу же оборвал его:

— Это не телефонный разговор. Тем более со мной, где все номера прослушиваются конкурентами. Идея, как я понял, достаточно нова и абсурдна для того, чтобы в нее можно было вложить большие деньги. Как только найдется подходящий повод, я вырвусь к тебе на пару деньков. И мы с тобой обсудим все предметно и обстоятельно. А теперь — всех благ!

Да, непросто и с неожиданной перспективой, еще даже не начинаясь, пошла работа над мыслефоном…

«Эх, сейчас бы его изобрести! — машинально глядя на фотокарточку Лены, вздохнул Стас. — Тогда бы я сразу узнал, о чем ты там думала и думаешь…»

Спохватившись, он вспомнил про вето.

Поглядел на обручальное кольцо.

Но снимать его не стал.

В конце концов, это подарок еще одного друга — богатого Ника, и на нем выгравирована молитва.

А вот фотокарточку….

Он встал.

Прошел к полке.

Стараясь не глядеть в глаза Лены, взял снимок, вложил его рядом с кленовым листом в книгу, которую очень любил читать во время еды и когда уставал, чтобы развеяться.

Заложил ее за книжный ряд, чтобы не было даже видно.

С горечью усмехнулся:

«Некогда теперь отдыхать!»

Затем надел на себя крест-мощевик.

Мысленно попросив святого апостола (имя его, Господи, Ты веси!) помочь ему в разговоре с Богом, снова лег.

Долго смотрел на икону Спаса.

И вдруг подумал:

«А ведь без тебя, Господи, все пусто и бесполезно... Абсолютно все на свете теряет всякий смысл. Потому что без Тебя бы заканчивалась эта жизнь. С любыми ее радостями и приобретениями. А так, с Тобой — она только лишь начинается. Приобретая новый, вот уж действительно счастливый в высшей степени, то есть, блаженный, преисполненный совершенно новым значением — смысл! И отсюда вывод: прожить ее нужно так, чтобы потом всегда быть с Тобой! И жить — вечно!!!»

Потрясенный таким простым и при этом самым великим за всю историю человечества открытием, которое должен сделать за время жизни каждый, Стас смахнул выступившие невольно на глазах слезы.

И уже шепотом добавил:

— Господи, прости Ленку, если она предала меня. А мне помоги забыть ее… Впрочем, — добавил он, как всегда когда просил о земном — так научил его еще Ваня. — Не как я хочу. Но да будет на все святая Твоя воля!

5

Стас смотрел на стоявшую в углу его комнаты амфору…

День тянулся необычайно медленно.

Если бы секундная стрелка на круглых настенных часах не бежала вокруг циферблата, то можно было бы подумать, что время просто остановилось.

Обычно дни для Стаса неслись с немыслимой быстротой.

Все было у него расписано по часам и минутам.

Учеба.

Работа — благодаря Владимиру Всеволодовичу он устроился по вечерам работать консультантом по античным монетам в престижный антикварный магазин на Старом Арбате.

Обдумывание и пусть тщетные, но упорные до упрямства попытки написания книг.

Консультации по поводу их рукописей у того же Владимира Всеволодовича…

А тут — словно остановился на ходу.

И к тому же вдобавок потерял что-то.

Очень дорогое и важное.

Ленка уже не в счет — на ней вето.

Зато все остальное: стопки учебных пособий и энциклопедических словарей на столе, небольшая подборка в бархатном планшете своих монет и целая россыпь у микроскопа и аптекарских весов — чужих, взятых для изучения их подлинности и ценности на дом…

Все это тоже было сейчас для него недоступно.

Хорошо, хоть не навсегда, как с… (вето! вето!), а — временно!

Стас лежал в непривычном для него состоянии.

Даже не зная, что ему теперь делать.

Обычно жизнь его текла следующим порядком.

Подъем по будильнику.

Если засиживался далеко за полночь, то приходилось ставить его в пустую кастрюлю.

Затем контрастный — от почти кипятка до ледяного — душ.

Для бодрости и, как говорил папа, что, правда, оспаривала всегда и во всем переживавшая за сына мама, для укрепления сосудов.

После этого, как бы он не спешил и как бы ни звала сначала позавтракать мама — утреннее молитвенное правило.

Когда-то это казалось ему лишним, обременительным и даже ненужным занятием, которое безукоснительно ежедневно порекомендовал совершать ему священник.

Стас было воспротивился:

— И так совершенно некогда, а тут два раза в сутки по полчаса из жизни вычеркивать!

— Почему это вычеркивать? — даже удивился всегда и всюду успевавший несмотря на еще большую, чем у Стаса, загруженность священник. — Такие мысли могут быть только от маловерия и отсутствия личного опыта. Господь все восполнит, причем, воздаст сторицей за, казалось бы, зря потраченное время. Не верите — попробуйте сами!

Стас попробовал.

И действительно, всякий раз, когда не забывал совершать утреннее и вечернее правило, все дела устраивались словно сами собой.

Всюду он успевал.

Все делал.

Сначала в школе, потом сразу в университете и институте.

И учился, и отдыхал, и подрабатывал.

Еще и в олимпиадах участвовал.

И книги пытался писать!

Видя это, к нему все чаще стал присоединяться отец.

Утром ему, действительно, пока было некогда.

Зато вечернее правило они — по каламбуру отца — последнее время, как правило, совершали вместе.

А вот мама, как ее ни уговаривали — ни в какую.

Она по-прежнему была убеждена, что все эти молитвы лишь пустая трата времени.

Что ей некогда заниматься ими.

И не хотела даже попробовать.

Тогда они с отцом стали просто молиться за нее.

Надеясь, что сам Господь лучше управит в этом…

А священник между тем терпеливо учил Стаса идти еще дальше.

Молиться уже постоянно.

— Да мне же тексты, даты, события заучивать надо — какая тут молитва? — удивился Стас.

— А вы делайте все ради Христа и постоянно, что бы ни делали, помня, что Господь всегда рядом. Это уже и есть молитва! То есть, живите с Богом, как это и полагается каждому православному человеку. А то ведь некоторые покрестятся и думают, что все — духовная часть жизни на этом для них закончена. Нет, все только еще начинается! И уж, конечно, нужно сразу взывать к Господу о помощи во всех трудных и скорбных обстоятельствах! А то — далеко ли так до уныния?

Вспомнив об этом и то, что уныние является смертным грехом, в чем придется теперь каяться на исповеди, Стас помолился.

И — словно какой-то лежавший у сердца и мешавший до этого даже дышать кирпич из груди выпал!

Утро уже прошло.

До вечера было еще далеко.

Стас смотрел на стоявшую в углу на подставке из толстой стальной проволоки большую остродонную глиняную амфору.

Она была простая, красноглиняная.

Почти вся склеенная из осколков.

Без рисунков и даже орнаментов.

Но зато — четвертый-третий век до Рождества Христова!

Подарок Владимира Всеволодовича на его двадцатилетие.

Сколько раз мама предлагала поменять ее на одну из двух ярко расписанных современными художниками амфор.

Ту поставить сюда, а эту сдать в антикварный магазин или просто вынести на помойку.

Но Стас, не переносивший ничего неподлинного и поддельного, и имевший на все это какое-то особое, трудно объяснимое чутье, благодаря которому его сразу же стали ценить в магазине даже опытные антиквары, категорически отказался.

Он бы наоборот те две амфоры с удовольствием выбросил из дома.

Но — они были предметом особенной гордости мамы.

Она подговорила двух состоятельных работников клиники подарить их на недавний юбилей мужа.

Сам Сергей Сергеевич, правда, остался к ним равнодушным.

Он больше по-детски радовался подносимым ему картинам-шаржам, роскошным бокалам с дарственными надписями и особенно авторучкам.

Которые потом передарил Стасу.

А мама специально поставила амфоры — одну в прихожей, где всякому новому гостю говорила, что ее сын пишет романы на античную тему.

А вторую — в гостиной.

Чтобы продолжать начатую беседу.

Мол, если простой писатель пишет одну книгу, то исторический — целых три, а тот, кто отважится создать роман об античном периоде, почему их не так много в мировой литературе, и вовсе — все десять!

Пустые, никчемные вещи!

И беспредметные пока разговоры!

То ли дело, эта амфора.

И людям послужила.

И ему вот теперь помогла в минуты вынужденного безделья вновь, как и тогда в Покровской, когда он, наказанный отцом, впервые задумался о смысле жизни, вспомнить о самом главном.

Сколько же протянулось месяцев, лет и веков с тех времен, когда ее старательно изготовил скудельник, а затем пользовались многие, возможно, даже не одно поколение, люди?

Рабы и господа…

Купцы и воины…

Быть может, даже поэты!

Целая вечность и всего лишь миг…

«А ведь до сих пор души всех их, без единого исключения, живы! — вдруг подумалось Стасу. — И… где они, что с ними теперь?»

Ушедшими из жизни, так и не дождавшись прихода Христа.

Несмотря на все свои искания, старания, войны, землетрясения, болезни, скорби и муки…

Какое же это все-таки счастье, что он родился в иное, наше, то есть, от Рождества Христова — время!

6

Сергей Сергеевич наклонился к сыну и, понижая голос, сказал…

Сергей Сергеевич вернулся с работы как никогда рано.

Стас с удивлением посмотрел на часы.

Быстро сунул под подушку телефон.

Под мышку — термометр.

И по звукам стал определять, что происходит в прихожей.

Вот отец чмокнул в щеку маму.

Разулся.

Вот он, судя по недовольному ворчанию мамы, снова набросил на амфору свою шапку.

«Хоть какая-то от нее польза!» — невольно улыбнулся Стас.

Затем, как всегда, тщательно помыл руки в ванной.

И наконец, вошел к сыну.

— Ну-с, как тут у нас? — нарочито бодрым голосом с порога спросил он.

Стас протянул термометр.

— Да я и так вижу, что лучше! — улыбнулся отец, но, взяв термометр, нахмурился: — Это еще что такое? Час от часу не легче…

— Что там? Что?! — чуть ли не подпрыгивая, встревоженно принялась заглядывать ему через плечо мама.

— 35, 3! Ты долго его держал? — обращаясь к Стасу, спросил он.

— Да минуты три, а то и все пять — пока ты ко мне собирался!

— Значит, температура немного больше, но все равно маловато. Налицо явный упадок сил. Хотя, нет худа без добра, это лишь подтверждает диагноз — нервный стресс. Или, как сказала бы Лена — нервный встряс!

— Сережа! — с упреком взглянула на мужа мама.

— А что тут такого? — удивился тот. — Дело молодое. Поругались — помирятся!

— Да мы и не ругались даже! — напомнил Стас.

— Тем более!

Сергей Сергеевич, как и утром, внимательно осмотрел, прослушал Стаса и удовлетворенно — это для затаившей от волнения дыхание мамы сейчас было самое главное, почему она и не стала продолжать настаивать на своем — сделал окончательный вывод:

— Кризис миновал, и дело явно пошло на поправку!

— Слава Богу! — с облегчением выдохнула мама.

— Причем — во всех направлениях! — показывая на нее глазами, подмигнул сыну отец.

И велел маме заварить свежего, горячего чая.

И дать его сыну вместо всех таблеток.

А ему — вместо молока, как это делается на вредном производстве.

Мама радостно вышла.

А Сергей Сергеевич, дождавшись, когда закроется за ней дверь, уже серьезно спросил:

— Ну что, брат, переживаешь, конеч…

Он ждал, что Стас, поддерживая их давнюю игру, закончит за него слово и, сказав «но», продолжит уже свой разговор о наболевшем, а он, чем сможет, утешит, поможет ему.

Но Стас только молча пожал плечами.

— Что, Лена так больше и не звонила? — с искренним огорчением покачал головой отец. — Я ведь не случайно у тебя телефон не стал забирать…

— О чем это ты? — словно не понимая, уточнил Стас.

— Как о чем… о вашей размолвке с Леной!

— А это — кто? — как можно небрежней спросил Стас.

— Брось шутить!

— А я серьезно!

— Тем более…

Сергей Сергеевич посмотрел на сына, затем на опустевшую без фотографии полку и вздохнул:

— Так вот оно в чем дело… Мама, что ли уже здесь преуспела?

— Почему мама? — возразил Стас. — Мы и сами с усами!

— Скорее, эта шутка твоя с бородой!

Сергей Сергеевич наклонился к сыну и, понижая голос, сказал:

— Пока мамы нет, я вот что тебе скажу. Это мой долг и перед тобой, и перед Леной, лучше которой, как я убежден, тебе никогда и нигде не найти. За любовь надо бороться!

Стас с удивлением взглянул на отца.

До чего же они похожие с мамой.

Даже некоторые слова у них одни и те же.

И — разные!

— Ты же ведь весь в меня, — словно бы уговаривая, продолжал отец. — И мы с тобой — однолюбы! Ты хоть что-нибудь сделал для того, чтобы спасти свое счастье?

— Ну… попробовал все разузнать через Ваню, — признался Стас.

— И что?

— Да его даже к телефону не подозвали!

— Что — рана открылась? Точнее, раны! — обеспокоился — теперь уже о Ване — как никто другой чуткий и сострадательный к чужой боли Сергей Сергеевич.

— Нет, просто он, видать, на чьей-то свадьбе гуляет.

— Надеюсь, не на своей? Рановато еще ему после такого ранения — шутка ли, на гранату, чтобы других спасти, лег — прыгать и бегать.

— Да нет, он бы предупредил! Единственное, что я узнал — из госпиталя его выписали.

— Ну, тогда до своей свадьбы, тем более, все заживет! — сразу успокоился Сергей Сергеевич и снова вернулся к главной теме. — Допустим, ты не станешь сейчас бороться… отвлечешься другими делами… может, даже запретишь себе думать о ней… потом женишься. Но — полностью счастлив уже не будешь. Мне, например, очень повезло с мамой. Но я знаю и одного человека, у которого есть все: слава, почет, деньги — а личного счастья, как ни крути, нет!

«Постой-постой… — вдруг промелькнуло в голове Стаса. — Отец в последние годы очень сдружился с Владимиром Всеволодовичем… Ходит к нему в гости… В кабинете у того, прямо над рабочим столом, висит фотография Насти — жены его друга, отца Тихона, до того, как он стал старцем-монахом… Владимир Всеволодович никогда не был женат — до самой смерти старенькой матери так и коротал с ней холостяцкую жизнь… И теперь живет один... А это значит…

И он спросил:

— Ты это… про Владимира Всеволодовича?

Отец слегка замялся и, не желая ни лгать, ни отвечать прямо, сказал:

— Как говорили в древности — ты сказал.

Стас с некоторым удивлением посмотрел на отца.

Вот что значит общение с историком!

Ведь мало кто знает, что этот словесный оборот на Древнем Востоке, который, кстати, упомянут и в ответе Иисуса Христа — Понтию Пилату, означал весьма осторожный, но утвердительный ответ.

То есть, в переводе на наш современный язык это звучало бы:

«Да, это так!»

Судя по позвякивающим звукам из-за двери, мама уже налила им чай и теперь размешивала в бокалах сахар.

Мужу — пять ложек.

Мозг академика должен получать достаточную поддержку.

Стасу пока три.

Сергей Сергеевич тоже заметил это.

И, виновато покашляв, сказал:

— Ты только вот что… Маме о том, что я тебе сейчас сказал, не говори.

Стас невольно покраснел.

Был у него в детстве случай.

Когда он перед тем, как на несколько дней сбежать от обиды из дома под новогоднюю ночь, сгоряча выдал секрет отца, который доверил ему спрятать деньги, что копил маме на шубу.[3]

Вот ведь как в жизни бывает…

Стоит один раз подвести, и доверие после этого может быть подорвано надолго.

Если не навсегда.

Но по отцу было видно, что это он напомнил не из-за того, что когда-то между ними было. С его незлобивым и быстро отходчивым характером он наверняка уже все забыл.

А предупредил сына, просто не желая обострять отношений с женой.

Он радостно встретил ее, входящую с подносом.

Заботливо взял его у нее.

Поставил на стол.

И, потирая ладони, словно ни в чем не бывало, сказал:

— Ладно, попьем чайку и будем вставать на молитву!

— Как — опять? — возмутилась мама. — Да ты же ведь сам говорил, что ребенку лежать надо!

— Правильно, пусть этот «ребенок» лежит, нечего ему во время молитвы о ногах, как бы не упасть, думать! — выделяя нескрываемой иронией слово «ребенок», охотно согласился отец. — Сегодня я по молитвослову читать буду. Господь ведь что сказал человеку — дай мне не ноги, а сердце!

И, не давая маме возразить, добавил:

— Ты думаешь, это я пилюлями да таблеткой его сегодня вылечил? Или других своих пациентов? Да мы, врачи, если хочешь знать, только помогаем больным. А лечит — сам Бог!

7

Владимир Всеволодович, словно впервые видя, поглядел на Стаса…

На следующий день Сергей Сергеевич, к явному недовольству мамы, разрешил сыну немного пройтись, развеяться.

Но только не в университет или институт.

Даже в магазин и то не стоит.

— А к Владимиру Всеволодовичу мож… — осторожно спросил Стас.

— …«но»! – охотно подхватил отец. — Только не надолго.

Впрочем, он мог бы и не напоминать об этом.

У постоянно занятого работой Владимира Всеволодовича и так долго не засидишься!

К тому же, он не любил, чтобы к нему ходили просто так, без серьезного повода.

Стас озадаченно почесал затылок.

Что делать?..

Нести на литературно-историческую консультацию в этот раз ему было совершенно нечего.

Роман в прошлый день не то чтобы не писался.

Но даже не обдумывался.

Правда, у него скопилось много книг, которые он брал из огромной библиотеки Владимира Всеволодовича.

А еще… были две магазинные монеты, которые он вот уже несколько вечеров никак не мог точно определить.

На одной, совсем дешевой, круговая надпись не уместилась при чекане. Можно было атрибутировать ее, как рядовой антониниан правителя Галлии Постума. Либо принять за монету другого провинциального императора — Викторина. И выставить, как это просил сделать клиент, за копейки. Но что-то мешало так сразу это сделать. Уж слишком портрет относительно молодого императора не походил на солидного, длиннобородого старика Постума или, как правило, насмешливого Викторина.

Другая монета — огромный, прекрасно сохранившийся сестерций Нерона — наоборот, была очень дорогой.

Но… явно вырезанной и отчеканенной не в античные времена.

И в то же время, судя по крепкой, тонкой, абсолютно подлинной патине, не современной подделкой.

— Вот! — обрадовался он, найдя действительно серьезный повод.

И уже через полчаса был в кабинете академика.

Поздоровавшись с гостем, Владимир Всеволодович первым делом красноречиво посмотрел на старинные — с густым мелодичным боем — часы.

Это означало, что у Стаса было пять, максимум десять минут.

Но, присмотревшись к нему, спросил:

— У тебя что-то случилось?

— Нет-нет, — поспешил ответить Стас.

Быстро положил на нижнюю ступеньку лестницы около переполненных полок книги, помня, что хозяин сам любит расставлять их по своим местам.

Затем показал монеты.

Высказал свои сомнения.

— Да, — разглядывая первую под большим увеличительным стеклом с подсветкой, сразу сказал Владимир Всеволодович. — Ты прав. Это никакой не Постум и тем более не Викторин.

— А кто же тогда?

— Император Марий. Он был выбран взбунтовавшимся войском, убившим Постума за то, что тот не позволил им грабить захваченный город. И знаешь, почему? Только потому, что носил имя Марк Аврелий Марий. То есть, напоминал всем золотой век императора-философа Марка Аврелия и знаменитого, жившего еще раньше, сначала народного трибуна, а затем консула и полководца Гая Мария. Безусловно, суеверные воины посчитали все это счастливым предзнаменованием. Увы, лично Марию оно не принесло никакого счастья! Он правил всего три дня. И был убит, к чему склоняется большинство историков, по каким-то личным причинам. Видишь, грубоватое лицо простолюдина, небольшая курчавая бородка и курносый, совсем не римский нос. Да, это определенно Марий. Безусловно, дорогая монета. И я бы посоветовал, договорившись по-джентельменски с ее владельцем, приобрести её в свое личное пользование. Другого такого случая, учитывая большую редкость этой монеты, может не представиться за всю жизнь.

Вторая монета, действительно, оказалась поддельной.

Но — несколько веков назад.

Так называемый падуанец — от названия города, где была сделана.

Что, однако, не делало ее от этого дешевле.

Тем не менее, Владимир Всеволодович с пренебрежением вернул ее Стасу.

Он тоже не любил любых подделок и, пусть даже отлично сделанных, копий.

Вся консультация заняла не больше пяти минут.

Но Владимир Всеволодович уже явно не торопился.

— И все-таки у тебя что-то произошло! — настойчиво повторил он.

И так вопросительно посмотрел на Стаса, что тот решил пожертвовать полуправдой. К тому же, Владимир Всеволодович, с его знаниями и умом, мог дать дельный совет.

— Да вот, мыслефон хочу изучить, — сказал он. — А он никак не дается.

— Что-что? — переспросил Владимир Всеволодович.

— Мыслефон, — обведя руками воображаемый небольшой предмет, пояснил Стас. — Это такой прибор, который смог бы передавать, например, звуковым способом, а то и прямо на бумагу — мысли. Ну, как диктофон, только сложнее…

— Час от часу не легче!

Владимир Всеволодович медленно опустился в кресло.

Словно впервые видя, оглядел Стаса с головы до ног.

И обратно.

— Ты хоть понимаешь, что это аналог вечному двигателю, то есть то, что не может быть изобретено никогда? — наконец, спросил он.

— Ну почему? — возразил Стас. — Всякое большое изобретение, как правило, проходит три стадии. Первая: такого не может быть никогда. Вторая: в этом что-то есть. И третья: так было всегда!

— Да, — согласился Владимир Всеволодович. — Но всему есть предел, положенный для человека Богом. Поэтому вечный двигатель, несмотря на все попытки, так и не изобретен. Но дело даже не в этом. И не в том, что с этической точки зрения такой прибор просто неприемлем! Мыслить может только разумная душа. Ты что — хочешь возомнить себя богом и создать такую душу?! То есть, поработать в том, где могут помочь только темные силы?..

— Зачем? — даже испугался никак не ожидавший такого поворота Стас. — Я только хочу считывать свои мысли.

— А другие — захотят знать чужие! Об этом ты хоть подумал?

— Нет…

— А надо бы! — упрекнул всегда деликатный академик. — Ну зачем тебе это все нужно?

— Как это зачем? Чтобы стать, наконец, писателем. Ну, и это потом, как минимум, Нобелевская премия, всемирная известность.

«Чтоб Ленка знала, кого потеряла!» — мысленно добавил он то, что было, пожалуй, еще главнее.

Но, к счастью, у Владимира Всеволодовича не было мыслефона, и он не мог узнать этого.

Поэтому только со вздохом покачал головой:

— Ох, уж это тщеславие… тщеславие…

И вдруг хитро посмотрел на Стаса:

— А знаешь, что мне помогло однажды избавиться от него раз и навсегда?

Не дожидаясь ответа, он взял со своего письменного стола, над которым висел портрет Насти, тонкую, очень острую полоску из камня, похожую на лезвие ножа, только без рукоятки, и протянул Стасу.

— Что это? — тоном экзаменатора спросил он.

— Ножевидная пластинка. Мезолит либо ранний неолит. Возраст не менее семи-восьми тысяч лет. Место находки, судя по материалу и обработке — район Оки, — уверенно ответил Стас, которому встречались подобные предметы, только гораздо худшего качества изготовления, во время раскопок неподалеку от Коломны.

— Правильно. Садись, пять! — одобрил Владимир Всеволодович и, когда тот сел на старинный резной стул, продолжил: — Ее подарил мне один мой знакомый, впрочем, и отчасти твой тоже. Не будем называть его имя. Хватит и того, что оно известно всему миру. Так вот, когда я одно время начал превозноситься и чаще подобающего говорить «я» да «я», он дал мне эту пластинку, рассказав, как она помогла избавиться ему от этого «я».

— Как? — заинтересовавшись, рывком подался вперед Стас.

— Осторожней! — предупредил Владимир Всеволодович. — Этот стул прослужил людям триста лет и послужит еще сто, а то и двести, если на нем так не будут вертеться!

И продолжил:

— Видишь, как искусно и гармонично сделана эта, казалось бы, простая пластинка. Во-первых, изящно. Во-вторых, необычайно красиво. И, в-третьих, максимально удобно для работы. Использована каждая природная выщерблинка или наоборот, выступ. Безусловно, изготовил ее гениальный мастер. И его имя наверняка гремело на всю округу. А как звали его, ты, случайно, не знаешь?

— Откуда? — с удивлением во все глаза уставился на академика Стас. — Да и разве это — возможно?!

— Вот и тот мой знакомый, а вслед за ним и я, подумали. Пройдет тысяча… пять… десять тысяч лет. Наконец, если даст Господь, миллион. И точно также и о нас, несмотря на всю нашу сегодняшнюю известность, никто не узнает. Так стоит ли, скажи мне, после этого хоть чем-то тщеславиться в этой жизни?

— Нет, — подумав, согласно кивнул Стас.

— Вот так и ты. Забудь об этом мыслефоне. Не уподобляйся тому, тоже наверняка талантливому, но мало что соображающему мастеру, который вместо того, чтобы сделать что-то действительно полезное и нужное людям, высунув, наверное, от старания язык, вырезал поддельный сестерций Нерона. И потом…

Владимир Всеволодович встал, прошел к своим полкам и принес маленькую, изрядно потертую, медную монетку.

Положил ее на стол перед Стасом.

Тот посмотрел на нее и с удивлением взглянул на академика.

Это была одна российская копейка 1903 года.

Пожалуй, самая распространенная и не имевшая никакой цены даже среди начинающих нумизматов монета.

То есть, цена у нее, конечно, как и всем предметам старины, была, но, по нынешним временам, — тоже копейки!

Да и то, тем более в таком состоянии, никто не возьмет!

Тем не менее, Владимир Всеволодович почему-то бережно взял ее и задумчиво сказал:

— Видишь дату? В этот год в России произошло великое духовное событие: был канонизирован преподобный Серафим Саровский. В его прославлении участвовал весь народ, начиная с Государя и заканчивая простолюдином. А сколько чудес было явлено в это время! Какая благодать сошла к нам с Небес! И, заметь, — перевернув монетку оборотной стороной, продолжил академик. — В этот же самый год создается партия большевиков, которая через четырнадцать лет сделает из великого государства бедную страну и поведет самую настоящую богоборческую войну. Один год — и два столь полярных события…

Владимир Всеволодович положил копейку на стол.

— Это всего лишь один пример того, что наша жизнь и все в ней — обоюдоострый меч. И таких примеров — тысячи, миллионы… Взять тот же хирургический скальпель. Им можно вырезать злокачественную опухоль, либо выйти с целью грабежа на большую дорогу и убить человека. Так и твой мыслефон. Возможно, он и нужен был бы в судебной практике, как более совершенный детектор лжи. Но им вполне могут воспользоваться и преступники.

А что будет со словом? Каждый тогда, независимо есть у него талант или нет, порядочный он человек или, мягко говоря, наоборот, сможет стать писателем и выдавать человечеству свои материализованные на бумаге мысли. И так сейчас уже не знаешь, что творится на книжных полках магазинов. Классика — этот водораздел между истинно ценным в человеческой культуре и низкосортным, пошлым, словно плотина еле-еле выдерживает этот страшный напор. А что будет тогда? Грязевой поток! Сель! Всеобщее засорение умов! Нет, безусловно, будут и достойные, а может, и достойнейшие произведения, но…

Слушая такое, Стас только удрученно качал головой.

А Владимир Всеволодович продолжал:

— Настоящий писатель испокон веков был хранителем истинных культурных ценностей своей страны, всего человечества. Не случайно бытовала пословица: «Государство, которое убивает поэтов, обречено на вырождение!» Ведь человек, создающий книги, трепетно даже сказать, является служителем в храме слова! И, как признавались многие из них, это хоть и приятный, но прежде всего — каторжный труд! Когда исследователи творчества великого Гоголя познакомились с его черновиками, то были просто потрясены. Первые варианты оказались слабее сочинений школьников-двоечников. Но переделывая их вновь и вновь — на десятый раз, Гоголь довел их до образца совершенства во всей русской словесности!

А знаешь, как работал Жюль Верн? — Владимир Всеволодович посмотрел на Стаса и, увидев, что тот отрицательно покачал головой, сам же ответил: — Сначала он все из своих — заметь, почти сотни! — больших романов писал простым карандашом. Потом тщательно редактировал при помощи того же карандаша и резинки. И, наконец, обводил каждую букву чернильным пером!

Я вообще считаю благословенным то время, когда писатели работали гусиными перьями. А еще лучше — высекали свои книги на камне. Вот тогда действительно не было ни единого лишнего слова! А ты — мыслефон…

Настенные часы громко и выразительно отстучали семь раз.

Владимир Всеволодович спохватился и выразительно посмотрел на них.

Стас поднялся.

Попрощался.

И когда Владимир Всеволодович в третий раз спросил:

— Так у тебя точно ничего не случилось?

Вздохнув, направился к выходу.

— Ну, тогда передавай привет Лене! — крикнул ему вдогонку хозяин.

Стас, словно налетев на невидимую преграду, остановился.

Медленно обернулся.

И беспомощно посмотрел на Владимира Всеволодовича.

Так конец встречи стал ее новым началом.

— Вы что поругались? — спросил Владимир Всеволодович, когда Стас, по его жесту, снова осторожно присел на самый краешек стула.

— Да вроде как нет. Но — расстались! И судя по всему навсегда…

— Ты что, чем-то обидел ее?

— Нет… — решительно замотал головой Стас.

— Тогда в чем же дело?

— Если бы я сам знал…

— Тогда тем более это надо выяснить, — возмутился Владимир Всеволодович. — Причем здесь и немедленно! Чтобы только зря не мучились ни ты, ни эта славная девушка!

— Не могу, — развел руками Стас. — Она не возьмет трубку, как только увидит мой номер…

— Ну что ж, тогда позвоню я! — решительно сказал Владимир Всеволодович, взял свой телефон и, перехватив недоуменный взгляд Стаса, усмехнулся: — Думаешь, один ты такой особенный, что только у тебя ее номер есть? Нет, брат, она и мне время от времени позванивала, все спрашивала, как ты. Да вот только в последнее время, и правда, как-то нехорошо замолчала.

— Алло! — нажав нужные кнопки, сказал он. — Это — Елена Будко? Точно Будко? Я не ошибся? Ну, здравствуй, Леночка! Здравствуй, моя славная! Да-да, он самый. Владимир Всеволодович. Как говорится, собственной персоной. Что? Стас? Д-да… И он тоже здесь!

Стас что было сил вцепился пальцами в ребро стула…

— Не буду, не буду! — между тем упрашивающе заговорил академик.

И он понял, что Лена сразу предупредила, что не станет разговаривать, не то что когда ему вдруг передадут трубку, но даже и вообще, если речь будет идти о нем.

Где-то бесконечно далеко, едва различимо слышался ее голос.

И даже от этого Стас был уже счастлив…

А Владимир Всеволодович, тем временем, продолжал разговор.

— Как там живет-поживает село Покровское? Что, опять хотят все скупить? Мало им что ли того случая, когда его однажды едва не превратили в озеро?![4] Не сдавайтесь! Слышишь, поднимай всех, но не сдавайтесь! Понадобится — вызывай. Сам приеду. Стаса вон прихвачу. Все-все, прости, больше не буду! Действительно, нам и без этого есть о чем с тобой поговорить.

Сказав это, Владимир Всеволодович неожиданно замолчал.

И в трубке тоже молчали.

Наконец, он нашелся:

— А погода-то у вас как? Солнце? Мороз? А у нас, представляешь, наоборот: снег и слякоть… Ну, а чем ты сейчас занимаешься? Так… так… Очень хорошо! И главное — душеполезно! Ты даже не представляешь, как меня порадовала своими ответами! Ну, а теперь — до свидания! Надеюсь, до скорого!

Владимир Всеволодович бросил на диван телефон и утер платком со лба пот.

— Уф-ф! — выдохнул он. — Наверное, из меня получился бы неплохой разведчик. Хотя… каждый историк — это своего рода разведчик. Или, если он намеренно искажает факты — шпион в своем отечестве! Одним словом, я все узнал.

Он заговорщицки подмигнул Стасу и многозначительно поднял указательный палец:

— Во-первых, она точно не замужем. По крайней мере, фамилию не меняла! Во-вторых, никаких серьезных отношений ни с кем у нее нет. Иначе бы ее не допустили петь на клиросе. Отец Михаил — строгий батюшка. Вроде, как здорова. Ваню из армии ждут. Тебя по-прежнему любит. Сначала обрадовалась, а потом чуть не заплакала, когда я сказал, что ты рядом. Явно переживает. Одно только мне не понятно. Ее фраза: хорошо, что у нее неплохой от природы слух и она может обходиться без нот. Ты не знаешь, что это значит?

— Нет… — растерянно пожал плечами Стас. — Она как-то обмолвилась, что не может читать письма, которые я посылал ей по электронной почте — что-то с глазами. Просила присылать обычные. Но то было месяца три назад… Наверняка мама давно уже ее вылечила!

Они долго сидели молча.

Пока часы еще раз не напомнили о себе старинным боем.

И Стас, уже без напоминания, ушел от Владимира Всеволодовича.

На улице действительно было ветрено и снежно.

Хотя под ногами так и хлюпала вода.

Отчего становилось еще более грустно.

Прав, ох, как прав был папа.

Что нужно бороться за свою любовь.

Да и Владимир Всеволодович тоже.

Говоря, что хватит мучиться и ему, и Ленке.

Но что… что он мог изменить?!

8

— Это еще почему? — опешил Ваня.

Оттепель, как это и положено для конца января, вскоре сменили морозы.

Сухие.

И в то же время не жгучие.

Самые, что ни на есть, приятные — десятиградусные!

Не только в Покровском, но и в Москве ярко засияло солнце.

Защебетали на все голоса птицы.

Деревья стали пушистыми, светлыми.

Снег заискрился, заиграл красками, словно усеянный мельчайшими бриллиантами, каждый из которых огранил самый искусный на земле мастер.

Прохожие на улицах распрямили плечи.

На лицах появились улыбки.

Трудно было не заметить всего этого великолепия.

Не восторгаться им.

И только, казалось, одному Стасу было не до красот.

Университет — институт — магазин — дом…

Дом — магазин — институт — университет…

Чтобы забыться, он каждую минуту что-то делал.

Машинально ел…

Пил…

Разговаривал с кем-то.

Только уже не по поводу мыслефона.

После беседы с Владимиром Всеволодовичем интерес к новой идее сразу пропал и даже название так и не родившегося прибора изменилось в стиле Лены — на категоричное: «мысли — вон!».

«В смысле — вон!» — как пошел еще дальше обрадованный решением сына Сергей Сергеевич.

Вето на думы о Лене Стас тоже снял буквально на следующий же день.

За невозможностью его выполнить.

И фото, к великому недовольству мамы и новому, правду, уже молчаливому одобрению отца, вернул на прежнее место.

Толку-то прятать его, когда она и так все время перед глазами!

Несколько раз он набирал Ваню.

Но тот почему-то молчал.

Не выдержав, отправил шутливое, в стиле их обычных разговоров, смс-сообщение:

«Смотри, после чужой свадьбы сам не женись!»

После чего телефон друга, как сообщал об этом вежливый женский голос, вообще либо отключился, либо попал в недоступную для связи зону.

И опять институт сменял университет…

Магазин — дом…

Потом начались каникулы.

Когда совсем некуда стало себя девать.

К тому же и магазин из-за того, что один из отделов, несмотря на запрет принимать старинные предметы от черных археологов, внезапно закрылся на строгий учет.

Тогда Стас — почти не разгибаясь в течение двух дней — старательно выпилил детским лобзиком из лишней полочки в стенке красивую рамку.

Вставил в нее фотокарточку Лены.

Навел у себя полный — стерильный — как с удовлетворением отметил зашедший к нему вечером на партию в шахматы, хотя, конечно, был, как всегда весь в работе, папа.

И когда уже не осталось никаких дел в его комнате, Стас начал пылесосить во всей квартире и даже — к великой тревоге мамы, следившей за каждым движением тряпки по современным лицам древних людей, — вытирать пыль с ее любимых ваз.

Так продолжалось до тех пор, пока мама однажды утром за общим завтраком с хитрой улыбкой не спросила:

— Стасик, а какое сегодня число?

— Не знаю… двадцать третье… или двадцать четвертое… кажется, января… — равнодушно пожал плечами Стас. — Какая, собственно, разница?

— А такая, — явно клоня к чему-то своему, не отставала мама. — Что — двадцать пятое!

— И ты совершенно прав — января! — с сочувствием взглянув на сына, вздохнул отец.

— Ну и что? — вяло подковыривая вилкой кусок любимого сыра, безрадостно усмехнулся Стас.

Мама отобрала у него сыр, положила на заботливо намазанный маслом кусок хлеба.

Сделала такой же бутерброд папе.

Подала обоим и торжественно объявила:

— А то, что это — студенческий праздник, Татьянин день!

— Ну, во-первых, начнем с того, что это день, когда Церковь чтит память святой мученицы Татианы, — поправил Стас и, любивший во всем, что касается истории, точности, добавил, — пострадавшей за веру в Христа при в общем-то терпимо и даже благосклонно, чего не скажешь о его окружении, относившемся к христианам — императоре Александре Севере. Это уже потом, когда в 18-м веке в России появился первый университет, а именно после того, как в 1755 году императрицей Елизаветой Петровной был подписан указ о его открытии, по дню, когда он был основан, то есть святой мученицы Татианы, и стали называть праздник студентов. Тогда ведь у нас вообще многие события связывали со святыми. И вели по ним счет времени даже больше, чем по обычному светскому календарю. Например…

В другой раз мама с удовольствием выслушала бы Стаса до конца — сразу видно, так и говорил ее восторженный взгляд, что это речь будущего автора исторических романов!

Но сейчас у нее был иной интерес.

И она перебила сына:

— В университете и институте будут студенческие вечеринки. Куда пойдешь? — спросила она и, словно дело было уже решено, мечтательно вздохнула: — Лично я выбрала бы университет!

— А лично я никуда не пойду!

— Нет, пойдешь! – повысила голос мама.

— Не надо давить на парня! — попросил ее отец.

— Как ты не понимаешь? — наклонившись к нему, зашептала мама. — Мальчику нужно развеяться. Он же весь почернел от тоски! И вообще — клин клином вышибается!

Хорошо, что Стас был полностью углублен в свои мысли, да и с детства был отучен отцом вслушиваться в чужие разговоры.

Хотя, по примеру мамы, иногда делал это…

Но сейчас ему было просто не до того.

Зато Сергей Сергеевич возмутился сразу за двоих:

— Да ты хоть понимаешь, что говоришь? — не зашептал — зашипел он.

— А что я такого сказала? — удивилась мама. — В университете девушки его уровня. Многие — дети добившихся высоких постов и положения в обществе родителей. То есть, еще и нашего круга. В общем, так, — решительно поднимаясь, сказала она сыну. — Я тебе сейчас все подготовлю: выглажу лучший костюм, рубашку, достану папин галстук-бабочку, в котором он получал государственную премию, ботинки до блеска начищу. Хотя у меня сегодня давление… А там смотри сам. Жаль или не жаль тебе мать после таких трудов…

Сергей Сергеевич хотел остановить ее.

Будучи человеком, готовым отдать людям последнее, собрался даже сказать, что это, собственно, его любимый галстук, в котором он надеется получить еще не одну премию!

Но мама, всем видом подчеркивая, что не желает больше никого слушать, уже направилась к платяному шкафу.

Весь день она старательно гладила утюгом костюм, да не одну, а сразу несколько — на выбор для сына! — рубашки.

Чистила, хотя всегда говорила, что у нее от пахучего черного крема аллергия, обувь.

Разве что только пылинки не сдувала!

Но зато за пару часов до начала студенческой вечеринки все было готово.

Стас, всегда жалевший маму и не желавший огорчать хоть ее, оделся, обулся во все это…

И когда до выхода из дома оставалось всего-навсего несколько минут…

И он, по давней русской традиции, уже в прихожей осторожно — Стасик, не помни брюки! — присел перед дорогой…

В его комнате внезапно раздался телефонный звонок.

— Ванька?! — ворвавшись к себе, даже не поверил своим глазам, посмотрев, от кого звонок, Стас.

Но это был, действительно, он — его друг.

Только… голос какой-то другой.

Важный.

Солидный.

Будто он повзрослел лет на двадцать, а то и больше, за каких-то полмесяца, пока они не общались по телефону.

Говорил Ваня, словно рапортовал, то и дело вставляя армейские слова.

Все у него прекрасно.

По штатному расписанию.

Настроение бодрое.

Почему не звонил? Был занят…

— По службе, ваше благоогородие? — с насмешкой уточнил Стас.

Тут Ваня слегка замялся.

И сказав, что потом все расскажет, добавил, что звонит с вокзала, так как следует гражданским эшелоном в населенный пункт Покровское, представляться по случаю окончания срочной службы родителям и сестре.

— Кстати, Ленке-то что передать? — наконец, нормальным человеческим тоном спросил он. — Чмокнуть что ли от тебя в щечку?

И тут уже Стас, разом сникнув, как робот ответил:

— Если не хочешь ей испортить радость от встречи, то лучше вообще не говори, что звонил мне.

— Это еще почему? — опешил Ваня.

— А потому что она больше меня ни слышать, ни видеть не хочет!

— Чего-о? Это еще с какой стати?!

— Я и сам бы хотел это знать…

— Во новости! — становясь прежним Ванькой, протянул друг. — Ну я ей покажу!

— Да не надо ей ничего показывать… Она и сама не меньше меня переживает, — попросил Стас, уже жалея, что поддержал этот разговор.

Но Ваня, словно был на гарнизонном плацу, прикрикнул:

— Отставить! А ну-ка подожди немного…

Голос его отдалился.

И тут…

Стас явно услышал еще один, другой — женский голос.

Той девушки, которая разговаривала с ним со свадьбы.

Она что-то возражала Ване.

Но тот и ее мигом поставил на место.

— Разговорчики в строю! Это мой друг, и этим все сказано!

И его голос снова стал близким.

— Значит, так, — решительно заявил он. — Принимаю командование на себя! Все финрасходы тоже. От тебя только требуется собрать вещмешок, то есть сумку, и продиктовать данные твоего паспорта.

В голосе Вани появилось что-то такое неумолимо властное, с нотками жестче любого металла, что Стас не мог противиться: даром, что не служил в армии, а чуть было невольно не встал по стойке «смирно».

Пожав плечами, он достал из нагрудного кармана куртки паспорт.

Продиктовал серию и номер.

Кем и когда выдан.

Потом, как зачем-то потребовал Ваня, адрес своего дома…

Маршрут, по которому удобней подъехать к нему.

И только после этого он, наконец, спросил:

— Зачем тебе все это?

— А затем, — торжествуя, ответил ему Ваня, — что сейчас мы купим тебе билет. И ты поедешь с нами — в Покровку!

— Что?! Я? — ужаснулся Стас, только теперь соображая, что ему еще приказано и собирать сумку. — Да ты хоть понимаешь, что говоришь? Никогда! Ни за что! Почему это ты за меня все решаешь? И вообще, кто это — мы? — придя окончательно в себя, с вызовом уточнил он.

И услышал после того, как Ванин голос снова о чем-то переговорил с женским:

— У вас теперь дом, оказывается, совсем недалеко от вокзала?

— Ну да, почти в самом в центре…

— Тогда потерпи немного! И сам все скоро узнаешь! Как и положено настоящему другу — первым!

— Стой! Погоди! — закричал Стас.

— Все, конец связи! — жестко отозвался Ваня.

Отключил свой телефон.

И не отзывался ни на какие вызовы друга.

Выдержка его тоже оказалась железной.

Однако и Стасу терпения было не занимать.

Он снова и снова набирал Ваню.

И вдруг, остановившись, будто натолкнувшись на что-то, ахнул:

— Постой-постой! А ведь в его предложении что-то есть! Я ведь действительно больше всего на свете хотел, но только не знал — как, к ней поехать…

9

— Так значит, это была… твоя свадьба? — опешил Стас.

Узнав, что Стас собирается ехать в Покровское, мама страшно разволновалась.

И теперь, судя по всему, у нее действительно поднялось давление.

Но, как сказал, измерив его, Сергей Сергеевич, это не от перемены погоды, а на стресс, поэтому быстро пройдет.

Мама обожгла его рассерженным взглядом — не мог подыграть ей, наоборот, сгустив вокруг ее состояния тучи — и слабым голосом, лежа на диване, принялась отговаривать сына.

Но тот лишь молча собирал свою сумку.

Положил, как всегда, авторучки, блокноты.

Но, поразмыслив, вынул их.

И — тут кстати пришел на выручку часто бывавший в командировках папа — бросил в нее принесенные им зубную щетку, пасту, мыло, футболку, нательное белье, носки…

— Стасик! — стонала мама. — Если уж без этого никак нельзя, то хоть покушать с собой возьми…

— Зачем? Ванька сказал — все обеспечит! — прокричал в открытую дверь соседней комнаты Стас.

Добавил еще в сумку купленный с самой первой зарплаты очень дорогой диктофон со встроенным в него музыкальным плеером.

Если все сложится удачно, подарит его Ленке.

Да и даже, если нет, все равно ей оставит.

При поддержке папы сумка вскоре заполнилась почти до предела.

На самый верх он положил тогда, сняв со своей полки, две небольшие, но в рамках и под стеклом, иконы.

Которые, помимо всего, были привезены верующими друзьями-сокурсниками со Святой Земли.

Одну с Богородицей — маме Вани с Леной.

И другую, на которой был изображен Николай Чудотворец — их отцу.

Как напоминание о том, что этот святой, как когда-то и ему, помог освободиться из тюрьмы невинно посаженным в нее воеводам.

Чтобы Будко-старший после этого больше не пил и почаще молился.

— Ну вот, кажется все! — шумно выдохнул он.

Снова присел, теперь уже на дальнюю дорожку: вдруг у Вани не будет времени ждать его?

Стал припоминать — для этого, собственно, русские люди и придумали такую традицию, а вовсе не из-за, как это стали считать потом, суеверия — не забыл ли чего еще…

И тут в прихожей раздался тихий и мелодичный — мама не любила громких звуков, да и не хотела, чтобы мужа и сына отвлекали от их важной писательской и научной работы — звонок.

— А вот и Ваня! — вскакивая, радостно прокричал Стас.

Открыл дверь.

Бросился вперед, чтобы обнять друга.

И в полной растерянности отступил на шаг.

Увидев перед собой сначала длинную норковую шубку.

Затем модную, такую же гладко-пушистую меховую шапку.

И, наконец, красивое, покрытое тонким дорогим макияжем лицо.

Ваня был… не один.

Вместе с ним вошла…

— Вот, знакомьтесь, — сказал Ваня. — Это — Вика. Моя жена!

Ваня за время службы в армии стал таким высоким — плечистым он и до этого был — что даже в их большой прихожей сразу сделалось тесновато

— Так значит, это была… твоя свадьба? — ошеломленно взглянул на него Стас.

— А то чья же? — приосанился Ваня.

Расстегнул пуговицы на шинели.

— Звезда Героя! — ахнул Стас. — Что — настоящая?!

— А то! — как можно небрежнее сказал Ваня, на самом деле еще больше приоткрывая китель.

— Так ты, стало быть, теперь у нас — Герой России?! Ну тогда поздравляю, поздравляю вдвойне!!!

— После, после поздравишь! — остановил его Ваня.

— И мы присоединяемся! — в один голос сказали отец с мамой.

— Спасибо! — вежливо поклонился им Ваня.

— Раньше ты всегда говорил: спаси Господи! — шепнул ему Стас. — Чего это вдруг с тобой?

— И это потом объясню! Некогда нам. Давай быстрей собираться!

— Так я, вроде, и так уже готов.

— Вот это по-нашему!

Ваня придирчиво оглядел Стаса.

И остался доволен.

— Молодец. Форма одежды — ПВ.

— Что-что? — не понял Стас.

— Ну, по-нашему, парадно-выходная. Есть еще ПШ, ХБ, — деловито стал перечислять Ваня.

— БУ! — подсказал тоже успевший немного послужить Сергей Сергеевич и уже сам объяснил жене: — Бывшая в употреблении.

Та лишь отмахнулась от мужа и, по-своему, посмотрела на сына:

— Стасик, может, тебе в дорогу что попроще одеть?

— Да ладно, и так пойдет, — оглядывая себя в зеркало, забормотал Стас. — Хотя… Чего-то и правда тут не хватает… Ага! Вспомнил! — обрадовался он и начал сдергивать с шеи галстук-бабочку.

— Ты что? — попытался остановить его Ваня. — Разве забыл, что Ленка очень любит бабочек…

— Да, этот галстук вам очень к лицу! — подтвердила Виктория и с легкой завистью вздохнула: — В таком виде она с вами сразу в ЗАГС пойдет!

— Ой!.. — послышался сдавленный голос мамы.

— Да погоди ты! Вы еще Ленку не знаете… — остановил их Стас. — И потом я это совсем по другому поводу.

И убежал в свою комнату.

— Красивая у вас ваза! — заполняя неловкую паузу, со светской ловкостью похвалила Виктория, гладя рукой в лайковой перчатке мамину гордость.

Чем сразу же расположила к себе маму.

«Видишь, какая жена нужна нашему сыну! — красноречиво показала она глазами умевшему понимать ее и без слов мужу на Викторию. — Воспитанная, умная, образованная!»

Она сначала, косясь на Звезду Вани, быстро перечислила основные правительственные и ученые награды своего мужа, затем переключилась на Стаса и стала рассказывать, что обычные писатели пишут одну книгу, исторические — три, а которые, как например ее сын, отваживаются на исторические романы…

Но тут вернулся Стас.

С крестом-мощевиком в руке.

До этого он предусмотрительно снял его с себя, приготовившись идти в университет.

Грех ведь идти с такой святыней на увеселительное мероприятие!

Но теперь было можно.

И даже нужно…

— Подержи! — попросил он Ваню, расстегивая пуговицы на рубашке.

— Мощевик! Неужели настоящий? — теперь уже, в свою очередь, не поверил тот.

— Да, у Владимира Всеволодовича не бывает подделок. К тому же его ему отец Тихон когда-то подарил.

— Надо же… — с еще большим уважением покачал головой Ваня. — А мощи в нем — чьи?

— Не знаю. Судя по надписи — одного из апостолов. Может быть, даже Андрея Первозванного!

— Вот это да! Дашь потом и мне поносить? — Ваня снял шапку, перекрестился и с благоговением поцеловал крест.

— А что это? — отвлекаясь от нового разговора с мамой, что по возвращении она непременно познакомит ее сына со своими подругами, среди которых тоже есть дочери генералов, заинтересовалась Виктория.

— Святые мощи, — протянул перед ней крест-мощевик Ваня. — Приложись к ним и ты!

— То есть, тут, что — человеческие кости?! — отшатнулась Виктория и брезгливо передернула плечами. — Фи! Да не буду я не то чтобы целовать, но даже и трогать их!

Ваня виновато посмотрел на друга и, возвращая крест, дал понять глазами, что его жена пока далека от веры.

Очень далека.

Как и они когда-то.

Особенно Стас.

И с ней еще нужно очень много работать в плане духовного роста.

«Понимаешь?»

«Да!»

Они тоже умели хорошо понимать друг друга.

Надев крест-мощевик, Стас согласно кивнул Ване.

Крепко пожал руку отцу, ободряюще хлопнувшему его по плечу...

Обнял всхлипнувшую мать.

Которой уже искренне: «Рада, очень рада была познакомиться с вами и с вашим супругом! Я даже и не знала, что он — академик и ученый такого масштаба!» — ворковала Виктория.

И вышел вслед за Ваней с женою, пославшей на прощанье воздушный поцелуй его матери.

Дверь захлопнулась.

Родители остались одни.

— Вот тебе, мать, и Татьянин день! — только и нашел что сказать, тщетно стараясь скрыть свою радость, Сергей Сергеевич.

Но этой неудачной шуткой он только еще усугубил положение.

— Да что вы совсем дуру-то из меня делаете? — возмутилась мама. — Считаете, что я не знаю, что так говорится не про Татьянин, а Юрьев день, с отмены которого на Руси началось крепостное право? Нет, дорогой, знаю! А вы… вы… Вот и идите в него!

10

— А где же твой пулемет или взвод солдат? — спросил у Вани Стас.

Тук-тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук…

То ли это так сердце стучит…

То ли вагонные колеса на рельсовых стыках…

Стас лежал на верхней полке.

В одном купе с другом и его молодой женой.

Звезда Героя Вани удивительно помогла им еще на перроне.

Проводница сама вызвалась помочь им.

Но ей и не пришлось этого делать.

Едва Ваня снял шинель, как ехавшие с ними пассажиры наперебой принялись предлагать поменяться своим местом со Стасом, чтобы тот ехал вместе со своим другом.

Тук-тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук…

Тук-тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук…

Поездка была желанной и… страшной.

Теперь Стасу становилось не по себе от одной только мысли, что Ваня мог не позвонить ему перед отъездом или не принять волевое — на другое он бы просто не поддался! — решение взять его с собой.

Ничего не скажешь — настоящий друг!

Но… что скажет Лена?!

Тук-тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук…

Тук-тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук…

Тук-тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук…

Внизу после ужина с необычайно вкусным чаем, принесенным проводницей, и долгого разговора перешептывались Ваня с Викторией.

— Что ж ты сразу мне не сказал ничего про то, что у тебя такой друг и его родители? — доносилось до Стаса.

— А что бы это изменило? Стас — мой друг и этим все сказано.

— Ну, знаешь, друзья бывают разные. Например, друзья-собутыльники. Друзья-охотники… рыболовы… И, наконец, — достойные друзья!

— Да будет тебе! Завтра у нас непростой день.

— Помню, помню…

— Ты, главное, только, когда все начнется, не забудь, что ты за моей спиной — как за каменной стеной!

Услышав это, Стас улыбнулся.

Чудны̀е.

Как, наверное, и положено молодоженам.

Все так и заглядывались на них.

И когда они втроем стояли в коридоре, пока их попутчик переодевался.

И, прямо не отрывая глаз, проходя мимо купе.

Видная пара!

«Завидная!» — как, наверное, поправила бы его Лена.

Хотя…

Если положить руку на сердце, Стас не очень-то одобрял выбор друга.

Знал он таких девочек — генеральских и министерских дочек и по институту, и по университету.

Даже по магазину знал.

Когда они приносили сдавать фамильные драгоценности.

Встречались среди них и настоящие.

Скромные.

Чистые.

Только случайно узнавали про таких, что отец, оказывается — олигарх или известнейший в стране человек.

Но в основном…

Все разговоры — о мальчиках, высокой моде, океаническом отдыхе на коралловых островах, да о золоте-бриллиантах!

Вот и на Виктории сейчас, хоть и собралась в дорогу, колье с сережками не иначе как 18-го века.

С настоящими бриллиантами.

Стоимость — даже опытнейший антиквар, хозяин их магазина, вряд ли с первого взгляда сумел бы оценить с точностью до тысячи долларов.

Он даже, когда она пошла мыть руки, спросил у Вани:

— А где же твой пулемет или взвод солдат?

— Зачем? — не понял тот.

— Ну, чтобы охранять все это, — показал он на брошенные Викторией прямо на столик драгоценности.

— А это, по-твоему, для чего? — удивился Ваня, показывая сначала на Звезду Героя, что светилась на аккуратно повешенном им на плечиках кителе, а потом, для убедительности и свои огромные — все в багровых рубцах-шрамах — кулаки.

Тук-тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук…

Тук-тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук…

Потом вернулась Виктория.

Она стала расспрашивать Стаса о творческих планах, действительно ли он уже пишет свой исторический роман.

Он честно ответил, что да, хотел бы.

Но…

Однако его даже не слушали.

Викторию интересовало только:

— А сколько ему за него заплатят? Когда он выйдет книгой… Или по нему поставят культовый фильм… И какие премии положены за такие вещи? Правда, что даже Нобелевская?

Словом, судя по всему, она была одной из тех…

Хотя… хотя… в каждом правиле бывают исключения.

В том числе, и счастливые!

«Будем, надеяться, — решил Стас, — что в данном случае это именно так!»

К тому же, после того как Виктория напомнила ему о забытом вконец романе, он решил, что самое лучшее для него сейчас — это с головой углубиться в него.

Чтобы уйти от томительных мыслей, как там у них с Ленкой еще обернется.

И вскоре так отвлекся…

Что даже пожалел, что у него, и правда, нет мыслефона, чтобы записывать все это…

Тук-тук-тук-тук… тук-тук-тук-тук…

Глава четвертая

ГОРДИЕВЫ УЗЛЫ

1

Глава Совета взял Ахилла под локоть и повел в сторону…

Войдя в здание Совета, Ахилл сразу же направился к его главе. Он застал его в большой зале, где собрались самые влиятельные люди города. Все были чем-то сильно взволнованы и яростно спорили. На столе перед ними лежал развернутый лист пергамента с императорской печатью и готовый к отправлению ответ, скрепленный печатью Синопы.

— Почему сразу я? — во весь голос возмущался пожилой чиновник. — Я всего три месяца назад был в Риме!

— А я и того меньше! — кричал другой, совсем недавно ставший городским магистратом.

— А я — вообще болен!.. — поймав на себе вопросительный взгляд главы Совета, замахал перед собой руками третий.

Приход Ахилла прервал этот спор. Он вкратце объяснил Совету суть дела и попросил отпустить в Рим, для подачи прошения лично императору Нерону.

— В Рим?

— К императору?! — оживились за столом.

— Ахилл, тебя прислали к нам сами боги! — воскликнул глава Совета, и чиновники стали радостно переглядываться. — Ты даже не представляешь, как вовремя ты пришел! Конечно, мы разделяем твое горе, сочувствуем горячо любимому нами Лакону! И поможем тебе, но… и ты тоже должен выполнить поручение Совета!

— Я? Любое! — с готовностью согласился Ахилл.

— Прекрасно! — потер ладони глава Совета. — Тогда мы оплатим тебе дорогу, все дорожные издержки, и ты поедешь в Рим не просителем и даже не курьером, а — послом Синопы!

— Я? Послом?!

— Да, Ахилл! И передашь это приветственное послание нашему богоравному цезарю!

— Хорошо! С радостью! Но, насколько я помню, день рождения Нерона уже прошел! — вопросительно взглянул на него Ахилл. — Неужели он осчастливил Римский мир каким-нибудь новым великим событием?

— Видишь ли, дорогой Ахилл…

Глава Совета взял его под локоть и повел в сторону, говоря на ходу:

— События действительно произошли. И весьма значительные. Но… не совсем пока понятные для нас…

— В Риме что-то случилось? Произошла смена цезарей?! — побледнел обрадовавшийся было Ахилл.

— Нет-нет! Да не будет так! Дело в том, наш дорогой Ахилл, что… гм-мм… кх-х!.. — то и дело откашливаясь, принялся объяснять глава Совета. — Нам только что сообщили, что Агриппина, мать Нерона, пыталась организовать заговор!

— Что? — недоуменно переспросил Ахилл.

— Но, хвала богам, цезарь опередил ее!

— Хвала богам…

— Говорят, он усыпил ее бдительность и посадил на корабль, который был специально построен так, чтобы разрушиться прямо посреди моря! Корабль утонул, но Агриппине удалось вплавь добраться до берега! К счастью, цезарь сумел разыскать ее и казнить! Одним словом, в столице Римского мира произошли великие, кровавые события!

— Как ты сказал — великие?.. Кровавые?.. — приостановился от неожиданности Ахилл.

— Да, и что бы там на самом деле ни было, — повел его обратно к столу глава Совета, — мы получили послание, что Агриппина мертва, а цезарь — жив. Мнения в Риме, как на словах сообщил гонец, самые противоречивые, но у нас одно: поздравить императора со счастливым избавлением от смертельной опасности! Однако, что это с тобой, Ахилл? Ты вдруг так побледнел… Тебе плохо? Или ты… тоже решил отказаться?

— Нет… Я еду! — качнул головой, стряхивая с себя внезапное оцепенение, Ахилл. — Позволь только один вопрос… Когда вы узнали об этом?!

— Сегодня! Только что… Едва успели собрать Совет, прийти к общему решению о своей верности цезарю и написать это приветственное послание! Теперь, желая действовать лично, а не через гонца, стали решать, кого отправлять с ним в Рим…

— А еще кто-нибудь в Синопе мог знать о происшедшем?

— Кроме меня — никто! Во всем Понте! — раздался уверенный голос сидящего в углу императорского курьера. — Я мчался, соперничая с ветром, и сразу же из порта прибыл сюда. А что?

— Нет, ничего… — одними губами улыбнулся Ахилл и деловито осведомился у главы Совета: — Так, значит, я могу взять это послание и отправляться в Рим?

— Конечно, конечно!

— Прямо сейчас?

— Разумеется! Все документы уже готовы, осталось лишь вписать твое имя и получить деньги!

Глава Совета кивком головы подозвал к столу каллиграфа. Тот аккуратно вывел на листе самого лучшего, какой только нашелся, пергамента имя Ахилла, и глава Совета протянул подорожный документ вместе с посланием Ахиллу. Тот, приняв его, в свою очередь, поклонился главе Совета, затем чиновникам и, выпрямив спину куда больше обычного, — как посланец Синопы в Рим — вышел из залы…

2

Однако в комнату вошел не Юний, а … Элия.

Войдя в дом, Ахилл, лицо которого так и сияло от гордости, хотел первым делом позвать Ириду и рассказать обо всем, и даже кое-что показать, но его встретил уже успевший вернуться Фраат.

— Ну? — забывая о своем намерении, быстро спросил он, и раб, виновато разводя руками, уныло ответил:

— Его нет…

— Кого его? Или чего его? Говори толком!

— Юния… и золота — того и другого! Юний ушел в порт и, как мне сказали, наверняка уже сел на какой-нибудь корабль.

Радостное лицо Ахилла исказилось от гнева.

— Это было его последним шансом остаться моим братом! — процедил он сквозь зубы и строго предупредил всех: — Если за время моего отсутствия он появится здесь, то передайте, чтобы теперь он больше всего на свете боялся встречи со мной!

— Но на что ты теперь поедешь? — вскинула на мужа полные тревоги глаза Ирида.

— А вот на что! И с чем! — с гордостью показал ей большой кошель и свиток Ахилл. — Сами боги говорят мне этим, что я выбрал правильный путь! Одно только непонятно: как же он узнал о том, что было известно одному гонцу из Рима?.. — чуть слышно пробормотал он.

— Кто — он? О чем? — попыталась уточнить Ирида, со страхом глядя то на свитки, то — на мужа, но тут послышался робкий стук в дверь.

— Юний! Хвала богам!.. — радостно воскликнула она, направляясь к двери.

— Много чести! — одернул ее Ахилл. — Фраат, открой ему!

Ворча, раб направился открывать дверь, и Ахилл, глядя на жену, благодушно махнул рукой:

— Ладно, так уж и быть! Раз он одумался и принес золото, я… прощаю его!

Однако в комнату вошел не Юний, а … Элия.

— Ты?! — угрожающе сдвинул брови Ахилл. — Да… как ты посмела?!

— Но Юний… он разрешил… — пятясь, пробормотала Элия. — Он сказал, чтобы я приходила сюда и ждала его!

— Юний здесь больше никто! — чеканя каждое слово, отрезал Ахилл. — Запомни это раз и навсегда, как там тебя…

— Элия!..

— Вот именно, Элия! Элия? Постой… почему — Элия?!

— Ты что, забыл меня? Я сегодня утром была здесь! — напомнила танцовщица.

— Я помню и хотел тогда еще спросить — почему у тебя римское имя? Или ты не знаешь запрета чужестранцам носить родовые римские имена?

— Но я не чужестранка… мне можно! Я – римлянка!

— Ты?! Ха-ха! Слышишь, Ирида? — засмеялся Ахилл. — Эдак, всякий может назвать себя квиритом или матроной! А известно ли тебе, — надвигаясь на Элию, с угрозой проговорил он, — что, согласно эдикту божественного императора Клавдия, всякому, кто ложно выдает себя за римского гражданина, рубят голову на Эсквилинском поле?

— Но я не всякая! Я — римлянка! Клянусь Ромой, это правда! — неожиданно осмелев, топнула ногой Элия. — У меня и документ есть! Мой отец — Тит Элий! Он носит золотое кольцо на пальце!

— Кольцо? Так он — всадник? Поздравляю тебя — это второе, после сенаторов, по значимости сословие в Риме! И, конечно, меняет дело… — сразу смягчился Ахилл. — Теперь я просто счастлив, что успел предупредить тебя, что представляет из себя этот твой ветреный избранник. Остальное, надеюсь, о нем доскажет тебе Ирида. А мне, прости, некогда. Я спешу! Между прочим, в наш Рим!

Он повернулся к жене и, велев рабыне вывести к воротам детей, а Фраату взять его дорожные вещи, сказал ей:

— А теперь пойдем, поглядишь, на чем я поеду!

У ворот стояла роскошная повозка с крытым верхом, которую выделил Ахиллу Совет, чтобы придать этим особую честь послу Синопы к самому цезарю.

Ирида изумленно посмотрела на нее, на Ахилла и прошептала:

— Какая красивая! Ты поедешь на ней до самого Рима?

— Сколько живу, не перестаю удивляться твоей наивности! — с недовольством покачал головой Ахилл. — Ну, сама подумай: как можно добраться до Италии в повозке? Ведь это — через несколько морей?

Видя, что его жена и без этого едва удерживает себя от слез, он привлек ее к себе и примирительно сказал:

— Нет, я на ней только до порта. А там — на первый же, подобающий моему званию корабль!

Ахилл, чтобы не разрывать долгим прощанием сердце Ириде, наскоро попрощался с ней, чуть дольше — с детьми, и, приказав Фраату, сев рядом с возницей, сопровождать его, с засиявшим вновь лицом отправился в порт, над которым проливала дождь тяжелая туча.

Повозка, уносящая Ахилла, исчезла из глаз Ириды задолго до того, как достигнуть первого поворота. Виной тому были застлавшие взор слезы.

С трудом удерживая себя, чтобы не разрыдаться при детях, она повела их в дом и потерянным голосом спросила идущую с ней Элию:

— Так ты действительно римлянка?

— Да! – улыбнулась ей та. — Правда, только наполовину!

— Как это?

— Мой отец — знатный римлянин, а мама — родом из Персии… Она была вместе с отцом, когда тот служил где-то в Колхиде… Когда мне было всего три года, наша семья поехала в Рим. Отец с войском впереди, мы — следом. Думали, едем к своему счастью, но боги судили иначе. В Синопе мама неожиданно заболела и… умерла! Это случилось в той самой гостинице, где я с тех пор живу и… работаю флейтисткой!

— Бедная девочка! — обнимая Элию, вздохнула Ирида. — А что же отец? Почему он оставил тебя одну, в Синопе?

— Я ведь говорила, он был со своим войском.

— Тогда почему не разыскал тебя потом?

— Потому что его самого отправили в ссылку при цезаре Калигуле! Это все, что удалось разузнать о нем. Так что от всего римского во мне только имя, кусочек папируса, говорящий, что я римлянка, единственное воспоминание об отце — золотое кольцо на его пальце, да вот эта булла! — показала бронзовый амулетик на шее Элия. — Такие буллы римляне надевают детям при рождении. После наступления совершеннолетия их относят в храм, где посвящают богам, но свою я храню. Она необычная, видишь — в виде дельфина! Это единственная вещь, по которой может узнать меня отец. Я ведь до сих пор жду его! И из Синопы не уезжала ни разу, боясь разминуться с ним. Ему ведь легче меня найти, чем мне его, правда?.. И Юний еще вернется ко мне, да?

Элия, всхлипнув, с надеждой взглянула на Ириду. Та – с жалостью — на Элию.

— Смотри, смотри — радуга! — глядя куда-то за плечо Элии, вдруг прошептала Ирида. — Или это у меня всё от слез?

— Где? Где?..

— Да вон, над портом!

— Ой, радуга, да какая красивая! — радостно обняла Ириду Элия. — Это — очень хороший знак для твоего Ахилла. И… для моего Юния… — чуть слышно добавила она, не зная, что тот тем временем шел рядом со своим новым приятелем далеко позади группы апостола, даже не замечая этой радуги.

3

Янус предостерегающе поднес палец к губам…

А радуга росла, росла — превращаясь в огромный разноцветный мост, раскинувшийся над всем морем. По небу плыли тяжелые, с ослепительными от яркого солнца боками, облака.

Гроза только что прошла, и апостол с учениками вступил на мостовую порта, словно специально перед ним щедро омытую и очищенную от грязи дождем.

Гавань встретила их непривычной — после неспешной ходьбы и благочестивых разговоров — суетой, руганью, разноязычным шумом. Здесь полным ходом шла погрузка и разгрузка судов.

Повсюду были видны: сгибающиеся под тяжестью бочек, корзин и тюков рабы, которых поторапливали грозными окриками и ударами плетей надсмотрщики... торгующиеся с капитанами о перевозке товаров купцы... путешественники-философы, на одного из которых — киника, судя по лохмотьям одежды и откровенно наглому поведению — засмотревшись, налетел Юний... С воплем: «Будь проклята эта Синопа, со всеми ее жителями и гостями!» — тот неожиданно замахнулся на него сучковатой палкой, и если бы Янус не перехватил его руку, то неизвестно, чем бы закончилась для Юния эта встреча.

Встретилась им и группа светлобородых фракийцев в штанах — варварской одежде, с точки зрения эллинов, которую не преминул выразить с презрением, вслух Янус.

Увидели они даже римского сенатора, которого под охраной трех вооруженных легионеров, с почтительными поклонами сопровождал сам начальник порта.

— Плохо, что в твоем порту нет ни одного судна с нашей Капитолийской волчицей на вымпеле! — донесся до них ворчливый голос римлянина. — Придется мне, за неимением римских трирем, выбирать из всего этого зла — меньшее! Вот это! — показал он пальцем на триеру с фигурой Афины Паллады на акростолии.

— «Палладу»? — побледнел начальник порта и сбивчиво забормотал: — Да, конечно, это самая достойная для тебя триера из всех стоящих здесь, но...

— Но?! — неприятно изумился сенатор, явно не привыкший к тому, чтобы ему возражали в провинциях.

— Она никак не может выйти сегодня в море... Нанятый на нее капитан где-то задерживается! — виновато принялся объяснять начальник порта.

— Так поторопи его! Или ты предлагаешь мне самому заняться этим? Пойти лично, вместо отдыха, после дел государственной важности, по тавернам в поисках твоего капитана? Перенести заседание сената в связи с моим опозданием?! Отложить мой доклад цезарю?!

— Нет, что ты! Что ты!..

— Тогда чтобы через три, нет — через два часа «Паллада» вышла из порта! Хоть сам выводи ее в море!

— Да-да, конечно!..

Перепуганный начальник порта сорвался с места и, опережая сенатора, со всех ног бросился к «Палладе».

Поравнявшись с ней, группа учеников апостола услышала его отчаянный разговор с владельцем триеры:

— Убил! Зарезал! Утопил!.. К тебе на борт сенатор идет... Одно его слово, и мы оба гребцы на галерах... А у тебя капитана нет! Где он?!

— Откуда мне знать?.. Может, уже в Гераклее, а может, и дальше!

— Что?! В какой Гераклее?..

— В Понтийской... На «Кентавре» заболел капитан, ему предложили вдвое больше, вот он и ушел с ними ночью. Если б я его смог достать, я бы сам его зарезал и утопил! У меня ведь — скоропортящийся товар! Маний, скажи!

— Да! — едва не плача, подтвердил невысокий, полный купец, но начальник порта даже не заметил его.

— Самый скоропортящийся товар в моем порту — это ты! — закричал он владельцу «Паллады». — И я, клянусь Посейдоном, докажу тебе это, если ты задержишься хоть на минуту. Делай, что хочешь: сам переманивай теперь капитана или становись на его помост, но чтоб через два часа... нет — через час духа твоей «Паллады» не было в Синопе!..

Закончив разговор этой, как ему показалось, достаточной угрозой, начальник порта, утирая пот, направился обратно к сенатору.

Владельцу «Паллады» не оставалось ничего другого, как, в свою очередь, подозвать помощника-келевста, дать ему кошель и всего час, даже полчаса времени...

— О, боги, что же теперь будет, если он не найдет капитана? — донесся до удаляющейся группы учеников его причитающий голос. — Я ведь в открытом море даже востока от запада отличить не сумею...

— Что будет с моим товаром?.. — вторил ему Маний.

Продолжая следовать за апостолом на почтительном удалении, Янус тоном знатока объяснял Юнию преимущества одних и недостатки других стоявших в гавани кораблей.

— Эй! Янус… — вдруг окликнули его четверо прилично одетых мужчин, с грубыми, не соответствующими такой одежде лицами:

Косясь на Юния, они зашептали:

— Куда это ты пропал?

— Мы тут без тебя такую триеру облюбовали!

— Пальчики оближешь!

— Идем с нами!

Янус предостерегающе поднес к губам палец и отрицательно покачал головой. Мужчины недоуменно переглянулись и, оглядываясь, пошли к «Палладе».

— Кто это? — полюбопытствовал Юний.

— Так... давние приятели! — нехотя усмехнулся Янус. — Раньше мне было с ними по пути, но теперь!.. — Он обнял Юния одной рукой, другой пренебрежительно махнул им вослед и, уже совсем, как давнего друга, повел в сторону апостола с учениками, которые остановились, наконец, в тени платанов, окаймляющих гавань...

Здесь было решено подождать, пока удастся найти корабль, хозяин которого согласился бы за небольшую плату взять их к себе на борт.

Харон с помощником, на плече которого был ящичек с пожертвованными монетами, отделился от группы и направился к стоящим у причала кораблям.

Ждать, так ждать — Юнию было все равно. Но Януса явно тревожило то, что капитан Сизиф все еще находился рядом с апостолом.

— Эй, Орфей! — остановил он одного из учеников, который, громко напевая, проходил мимо. — А что, капитан Сизиф уже не торопится в свою Аполлонию?

— Нет! — засмеялся тот. — Еще немного, и он вообще останется с нами!

— Как это — вообще?!

— А вот так! Он уже согласился плыть с учителем до Гераклеи!

— Нет... только не это! — встревоженно покачал головой Янус.

Тут он заметил, что Харон ударил по рукам с владельцем «Паллады», на которую по трапу поднималось четверо его знакомых, и нахмурился еще больше:

— О, боги! Час от часу не легче...

— Что ты там бормочешь? — не понял Юний.

— Да так... ничего! Прямо какой-то Гордиев узел получается!

Юний покосился по сторонам и, не видя ничего похожего на знаменитый узел1, с усмешкой посоветовал:

— Так разруби его! Одним ударом — как Александр Македонский!

— Разрубить? Одним ударом? — рассеянно переспросил Янус, и его лицо озарила блаженная улыбка. — Эврика, Архимед! Только так, как говорят римляне, можно убить в одном лесу двух вепрей!

— Терпеть не могу всего римского… — поморщился Юний. — Переведи!

— Ну — одним ударом убить двух зайцев! — охотно выполнил его просьбу Янус. — И, клянусь костылем Вулкана, — заверил он, — именно это я сейчас и сделаю!

Оставив недоуменно пожавшего плечами Юния, он быстрым шагом направился к «Палладе».

— Скажи, Геракл… — подойдя к Харону, по своему обыкновению давать всем звучные прозвища, весело начал он, но бывший разбойник резко оборвал его.

— Я — Харон, и буду носить это имя до смерти в память о своих страшных грехах! — заявил он, гневно глядя на Януса.

- Конечно, Харон! Ответь мне, Харон, - заискивающе зачастил Янус, — вашему учителю все равно, на каком корабле добираться до Гераклеи?

— Да…

— Тогда прошу... умоляю тебя, откажись от своей затеи везти его на «Палладе»!

— Но почему? Это самая красивая во всем порту триера, совсем еще новая. Или, по-твоему, наш учитель менее достоин плыть на ней, чем римский сенатор?

- И цена самая подходящая, можно сказать, полцены! - вмешался в разговор ученик с ящичком.

— Даже треть! - усмехнулся Харон. — Один недостаток — капитана еще нет. Но мы можем и подождать!

— Ждать?! И это когда вашему учителю нужно обойти половину Ойкумены и обратить в свою веру как можно больше людей! — возмутился Янус. — И это еще не все! Как ты верно заметил, Харон, корабль — совсем новый, его мачта сверкает как копье Афины Паллады! Но, поверь моему морскому опыту, он отправляется в дальнее плавание в первый раз. Подумай, можем ли мы рисковать жизнью наставника, не зная, как он поведет себя на большой воде? К тому же, такой ветер вслед за тучами может нагнать сильный шторм! И, наконец, а вдруг владелец «Паллады», и правда, сам встанет на капитанский помост?

— Пожалуй, ты прав! — подумав, согласился Харон. — Но только уже поздно…

— Мы уже заплатили ему! — кивая на владельца «Паллады», объяснил ученик с ящичком.

— Это нетрудно исправить! — клятвенно прижав ладонь к груди, заверил Янус. — Клянусь посохом Асклепия... клянусь вашим Богом! — перехватив недовольный взгляд Харона, быстро поправился он. — Мне ничего не стоит получить обратно деньги — он даже будет счастлив вернуть их нам!

— Счастлив? Вернуть?! — не поверил Харон.

— Ты только разреши! А я уж договорюсь взять нас на другое судно, по той же цене! В случае чего, отработаю недостаток сам — матросом или даже гребцом.

— Ну что ж, попробуй! — пожал плечами Харон, и Янус — Юний хорошо видел это издали — тут же перешел к владельцу «Паллады», возле которого стоял с виновато разведенными руками пришедший без капитана келевст.

Поначалу хозяин триеры отмахивался от Януса. Но затем вдруг всплеснул руками и стал часто-часто кивать ему. Закончив говорить, Янус требовательно протянул ладонь. Получив деньги, он спрятал несколько монет в складки одежды, и указал на стоящего около апостола — капитана Сизифа. Владелец «Паллады» увидел его и, вне себя от радости, порывисто обнял Януса...

4

— Вот, теперь порядок! — довольно заметил Юний, подходя к борту.

… который вскоре, как и обещал Харону, быстро нашел подходящий корабль со сговорчивым, хотя и хмурым капитаном.

— Самый худший рейс за всю мою жизнь! — проворчал он, принимая деньги. — Через четверть часа отплытие — и ни одного выгодного пассажира! Ну ладно, хоть это, чем вообще ничего!

Матросы здесь тоже были, под стать капитану, хмурые, грубые. А пассажиры — в отличие от пассажиров «Паллады» — все больше варвары. Тем не менее, Харон, осмотрев триеру, остался доволен и, хлопнув Януса по плечу, сообщил апостолу, что они поплывут на судне под названием «Амфитрида».

После этого начался отбор тех, кто поплывет вместе с апостолом. В числе немногих счастливчиков оказались и Юний с Янусом. Янус — за оказанную помощь, а Юний, как приглашенный самим апостолом.

Как ни умоляли Харона оставляемые на берегу взять с собою и их, тот был неумолим.

— Идите берегом, догоните нас в Вифинии, — отрезал тот. — Денег у нас — только на питание. Да и то, самое скудное!

— Слыхал? — подтолкнул Юния локтем Янус. — Оказывается с едой-питьем у них не густо. Стой здесь, я сейчас!

Оставив Юния, он бросился к торговцам вином и съестными припасами в дорогу.

Юний скучающим взглядом стал осматриваться вокруг. Внезапно глаза его припоминающе сощурились. Он увидел подошедшего к «Амфитриде» философа-киника, того самого, который чуть было не ударил его недавно.

— И меня! Меня возьмите с собой, я — ваш, я тоже не верю в великое множество богов, в которых верит весь мир! — жалобно принялся уговаривать тот Харона. Однако бывший разбойник так глянул на него, что киник испуганно отпрянул и перешел к капитану:

— Клянусь Зевсом, у тебя прекрасный корабль, прекрасная команда, боги дали тебе в этой жизни все, а мне посмотри – ничего! – показал он огромный пустой мешок. — Всю жизнь я мечтал побывать в Синопе, посетить родину великого Диогена. Тридцать лет ожиданий — и какое разочарование! Я прибыл, наконец, сюда, но — о, неблагодарный город! Его жители даже не знают, кто такой Диоген! Я надеялся, что мне тут дадут на жизнь, помогут открыть школу киников, но мало того, что меня выгнали отсюда, так еще и не положили в мою суму даже куска лепешки!

— В такую суму вся Синопа уместится! — усмехнулся капитан «Амфитриды». — Пошел прочь! Твое присутствие отгоняет от меня достойных пассажиров.

— Да твоя жалкая посудина сама отгоняет их своим видом! — огрызнулся тот и, проходя мимо ухмылявшегося Юния, снова замахнулся палкой, решив выместить теперь на нем всю свою злобу за отказавших ему людей.

Юний уклонился, и хотя палка прошла мимо, решил все же отомстить обидчику. Он нагнулся в поисках, чем бы запустить в него. Однако на мостовой не было не то что камня, но даже огрызка смоквы. Очевидно, начальник порта велел выдраить ее, как палубу корабля, в честь прибытия римского сенатора.

Вдали тоже не было ничего подходящего. Зато рядом остановились носильщики с тяжелыми кожаными мешками. Их хозяин прошел к капитану «Амфитриды» и принялся торговаться с ним, прося взять его товар не в трюм, а прямо на палубу, лишь бы подешевле.

— Вот скряга! — принялись возмущаться носильщики.

— Чтоб ты не доплыл даже до Гераклеи!

— Чтоб твоя соль превратилась в песок!

Юний с любопытством посмотрел на них и спросил:

— О чем бунт?

— Да вон, — с досадой отозвались те, показывая на купца. — Обещал щедро заплатить, а сам под видом, что мы просыпали его груз, грозит теперь не заплатить ничего!

— А что в мешках-то?

— Что-что… каменная соль!

— Соль говорите? Да еще и в камнях? — переспросил Юний, покосился на остановившегося около соседнего судна киника, и вдруг хитро прищурился: — А хотите и свое получить, да еще и в прибытке остаться?

— Как это? — подались к нему носильщики.

— Подскажи!

— Все очень просто! Чтоб на вас зря нет наговаривали, вы, и правда, отсыпьте себе побольше соли!

— Ну да! — разочаровались носильщики.

— Он сразу заметит! Охрану вызовет.

— Да и куда отсыпать?…

Юний показал пальцем на киника:

— Вон того, с пустой сумой видите? Он мечтает попасть на «Амфитриду».

— Ну и что?

— А то, что предложите ему попасть на корабль в мешке. Соль в суму, его — в мешок. И, как говорит мой друг, убьете одним выстрелом двух вепрей!

Носильщики оказались на редкость понятливыми.

Один из них подбежал к кинику и быстро договорился с ним. Трое других своими широкими спинами заслонили мешок от хозяина, и не прошло минуты, как туго набитая сума киника оказалась в руках тут же удалившегося с ней носильщика, а киник — в мешке.

— Дождешься темноты и вылезешь! Мы веревку без узла затянули! — шепотом сказали ему носильщики и понесли мешки следом за сторговавшимся, наконец, с капитаном хозяином.

В это время вернулся с продуктами и кувшином вина Янус. Вместе с Юнием они тоже поднялись на борт «Амфитриды».

Здесь Юний проводил взглядом сошедших на мостовую носильщиков и насмешливо крикнул торговцу:

— Эй, ты, гляди, у тебя мешок плохо завязан! Или ты море решил подсолить?

Хозяин соли взглянул на мешки, ахнул и крепко-накрепко завязал тот, на котором не оказалось узла.

— Вот, теперь порядок! — довольно заметил Юний, подходя к борту.

— Благодари богов, что я уговорил Харона плыть на ней, а не на «Палладе»! — прошептал Янус, вставая рядом с ним.

— Да, я заметил! — кивнул тот. — С кораблем, который носит имя богини морей, супруги самого Посейдона, или, как сказал бы мой бывший братец — Нептуна, не может случиться ничего худого!

— Дело совсем не в этом!

— А в чем?

— Как бы это тебе объяснить... «Паллада» — обречена!

— Как! Почему?

— На ее борту, среди пассажиров — люди береговых пиратов, отчаянные головорезы... Уж поверь мне. Они подобьют команду на бунт или просто сами захватят корабль!

— Но зачем? Это же триера, а не чужой кошель! Разве ее положишь в карман?

— В карман — нет! Но в какую-нибудь свою тайную бухту — да! Пиратам, судя по всему, понадобился новый корабль, вот они и облюбовали «Палладу». Захватят ее, приведут к себе, поменяют фигуру Афины на скульптуру какого-нибудь злого бога — и горе тем кораблям, которые попадутся им на пути!

Тем временем к «Амфитриде» подошел апостол с учениками. У самого трапа их нагнал капитан Сизиф.

— Благодарю тебя за молитвы! Произошло чудо — я снова капитан! — с сияющим лицом обратился он к апостолу и показал рукой на «Палладу». — Пусть это пока и не моя триера, но посмотри — какая красавица! Только что с верфи! Мне обещано тройное жалованье, если я через час выведу ее в море! Прости, мне нужно спешить. Еще раз — благодарю... благодарю тебя!

— Надо сообщить ему о пиратах! — шепнул Янусу Юний.

— Зачем? Погоди! — пытался удержать его тот, но Юний, отмахнувшись, прокричал:

— Эй ты, Сизиф!..

— Капитан Сизиф! — строго поправил Сизиф. — Чего тебе?

— Да так… ничего! Счастливого плавания! — сникая, махнул ему рукой обидевшийся Юний. И тут в числе новых пассажиров «Паллады» вдруг заметил поднимавшегося по трапу… Ахилла.

Так оба брата оказались каждый на своем корабле. Но, если обреченное, по словам Януса, судно только еще готовилось к выходу из гавани, то «Амфитрида» сразу же начала отходить от причала.

— Малый ход! — звучали на ней команды.

— Налечь на весла!

— Гляди! Гляди! — толкнул Юния Янус. — Твой брат! На «Палладе»! Вот кого действительно надо предупредить!..

Юний бросил презрительный взгляд на Ахилла, потом ленивый — на Януса, и отрезал:

— Не надо! У меня нет больше брата. Да если б и был… — Он длинно сплюнул в воду и усмехнулся. — Я бы не поторопился говорить ему об опасности! Мне бы теперь только быстрей добраться до сокровищ отца. А уж там…

— Уж там!.. — подхватил Янус, думая о своем…

Но Юний уже не слышал его. Он мечтательно смотрел вперед, и море, словно слыша его, широко раскрывало навстречу ему свои необъятные, после тесной гавани, объятья…

Глава пятая

НЕВИДАННЫЙ ШТОРМ

1

Римлянин выпил и требовательно протянул перед собой пустой кубок.

… Через час то же самое море — Эвксинский (т.е. Гостеприимный) Понт, как называли его в древности, открылось, наконец, во всей своей величавой красоте и перед Ахиллом.

С трудом дождавшись выхода «Паллады» из порта Синопы, он стоял у борта, любуясь волнами, крутыми, с блестящими, как у дельфинов, спинами, и упивался мыслями, что едет в желанный Рим, причем не простым просителем, а важным должностным лицом.

— Это ты посланник Синопы в Рим? — вдруг раздалось у него над самым ухом.

Ахилл вздрогнул — не хватало еще, чтобы и тут читали его мысли — быстро оглянулся и увидел стоявшего позади капитана Сизифа.

— Да, это я! — слегка наклонил он голову, всем своим видом выражая крайнее недовольство.

— Прости! — примирительно улыбнулся капитан. — Столько новых лиц представили мне сегодня — рулевые, келевсты, матросы, что немудрено не запомнить даже такого достопочтенного человека, как ты! А это — твой раб? — кивнул он на сидевшего чуть поодаль на корточках Фраата. Ахилл в последний момент прихватил его с собой на корабль вместе с дорожными сумками.

— Да, я решил, что он пригодится мне в пути. Можешь держать его где угодно, хоть в трюме, и даже, в случае необходимости, использовать в качестве гребца!

Ахилл показал глазами на потных невольников со следами ударов бичом на голых спинах, которые, несмотря на то, что судно идет под парусами, под мерные хлопки келевста тянули и тянули на себя неподъемно тяжелые весла.

— Пусть он лучше прислуживает тебе, чтобы ты не терпел никаких неудобств до самого Рима! — с благодарностью отказался от предложения капитан Сизиф. — Дорога долгая, трудная, да сгладит ее перед тобой Нептун. А сейчас тебя приглашает к себе на беседу сенатор Мурена!

— Сенатор? Меня? — не поверил Ахилл.

— Ну, не меня же!

— Куда?!

— В мою каюту! — вздохнул капитан, лишившийся места для ночного отдыха, и гостеприимным жестом пригласил Ахилла следовать за собой.

— А… кто он? — с трудом удерживая равновесие, поинтересовался на ходу Ахилл.

— То ли посол, то ли проконсул… В любом случае — очень важная птица! Нет, скорее рыба — он, и правда, чем-то похож на мурену, — пошутил капитан Сизиф, но, поймав укоризненный взгляд Ахилла, перешел на деловой тон: — Говорят, в Синопе он был проездом. Ездил по личному указанию Нерона на переговоры с парфянами. Кажется, по поводу спора из-за Армении… Видишь трех воинов? Это его охрана.

У входа в капитанскую каюту Ахилл нерешительно остановился и посмотрел на Сизифа…

— Полный вперед! — успокаивающе улыбнулся тот и коротко представил его возлежащему за столиком с трехрожковым светильником и кувшином вина сенатору: — Вот он!

— Ахилл! — салютуя по-римски, назвал себя синопец.

— Сенатор Мурена! — скрипучим голосом представился римлянин и цепкими глазами осмотрел Ахилла с головы до ног. — Юпитер-громовержец! Да ты, оказывается, вовсе не варварский посол, от которого я лишь хотел узнать последние новости, а кажется, даже наш?

— Да, отец-сенатор, я имею римское гражданство, и всегда считал себя римлянином!

— Что же ты тогда стоишь? Располагайся! — полудвижением указательного пальца пригласил Ахилла к столику сенатор. Каждое слово он произносил, точно пробуя его на вес. — Наливай и пей! А то я уж думал, мне придется скучать одному до самого Рима… Триерарху все время некогда почтить беседой римского сенатора…

— Мне и сейчас надо идти — дела!.. — нетерпеливо переминаясь у двери с ноги на ногу, виновато пожал плечами капитан Сизиф.

— Понимаю. Иди! — движением подбородка отпустил его сенатор. — Твои хлопоты — это наше спокойствие, верно, как там тебя? Ахилл?

Ахилл, отрываясь от кубка, согласно кивнул.

— Ахилл… Ахилл… — поморщился Мурена. — Красивое, я бы сказал, даже героическое имя, но уж слишком оно варварское, неподобающее для римского гражданина! Скорее — даже кличка для какого-нибудь гладиатора или актера.

Ахилл, поперхнувшись, закашлялся.

— Однако, это вполне поправимо! — поняв его состояние, успокаивающе заметил сенатор. — Если тебе посчастливится, то тебя усыновит какой-нибудь всадник, а, может быть, даже сенатор. И будешь ты, Ахилл, уже не Ахилл, а, скажем, Аквилий или Лициниан! Да помогут тебе в этом боги! Ну, за здоровье Нерона?

— За здоровье цезаря! — бросив благодарный взгляд на сенатора, торопливо поднялся Ахилл.

Римлянин выпил и требовательно протянул перед собой пустой кубок:

— И — за здоровье его матери — Агриппины!

— Его матери Агриппи… ны… но, сенатор… Ведь она же… Ее…

Кувшин в руках Ахилла накренился, и он даже не сразу заметил, что вино льется мимо.

Сенатор бросил на него внимательный взгляд:

— Кажется, я не ошибся, приглашая тебя к себе. Новости действительно есть! Ну, давай, рассказывай!

— Что?

— Что произошло с Агриппиной!

— Да я и сам толком не знаю… — замялся Ахилл.

— А ну…

Мурена всем телом подался вперед и принялся задавать короткие, как на допросе, вопросы:

— …говори толком, если не хочешь, чтобы я приказал своим воинам скормить тебя акулам! В Риме что-то случилось?

— Да!

— Что ты везешь туда?

— Послание, отец- сенатор!

— Что в нем?

— Насколько мне известно — приветствие цезарю Нерону по случаю избавления от смертельной опасности!

— Та-ак… И что же это за опасность? Ну?!

Ахилл съежился под острым взглядом Мурены и рассказал то, что слышал в здании Совета. Показал запечатанное послание.

— А ты, оказывается, смелый человек, Ахилл, и не даром носишь свое имя! — глядя на него, медленно покачал головой сенатор.

— Я?!

— Конечно, если взялся за такое поручение!

— Но я… хотел только съездить заодно в Рим, чтобы подать жалобу цезарю…

— Заодно ты теперь можешь потерять только голову! Какую еще жалобу?

Ахилл сделал глоток вина, чтобы оживить пересохшее горло и поведал сенатору все, что случилось с отцом. Тот уже менее внимательно выслушал его и усмехнулся:

— Да… Не зря так обрадовались в вашем Совете твоему приходу. Ведь это послание — обоюдоострый меч. Хорошо, если дело обстоит так, как передал императорский курьер. А если это курьер не августа, а августы? Если всё наоборот и победила Агриппина, а не ее сын?

— Агрип-пина?..

— Да! И это — только ее проверка Синопы на верность? Что тогда? В таком случае самый жадный ростовщик не даст за твою голову даже обола!

— О, боги! — побледнел Ахилл.

— Но к счастью, судя по всему, гонец сказал правду... — задумчиво продолжал Мурена. — Иначе — свидетель Марс! — самые стойкие стоики… даже сам Сенека… не говорили об этом с таким спокойствием, как я!

— Прости, отец-сенатор, но — почему?

— Да потому, что возьми верх в их смертельной схватке Агриппина, я бы тоже погиб — ведь я в свое время встал на сторону Нерона. И, как теперь, кажется, выяснилось, правильно сделал!

— А ты уверен, что все это действительно так?

— Абсолютно! Этого и следовало ожидать. Только кто бы мог подумать, что всё произойдет так скоро и неожиданно!

— Ты что, правда, ничего не знал об этом?

— Откуда? — удивленно пожал плечами сенатор. — В Каппадокию, где я был последнее время, такие новости попадают месяц-другой спустя! Удивляюсь, как еще в Синопе так быстро все стало известно…

— Как же он тогда узнал?.. — задумчиво глядя на огоньки светильников, покачал головой Ахилл.

— Кто? — метнул на него подозрительный взгляд сенатор.

— Да так… один оракул! Все хочу забыть его лицо, взгляд, голос — и не могу! — беспомощно улыбнулся Ахилл.

— Какой еще оракул? Чей?

— Да я сам толком не понял… Знаю, что он верит только в одного-единственного Бога. И поклоняется распятому иудеями и, как они уверяют, представляешь — воскресшему Иисусу Христу. Мой негодный ни на что брат Юний отправился с ним, в надежде отыскать отца…

— А-а, — припоминая что-то, протянул Мурена. — Слышал я об этой секте. И должен тебе сказать, что мне жаль твоего брата, каким бы он ни был.

— Почему?

— А потому что он влип в скверную историю! Я не только слышал, но и видел этих людей. Кстати, в сирийской Антиохии их так и называют — христианами. С виду ничего плохого не скажешь. Скорее, наоборот — сама чистота и благопристойность. Но на своих службах творят, говорят, такое, что даже повторять не хочется. А главное — категорически, даже под страхом смерти отказываются приносить жертвы гению императора и нашим богам. А это уже вопиющее нарушение всех римских законов. И самое страшное преступление. Так что, если твой брат задержится с ними и попадет под их влияние, а это, увы, случается очень со многими, то, как и они, станет для государства — неблагонадежным человеком! И, следовательно, кончит свою жизнь где-нибудь в тюрьме, в лучшем случае, под топором палача.

Мурена сам наполнил свой кубок и поднял его:

— А теперь давай пить! Так, чтобы тебе забыть своего оракула и брата. А мне — как страшный сон свою ссылку и отправившую меня в нее Агриппину… Что может помочь в этом лучше, чем это славное фалернское? Тем более в такой на редкость хмурый, дождливый вечер!..

— Может, принести вам игральные кости? — предложил вошедший, чтобы узнать, не нужно ли что сенатору и послу, капитан Сизиф.

— Ты что, не знаешь, что игра в кости запрещена в Риме законом? — возмущенно накинулся на него Ахилл.

— Но мы ведь не в Риме, а в море… И потом — все играют! — пробормотал Сизиф, снова отправляясь на палубу.

— А ведь он прав, — проводив его взглядом, заметил Мурена.

— В чем? — не понял Ахилл.

— Мы действительно в море, — сенатор показал глазами на дверь, за которой шумели волны, и хитро прищурился: — И даже сам божественный Август частенько играл в кости, правда, в домашнем кругу…

— Сам Август? — ахнул Ахилл. — Тогда может, и нам скоротать время за этой игрой?

— Нет! — поморщился, отказываясь, сенатор.

— Ты что, совсем не любишь играть?

— Почему? Люблю. Но только не костями!

— А чем же?

— Людьми!

— Людь…ми?!

— Да, и поверь, это — лучшие игральные кости на свете! А если найти среди них такую, чтобы всегда ложилась на нужную мне сторону, то я мог бы выиграть любую партию!..

Сенатор залпом осушил свой кубок до дна и мечтательным взглядом уставился на дверь, за которой все громче и громче барабанил по палубе снова начавшийся дождь…

2

— Тс-сс, это — тайна! — приложил палец к губам Янус.

…Тот же самый дождь стучал и по палубе «Амфитриды», плывущей навстречу быстро надвигавшейся ночи.

Корабль шел под одними парусами.

Рабы-гребцы по команде келевста убрали весла. Они закрыли скалмы-щитки и, тяжело привалившись друг к другу, уронив головы на руки, запрокинувшись навзничь, спали прямо на своих местах.

Судно поскрипывало всем своим старым корпусом. Казалось, оно было готово развалиться даже от такого небольшого волнения моря.

С первыми каплями дождя апостол с учениками ушли с кормы и расположились на деревянных скамьях под кожаным пологом на носу судна. Занявшие здесь первыми места фракийцы с видимой неохотой потеснились и теперь бросали на них косые хмурые взгляды.

Юний с Янусом сидели прямо на палубе, у края полога, откуда хорошо было видно и тех, и других. Тайком они поочередно прикладывались к маленькой амфоре с вином и, довольно перемигиваясь, доставали из сумы колбасу, сыр и сладкие пирожки.

Апостол, разделив куда более скромную трапезу с учениками, вел теперь с ними неторопливую беседу, из которой Юний не понял ни слова. Да он особенно и не прислушивался. Мало что ли он видел всяких жрецов, и ни от одного из них не узнал ничего путного. Что нового мог сказать ему этот?

Еще более скудным был ужин фракийцев, состоявший из одной лепешки на пятерых крепких, здоровых мужчин. Янус, понимавший их речь, прислушался и шепнул, что это — лесорубы. Отправившись на заработки в Понт, они не нашли для себя работы ни под Синопой, ни в Амисе, и теперь все надежды возлагали на пробковые леса близ Гераклеи, в Вифинии… Самый молодой из них стоял у борта и молился. Это был сын верховного жреца, по имени Теон.

Под пологом было еще несколько хорошо одетых и, видно, хорошо пообедавших еще дома пассажиров. Они сидели в сторонке и о чем-то переговаривались, искоса бросая на апостола недоброжелательные взгляды. Янус, приглядевшись к ним, заметил, что где-то уже видел их, причем совсем недавно, но никак не мог вспомнить, где…

Дождь усиливался и, наконец, хлынул так, что даже Теон, наскоро закончив молитвы, бегом вернулся к своим соплеменникам.

На открытой палубе оставался один лишь торговец солью, который, бегая вокруг заблестевших мешков, громко сокрушался, что решил перевозить их на палубе.

Несколько раз он пытался уговорить капитана перенести свой товар в трюм, предлагал вдвое, втрое большую цену. Но тот с озабоченным видом проходил мимо и, наконец, посоветовал молить богов, чтобы не начался шторм, во время которого как бы эти мешки вообще не пришлось сбрасывать за борт в качестве балласта.

При этих словах один из мешков шевельнулся, и по губам Юния скользнула змеиная улыбка.

— Эй, ты, давай сюда свои мешки! — крикнул он.

— Зачем? Нам и самим места мало! — попытался остановить его Янус, но Юний лишь отмахнулся и даже сам помог незадачливому торговцу затащить мешки на сухое место под полог.

— Спасибо тебе, добрый юноша! — принялся благодарить тот. — Может, хоть так что-то удастся спасти…

— Не за что! — не дослушав, хмыкнул Юний. — Мне просто надоело сидеть на голой палубе! На твоих мешках нам с другом будет куда удобнее!

С этими словами он бесцеремонно забрался на мешок, в котором прятался киник, и жестом пригласил Януса последовать его примеру.

Тот сел на соседний мешок, но вскоре заерзал и сполз вниз.

— Эти соляные камни, все равно, что спина дикобраза! — болезненно морщась, заметил он. — И как ты только сидишь на них?

— Как на троносе самого Зевса! — отозвался Юний. — Тут не только мягко — еще и тепло! А будет неудобно — возьму, да и правда, выкину его за борт, как ненужный балласт! — с угрозой в голосе пообещал он и, укладываясь, словно на клине-лежанке во время званного ужина, поинтересовался: — Что, вспомнил?

— Я?.. — недоуменно переспросил Янус и вдруг хлопнул себя кулаком по лбу: — Ах, да, конечно!

— Ну, наконец-то! — с облегчением выдохнул Юний.

Он выжидательно посмотрел на Януса, но тот вместо того, чтобы ответить, со словами: «Сейчас, сейчас…» принялся рыться в суме и, наконец, протянул румяный пирожок.

— Что это? – недоуменно уставился на него Юний.

— Как что — пирожок… Совсем забыл про него!

— Да ты что издеваешься надо мной?

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги