Чудо - из чудес

Юний схватил пирожок и, широко размахнувшись, бросил за борт.

— Ты мне про Неаполь давай! Вспомнил?

— А… вон ты о чем! Пока еще нет!.. — виновато вздохнул Янус, старательно пряча в глазах усмешку.

— Ну, хорошо… — нехотя согласился Юний. — Не можешь вспомнить про Неаполь, скажи хоть, как назывался ваш корабль? Как имя его капитана? Как? — видя, что Янус отрицательно качает головой. — Ты и это не помнишь?

— Не помню, потому, что не знаю! Если бы я обращал внимание на названия всех кораблей, куда нанимался, и как звать их капитанов, у меня бы, наверное, не осталось в голове места даже для собственного имени!

— Ладно, допустим, — снова кивнул Юний. — Тогда как звали того, что доставил от отца записку

— Почему? Этого знаю — Лисандр! — неожиданно ответил Янус и честно посмотрел прямо в глаза Юнию, не отводя взгляда. — Он тоже, между прочим, был капитаном триеры. Пока их не захватили пираты!

— Капитаном, говоришь? — поверил ему Юний и, видя проходившего мимо капитана «Амфитриды», спросил: — Эй, наварх! Ты знаешь всех капитанов на Понте Эвксинском?

— Конечно! — приостановился тот.

— И триерарха Лисандра тоже?

— Лисандра? Хм-м… — наморщил лоб капитан и решительно заявил: — Нет, такого триерарха на наше море нет!

— Ты что, не веришь? — с искренней обидой шепнул Янус.

— Да нет! — с досадой отмахнулся от него Юний. — Просто хотел проверить, откуда он мог нести эту записку. И как теперь становится ясно, кажется издалека…

— Вот видишь, мудрено ли мне сразу вспомнить про все Неаполи? — подхватил Янус и вздохнул: — А пирожок ты зря выкинул. Таких всего два было... — Он снова порылся в суме и протянул оставшийся пирожок: — Вот второй, держи!

Юний машинально взял пирожок и, надкусив, удивился:

— Вкусно!

— Еще бы — с козьим сыром, на меду — настоящий эллинский. Я ведь обещал о тебе заботиться. Мы же — друзья!

— Ну да, конечно! — не переставая жевать, кивнул Юний и поинтересовался: — Тебя как хоть зовут, друг?

— Меня? Янус! — охотно отозвался Янус.

— Как-как? Поперхнулся Юний и с упреком взглянул на спутника: — Всем ты хорош, но… имя! Я-то понятно — меня отец назвал Юнием, как гражданина Рима. А вот почему ты, эллин, носишь имя римского бога?

— Это не имя! — поспешил успокоить Юния Янус.

— А что же?

— Всего лишь морская кличка. Юнгой я был марсовым, следил за морем. Надо было смотреть и назад и вперед. Вот и прозвали. А вообще-то я — Эвдем. Это наше родовое имя, в честь предка, — пояснил Янус и приосанился. – Он был большим человеком при дворе царей Пергама, а после того, как Пергам стал римской провинцией, и сам царем. Правда, совсем небольшого царства где-то на краю Ойкумены и совсем недолго. Но все же — царем!

— Меня тоже должны были назвать в честь предка, который тоже был в Пергаме и тоже на Эв… Как там его – Эвкр… Эвт… Эвб… — Юний, припоминая, зашевелил губами, но вскоре махнул рукой: — А-а! Какая разница? Правда, отец сказал, что мне надо будет назвать так сына, Ахилл ведь никогда не даст своему эллинское имя! Но… зачем отягощать себя женою, детьми? Верно?

Юний отпил из амфоры и протянул ее Янусу:

— Надо же, как все повторяется: может, и наши предки тоже знали когда-то друг друга!

— Да, и дружили! — подхватил Янус.

— Или наоборот… — усмехнулся Юний и, видя, что Янус, лишь пригубив, возвращает амфору, с несвойственной для него настойчивостью стал предлагать: — Ты пей, пей и главное — вспоминай!

— Думаешь, это так просто? Столько рейсов… Горное масло для светильников с Кавказа — в Иллирию, из Иллирии шерсть в Массилию, оттуда вино — в Сирию, откуда пряности Востока на Сицилию…

— А что вы возили в последний раз? — осторожно спросил Юний.

— Тс-сс, это — тайна! — приложил палец к губам Янус.

— Которую ты не откроешь даже своему лучшему другу?

— Я бы с радостью, но — сам не знаю! Клянусь молнией Зевса! — приложил к груди ладонь Янус. - Все было в мешках и бочонках.

— Почему такая секретность?

— Контрабанда…

— А-а… — разочарованно протянул Юний, понимая, что его ловкая попытка выведать у Януса, где они были последний раз, не увенчалась успехом.

Несмотря на то, что Янус, похоже, говорил правду, он чувствовал, что тот явно что-то не договаривает, и решил пойти на новую хитрость: подпоить своего нового друга.

Но Янус был начеку. Он только делал вид, что пьет, то и дело возвращая амфору Юнию, и в итоге тот сам пьянел прямо на глазах.

А непогода все усиливалась. Ветер порывами налетал на паруса, гудел, запутываясь в снастях. Волны росли, вздымая парусник все выше, некоторые уже дотягивались до борта, и тогда палубу захлестывало водой и с моря, и с неба.

Словно не замечая непогоду, ученики слушали апостола. К ним приблизились сидевшие поодаль пассажиры и, один за другим принялись задавать вопросы. Их поначалу деланно любознательные лица и коварный тон становились все более злобными, и, наконец, Янус воскликнул:

— Узнал! Это же те самые люди, которые били его в Синопе!

Юний, оторвавшись от амфоры, поглядел в сторону апостола. Он как раз отвечал на вопрос Харона о том, каким было самое первое чудо, которое сотворил Иисус Христос. Рассказ о том, как в небольшом городке Каны простая вода была претворена в прекрасное вино, живо заинтересовал Юния.

— Слыхал? — протягивая амфору Янусу, воскликнул он. — Вот бы и нам сюда такое же чудо! Чтобы вся эта вода — дождь, море — стали вином. Представляешь?

— Лично мне хватило бы и одной амфоры, — вздохнул Янус, убеждаясь, что вина у них осталось совсем на донышке. — Хотя, ты прав, это действительно полезное чудо, на котором можно было бы неплохо заработать!

Прислушивавшиеся к беседе фракийцы тоже выразили одобрение словам апостола. Только их чувствами двигала не корысть, а восхищение перед таким чудом.

Увидев это, Теон нахмурился, что-то гневно выговорил своим землякам и велел одному из них принести морской воды. Пока тот забрасывал предназначенное для умывания ведро за борт и нес его, он помолился перед небольшим бронзовым идолом, который поднял над головой. Затем, не поморщившись, под восторженные возгласы фракийцев сделал из принесенного ведра несколько глотков и победно оглянулся на апостола.

— Он что — тоже сделал из морской воды вино?! — ахнул Юний.

— Да нет! — отмахнулся Янус. — Вовсе это не вино. И даже не чудо. Я как-то слышал про это… Но вижу — впервые! Эти жрецы каким-то образом умеют пить морскую воду так же, как пресную!

— Да ну! — как ни был пьян, не потерял еще способность к рассуждению Юний. — А если эти варвары сами попробуют, что в ведре?

— Не попробуют. И другим не дадут. Она для них теперь священна. На ней запрет, вето, как говорят римляне!

— Тоже мне чудо… — возмутился Юний. Он встал и, качаясь, громко объявил: — Вот я сейчас покажу настоящее чудо! Я… превращу соль в человека! Вот смотрите — раз… два…

Юний развязал веревку, открыл мешок и, что было сил, пнул его ногой:

— Три!

Из мешка, выкарабкавшись на четвереньках, на палубе появился покрытый белой пылью человек.

— Воды, ради всех земных и небесных богов — дайте воды! — прохрипел он и, увидев ведро в руках Теона, бросился к нему…

Изумленные таким появлением фракийцы не успели помешать кинику. Он сделал жадный глоток, не в силах остановиться — второй, третий… Затем лицо его перекосилось, и он дико завопил:

— Проклятье! И тут соль…

Фракийцы в недоумении уставились на Теона.

Тот принялся молиться всем своим богам, требуя наказания всем виновным в таком святотатстве…

Капитан набросился на торговца солью, обвиняя его в том, что он пытался бесплатно провезти в мешке пассажира. Торговец — на несчастного киника…

— Ты что, знал, что в этом мешке человек? — в недоумении тихо спросил Янус.

— Конечно! — вконец заплетающимся языком подтвердил Юний. — Не будет в другой раз замахиваться на меня! Да и удобнее так было!

— Не завидую я ему! — зябко повел плечами Янус и с любопытством посмотрел на Юния — Слушай, а ты хоть раз кого в жизни, кроме отца, пожалел?

— Я? Нет! — мотая головой, честно признался тот. — Мне и отец-то нужен только, чтоб добраться до его сокровищ… И вообще что ты ко мне пристал? Что ты меня так качаешь? Ты лучше скажи, ты вспомнил?

— Что?

— А я уж и сам забыл! — беспомощно взглянул на него Юний и повалился на мешок, даже не замечая, что тот без киника стал колючим и жестким…

—Ты что, нашел время спать! — закричал Янус, но мощный рев ветра заглушил его слова. Под порывами разбушевавшегося урагана было уже трудно устоять. Засверкали молнии. Загрохотал гром.

Мимо пробежал не на шутку встревоженный капитан. Сложив ладони рупором, он крикнул, чтобы все были наготове — надвигается страшный шторм…

— Да, — нахмурился Янус. — Немало я видал всяких штормов, но этот... Эй, Юний, держись! — окликнул он и увидел, что молодой синопец уже спит в обнимку с пустой амфорой.

Юний спал и не чувствовал, как цепко держал его Янус, прижимая к себе…

Не видел, как ветер страшным ударом снес паруса… как застыл у мачты с топором в руках матрос, готовый по первому знаку капитана срубить ее, чтобы спасти судно... как заметались фракийцы — земледельцы и скотоводы, не умеющие даже плавать…

И уж тем более не слышал, как апостол сказал своим ученикам:

— Не бойтесь! Однажды мы тоже попали в сильный шторм и едва не утонули! Но Христос, укротив море и ветер, спас нас от верной смерти! А затем сказал, что дела, которые Он делал и мы сможем соделать, если призовем на помощь Его имя!

С этими словами апостол поднялся со своего места и молитвенно воздел руки к небу.

Ветер силился сбить его с ног... заливающие корабль волны — смыть за борт, где вздымались огромные водяные горы... Но апостол стоял, высоко вздымая свой жезл в виде креста. Новый порыв ветра отнес в сторону его слова, и только по выражению его лица можно было догадаться, что он что-то приказывает ветру и морю.

И вдруг... наступила тишина.

Прошла минута… другая… Ветер утих. Море стало ровным и гладким. Небо прояснилось. Шторма словно и не бывало!

Ученики обступили апостола и принялись благодарить его за уже не чаянное спасение.

Враждебно настроенные к апостолу пассажиры выглядели теперь растерянно, а некоторые из них даже присоединились к его ученикам.

Янус тщетно тряс спящего Юния, чтобы сообщить ему радостную весть, что они спасены.

Фракийцы о чем-то расспрашивали угрюмо молчащего Теона.

… И только триерарх, стоя на своем капитанском помосте, глядел на укрощенные волны и никак не мог понять, что за неведомая сила остановила уже погубивший было его корабль невиданный шторм…

3

— Это бунт! — тяжело дыша, прохрипел капитан Сизиф.

…С не меньшим изумлением смотрел на эти же волны и капитан Сизиф.

— Ничего не понимаю! – сказал он, заходя в свою каюту, где сидели его захмелевшие гости, которые вели себя, как хозяева. – Двадцать лет плаваю по морям, но ни разу не видел, чтобы шторм, похожий на разъяренного льва, в мгновение ока превратился в ласковую кошку!

— Выпей — и всё поймешь! — посоветовал Мурена, наполняя третий кубок.

— Истина в вине! — подтвердил, протягивая его капитану Сизифу, Ахилл.

— Пожалуй, это единственное, что мне остается! — не задумываясь, согласился тот. — Тем более, я теперь уже не нужен на палубе. Ветер не сильный, попутный, курс до Византия рулевой знает не хуже меня… Так что можно смело и передохнуть. За что пьем?

Сенатор с пьяной готовностью поднял кубок:

— За Нерона и Агриппину… точнее, за ее тень, мы уже выпили. Эрго…

— Следовательно! — шепотом перевел капитану Ахилл.

— …теперь можно пить за все, что угодно!

— Тогда, может, и правда, за истину, которую предлагает утопить в кубке Ахилл? — спросил капитан Сизиф.

— Истина… истина! — проворчал сенатор. — Хотел бы я видеть человека, который знает, что это такое! Сенека, учивший меня философии, и тот не смог объяснить… Да если б и объяснил, я б не поверил — на словах у него одна истина, а на делах… Истина… истина! Философы говорят одно, жрецы другое… А истина, по-моему, в том, что… нет никакой истины! — сделав таинственное лицо, сообщил он и захохотал: — Вот истина так истина, за нее я и выпью!

Все трое надолго приложились к кубкам.

Пока они пили, на палубе послышался невнятный шум, топот, чей-то короткий вскрик, стоны и — снова быстрые шаги…

Капитан Сизиф собрался встать, чтобы узнать, в чем дело, но сенатор властно положил руку на его плечо:

— Отдыхай! Или твой келевст уже не в состоянии без капитана наказать нерадивых гребцов?

— И то правда! — откинулся поудобнее капитан Сизиф. — Судно новое, команда как на подбор, пассажиры тоже на удивление хорошие! Да еще дополнительная охрана благодаря тебе. Пожалуй, за все мои плавания у меня не было возможности так отдохнуть!

Он допил до дна кубок, и через минуту раздалось его легкое похрапывание.

А еще через минуту дверь с грохотом распахнулась, и в каюту влетел перепуганный купец Маний.

— Там… там!.. — беспомощно залепетал он, показывая пальцем назад. — Помогите!!

— Что случилось? Говори толком! — мгновенно вскочив, ухватил его за халат на груди капитан Сизиф.

— Несколько твоих пассажиров оказались разбойниками! По знаку главаря они вытащили из сумок кинжалы и сейчас захватывают корабль! Вернее, уже захватили…

— А моя охрана? Мои воины! — не понял Мурена.

— О, господин! — только сейчас замечая сенатора, поклонился Маний. — Их они зарезали в первую очередь. Потом – прикончили оказавшего им сопротивление келевста и теперь… теперь направляются сюда! Спасите меня! Спрячьте куда-нибудь!..

Оттолкнув купца, капитан Сизиф бросился на палубу, но тут же возвратился обратно, едва успев закрыть дверь на засов из крепкого бруса.

— Это бунт! — тяжело дыша, прохрипел он, и в то же мгновение в дверь с наружной стороны стали ломиться и яростно стучать в нее кулаками переодетые в мирных пассажиров пираты.

Не добившись своего, они посовещались и выставили у капитанской каюты охранника.

— Пусть сидят! — донесся их хохот.

— Целей довезем до места!

— А мы повеселимся, как следует!

— Может, выкурим их оттуда?

Купец обессиленно опустился на пол:

— Все погибло! И зачем я повез свой товар морем?.. Говорили мне знающие люди: Маний, отправляйся по суше! Так нет же…

— А ну, Маний, или как там тебя! — встряхнул его за плечи капитан Сизиф. — Говори толком и без истерик: сколько их?

— Трое! Нет – четверо… А может, и пятеро!..

— Кто-нибудь из команды примкнул к ним?

— Да… Два или три матроса, второй келевст, один рулевой и вроде бы юнга!

— Мерзавцы! А остальные?

— Тех, кто сопротивлялся, — убили. Сдавшихся — связали и бросили на корме!

— Гребцов расковали?

— Нет… Поставили все паруса и заставляют их грести как можно быстрее!

— Все ясно… — помрачнел капитан Сизиф. — Они спешат увести «Палладу» в свою гавань!

— И нет никакого выхода? — деловито осведомился сенатор.

— Ну почему, есть, но… Например, если б триера вдруг потеряла ход, тогда бы они стали беспомощней рыб, выброшенных на берег. Но как это сделать, сидя в каюте?

— Значит, выхода нет! — подытожил Мурена.

— О, боги! — всхлипнул купец.

— Может, попытаться провести переговоры? — неуверенно предложил Ахилл.

— С ними?! — безнадежно манул рукой Маний.

— А что — предложить выкуп… Поторговаться, пообещать все, что они запросят!

— Маний прав, — с сомнением покачал головой капитан Сизиф. — Я хорошо знаю пиратов. Они не согласятся даже на золотые горы! Такие свидетели, как римский сенатор, посол Синопы, да и я, слишком опасны для них!

— Но я не хочу гибнуть из-за вас! — попятился к выходу Маний.

Улучив момент, когда капитан Сизиф повернулся к сенатору, он бросился к двери и откинул засов…

— Стой! Куда, негодяй?.. — закричал триерарх, бросаясь за ним, но было уже поздно: купец исчез в темноте.

— Не убивайте! Сдаюсь!.. — послышался его удаляющийся крик.

Капитан Сизиф едва успел снова задвинуть засов, а Ахилл — с изумлением заметить, что выставленный пиратами охранник – его раб Фраат.

— Хвала богам, мы опять пока в безопасности! — с облегчением выдохнул капитан Сизиф. — Такую дверь можно проломить только тараном! А откуда ему взяться на «Палладе»? Разве что эти негодяи захотят использовать в качестве тарана мачту? Мачту? Мачту… мачту… — вдруг с какой-то отчаянной надеждой повторил он, но, подумав, с сожалением покачал головой: — Нет, до нее нам отсюда не добраться!..

— Что ты там бормочешь? — возмутился Мурена. — Давайте вместе думать, как выбраться из этого скверного положения!

— А что думать? — с горечью усмехнулся капитан Сизиф. — Путь к спасению только один, но, увы, он отрезан!

— И все же, — настаивая, вопросительно посмотрел на него сенатор, — какой именно?

- Нужно каким-то образом лишить судно мачты и уговорить гребцов перестать грести! Тогда «Паллада» потеряет ход, и при виде любого корабля бунтовщики поспешат убраться отсюда на шлюпке!

— Да, план хорош. Но, увы, это недостижимая для нас мечта, — согласно наклонил голову сенатор. — Мы даже не знаем того, что творится наверху!

— Последнее – поправимо. Нас сторожит мой раб, и я могу спросить у него! – кивнул на дверь Ахилл.

— О! Это уже что-то! — обрадованно воскликнул капитан Сизиф. — Так спроси!

— Фраат! — подбегая к двери, негромко позвал Ахилл. — Ты слышишь? Ты… узнаешь меня?

— Да… господин! — послышалось в ответ.

— Как там на палубе? Что делают бунтовщики?

— Пьют, господин! Они расставили часовыми матросов, приказали рулевому не смыкать глаз, а сами на радостях пируют!

— Спроси, что они собираются делать с нами! — шепнул Ахиллу сенатор, и тот, слово в слово, передал этот вопрос рабу.

— Прости, господин, они хотят поджарить вас! — ответил раб. — И если бы не боялись спалить корабль, то давно бы уже развели здесь дымный костер!

— Спроси еще, они пообещали свободу гребцам? — спросил капитан Сизиф.

Ахилл спросил.

— Нет, господин! — ответил Фраат.

— А почему они поставили тебя охранять нас? — уже от себя задал вопрос Ахилл.

— Так кто же будет лучше стеречь своего господина, чем его бывший раб? — раздалось в ответ удивленное.

— Значит… ты предал меня?!

— Как можно, господин! Я ведь с детства рос в твоем доме… Всегда служил вам… Твой отец даже обещал мне за это свободу!

— Хорошо, хорошо, я верю, слышишь, верю тебе, Фраат! Больше того, даю слово, что если мы выберемся отсюда живыми, я лично освобожу тебя!

— О, господин!..

— Немедленно!!

— О, о!.. Я сделаю всё, что ты прикажешь!

— А может, нам предложить свободу и всем гребцам? — спросил капитан Сизиф.

— Хорошая мысль! — одобрил сенатор. — За свободу рабы пойдут на все. Тем более что тут надо не работать, а наоборот — ничего не делать!

— Ты слышишь, Фраат? — спросил Ахилл.

— Да…

— Тогда иди скорее к гребцам и пообещай им свободу от имени самого римского сенатора!

Прошло несколько мгновений томительного ожидания, прежде чем послышался ответ раба:

— Прости, господин, но они отказываются верить сенатору!

— Что-о? Да как они смеют?! — багровея, возмутился Мурена. — Рабы! Чернь!!!

— Погоди! — остановил его капитан Сизиф и сам громко спросил раба: — А чего же они хотят?

— Они хотят, чтобы свободу пообещал им ты, потому что тебя они знают и доверяют тебе!

Капитан Сизиф вопросительно посмотрел на сенатора:

— У меня нет денег, чтобы выкупить их! Я — нищ, разорен, даже имя у меня — и то чужое… единственное, что у меня еще осталось, — так это мое честное слово…

— Так давай же его скорее! — заторопил сенатор.

— Ты… сам выкупишь их?

— Разумеется! Что — жизнь сенатора великого Рима не стоит нескольких десятков тысяч сестерциев?

— Тогда я спокоен! — кивнул триерарх и, отчеканивая каждое слово, сказал Фраату: — Передай им, что я, капитан Сизиф, выкуплю всех их на свободу, если они поддержат нас!

И вновь наступило томительное ожидание, которое прервал голос раба.

— Они согласны, только просят расковать их, иначе пираты прирежут каждого за отказ работать! — сообщил он. — Они даже готовы сами схватиться с ними!

— Что они могут без оружия против этих вооруженных головорезов? — поморщился сенатор. — Нет, пока мачта цела, наша прекрасная затея с гребцами обречена на провал…

— Фраат, ветер есть? — подумав, спросил раба триерарх.

— Да, и крепчает!..

— К сожалению, ты прав! — услышав ответ, сказал капитан Сизиф сенатору. — Нужно сначала срубить мачту!

Он задумчиво посмотрел на дверь, потом — на Ахилла:

— Твой раб… сможет сделать это?

— Фраат… — медленно начал Ахилл.

— Я слышал… я… попробую!..

— Топор на случай особенно сильного шторма находится рядом с мачтой, в ящике! — принялся объяснять капитан Сизиф. — Только руби быстро, слышишь, как можно быстрей — и бегом к нам, иначе...

— Иначе — вместо мачты отлетит моя голова! — горько усмехнулся раб, и его слова стали удаляться и совсем смолкли.

Прошла минута, вторая... протянулась третья...

— Выведал наши планы и побежал к пиратам! — наконец, не выдержав, злобно усмехнулся Мурена. — Разве можно верить этим рабам...

Не успел он договорить, как на палубе со стороны мачты раздались частые удары металла о дерево.

— Ну, ну!.. — умоляюще стал торопить невидимого раба капитан Сизиф. — Давай, родной... Еще! Еще! Так!..

К ударам топора вскоре примешались яростные крики и быстрые шаги бегущих по палубе людей. Затем послышался звон металла, ругань, стон и... грохот падающей мачты, рухнувшей, судя по громкому всплеску воды, прямо в море.

— Успел! — обрадованно воскликнул капитан Сизиф. — А?! Ну, что теперь скажешь? Ведь успел!

— Да, — невозмутимо кивнул Мурена. — А что тут такого? Он раб, и как раб обязан был выполнить приказ своего господина!

— Славный Фраат! — дрогнувшим голосом вымолвил Ахилл. — Когда я был ребенком, он носил меня на руках, и, сколько я его помню, мечтал о свободе! А теперь...

— Теперь я не хотел бы оказаться на его месте! — зябко повел плечами Мурена. Но, как говорится, у каждого своя судьба!

Шум на палубе постепенно затих, и капитан Сизиф задумчиво проговорил:

— Полдела сделано. Однако теперь кому-то из нас надо идти расковывать гребцов!

— И что ты предлагаешь? — вызывающе усмехнулся сенатор — Уж не мне ли отправиться к ним с поклоном?

— Тебе нельзя, тут же разорвут на куски! — без тени улыбки ответил капитан Сизиф. — Мне — тоже нет смысла, они не подпустят меня к гребцам, — добавил он и выжидательно поглядел на Ахилла.

— Ты что, хочешь сказать, что… — отступая, побледнел тот.

— Да, — кивнул ему триерарх. — Идти придется тебе!

— Тем более что они, кажется, и вправду решили поджарить нас! — нюхая воздух, мрачно заметил сенатор.

— Но... что я должен делать? — растерянно уточнил Ахилл.

— Как что — бежать! — показал на дверь капитан Сизиф. — Если отсюда сбежал один, почему бы это не сделать другому?

— Но они могут убить меня, как… посла Синопы!

— А ты соври, что никакой ты не посол, а только выполняешь просьбу передать пакет! Обещай выкуп, сотрудничество с ними — все что угодно! И как только они поверят тебе, скорее освобождай гребцов! Вот этими ключами! — протянул Ахиллу тяжелую связку ключей капитан Сизиф.

Тот спрятал ее под одежду и со слабой надеждой, что ему разрешат остаться, уточнил:

— А если они не поверят?

— А ты сделай так, чтоб поверили! — строго сказал сенатор. — Если, конечно, хочешь жить.

— Но… вдруг они свяжут меня?..

— Все равно — другого выхода у нас нет! Иди... — легонько подтолкнул Ахилла Сизиф. — И помни, если ты опоздаешь, мы задохнемся!

Ахилл посмотрел на капитана, на сенатора, который делал ему напутственный знак рукой — куда только девались его полудвижения пальцем! Затем закашлялся — и потому что так было нужно и потому, что дым уже действительно щипал горло, и нарочито громко крича: «Пустите меня! Я не хочу сгореть вместе с вами!» — выскочил из приоткрытой капитаном Сизифом двери.

Все дальнейшее происходило с ним как в быстром, кошмарном сне... Пираты окружили его, стали замахиваться кинжалами, угрожать... К счастью, Маний остановил их и поручился за Ахилла, пообещав, что он тоже будет работать на них. После этого пираты оставили синопца в покое. Они так были ослеплены местью капитану, по приказу которого, как они догадались, была срублена мачта, что не стали даже обыскивать его.

— Как хорошо, что ты теперь с нами! — радостно говорил Маний, обнимая Ахилла. — Эти бунтовщики — пираты. Им нужны люди с такой внешностью, чтобы входить в доверие к капитанам кораблей! Ты очень даже подходишь для этого! О!.. Я всю жизнь мечтал стать богатым, ездил даже в Египет грабить пирамиды, но никогда и не думал, что можно зарабатывать столько, сколько у них!

Захлебываясь, он стал говорить, сколько пираты пообещали ему с каждого захваченного корабля, смеялся над своими недавними страхами за скоропортящийся товар, потому что это сущий пустяк по сравнению с новыми заработками... А Ахилл, оглядываясь на дверь в капитанскую каюту, перед которой горел поливаемый водой, чтобы больше чадил, костер из дерева и тряпья, только и ждал, чтобы избавиться от Мания.

Вскоре ему это удалось. Купца зачем-то позвали к себе пираты. Двигаясь незаметно вдоль борта, Ахилл направился к скамьям гребцов. Подойдя к ним, он дрожащими пальцами раскрыл общий замок, передал связку ключей ближайшему рабу, и не прошло минуты, как лавина полуголых потных людей, с криками: «Свобода! Свобода! Капитан Сизиф!» — пронеслась по судну, сметая все на своем пути, и распахнула дверь капитанской каюты...

4

— Спасает лишь Бог! — весомо поправил говорившего апостол.

...Широко была открыта дверь капитанской каюты и на «Амфитриде».

Триерарх, выйдя из нее лишь проверить, как дела на палубе, казалось, забыл про сон и отдых после тяжелой ночи. Узнав от келевста, по чьим молитвам был спасен корабль, он подошел к апостолу со словами благодарности, но так увлекся шедшей там беседой, что уже больше часа находился среди его окружения.

Чудесное спасение изменило и отношение фракийцев к апостолу. Они по-прежнему сидели на своей скамье, но их лица, обращенные в его сторону, уже не были такими суровыми, как в начале плавания. Даже Теон, старательно делая вид, что это его не касается, тоже старался не пропустить ни единого слова. Приблизились к апостолу и его недавние враги, у которых, казалось, иссякли все каверзные вопросы…

Все, кроме работающих гребцов и занятых матросов были здесь.

Лишь Юний с Янусом не принимали участия в этой беседе. Они спали прямо на мокрой палубе, тесно прижавшись друг к другу.

Проснувшийся первым Юний с трудом разлепил глаза, смутно соображая, куда это завела его очередная попойка.

Увидев себя на корабле и вокруг — одно только море, он встряхнул головой, чтобы отогнать это видение. Но затем разглядел апостола, спящего рядом Януса и разом все вспомнил.

«Д-да… — подумалось ему. — Ну и занесло же меня на этот раз!»

Он захотел подняться, но что-то мешало ему. Юний с недоумением огляделся и обнаружил, что привязан собственным поясом к бронзовому кольцу в палубе.

«Он что, боится, что я сбегу от него прямо посреди моря?» — усмехнулся он, покосившись на Януса, и тут же похолодел, вспомнив про золотой слиток, и спешно ощупал себя. Золотой слиток был на месте.

«Хвала богам!» — с облегчением выдохнул он.

С трудом развязав морской узел, Юний накрепко подпоясался, и сел, не зная, что делать дальше.

Хотелось пить и есть. Он машинально открыл опустошенную вчера суму и с приятным изумлением обнаружил, что она снова полна. Правда, не так, как вчера, и в ней не было колбас и аттических пирожков, но зато был сыр с лепешкой и самое главное — в амфоре, пусть хоть и на донышке — снова плескалось вино!

Утолив жажду, Юний принялся есть, от нечего делать слушая то, что говорит апостол.

Апостол рассказывал о своем учителе, называя его то Господом Богом, то Иисусом Христом. А потом поведал притчу о сеятеле, которую слышал от Него самого.

Жадный, как все эллины, до всего нового и любопытного, Юний даже жевать перестал в ожидании услышать что-то необычное. Притча от самого Бога — будет что рассказать потом друзьям! Но, дослушав до конца, он разочарованно пожал плечами: «Ничего не понимаю…» Ну, вышел человек сеять, ну разбросал свои семена, которые разлетелись кто куда. Одни на камни, другие в густую траву, третьи на взрыхленную почву, где проросли и дали урожай. И это всё?!

Да как только можно слушать такое?

Но слушали все. Причем, с самыми серьезными лицами, стараясь не пропустить ни слова.

И это было самое странное.

Непонятное.

И любопытное…

***

...День — вечер — ночь — день...

Мгновениями казались часами...

Капитан, едва освободившись после погрузки-выгрузки в очередном порту, снова подходил к апостолу и слушал, слушал его.

Ночь — день... вечер — утро...

Наконец "Амфитрида" бросила якорь в гавани небольшого городка Византия.

Матросы во главе с капитаном обступили собравшегося сходить на берег апостола.

— Оставайся! — уговаривал его триерарх. — Я буду счастлив повезти тебя с учениками дальше!

Пассажиры, в свою очередь, упрашивали апостола посетить Фракию, чтобы он сказал и их землякам, что приблизилось царствие Божие и нужно покаяться.

— Они даже не станут слушать нас!

— Спаси их!

— Спасает лишь Бог! — весомо поправил говорящего апостол.

— Вот и расскажи им про него! Ведь они даже не знают о Нем!

Апостол задумался, словно прислушиваясь к чему-то.

И, наконец, сказал:

— Хорошо! Только я пойду к вам морским побережьем.

— Я покажу тебе путь! — с готовностью предложил Теон.

— И мы с тобою! — присоединились к нему еще два фракийца.

Остальные, в том числе и немало огорченный этим Садал, торопились домой, к семьям и, посовещавшись, решили продолжить путь морем.

Апостол с ласковой улыбкой попрощался с командой "Амфитриды", независимо от того, раб то был или келевст.

И спустился по трапу.

— Жаль! — глядя ему вслед, вздохнул триерарх и сказал стоявшему рядом рулевому: — Одно лишь утешает меня — что целых три дня и две ночи я имел счастье видеть и слушать этого Божьего человека. Признаюсь тебе, в начале пути я был немало огорчен, что надо заходить в каждый порт, а теперь даже рад этому: иначе вместо трех дней было бы всего полтора... И даже скажу больше, это — самый лучший и богатый рейс в моей жизни!

Он изо всех сил замахал руками апостолу.

И тот ответил капитану легким кивком.

— Глядите, глядите! — вдруг закричал кто-то из учеников, показывая на причалившее судно.

— Да это же "Паллада"!

— О, Боже! Что с нею стало…

— Точней, от нее – осталось…

— Да, потеряла Афина свое копье! — ухмыльнулся Юний.

Но, заметив сошедшего на мостовую порта вместе с римским сенатором и триерархом своего старшего брата, нырнул в толпу учеников.

Янус посчитал за лучшее немедленно последовать вслед за ним.

— Для чего ты вызвал охрану порта? — слышали они надломленный голос капитана Сизифа. — Зачем приказал опять заковать гребцов?! Ты же обещал выкупить их на свободу!

— Да! Ну и что? — с усмешкой отвечал сенатор. — К этому меня вынудили обстоятельства. А теперь, когда все позади, я не вижу необходимости освобождать их! Хватит и того, что один из них уже получил свободу!

— Но ведь он погиб, выручая нас! — поддерживая капитана, осторожно заметил Ахилл.

— Какая разница? — равнодушно пожал плечами сенатор. — Для раба смерть — самая скорая и надежная свобода.

— Так ты, выходит, обманул его? — не веря своим ушам, во все глаза уставился на него Ахилл.

Но сенатор и на это знал, что сказать.

— Почему обманул? — надменно спросил он. — Это была военная хитрость, благодаря которой, кстати, все мы сейчас живы! Сам Божественный Август, между прочим, пообещав в Сицилийской войне свободу тридцати тысячам рабов, если те поддержат его в решающей битве, победив, отказался выполнять обещанное! Что я, по-вашему, достойнее самого Августа? Или богаче его?!

— Но ведь ты обещал... — с легкой растерянностью напомнил Ахилл. — Дал слово сенатора!

— Запомни, — выделяя каждое слово, ответил ему Мурена. — Все римляне, от патриция до последнего плебея, бывают искренними только раз в жизни: когда составляют завещание!

Он гордо вскинул подбородок и направился к стоящей в гавани под римским знаменем (волчица, вскармливающая мальчиков-близнецов) боевой триреме.

Ахилл бросился было за ним, но, понимая, что это теперь бесполезно, остановился.

Было видно, что сенатор сразу забыл о нем, как забывают игроки после игры свои игральные кости.

Даже если они и подарили выигрыш ценою в жизнь.

Капитан Сизиф тоже посмотрел вслед сенатору, потом — удаляющемуся со своими учениками апостолу…

И, прежде чем пойти к начальнику порта с докладом о происшедшем, крикнул гребцам:

— Эй, вы! Слышите ли вы меня?

— Да! — послышались в ответ недружные, угрюмые голоса рабов.

— Слышим...

— Куда мы теперь денемся?..

— Чего тебе еще нужно от нас?

— О боги! Я сам не знаю, что это вдруг со мной... Что-то случилось после того, как меня вернул к жизни этот учитель! — зашептал Ахиллу капитан Сизиф. — Да, я мечтал о триере, но теперь я не смогу строить ее, пока сам не выкуплю на свободу последнего из этих гребцов... Я так хотел сразу взяться за дело. И месяц назад, клянусь Посейдоном, взялся бы, не задумываясь ни о чем и ни о ком! Но теперь, видят боги, — или его Бог? — кивнул он на удаляющегося апостола: — Не могу иначе!..

— Так слушайте же! — снова закричал он рабам. — Я дам вам свободу! Я — капитан Сизиф! Сегодня же я выложу все заработанные за этот рейс деньги за первого из вас! Вы выберете его сами, по жребию. Потом — второго, третьего… И, клянусь Посейдоном, я не успокоюсь, пока не дойду таким образом до пятидесятого!

Крепко пожав руку благородного капитана Сизифа, Ахилл нанял для своих вещей носильщика и отошел от «Паллады».

Он принялся ходить между кораблями, показывая их владельцам подорожную и послание, наконец, договорился с капитаном сицилийского «Аполлона», что тот завтра утром примет его на борт.

И пошел отдыхать подальше от шумной и вороватой гавани — в городскую гостиницу...

По пути от своего временного слуги, который, как и все портовые носильщики, был чрезвычайно словоохотливым и в курсе всех последних новостей, он узнал, что христиане — так называли себя этот апостол и его ученики — за очень короткое время и правда сумели отвратить от богов их предков и обратить в свою веру очень многих людей. И действительно наговорил про них столько всего ужасного до самых настоящих нелепостей, что Ахилл, написав в гостинице письмо жене, попросил, чтобы та рассказала Элии, в какую опасную неприятность попал ее жених. Так что пусть эта римлянка лучше сразу забудет его!

Довольный тем, что сам поступил столь благородно, он зевнул и хотел сразу уснуть.

Но…

Несмотря на то, что в этом месте, и правда, было спокойно и тихо, после всего случившегося сон никак не приходил к нему.

К тому же, то сладко волновали, то тревожили мысли.

Новая, куда более дальняя дорога.

Как примет его Рим?

И самое главное — удастся ли попасть на прием к Нерону?

Ведь от этого зависела не только участь его отца, о которой, впрочем, все меньше и меньше вспоминал Ахилл.

Но и вся его дальнейшая жизнь.

Он все думал…

Думал…

Да так и прободрствовал до самого рассвета

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Зимняя проталина

Глава первая

Встреча

1

Ваня предостерегающе поднес палец к губам…

Не спал всю ночь и Стас.

Вновь и вновь мысленно сочиняя книгу.

Время от времени он отрывался от нее.

Радовался и робел перед предстоящей встречей с Леной.

Переживал — чем же она закончится…

Ведь от этого зависит…

Да, собственно, вся его будущая жизнь!

«Как же все повторяется в этом мире!» — зевая, подумал он на знакомой заснеженной платформе.

Только в отличие от Ахилла дорога у него оставалась совсем короткой.

И если у того была разлука, причем, возможно, уже без надежды на встречу.

То тут, наоборот, предстояла встреча после разлуки, которая, казалось, была уже навсегда.

«Бр-рр! — передернул плечами Стас от всех этих сумбурных мыслей. — Надо было хоть немного заставить себя поспать…»

После бессонной ночи он и правда был уставшим и бледным.

Зато Ваня выглядел бодрым и энергичным.

— Значит, так! — принялся руководить он. — Ставлю боевую задачу в мирных условиях! Конечная цель — село Покровское. Маршрут движения. Если повезет, на подручных средствах, как то: лыжи, снегоход или попутная машина. Калитку открываю — я! Но иду замыкающим. Передо мной — Вика. Первым во двор заходит Стас!

— Да ты что?!

Всю сонливость Стаса, словно порывом ветра сдуло.

— Твои же не знают, что я приехал!

— Думаешь, про нее знают? — кивнул на Викторию Ваня.

— Ты что — хочешь сказать, они ни слухом ни духом, что ты женился?!

— Да, — подтвердил Ваня. — Мы, собственно говоря, первым это дело опробовали на тебе. То есть устроили КШУ — командно-штабные учения, без участия войск.

— Ну и как? — уточнил Стас.

— Да это мы у вас собственно должны спросить! — вступила в разговор Виктория.

Стас пожал плечами:

— Да все нормально. Неожиданно. Конечно, поначалу. А так — красивая пара. Он Герой, она дочь генерала. Нет, Вань, сразу скажу: кому-кому, а вам опасаться совершенно нечего! И некого!

— Ладно, — кивнул Ваня. — Тогда меняем диспозицию. Как всегда, я принимаю огонь на себя. За мной следует Вика. Замыкающий и если что, имеющий хорошие возможности для отступления — да шучу это я, шучу! — Стас!

За этими разговорами они прошли всю платформу.

И перед маленьким зданием станции увидели подручное средство.

Правда, уже отъезжавшую машину.

Заметив молодых людей, водитель — им оказался на три года раньше отслуживший в армии парень из соседней деревни — затормозил.

Вышел из кабины.

Узнал Ваню.

Долго тряс его руку.

Пригласил всех в машину.

И, косясь на Ванину Звезду, с завистью:

— Надо же, как теперь дембеля стали украшаться! У нас куда проще все было… Что — из консервной банки вырезал?

— Сам ты банка! — усмехнулся Ваня.

Только тут водитель заметил его изуродованные руки.

Внимательней присмотрелся к Звезде.

И ахнул:

— Неужели настоящая?!

— А то? — не без гордости подтвердил Ваня.

— Вот это да! — от неожиданности парень чуть было не съехал в кювет. Но, к счастью, вовремя выровнял машину. — Не бойтесь, я в футбол на воротах стою, реакция, что надо! — И зачастил: — Ну, Ванька, даже не знаю, как и обращаться к тебе теперь… Ну молодец! На всю Россию прославил Покровскую!

— Это еще что! — подала голос довольная Виктория. — Он еще у нас генералом станет. А, может, и маршалом!

— Как это? — не понял водитель и с недоумением покосился на Ваню. — У нас в Кругах тоже начали восстанавливать церковь, так отец Михаил сказал, что священником в ней будет…

Ваня предостерегающе поднес палец к губам.

Водитель, хоть ничего и не понял, мгновенно замолчал.

Реакция у него действительно была отменной.

Только Стас успел заметить это.

А Ваня — то, что оно не укрылось от друга.

Лишь Виктория, любовавшаяся зимней красотой за окном, не обратила на это ни малейшего внимания.

Тем более что почти тут же, перед развилкой, Стас сказал:

— Вань, к отцу Тихону бы сначала зайти. Благословиться! Все же — такое большое дело…

— Инициатива разумная, принимается! — согласно кивнул Ваня и попросил водителя остановить машину.

Они вышли из мягкого тепла на жесткий холод.

— Что, приехали? — не видя вокруг домов, спросила Виктория.

— Да нет, осталось совсем немного, — слегка виновато объяснил Ваня. — Мы сначала только на кладбище зайдем…

— Куда-а?!

— Ну, на могилку к отцу Тихону. Это старец, который последние дни прожил в Покровском…

— Да вы что?! — возмутилась Виктория. — Перед свадьбой — на кладбище… То какие-то мощи… То могилки… С ума, что ли, сошли? Нет, как хотите, а я лучше вас здесь подожду!

— А не замерзнешь, Викуся? — не без тревоги глядя на жену, спросил Ваня. Виктория была в теплой шубе. Но ее модные сапожки на высоких шпильках явно не были рассчитаны на морозы. — Тебе ведь нельзя…

Виктория посмотрела на видневшиеся впереди среди деревьев оградки с крестами и махнула рукой:

— Ладно уж! Лучше уж здесь замерзнуть, чем там! Но вообще-то, надеюсь, что не успею!..

2

Друзья подошли к могилке старца.

— Вань… - начал было Стас.

Но друг остановил его:

- Молчи, - я и так вижу, что ты кое-что уже понял.

- Да что я должен понимать?

- А то, что все далеко не так, как это кажется. Начиная с того, что Героя ведь мне не за гранату, на которую я лег, дали.

- А за что же?

- Долгая история… Но я постараюсь вкратце… В общем, попал я с тремя ребятами, что остались в живых после боя, в плен.

- Это когда в первый раз от тебя две недели ни слуху ни духу не было?

- Не знаю. Наверное… О том, кто мы на самом деле, на допросе, как нас ни били, разумеется, ни гу-гу. У этих полевых командиров ведь какой порядок: контрактников, десантников и разведку уничтожать прямо на месте. Глядим, вроде поверили. Разместили в какой-то землянке. Сказали, если ислам не примем, в рабы продадут. Мы все, как один – никак нет! - уж лучше рабами! А тут – новые пленные. Водители, которые нас немного знали. Тут они на испуг их и взяли. Прямо перед ними отрезали голову у одного из контрактников. И спрашивают, показывая на нас: кто это? Говорите быстро, а то мы и вас так же прикончим! Те и сказали. Что мы – и десант, и разведка… Не понимаю, почему они сразу нас не прикончили?.. Отложили это дело на завтра. Какой-то большой командир к ним как раз приезжал, хотели его казнью порадовать. Ну, тут – терять было уже нечего, я кое-как за ночь развязался, ребят распутал, и когда боевик сунулся к нам, чтобы нас на казнь выводить, свернул ему голову. Взял его автомат и перебил всех, кто нас там уже ждал. Не меньше десятка. Похватал их оружие, побегал по логовам, да и прикончил остальных. Но кто-то все же успел своим сообщить. Они и ринулись все на нас. Я ребятам приказал уходить, а сам на дерево влез, тельняшку повыше привязал – дал нашим знак: десант в бою. А те не поверили и дали прямо по нам залп. Только, когда я передал по рации боевиков свой номер, убедились, что это действительно свои. А тут уже боевиков, что с тем командиром прибыли да где-то в селе отдыхали, вокруг — тьма. Ну, я и вызвал огонь на себя. А огонь, брат, у нас такой, что после него вокруг только каша из грязи и крови была… А у меня — хоть бы царапина… Не иначе, как отец Михаил, мама, отец, Ленка, ты и, конечно, вот он — батюшка Тихон вымолили. Ну, здравия желаю… здравствуй, батюшка…

— Здравствуйте, отец Тихон…

Друзья подошли к могилке старца.

Поцеловали овальное фото на белом кресте.

Ваня, не в силах остановиться, продолжил свой рассказ.

Уже не только Стасу, но и отцу Тихону, хотя тот, конечно, как прекрасно понимал Ваня, и без этого знал все…

— Бандформирование это оказалось таким крупным и очень долго неуловимым, столько высшему командованию нервов попортило, что мне сразу — Героя. Сам генерал из Москвы приехал Звезду вручать. Я, понятное дело, возгордился. Еще бы — Герой. Генерал лично награду привез! И тут, как тут, слава Тебе, Господи — Божие вразумление. Ехали мы с этим генералом и нарвались на засаду. Не иначе, как кто-то из наших иуд наводку дал. Но ничего, отбились. И, представляешь, — когда и дело казалось уже концом, вдруг граната. Да прямо к ногам генерала. Тот даром, что боевой, но навыки по кабинетам растерял, встал перед ней, как вкопанный. А я еще свежий. Опытный. Оттолкнул я его прямо на камни так, что он полмесяца после в госпитале с сотрясением мозга лежал. Схватил эту гранату, а времени подальше ее бросить уже не осталось. Тут она и рванула. Когда меня к врачам привезли, всего в крови, думали — труп. А оказалось — ни один жизненно важный орган не задет. Хирург, здоровый такой майор, крест на груди, говорит: молись, Герой, Богу, благодари до конца своей жизни. Ведь это просто чудо, что ты остался жив. Сколько я повидал всего, в самом кошмарном сне не увидишь — но такое первый раз вижу!

— Да-а… — покрутил головой Стас.

Ваня помолчал и вздохнул:

— Тот генерал приказал поместить меня к себе в свою двухкомнатную палату. Жены у него нет, так дочка за ним ухаживать приехала.

— Виктория?

— Она… Нехорошо, конечно, подслушивать чужие разговоры. Но я однажды невольно подслушал. Генерал как раз обо мне говорил. Ты, говорит Вике, обрати внимание на этого парня. Это не те шелкоперы и попрыгунчики, которые тебя окружают. Такой не предаст, не бросит, не запьет — после контузии ему даже каплю в рот нельзя брать, если что — защитит. И карьеру я ему, сама понимаешь, какую теперь устрою. Он у меня не то что генералом, через ступеньку от звания к званию прыгая, — маршалом станет! Словом, генерал уехал. А она осталась. Навещая теперь уже меня в той самой элитной палате. Ну и… Когда я разглядел, что она из себя представляет, оказалось, что мы уже ждем ребенка. Генерал нас за три дня расписал. Солдатам срочной службы так можно. Свадьбу сделал. Узнав, что у меня отец, хоть и несправедливо, сидел, а это могло бросить тень на его служебную репутацию, попросил меня половину свадьбы сделать у себя дома, то есть, в ресторане, а половину — в Покровском. Вот мы сюда и приехали…

— Что же ты сразу мне не позвонил, не излил душу? — с болью упрекнул друга Стас. — Глядишь, может, что-нибудь и придумали…

— Стыдно было: женили. Попросту говоря, влип! — виновато развел руками Ваня. — Да и что тут уже придумаешь? Ребенок ведь будет. Душа живая. Грех о чем-то своем жалеть. Да и разводиться мне никак нельзя. Ты же ведь знаешь, что самая моя заветная мечта — отставить! — главная цель моей жизни, это — стать священником. А второбрачных не рукополагают.

— А если сделаться священником через монашество? — осторожно спросил Стас.

И услышал:

— Да какой из меня монах? Живой я слишком для этого, Стасик! Дам во время пострига Богу обеты. Нестяжание — это еще куда ни шло. Я с детства привык к бедности. Послушание тоже выполнимо – к нему я в армии привык. И оно мне, честно скажу – даже нравится! А вот что касается обета целомудрия, то тут гораздо сложнее… А ну, как снова не выдержу?! Не-ет, теперь придется терпеть. Как говорится, стерпится – слюбится… Главное, чтобы Вика пока о том, что я священником хочу быть, не узнала. Она же меня теперь генералом, а то и маршалом только видит! Другой я ей и не нужен!

Ваня опустился на колени перед заснеженным могильным холмиком и, прижавшись к нему лбом, горячо зашептал:

— Батюшка Тихон!.. Помолись Богу!.. Он же ведь всегда тебя слышит!.. НЕ то что меня — грешного… Ты вон уже скольким людям помог! Помоги же теперь и мне. То есть, нам. Умоли Его управить всем так, чтобы всё было, не как я или Вика, а как Он – хочет!

Поднявшись, он стряхнул с колен, затем — длинных пол шинели снег.

И жестом пригласил Стаса последовать его примеру.

Но Стасу и не нужно было ничего советовать.

Он с готовностью занял место Вани.

Тоже припал лицом к могилке отца Тихона.

И — словно не студент филфака и будущий писатель, беспомощно путаясь в словах, просил, просил…

О Лене…

О себе…

Если только это еще возможно — с Леной…

Так же, как и Ваня, все земное он старался предать в волю гораздо лучше знающего, что полезней для нас, Бога…

Он мог так молиться хоть целый день.

Лишь то, что Ваня начал деликатно покашливать за пределами оградки, остановило его.

Он подошел к другу, и тот, снова став боевым сержантом — «сражантом», как называла таких Лена, сказал:

— Поговорили — и будет! А теперь — левое плечо вперед… шагом марш!

— Но… — попытался продолжить на ходу разговор Стас.

И тут уже Ваня сказал, как отрезал:

— Отставить! Р-разговорчики в строю! У меня все равно пути к отступлению отрезаны. Теперь нам о вас с Ленкой думать надо!

3

— Господи, куда я попала? — простонала Виктория.

После посещения отца Тихона Ваня со Стасом шли, словно у них и не было очень серьезных проблем.

Умиротворенные…

Не спеша…

Молча…

И только, заметив вдали Викторию, не сговариваясь, прибавили шагу.

— Ну, наконец-то! — не скрывая своего недовольства, встретила она их упреком.

— Понимаете, — выручая друга, попытался объяснить Стас. — Где мы только что были, время идет совсем по-другому. Там минута — как миг!

— Зато здесь миг — как минута! И даже час! — оборвала его Виктория и с нескрываемой язвительностью посетовала: — Первый раз со мной в жизни такое. Два кавалера, и оба оставили меня одну. И где — у кладбища! В незнакомом месте! На жутком морозе… Ты что, — обращаясь уже к Ване, чуть слышно сказала она, — хочешь, чтобы я снеговика тебе родила?

— Нет, — простодушно отказался Ваня. — У снеговика души нет.

— Тогда — снежного человека?

Виктория, явно окончательно замерзнув, дулась и хмурилась.

— Да ты можешь говорить громче, — слегка виновато остановил ее Ваня. — Стас уже в курсе!

— Ах, вот оно что? — возмутилась Виктория. — Значит, все мои просьбы и твои обещания не говорить никому до времени, пока это само не станет ясно, уже не в счет? Да?!

— Стас мой друг, у нас нет секретов.

— А я тогда кто?

— Ты — жена!

— Стало быть, от меня секреты могут быть?

Виктория явно искала повод поскандалить.

— Тут даже отогреться негде! Ни кафе, ни автозаправки с магазинчиком внутри, даже Макдональдса!

— Храм скоро будет по пути! — осторожно сказал Ваня.

— Вот сам в нем и грейся! А я туда никогда и ни за что — ни ногой!

Виктория шла так стремительно, что только полы шубы разлетались, точно крылья большой хищной птицы.

И не переставала срывать свое зло на муже:

— Ну — долго еще идти?

— С километр-полтора… Не больше!

— Что-о?! Надо было машину не отпускать…

— Викуся, так ведь торопился же человек…

— А я по-твоему кто? Уже и не человек больше? Да?! И вообще… зачем только надо было тащить меня сюда? В эдакую глухомань… Съездил бы сам, повидался со своими, чмок-чмок — и обратно! А тут только идти к ним столько, сколько я и за месяц пешком не хожу!

— Да не переживайте вы так, — попытался хоть как-то исправить положение Стас. — В вашем положении…

— Что — и вы еще надо мной издеваться решили? — взвизгнула Виктория.

— Нет, конечно, простите! Я хотел сказать — в вашем замерзшем положении, — ругая себя за неловкость в подборе слов — но ведь ему тоже было сейчас самому не до себя! — быстро поправился Стас, — даже полезно долго идти. Естественный согрев тела — это самое надежное и безопасное средство, как говорит мой отец. А он, между прочим, врач!

— Господи, куда я попала? — простонала Виктория. — Один — солдафон, другой сын эскулапа! Вот сейчас позвоню папе и скажу, чтобы он прислал за мной вертолет. Самый теплый и быстрый!

Виктория достала из кармана телефон.

И было непонятно — шутит она или говорит всерьез.

Во всяком случае, Ваня, не на шутку встревожившись, тут же проявил решительность.

Отобрал телефон.

Впрочем, Виктория особо и не сопротивлялась.

И, взяв ее за руку, еще более быстрым шагом направился дальше.

Напряжение от приближавшейся встречи нарастало.

Когда они поравнялись с первыми домами на окраине Покровского, нервы не выдержали даже у Вани.

Героем он был для всех.

Сослуживцев.

Репортеров.

Проводницы в вагоне и всех других знакомых и незнакомых людей.

Наконец, страны.

А для своих, домашних…

— Значит, так, — кашлянув, почесал нос он и в третий раз поменял план. — Входим во двор все сразу. Занимаем круговую оборону. А там — действовать каждому самостоятельно, в зависимости от обстановки…

4

Стас не верил своим ушам и глазам…

Эта новая диспозиция Вани потерпела полную неудачу еще до начала намеченного им сражения.

Что там поражение персидского царя от несокрушимой фаланги Александра Македонского!

Или победоносное морское сражение флота Октавиана (будущего Августа) с Марком Антонием и Клеопатрой!

Едва они миновали храм с освещенными окнами — отец Михаил, судя по тому, что в этот день не было большого праздника, проводил службы ежедневно — навстречу им показалось трое идущих по дороге людей.

— Ваня!.. — всмотревшись, каким-то чужим голосом выдавил Стас.

— Вижу, — отозвался тот.

Это были — отец Вани.

Его мама.

И идущая с ней под ручку Лена.

Завидев ее, Стас невольно шагнул за Ваню.

Но, тут же, устыдившись этого, вышел.

— Ваня!

— Ванечка! — послышалось впереди.

Мама, увидев сына, бросилась навстречу ему.

Отец тоже заспешил к Ване с распростертыми для объятья руками.

Но Стас видел только Лену…

Оставшись одна, она, правда, почему-то слегка неуверенно шла прямо на него и… радостно улыбалась!

Неужели все решилось так легко и просто?!

Стас рванулся к Лене.

И тут, когда между ними оставался всего лишь один шаг, она вдруг испуганно ойкнула и… бросилась бежать!

Стас хотел побежать следом за ней.

Но Ваня, на миг отрываясь от родителей, крикнул ему:

— Подожди, дай ей немного прийти в себя. Все равно дальше храма не убежит!

— Ой, какой же ты стал! — удивлялась мама, обнимая сына.

— Богатырь, совсем богатырь! — вторил ей отец.

— Между прочим, — подала голос стоявшая чуть поодаль Виктория. — Он теперь еще и Герой России!

— Правда?! — ахнула Ванина мама и спохватилась. — Ой, простите, а вы кто?

Виктория с самым радушным видом подошла и, не дожидаясь, пока это сделает Ваня, представилась:

— А я его жена!

— Как жена? Какая?

— Законная!

— Вот так номер! — охнул от неожиданности Ванин отец.

— Ваня! — с нескрываемым упреком взглянула на сына его мама. — Что же ты нас заранее-то не предупредил?

Она крепко обняла нежданную невестку, отстранила, взглянула и приветливо улыбнулась:

— Красивая! Как хоть тебя зовут, дочка?

— Виктория! Можно просто Викой… — тоном тихони смиренно отозвалась Ванина жена и, словно заставляя себя, не без труда добавила: — … мама!

— А мы в храм шли, — принялась объяснять Ванина мама. — От Вани-то уже давно ни словечка. Как написал, что в госпиталь попал, но все в порядке и чтобы не волновались, так и замолчал. А как не волноваться? Все сердце изболелось. Вот и решили пойти все вместе, помолиться. Может, и правда, зайдем? Только теперь уже — поблагодарить Господа!

— Конечно-конечно! — охотно подхватила Виктория. — Давайте прямо сейчас и пойдем!

Стас не верил своим ушам и глазам.

Только что недовольная и капризная Виктория была тише воды ниже травы.

Сама благожелательность и учтивость.

И будто бы совсем недавно это были не ее слова, что она ни когда и ни за что — ни ногой в храм!

— Надо же, — удивлялся отец, — еще и до храма дойти не успели, а оно уже все устроилось в лучшем виде! Может, уже и обратно пойдем?

- Отставить разговорчики! – остановил его Ваня. – В колонну по три… ладно – рассыпным строем, в храм, к Богу — шагом марш! Тем более что и Ленка наверняка уже там! Стас вон ждет, не дождется, когда ее по-человечески увидит и поговорит с ней!

Тут Ванина мама взглянула на Стаса, молчаливым кивком ласково поздоровалась с ним.

И вздохнула:

— Ты, Стасик, только, пожалуйста, не обижайся на нее. И не обижай! Ей и так горя хватило…

— А что, собственно, произошло? — чувствуя, как что-то так и оборвалось у него в груди, спросил Стас.

Но все уже направились к храму.

И Ванина мама только сказала:

— Да ты сам все сейчас лучше любых слов увидишь…

5

Главнее Божественной Литургии нет и не может быть ничего на земле.

В храме было тепло и спокойно.

Служба еще не начиналась.

Быстро оглядевшись, Стас с облегчением сразу увидел Лену.

Она стояла спиной перед множеством разложенных на широком певческом аналое книг.

Кроме нее в храме был еще сторож — худощавый бородатый мужчина с пронзительным взглядом.

Он сидел у самого входа так тихо, что Стас его сразу и не заметил.

Да и не до него было.

Зато Ваня, обычно слегка стеснявшийся его — все-таки бывший капитан-афганец, Герой Советского Союза, поздоровался с ним за руку, как с равным, называя по имени: Виктор.

Затем привычно подошел к вешалке.

Предложил Виктории помочь снять шубу.

Но та категорически замотала головой, давая понять, что ей не скоро и в шубе станет жарко.

Тогда Ваня сбросил с себя шинель.

Стас — зимнюю куртку

Повесив ее, как он сразу догадался, потому что больше на вешалке женской верхней одежды не было — рядом с заячьим полушубком Лены.

Услышав позади себя шум, она оглянулась.

И сердце Стаса почему-то сжалось от внезапно нахлынувшей жалости.

Лена была по-старушечьи перевязана крест-накрест серым пуховым платком и в заплатанных валенках.

Вся какая-то тихая.

Неприметная.

Словно, как говорится в подобных случаях, поставила на своей молодой цветущей жизни — крест…

И почему-то в круглых, похожих на старомодные, очках.

Таких толстых, что они больше напоминали линзы.

Заслышав позади себя движение, она оглянулась.

Тоже первым делом нашла глазами Стаса.

И сразу сняла очки.

Отчего лицо её сразу стало знакомым.

Но каким-то совершенно беспомощным.

Неожиданно она нахмурилась.

И, словно сделав над собой усилие, вновь отвернулась и стала листать книги.

«Воздавайте сначала Божие Богу, а затем кесарево Кесарю», — вспомнил Стас.

И мысленно согласился с Леной.

Вот-вот должна была начаться служба.

Главнее Божественной Литургии нет и не может быть ничего на земле.

Так что все остальное — потом.

Но вместо возгласа священника левая дверь алтаря открылась, и из нее вышел отец Михаил.

Если и раньше в нем трудно было признать того самого Макса, который являлся грозой всей округи, то теперь и подавно.

Длинная, окладистая борода…

Добрые мудрые глаза.

- Ну, наконец-то вижу перед собой не мальчика, но мужа! – неторопливо, довольным голосом сказал он подошедшему к нему под благословение Ване.

Сторож подошел, внимательно оглядел Звезду на груди Вани.

И сказал:

- Это значит, такие теперь стали – с Российским флагом? А у меня еще та, с красным…

- Традиционная Российская награда для героев - Георгиевский крест, конечно лучше, но факт от этого не перестает быть фактом! – не в силах молчать от переполнявшей его радости - ведь Лена была совсем-совсем рядом, сказал первое, что пришло ему в голову, Стас.

— Все умничаешь? — впрочем, без тени упрека, благословил и его священник.

«Не глупеть же!» — так и завертелось на языке Стаса, но он благоразумно промолчал.

Храм — не место для шуток!

Отец Михаил огляделся вокруг, вздохнул, очевидно, оттого, что на службе снова было совсем мало людей.

Да, одно дело было восстановить из руин храм.

И совсем другое — начать восстановление человеческих душ.

— Ну, пойдем в алтарь! — кивнул он, наконец, Ване. — Поможешь мне по старой привычке. Надеюсь, не забыл еще, с какой стороны кадило подавать надо?

— Не забыл, но…

Ваня прошептал что-то на ухо священнику, показывая глазами на так и стоявшую в шубе жену.

И испуганно глядя на приоткрытую дверь алтаря, виновато развел руками.

— Да, это, конечно, серьезная причина, — внимательно выслушав, согласился отец Михаил. — Тогда помолись пока до лучших времен здесь.

И обратился к Стасу:

— Ну, иди тогда ты!

— Так ведь я только раз в жизни алтарничал! Уже ничего и не помню! — растерялся Стас.

— Ничего, напомню! — пообещал ему отец Михаил.

И он, несказанно робея, вошел следом за ним в алтарь.

Первым делом, положил, как успел подсказать ему казавшийся необычайно расстроенным Ваня, перед Престолом три земных поклона.

Затем, по благословению отца Михаила, путаясь с непривычки, облачился в белый стихарь.

Выслушал для начала вкратце, а потом, как сказал священник, будут и подробные, по ходу дела, объяснения.

А также, что нельзя и что нужно обязательно делать в алтаре.

Нельзя ни в коем случае дотрагиваться даже широким, как крылья небесной птицы рукавом стихаря до Престола и находящегося слева от него Жертвенника.

И каждый раз, проходя мимо Горнего места — узкого пространства между семисвечником, за которым стоял Престол, и креслом перед запрестольной иконой изображенного во весь рост Спасителя, следовало осенять себя крестным знамением.

Стас запомнил это.

И встал по стойке «смирно» так, что даже Ваня наверняка похвалил бы его за выправку, в ожидании дальнейших указаний.

— Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков! — раздался торжественный возглас.

Вслед за ним из-за отделявшего алтарь от средней части иконостаса[5] послышался самый родной и близкий на свете голос Лены:

— Аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!

Началось чтение третьего часа…

Когда Стасу, пока отец Михаил вынимал частицы из просфор, пришлось читать вслух по двум толстым тетрадям сначала «О здравии», а затем «За упокой» много-много имен живших когда-то в Покровском, в том числе и погибших на войнах, и ныне здравствующих, да только, к сожалению, почему-то не присутствовавших на службе людей…

6

— Мир всем! — протяжно провозгласил отец Михаил.

Стас давно, еще со слов отца Тихона, то есть без малого десять лет назад, когда из руин возрождался этот храм, знал, что алтарь знаменует собой Небо, жилище Самого Господа.

И ему так хотелось, воспользовавшись таким счастливым случаем, помолиться здесь о том, чтобы у них с Леной все снова было, как прежде.

Но…

Оказавшись в этой главнейшей части храма, где совершалось Таинство Евхаристии[6] и которое как бы повторяло собой ту прибранную, устланную, готовую горницу, где состоялась Тайная Вечеря Иисуса Христа и Его учеников, он первые минуты просто потерял себя от волнения.

А потом началась, как оказалось, очень непростая, потому что требовала постоянного внимания и ответственности, работа алтарника.

Нужно было подготовить кадило.

Раскалить на электрической плитке уголь.

Осторожно положить его щипцами на дно кадильницы.

Причем, точно посередине.

Приоткрывая за цепочку, класть на красный древесный уголь несколько кусочков обсыпанного чем-то белым, пахучего ладана.

Из истории Стас знал, что воскурение Богу благовоний было известно в глубокой древности, задолго до появления христианства. Благовонный дым ладана возносит молитвы к Богу, а к нам возвращается как знак благодати Святого Духа.

Но то всё было — в теории.

А теперь прямо на практике…

Он подавал и принимал это кадило, каждый раз целуя руку священника, как руку Самого Христа…

После чего, вешал кадило за маленькое отверстие в цепочке на то и дело ускользающий из-под пальцев крючок семисвечника.

Каждый раз с опаской, как бы оно не упало и его раскаленное содержимое не рассыпалось по ковру…

Кроме этого отец Михаил, спросив, знает ли Стас церковнославянский язык, решил доверить ему чтение Апостола.

Щелкнув застежками, он раскрыл большую тяжелую книгу в металлической желтой обложке с пятью овальными иконочками.

Показал, что и за чем следует читать, заложил нужные страницы широкими белыми лентами из парчи.

Посмотрев на лицо Стаса, поставил еще карандашом галочки.

Объяснил, как выходить, где становиться для чтения, что ответить на его возглас.

И когда Лена запела «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас», благословил на Горнем месте и подбадривающе кивнул:

— Иди!

Стас вышел.

По свежей памяти, прошел по солее, свернул перед открытыми Царскими Вратами, встал перед полукруглым выступом — амвоном.

— Мир всем! — протяжно провозгласил с Горнего места, хорошо видимый в открытых Царских вратах отец Михаил.

— И духови твоему! — громко и внятно, как было велено, отозвался Стас. — Прокимен глас…

Он произнес отмеченный галочкой стих.

Лена его пропела.

Произнес новый стих.

Лена повторила прежний.

А затем все то, что говорил отец Михаил, вдруг вылетело из его головы.

— Вонмем! — растяжно почти пропел священник.

И Стас, холодея, стал лихорадочно вспоминать, как и что правильно говорить дальше.

Он чуть было не сказал совсем простую, но как оказалось, сложнее целых страниц текстов, которые он почти без труда заучивал в университете, фразу — наоборот.

Но хорошо — выручил Ваня.

Подойдя к нему, он прошептал:

«К Римлянам послания святаго апостола Павла чтение!»

Стас повторил.

И перешел к тексту.

Он читал, сам от волнения улавливая лишь отдельные мысли о том, что любящим Бога все содействует ко благу… что не отлучит нас от любви Божией ни скорбь, ни теснота, ни гонение, ни голод или нагота, ни опасность или меч…ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем.

Закончил Стас чтение, как это не раз слышал во время служб, когда читали другие, усилением и повышением голоса.

А дальше наверняка бы опять и уже окончательно сбился.

Но Ваня не дал ему сделать это.

И он снова читал показываемые ему другом стихи.

А Лена пела теперь:

— Аллилуия!

Стас закрыл книгу, щелкнул застежками и, благоговейно держа ее перед собой, чуть выше уровня глаз, вернулся в алтарь.

Здесь он какое-то время приходил в себя после, насколько он помнил, испытанного впервые в жизни такого сильного и глубокого волнения.

И даже не запомнил, что именно говорилось в Евангелии.

Потом отец Михаил уже сам долго читал вслух имена о здравии и упокоении.

Услышав по ту сторону иконостаса разговоры и шум, он быстрым шепотом велел Стасу выяснить, что там такое и, если потребуется, призвать к благоговейному поведению в Божьем храме!

Стас вышел и увидел, что Ваня с родителями, склонившись, стоят над бессильно откинувшейся к стене на лавке Викторией.

Жена друга была бледной и даже какой-то зеленоватой.

Поверх дорогого тонкого макияжа на ее лице выступили крупные капли пота.

Но шубы на ней, как отметил еще во время выхода со свечой перед священником Стас, давно уже не было.

Так что перегреться она никак не могла.

— Вике плохо! — прошептал Стасу встревоженный Ваня. — Мама говорит — похоже на токсикоз. А я думаю, что это у нее больше духовное. Такое бывает, когда человек долго не бывает в храме. Или вообще впервые заходит в него. Мы вот что… мы с ней домой пойдем. А вы с Ленкой сами после службы обо всем поговорите и поскорей возвращайтесь!

Стас так бы и сделал.

Но после того как отец Михаил, когда служба закончилась, дав ему прямо в алтаре поцеловать крест, с чувством прочитал двум-трем прихожанам проповедь, из которой только Стас узнал, что в Евангелии говорилось о том, что Иисус вознегодовал на то, что ученики не допускали к Нему детей и сказал им, чтобы те пустили детей приходить к Нему и не препятствовали им, ибо таковых есть Царствие Божие, случилось неожиданное.

Лена снова исчезла.

Несмотря на то, что на вешалке оставался висеть ее полушубок…

7

Стас догнал Лену задолго до развилки, где кончалось село…

— Даже не знаю, что с ней вдруг произошло! — развела руками стоявшая за свечным ящиком женщина. — Приложилась к кресту и — бежать! Я в окно посмотрела. Гляжу — она выскочила из калитки. И — с ее-то глазами, ведь расшибиться о любой угол или дерево может — помчалась сломя голову, но только не в сторону дома. Зачем? Куда?..

— Куда?

Этого Стасу не нужно было долго объяснять.

Он схватил с вешалки полушубок и провожаемый еще более удивленным взглядом женщины быстрым шагом вышел из храма.

Как он и предполагал, Лена торопилась к отцу Тихону.

К счастью, она не успела далеко уйти.

Стас догнал ее задолго до развилки, где кончалось село.

Помог надеть полушубок.

Увидев Стаса, Лена опять быстро сдернула очки и на этот раз положила их в карман.

Походка девушки сразу стала неуверенной и осторожной.

Стас, еще в храме догадавшийся, что у нее что-то случилось со зрением, причем, явно серьезное, решительно взял ее под руку.

Лена не сопротивлялась.

Только как-то еще больше притихла.

Они продолжили путь уже вдвоем.

Дошли до развилки.

Не сговариваясь, свернули в сторону кладбища.

И молча пошли по дороге к нему.

Так, не говоря друг другу ни слова, они дошли до заборчика, ограждавшего могилку отца Тихона.

Стас заботливо открыл заледенелую дверку.

Пропустил Лену.

Она, как совсем недавно они с Ваней, опустилась на колени.

Робко поцеловала фотокарточку отца Тихона, что-то прошептала ему.

Подождала немного, словно прислушиваясь к чему-то.

Затем радостно — как благодарят обычно за что-то очень хорошее — расцеловала фотокарточку.

Вскочила с колен.

Подошла к Стасу.

И обессиленно ткнулась ему лицом в грудь.

Стас обнял ее.

Ничего не было сказано ими за все это время.

И, тем не менее, обоим все было ясно…

8

— Ты не замерзла? — с беспокойством спросил Стас.

Обратно они шли, крепко взявшись за руки и уже без умолку разговаривая…

Разговаривая…

Словно пытались разом наверстать упущенное.

Много ли поговоришь в письмах?

Или по телефону…

И тем более, после такого хоть и недолгого, но страшного молчания!

— Надо же, как все повторяется! — удивился Стас.

— Что все? — тут же заинтересовалась Лена.

— Да мы совсем недавно с Ваней шли по этой дороге…

И объяснил:

— Только с точностью до наоборот.

Туда, в отличие от нас — разговаривая.

Точнее, говорил он, а я больше слушал.

А обратно молча.

— У него что — какие-то проблемы с молодой женой? — не без тревоги в голосе спросила Лена.

Стас не мог выдавать чужих тайн.

Поэтому, зная, что вскоре все само собою раскроется, лишь вздохнул:

— Сама все увидишь…

Сказал.

И осекся на полуслове.

Ну надо же, как неудачно вышло!

Он уже понял, что у Лены что-то случилось с глазами.

И она позвонила ему, чтобы не быть ему в жизни обузой.

«Обязой», как она говорила когда-то в детстве Ване, которого родители обязывали следить за младшей сестрой.

Что для него было немалой обузой.

И вот теперь он так неловко лишний раз напоминать ей о ее болезни…

— Ничего, — почувствовав состояние Стаса, стиснула ему пальцы она. — Я ведь еще слышать могу. А что не увижу, то теперь ты мне будешь рассказывать, правда?

— Конечно! — сглотнув комок в горле, пообещал Стас и без упрека спросил: — Ну почему ты мне сразу все прямо не сказала? И вообще — как это все случилось?.. Если, конечно, не секрет?

— Да какие у меня могут быть от тебя секреты? Тем более теперь…

Лена помолчала, словно взвешивая каждое слово, задумчиво произнесла:

— Не хочу обманывать тебя с самого начала... Это все произошло около года назад, после разговора с моей мамой. Точнее, после ее телефонной беседы с твоей мамой. Она мне сразу ничего не сказала, только несколько дней ходила сама не своя. А потом стала уговаривать оставить тебя. Что, мол, ты птица иного полета. Что тебе со мной будет неинтересно и скучно. Все-таки два высших образования… О чем мы будем с тобой разговаривать?..

— Так вот, значит, откуда ветер подул… — протянул Стас.

— Да, — кивнула Лена и тут же добавила: — Я это потом, все сопоставив, тоже поняла. И, кстати, сразу предупреждаю: я прекрасно понимаю твою маму. И нисколечко не в обиде на нее! Просто она не хочет, чтобы я была в твоей жизни обузой.

— «Обязой!» — поправил Стас.

— Что? — не поняла Лена.

— Ну, так ты называла себя в детстве.

— Так то раньше, Стасик. А теперь детство кончилось. Я впервые в жизни возразила маме. Сказала, что это — мое личное дело. И решила не сдаваться. Побороться за нашу любовь. Я, если, помнишь, словно невзначай спрашивала у тебя, что ты сейчас изучаешь? Какие читаешь книги, учебники? Но этого оказалось мало. Поработала до и после школьных занятий на ферме. Заработала на тарелку-антенну, чтобы был безлимитный интернет. Скачала все твои учебные программы.

— И… — ужаснулся Стас.

— Начала изучать все то, что и ты!

— Сумасшедшая… И это — в выпускном классе?!

— А что мне оставалось делать? Я же ведь люблю тебя, Стасик! Вот училась — днем школьные уроки — я же ведь, как и ты, обязана быть отличницей. Закончила, между прочим, с золотой медалью. А по вечерам и почти до утра занималась по твоим программам. Вот тут и начало падать зрение. Компьютер у нас старенький. Глаза от него и при включенном свете режет. А уж в темноте…

— Как это в темноте?!

— Очень просто. Когда мы с мамой первый раз показались окулисту и мне выписали очки, мама запретила мне работать на компьютере по ночам. Ну, я и выключала для виду свет. Заделывала лоскутами все щелочки в двери, чтобы даже слабый свет не проскальзывал. Опасаясь, что мама сможет заметить с улицы, или соседи подсказать, попросила папу сделать ставни на окно. А то, сказала, я девушка уже взрослая, парни могут подглядывать… Одним словом, не даром я сестра Героя-разведчика — замаскировалась так, что никто и не подозревал! А когда заметили, то оказалось, что уже поздно… Болезнь, как сказали уже в области, зашла слишком далеко. Причем, теперь даже без компьютера будет прогрессировать дальше. И тогда я поняла, что если твоя мама была против меня потому, что тебе может быть скучно со мной, то что же она скажет — и тысячу раз будет права! — узнав, что я еще и инвалид?

— А ты что — еще и на инвалидности?!

— Да, I-й группы.

Лена попыталась высвободить свои пальцы, но на этот раз уже Стас крепко сжал их.

— Ну и что? — словно ничего не случилось, бодро спросил он.

И твердо добавил:

— Теперь я тебя никуда не отпущу.

— Да я и сама не уйду… — чуть слышно прошептала Лена.

Они дошли до того места, где замерзала Виктория.

И Стас с беспокойством спросил:

— Ты не замерзла?

— Что ты! — удивилась Лена. — Наоборот! Мне никогда еще так тепло не было. На всю жизнь согрелась. Особенно сердцем.

— Да-а… — покачал головой Стас. — Я там себе места не находил. А что же тебе тут пришлось пережить?! Бедная ты моя…

— Бедная? — резко повернула лицо к Стасу Лена. И увидел ее огромные, какие-то беспомощные, — но бесконечно радостные глаза.

— Да я, если хочешь знать, самая богатая! Самая счастливая на свете!

Лена немного помолчала, словно наслаждаясь этой минутой, и вдруг, усмехнувшись, спросила:

— А ты что, решил, что у меня и правда кто-то появился?

— Нет, — решительно отказался Стас. — Этого у меня и близко в мыслях не было! Чувствовал только, что тут что-то не то. А что — никак не мог понять.

— Я думала в монастырь пойти, — удовлетворенно кивнув, продолжила Лена. — Да отец Михаил не благословил. Сказал, что пока еще редко при каких женских обителях есть богадельни. Ведь с таким зрением что я могу? Петь там и то не получится. Ноты видеть надо. У нас же легкое, обиходное пение, которому я у старушек научилась. А так, знаешь, как сложно? Я ведь не профессиональная певица. На слух, скажем, знаменный распев не запомню. К тому же батюшка сказал, чтобы я ни в коем случае не падала духом и не отчаивалась. Иначе с таким смертным грехом просто на клирос пускать не будет! «Еще не вечер, — сказал он. — Вот увидишь, будет и на твоей улице праздник!» И вот он наступил, — теснее прижалась к плечу Стаса Лена. — Причем, не просто на улице, но и во всем мире! Представляешь, какой у нас батюшка?

— Да, я это во время службы заметил, — вспомнив отца Михаила в алтаре, согласился Стас. — И после нее — хоть почти никого не было в храме, такую проповедь произнес, с таким жаром… Прямо как тот проповедник в балладе Апухтина.

— Бэда? — с легким удивлением уточнила Лена.

— Точно! — обрадовался Стас. — А я это имя никак не мог вспомнить… Почему и в интернете потом найти…

— Разумеется, не мог, потому что это, прости, стихотворение Якова Полонского, — осторожно поправила Стаса Лена. — А для чего ты его искал?

— Просто один только раз читал, и оно мне очень понравилось. Ведь это — едва ли не самое лучшее, разумеется, если не считать оды «Бог» Державина, что есть в поэзии на духовную тему. Ну, все: теперь, как только до компьютера дорвусь, сразу найду и перечитаю! — радостно пообещал Стас.

— Зачем далеко ходить? — остановила его Лена. — Слушай!

И тихо, спокойно, без всякого надрыва, с каким обычно читают стихи поэтессы, начала:

Был вечер; в одежде, измятой ветрами, Пустынной тропою шел Бэда слепой; На мальчика он опирался рукой, По камням ступая босыми ногами, — И было все глухо и дико кругом, Одни только сосны росли вековые, Одни только скалы торчали седые, Косматым и влажным одетые мхом. Но мальчик устал; ягод свежих отведать, Иль просто слепца он хотел обмануть: "Старик! — он сказал, — я пойду отдохнуть; А ты, если хочешь, начни проповедать: С вершин увидали тебя пастухи... Какие-то старцы стоят на дороге... Вон жены с детьми! говори им о Боге, О Сыне, распятом за наши грехи". И старца лицо просияло мгновенно; Как ключ, пробивающий каменный слой, Из уст его бледных живою волной Высокая речь потекла вдохновенно - Без веры таких не бывает речей!.. Казалось — слепцу в славе небо являлось; Дрожащая к небу рука поднималась, И слезы текли из потухших очей. Но вот уж сгорела заря золотая И месяца бледный луч в горы проник, В ущелье повеяла сырость ночная, И вот, проповедуя, слышит старик — Зовет его мальчик, смеясь и толкая: «Довольно!.. пойдем!.. Никого уже нет!» Замолк грустно старец, главой поникая. Но только замолк он — от края до края: «Аминь!» — ему грянули камни в ответ.

«Да что же это делается… и тут о слепом! — насладившись стихом, вдруг мысленно ахнул Стас и, тут же поправив себя: — Она ведь, пусть плохо, но видит! И еще действительно не вечер!»

Сам, как во время проповеди отец Михаил, он с жаром и, веря в каждое произносимое им слово, принялся говорить:

— У папы столько знакомых академиков, известных профессоров, медицинских светил. В России, за границей! Да и я, если понадобится, переверну весь мир! Поступлю на физико-математический факультет. Окончу медицинский! Изобрету лечебный аппарат для восстановления зрения…

— Да ведь тебе книги писать надо, Стасик! — перебила его Лена. — А не на это время терять!

Но Стас только рукой махнул:

— С книгами у меня все равно ничего не получается!

— У тебя?! — не поверила Лена. — Ты ведь писал такие стихи!

— То стихи. А то проза… Бьюсь, словно рыба о лед головой! И все без толку. А так хоть полезное что-нибудь сделаю. В первую очередь для тебя, а потом и для всех остальных людей!

Стас даже приостановился и таким тоном, словно давая клятву, решительно произнес:

— Так что знай. Я сделаю все возможное и невозможное. Но ты у меня будешь видеть так же, как раньше!!

И Лена, с радостной надеждой взглянув на него, тоже горячо и без тени сомнения сказала:

— Я верю тебе, Стасик! И тоже, чем только смогу — помогу тебе!

Глава вторая

ЧиТэДэ

1

— А что тут думать? — удивилась Виктория.

Если бы зима вдруг превратилась в лето, и это было бы ничто по сравнению с тем, что происходило сейчас со Стасом и Леной!

Скорее, это даже напоминало весну.

С ее теплыми, нежными проталинами.

Ярко-синим, бездонным небом.

Казалось, только тронь — и зазвенят от переполнявшего их счастья подснежниками.

Оглушительным щебетанием птиц.

Несмотря на то, что невесть откуда поднявшийся ветер неожиданно нагнал низкие лохматые тучи, отчего стало пасмурно и повалил густой снег, им по-прежнему казалось, что по-прежнему ярко сияет солнце.

Но, как только они вернулись домой, радостный и вместе с тем тревожный взгляд мамы, недовольное лицо Виктории и раскатистый голос Вани, который с деревянной лопатой стоял посередине прямо на глазах превращавшегося в сугроб двора, быстро вернул их к действительности.

— Все на снег! — увидев входящих в калитку Стаса с сестрой, скомандовал он.

— Что — прямо ложиться? — притворно ужаснулась Лена.

— Нет, это касается только мужчин! — отрезал Ваня. — Ты давай на кухню, вместе с Викой — капусту тушить!

— А она что — горит?

— Кто — капуста?!

— Ну, не Вика же…

Виктория с недоумением — что, у твоей сестры не только со зрением не все в порядке? — показала мужу взглядом на Лену.

Но тот жестом дал понять: нет, все в порядке, потом объясню.

И продолжал.

— Смирна-а!

— Смирна, Ванечка, — остановила его Лена, — это большой город в Малой Азии во времена античности. По преданию, возможно, даже родина Гомера. И уж совсем точно здесь проповедовал святой апостол Павел и проживал ученик Иоанна Богослова и духовный собрат священномученика Игнатия Богоносца, сам принявший мучения за Христа почти через полвека после него — епископ Поликарп Смирнский.

— Я не ошибаюсь, Стасик?

— Нет-нет, что ты! — удивляясь таким тонким познаниям Лены, как во всемирной истории, так и в истории христианства, одобрил Стас.

— Тогда, Ванечка, — подытожила Лена, — пора тебе переходить от этого твоего командирского «смирного» — к «мирному»!

— Почему? — возмутилась Виктория. — Как будущий военный человек пусть даже дома ведет себя, как в строю. Как, например мой папа! — и передразнивая Лену, кивнула не знавшему, кого и слушать, Ване: — Продолжай, Ванечка!

Ваня потер через шапку затылок и снова командным голосом продолжил:

— Ставлю боевую задачу. Я нагружаю тележку. Стас возит. Приказываю убрать весь этот снег от меня и до следующего пня!

Стас с Леной переглянулись и расхохотались.

— Отставить смехи! — прикрикнул на них Ваня.

— Вань, — умоляюще попросил Стас. — Пощади наши уши: слово «смех» употребляется только в единственном числе.

— Разговорчики! У нас так сам НШ говорил!

— Кто? — не понял Стас.

— НШ — это начальник штаба! — шепнула ему Виктория и с укором сказала мужу: — Вань, я сколько уже раз тебя просила — с кого-кого, а с него не следует брать пример. Он ведь только один язык в совершенстве знает, и тот нецензурный. Вот и Стас тебе говорит, что слово смех не бывает во множественном числе!

— А если смеются сразу несколько человек? — упрямо возразил Ваня.

— Ну что ты с таким будешь делать? — вздохнула Виктория.

И вместе с Леной, которой не хотелось даже на несколько минут покидать Стаса, ушла в дом.

Здесь они вдвоем — мама пошла по селу делать лежачим больным уколы — принялись хозяйничать на кухне.

Праздничный ужин, судя по всему, намечался на много человек, и работы было предостаточно.

Лена, поглядев на ногти Виктории, наращенные до размеров, которым, пожалуй, позавидовал бы саблезубый тигр, ожидала, что вся тяжесть ляжет на нее.

Но жена брата неожиданно проявила большое умение и сноровку.

Такие ногти словно и не мешали ей!

Она ловко чистила картошку, резала мясо, крошила лук.

В два счета разделала курицу.

И — Лена всегда перекладывала на маму эту работу, потому что жалела живую рыбу — крупных, в полторы Ваниных ладони, карасей.

— Хорошенькие! — даже залюбовалась она ими. — Что — с рыбного рынка?

— Вроде того, — улыбнулась наивности этого вопроса — ну разве в селе может быть такой рынок? — Лена. — Прямо из речки!

— А ну да, конечно, — сообразив, что сказала глупость, нахмурилась Виктория и, желая продолжить светскую беседу, спросила: — Их что — сачками у вас ловят?

— Можно и без очков, — ответила по своему обыкновению Лена. — Сетью. Как это делает наш сосед. Только ты при папе этого не скажи.

— Почему?

— А он у нас по должности сам ловит тех, кто ими ловит!

— Ох, Ленка, я уже не понимаю, где ты шутишь. А когда говоришь всерьез! — покачала головой Виктория.

— Тогда я тебя предупреждать буду! — пообещала Лена. — Вот сейчас скажу на полном серьезе: Ваньке удивительно повезло.

— Потому что я — генеральская дочка? — как о само собой разумеющемся уточнила Виктория.

— Нет, при чем тут это… Я к тому — что теперь у него такая хозяйка! Мне бы так, чтобы радовать Стасика… — вздохнула она и с уважением посмотрела на принявшуюся, почти не глядя, тонко и ровно нарезать огурцы жену брата. — И где ты так ловко научилась готовить?

— Жизнь заставила! — с горечью усмехнулась Виктория. — Мама-то у меня умерла, когда я была еще совсем маленькой… А папа больше всего на свете любит вкусно поесть! Вот, чтобы в доме не завелось второй мамы — чего уже больше всего на свете боялась я — мне и пришлось стараться, как только могла…

Лена сочувственно посмотрела на нее.

Хотела спросить, как звали маму, чтобы записать ее в свой помянник.

Но тут на кухню ввалился Ваня.

Он зачерпнул из ведра полный ковш воды.

И, шумно отдуваясь, принялся пить.

— Надо же, часы где-то посеял… — с досадой сказал он.

— Вон они, на подоконнике — полить? — с готовностью отозвалась Лена. И с беспокойством спросила: — Ты там Стасика не загнал совсем с непривычки?

— Да он сам сейчас кого хочешь загонит! Мы с ним, пока работали, так решили: будем две свадьбы одновременно играть!

— Ну, с первой все ясно. А на вторую у меня хоть согласия спросили? — поинтересовалась Лена.

— А ты что не согласна?! — опешил Ваня.

— Почему? Обеими руками — за!

— Тогда для чего же спрашиваешь?

— А для порядка!

— И из уважения к женскому полу! — добавила Виктория.

— Да ну вас! Спелись, как я погляжу! — отмахнулся Ваня. — А мы головы ломаем, как все это чисто технически сделать?

— Что — места разве на всех не хватит? — удивилась Лена.

— Места будет более чем достаточно! — важно пообещал Ваня. — Мы ведь Ника пригласили!

— Что, Ник приедет?! — обрадовалась Лена. И пояснила Виктории: — Это тоже наш друг, сын одного очень богатого человека, может быть, даже — олигарха, который сам теперь занимается большим бизнесом.

— Таким большим, что сначала даже ехать не хотел. Некогда, говорит. Но когда узнал, что будет сразу две свадьбы, немедленно согласился. Поговорил с мамой, спросил для чего-то у нас со Стасом данные наших, паспортов, потом, Ленка, записал все твои габариты, то есть, прости рост и размер, вплоть до головного для свадебной формы одежды. Я у мамы спросил и передал. Хотел и с нас с тобой мерки снять, но я сказал, что ты настояла, чтобы я был в военном, а у тебя свадебное платье и так есть. Причем такое, что закачаешься, все-таки отец — генерал! Да, еще он сказал, что арендует для такого случая самый большой коттедж, тот, что министру принадлежал, а потом перешел к его внучке Рите. Кстати, он вместе с ней и прилетит. Она как раз этот коттедж продавать собирается, что ли…

Эта новость понравилась Лене меньше.

Когда-то Рита проявляла интерес к ее Стасу, и хотя получила полный равнодушный отказ, если не ранка, то маленькая заноза в сердце осталась.

И еще болезненное сомнение.

Все-таки у нее появился серьезный недостаток.

А Рита уже тогда была на загляденье.

— Гляжу, вы там время даром не теряете, — стараясь не подавать виду, заметила она. — А чего же тогда не получается?

— Самое главное: как тебя по-быстрому выдать замуж за Стаса, ведь он не солдат-срочник, чтобы вас можно было расписать в три дня!

— Я больше недели здесь не выдержу! — мгновенно становясь совсем чужой, предупредила Виктория.

— Вот видишь… — кивнул на нее Ваня.

— Ничего, — уверенно сказала Лена. — Стасик изучит по интернету все законы и что-нибудь придумает.

Ваня, согласно кивнул.

Добавил, что тоже подумает.

И вышел.

— А что тут думать? — удивилась Виктория. — Твоя мама, насколько я поняла, в ФАПе работает?

— Да: в фельдшерско-акушерском пункте.

— Ну так пусть сделает тебе справку!

— Зачем? Я и так на инвалидности.

— Вот наивная! Другую — что ты в положении.

— Да ты что?! — возмутилась Лена. — Я ведь целовалась только раз в жизни! И — сразу такое?!!

— Но ведь это же только формально. Так же как и у меня.

— Нет, — категорически отказалась Лена. — Я не хочу, чтобы наши семейные отношения со Стасиком с самого начала строились даже на капле лжи.

— Нет, ну ты совсем ненормальная! Да как же теперь в жизни без этого?

— А вот так! — твердо ответила Лена. — Жизнь ведь она — что поле. Только один сеет рожь. А другой — ложь! И когда начинает жать урожай, то никак не может понять — почему у него все наперекосяк: семья разрушилась, дети болеют, сплошные неудачи и скорби. А что удивляться? Что посеешь, то и пожнешь! Покаяться бы — да не просто на словах, а делом. То есть, солгал — так хоть после остановись! Но люди часто даже в мыслях бояться признаваться себе в этом. Предпочитают забывать, на каком фундаменте попытались когда-то построить свое счастье. Куда легче все валить потом на других!

Она хотела продолжить.

Но тут вдруг… до нее дошел смысл других слов Виктории.

— Погоди! — с недоумением сказала она. — А почему у тебя это — формально? Ты что, разве не ждешь ребенка?

— Ну… в прямом смысле нет, — поморщившись от досады, что, кажется, проговорилась — да еще кому, этой, она и слово-то подобрала не сразу — святоше? — проворчала Виктория. — Хотя по законам природы он и должен быть!

— Ничего не понимаю… — пробормотала Лена.

— А чего тут понимать? Мы с Ваней еще не пожили в свое удовольствие. И ребенок нам будет только помехой. Слу-ушай! — вдруг протянула Виктория. — А твоя мама мне не поможет?

— Что?! — вздрогнула, как от удара, уже все начинавшая понимать Лена.

Судя по всему, эта красивая молодая женщина забеременела лишь для того, чтобы женить на себе ее Ваню!

И теперь, как это становилось все более очевидным, собиралась избавиться от сделавшего свое дело ребенка.

Лена открыла форточку, потому что ей внезапно стало нечем дышать.

Всю возникшую было симпатию и жалость к Виктории, с детства росшей без материнской ласки, словно сквозняком, загулявшим по кухне, унесло во двор, на жестокий мороз.

«Бедный Ванечка! Он же так любит детей…»

А Виктория совершенно невозмутимо, словно речь шла о только что разделанных ею карасях, и даже как будто торгуясь, продолжала:

— Ну — аборт сделать! Тогда, глядишь, я еще на несколько дней смогу задержаться. Какая разница, где время терять? Тем более что по-свойски всегда лучше сделают!

— Да моя мама ни разу в жизни аборты не делала! Ни сама, ни другим! Грех ведь это. Страшный грех! — с негодованием воскликнула Лена. — Наоборот, она отговаривала от этого всех. И, к счастью, у нее это всегда получалось. Ведь ребенок, который в тебе, это не просто зародыш, а уже такой же, как и мы, только совсем еще беспомощный и полностью зависящий от нас живой человек. Который, между прочим, как это уже неоспоримо доказала наука, слышит и понимает — все. В том числе и то, что ты сейчас сказала!

— Ну, ладно, хватит! Лично меня уже не отговорить! — отмахиваясь от Лены, усмехнулась Виктория. — Ни твоей маме, ни, тем более, тебе!

Видно было, что она уже пожалела о своей излишней откровенности.

Один лишь страх перед тем, что Ваня раньше намеченного ею плана узнает обо всем, а ведь его нужно хорошо подготовить или просто обмануть — мол, выкидыш был, пожалей, милый! — остановил ее от того, чтобы высказать все, что она думает.

— Ты только Ване пока об этом не проговорись, — попросила она и не без угрозы в голосе добавила: — А то сама потом пожалеешь! Мне ведь в Москве еще надо будет твоего Стаса от своих, ох каких броских и липучих, подруг защищать! Ну так как — договорились?

— Хорошо, Ване я ничего не скажу, — отчетливо выделяя имя брата и оставляя таким образом для себя честную возможность поделиться этой ужасной новостью со Стасом, который и здесь может быть что-то придумает, пообещала Лена.

Между ней и Викторией сразу словно выросла крепостная стена.

Причем, непреодолимая с обеих сторон.

И они, больше не разговаривая ни о чем и не глядя друг на друга, продолжили — каждая свою — работу…

2

— Ну ты даешь… — только и покачал головой Стас.

Пока Стас с Ваней, а Лена с Викторией занимались делами, Будко-старший истопил баню.

Вопреки издавна установленному обычаю, что первыми парятся всегда мужчины, это право деликатно уступили Виктории.

Все-таки генеральская дочка.

Да и сразу видно — брезгливая ко всему деревенскому.

Но та сказала, что не переносит сильного жара.

И поэтому пойдет, когда все основательно поостынет.

Если можно — одна.

Или, в крайнем случае — со своей свекровью, которую она снова не без труда назвала мамой.

Первыми пошли в нее париться Ваня и Стас.

Перед уходом Стас снял с себя крест-мощевик и бережно положил его на полочку в святом уголке.

Попросил Лену затеплить лампадку.

— Стасик, — удивленно спросила она, не сразу увидев, что это не совсем обычный, толстый, состоящий из двух створок, крест. — Откуда он у тебя?!

Стас только собрался ответить, как Ваня принялся объяснять за него:

— Это — старинный крест со святыми мощами апостола. Скорее всего, Андрея Первозванного. Между прочим, принадлежавший отцу Тихону. Он его Владимиру Всеволодовичу в трудный момент жизни подарил, а тот уже — Стасу. Стасик мне даже пообещал поносить его дать!

— Да ты что?! — с легкой завистью вздохнула Лена и робко попросила. — А мне можно к нему хотя бы приложиться?

И просияла, услышав в ответ:

— Конечно! Не можно, а просто — нужно! И не только приложиться, но и носить, когда только захочешь, ну… как только почувствуешь в этом необходимость! Ведь у нас с тобой теперь все — общее!

Под насмешливо-брезгливым взглядом Виктории Стас, Ваня и Лена по очереди благоговейно поцеловали мощевик.

Помолились.

И уже после этого друзья отправились в баню.

Увидев изуродованное шрамами тело Вани — то, что было у него на руках, оказалось только цветочками! — Стас содрогнулся.

Мало того, что в каждом из них таилось столько перенесенной его другом жестокой боли.

Так ведь возьми почти любой из этих осколков, особенно на груди и спине, на несколько миллиметров вправо или влево, и…

«Вот они — материальные подтверждения наших молитв о ближних!» — подумалось вдруг Стасу.

А вслух он сказал:

— Страшно было, Вань?

— Поначалу нет — некогда было бояться. Генерала нужно было спасать. А после, когда он меня, всего обливающегося кровью, на коленях в машине вез, да уже в операционной все это выковыривать собирались. Ну, до того, как наркоз подействовал — да! Еще как! — выливая на большие раскаленные камни умело настоянную отцом на лесных травах воду, признался тот.

И блаженно сощурился:

— Ох, всю службу мечтал об этом мгновении!

Стас молчал.

Не мешал наслаждаться другу.

Тот привычно плескал ковшик за ковшиком на камни.

Которые тут же, прямо на глазах, становились сухими.

Похлестал березовым веником Стаса.

Затем себя.

Собрался попариться еще.

Однако после нового добавленного ковшика задышал часто, трудно и, с удивлением прислушиваясь к себе, сказал:

— Надо же… совсем отвык париться.

— А я и вовсе не привыкал! — отозвался Стас, подозревая, что один из осколков, видать, прошел совсем рядом с легкими.

Или… сердцем.

И как жаль, что он не попросил отца хотя бы накоротке осмотреть Ваню.

Ведь тот уже по одному пульсу лучше всякой ЭКГ мог бы определить, что у него и как…

И дать им с собою лекарств…

— Уф-ф! — так резко, что Стас даже вздрогнул, выдохнул Ваня, разом беря себя в руки и предложил:

— Тогда что — пошли, и правда, как говорит Ленка, ложиться на снег?

— Так ведь холодно там и… увидят!

— Холода ты даже не почувствуешь! А чтобы увидеть — так сейчас там такой снег идет, а от нас пар повалит, что мы словно разведчики в маскхалатах будем. И потом — сугроб ведь прямо у баньки! Тебе как: приказать, чтоб полегче было, или вытолкнуть, как нас — инструктор, когда мы первый раз с парашютом прыгали?

— Нет, я сам… — вздохнул Стас.

И, набрав для решимости полную грудь воздуха, то ли не желая отставать от друга-Героя, а скорее, понимая, что тот от него сам не отстанет, выскочил вслед за ним из баньки.

Сугроб, в который они бросились один за другим, и правда, оказался совсем не холодным.

Только поначалу чуть обжигающим.

А потом — приятно терпимым!

И уже только затем начинал понемногу становиться морозным.

Повизгивая, они принялись забрасывать друг другу снегом особенно чувствительные к холоду спины.

— Ванька! — послышался с крыльца дома встревоженный крик выскочившей на эти звуки Лены. — Ты чего это удумал? Стасика моего холодом уморить? Он же ведь городской — застудится!

— И мне тоже полумуж-инвалид не нужен! — в полушутку, полувсерьез добавила узнавшая, судя по всему, в чем дело, Виктория.

— Ничего не поделаешь, пошли обратно! — развел руками Ваня. — Как говорил наш НШ, когда его распекали свыше, в том числе и мой теперешний тесть: — что за командир, над которым тоже нет командира?

Потом они сидели в тускло освещенном маленьким оконцем предбаннике.

Пили чай, остро пахнущий смородиной, малиной и еще чем-то, неуловимо напоминающим запах лесной чащи…

— Листья брусники! — сразу определил Ваня. — Постарался отец, она ведь от нас верст за сто только растет! У нас только клюква.

— Злюква! — улыбнулся Стас.

— Что? — не понял Ваня.

— Ленка ее так в детстве называла…

— Да, выросла сестренка. Не успел оглянуться, а уже — жена!

— Пока что невеста, — поправил Стас.

— Какая разница? Все равно вам потерпеть совсем немного осталось.

— Вы-то уже венчаны, а мы пока нет! — упрекнул Стас. — Так что тебе легко говорить…

— Это еще неизвестно, кому легче… — вздохнул Ваня.

— Ты что? — уставился на него Стас. — Хочешь сказать, что вы… еще не венчались?!

Ваня в ответ лишь засопел.

— Что молчишь? — заторопил его Стас.

И он нехотя ответил:

— Да только расписаны. Я бы и рад, но она…

Изумлению и огорчению Стаса не было границ:

— Почему?!

Ваня засопел еще сильнее.

И Стас услышал еще более страшную новость:

— А потому что Викуся у меня не крещенная.

— Что?! Как это?

— А вот так! Говорит, в детстве бабушка хотела, но это могло испортить всю карьеру отцу. Потом бабушка умерла, и об этом просто забыли. Я вот все надеюсь, что она на ваш пример посмотрит, и тоже захочет. И принять святое крещение, и венчаться! То есть, стать нашим, по-настоящему русским — какой же русский без Православия?! — а не чужим человеком!

— Ну ты даешь… — покачал головой Стас, и только тут до него дошло: — Так вот почему отец Михаил не благословил тебе входить в алтарь!

— Да я и сам отказался туда идти! Хоть и законный, по светским понятиям, брак. А с духовной точки зрения, как ни крути — блуд!

— Ну так уговори ее!

— Думаешь, не пробовал? И слышать не хочет! Говорит, пока сама искренне в Бога не поверю, то ни за что не крещусь! Не хочу, говорит, лицемерить хотя бы в таком важном деле!

— Так ведь это же самый настоящий порочный круг! Вера — дар Божий! Она только по благодати может прийти, а благодать подается во время церковных таинств… То есть, тому, кто ходит в храм и выполняет то, что положено православному человеку!

— Это мы с тобой понимаем. А попробуй ей объяснить!

— А что — и попробую! — пообещал Стас.

Ваня с надеждой взглянул на Стаса:

— Слушай, а, и правда, поговори с ней! Я и Ленку к этому подключу! Только вы это… особо не налегайте на нее! Она это не переносит. Говорите больше намеками и поучительными историями.

— Да не идут у меня эти назидательные книги!.. — болезненно сморщился Стас.

— Ну, тогда — стихами! Знаешь, как их в перерыве между боями мои солдаты слушали?! У меня у самого, бывало, слезы сами собой текли. Может, и из нее хоть слезинка выдавится…

— Ладно, подготовлю для нее подборку и потихоньку начну!

— Давай-давай! Только — не потихоньку. Уж очень я в алтарь поскорее войти хочу! — обрадовался Ваня. — Еще отца Михаила на свадьбу пригласим, он с ней поговорит. У него слово с властью! А то ведь она до чего додумалась? Назвала себя однажды как там его — антирелигиозным… или, не помню точно, арелигиозным человеком. И бравирует с тех пор этим. А что — есть какая-то разница?

— Да, — кивнул Стас. — Антирелигиозный человек — это противник, зачастую, просто яростный враг веры. А арелигиозный — относящийся к ней безразлично и равнодушно.

— Час от часу не легче, не знаешь, что и хуже.

— И то и другое, Вань, плохо! От ненависти до любви, говорят — один шаг. А вот с равнодушием куда тяжелей бороться.

— Нечего сказать — утешил…

— Ранивший исцелит, как говорили древние, — процитировал Стас. — Поэтому — не будем отчаиваться! А лучше прямо сегодня начнем, как говорят святые — сеять семя, Господь и взрастит!

— Когда? Я же и в семинарию поступать хочу… — простонал Ваня.

Стас с сочувствием посмотрел на него.

Но чем он еще мог помочь?

И только честно — как друг другу — сказал:

— А это уж как Богу будет угодно!

3

— Ой, Стасик! Ты и правда гений! — воскликнула Лена.

— Стас! Ты свою Ленку видел?

— Нет, а что?

— Пойди посмотри! — посоветовал Ваня и, хмыкнув: — Вот уж кому действительно нужен пулемет или рота спецназа, чтобы охранять такую! — вышел из своей комнаты, где Стас, скучая без Лены, писал на вырванном из ее тетрадки листке — стихотворение.

Недоумевая, Стас вошел в зал, где мама в ожидании гостей накрывала на стол.

Сразу увидел Лену.

И…

Да, умей он даже поладить с прозой, у него все равно не нашлось бы слов, чтобы описать то, что увидел.

После бани румяная свежая Лена надела свое лучшее платье.

Перетянула пояском тонкую талию.

Что особенно подчеркивало ее стройную — чемпионка мира по художественной гимнастике позавидует! — девичью фигуру.

И дополняла все это роскошная длинная коса…

А главное — глаза: огромные, красивые, в которых так и светилось счастье.

Даже Виктория, несмотря на казавшиеся париком из-за частых перекрашиваний короткие волосы привыкшая считать себя самой эффектной и красивой в любой компании, недовольно поджала ярко накрашенные губы.

Что только лишний раз подтверждало, насколько хороша была Лена!

Увидев, что Лена без очков, Стас тут же подошел к ней, взял за руку и отвел в сторону.

Пока гостей еще не было, у них нашлось время, чтобы поговорить.

Лена рассказала Стасу то, что слышала от Виктории.

Тот, в свою очередь, передал их разговор с Ваней и его просьбу.

— А, ну тогда все понятно! — заметила Лена и огорчилась. — Зря я ему тогда нагрубила…

— Когда?

— Да еще когда в баню шла!

И Лена, словно спектакль в двух лицах, пересказала свою словесную перепалку с братом.

Ваня ей:

«Ну, как тебе моя Викуся?»

А она возьми да спроси:

«Ты кого это привез?»

«Как кого? Жену!»

«А… жену… ну-ну!»

«А чем это она тебе не нравится?» — сразу насторожился Ваня.

И Лена ответила:

«Только одним. Что тебе придется теперь с ней жить!»

— Зря, — с сожалением повторила Лена.

И только тут заметила в руке Стаса тетрадный листок, который он забыл оставить в Ваниной комнате.

— Что это? — заинтересовалась она.

— Да так… — равнодушно махнул рукой Стас.

— И все же! — потребовала Лена. — Запомни: мне бесконечно дорого и интересно абсолютно все, что касается тебя!

Она сама взяла листок, бережно прижала его к груди.

Отчего у Стаса стало необычайно тепло на сердце.

Затем, поднося буквы почти вплотную к глазам, начала чуть слышно читать:

«Сея секунд семя…»

Сердце Стаса на этот раз так и зашлось от жалости…

— Погоди! — попросил он.

Быстро сбегал к своей сумке, достал всегда лежавшую в ней для работы с монетами большую круглую линзу и, вернувшись, протянул ее Лене:

— Попробуй, может, так лучше получится?

— Ой, Стасик! Ты и правда гений! — только взглянув через увеличительное стекло на текст, воскликнула Лена. — Даже еще не начав создавать свой прибор, уже избавил меня от больших неудобств и даже мучений!

— Каких? — не понял Стас.

— Ну, хотя бы, что не всегда нужно носить очки. Теперь для меня это очень важно! — ответила Лена и покраснела.

Желая скрыть, что проговорилась о том, что стыдится ходить перед Стасом в очках, она наклонилась над листком.

Быстро прочитала стихотворение.

Узнала по нескольким словам на обороте, написанным собственным почерком, свой листок.

И с недоумением взглянула на Стаса:

— Это ты только сегодня написал?

— Ну да, — подтвердил Стас.

— А говорил, что у тебя ничего не получается!

— Так то я о прозе. А стихи еще кое-как идут…

— Ничего себе кое-как! — возмутилась Лена. — Ты что забыл, что поэзия — это высшая форма организации человеческой речи? То есть она намного сложнее и выше любой прозы! А тут у тебя — очень даже профессионально, образно, в интересном и необычном размере и ритме. Богатая, как было разве что только в классическом XIX веке и почти утраченная потом, тем же Блоком, рифма. Затем, очень украшает строку и придает ей особое настроение и дополнительную экспрессию аллитерация, например, вот здесь, где ты часто повторяешь букву «с», усиливая ее в следующей строке более звучной «з». Одним словом — поэтично. И — как нельзя лучше подходит для начала духовного разговора. Словно бы приглашает к нему даже такого бесконечно далекого от веры человека, как Вику!

Стас слушал и не переставал удивляться.

Эта когда-то маленькая смешная девочка, умевшая удивительно мило переиначивать слова, а теперь совсем взрослая девушка временами просто поражала его своей рассудительностью и знаниями.

Сначала она поставила его, лучшего студента курса, на место с Апухтиным, который на самом деле оказался Полонским и с балладой «Проповедник Бэда».

Он даже название ее позабыл, а она знала наизусть.

Теперь вот рассуждает так, как заправский студент выпускного курса филфака на коллоквиуме по разбору современной поэзии…

Да, было что сказать теперь маме!

Если бы только не одно но…

Эта новая напасть.

Проблема Лены со зрением…

Отчего он и отделывался пока в общении с родителями — одними короткими смсками, что все нормально… нормально и вообще все в порядке!

4

— Вы что… отказываете мне?! — пролепетал Стас.

После этого у Стаса был разговор с родителями Лены.

Как и полагается, он торжественно и с чувством попросил у них руку их дочери.

Обещая, со своей стороны, любить и беречь ее.

Отец с радостью согласился:

— Вон как Ленка вся сразу от одного только твоего приезда ожила! Так вся и светится!

А мама вздохнула:

— Ты хоть понимаешь, Стасик, какую ответственность и ношу берешь на себя? Лучшего мужа для своей дочери, конечно, мы и не желать не можем, но…

— Вы что… отказываете мне?! — пролепетал Стас, никак не ожидавший встретить препятствие и где — в самом конце пути, там, где, казалось, его никак не должно было быть!

Ну ладно — его родители.

Особенно мама.

Ее еще придется уговаривать.

Но, чтобы Ленкина мама отказала им в благословении…

А без него ведь ему, как православному человеку, никак нельзя…

Да и не будь он православным, все равно без родительского благословения не было бы никакого счастья.

Отчего так часто горько страдают потом, сами не понимая — почему, своевольные семьи.