Чужая сказка

Глава девятая.

Настойка из морошки понравилась всем. Вилка, как всегда, сидела на разливе. За столом велись обычные женские разговоры. Когда Вилка в четвертый раз пошла за едой к столам, девчонки забеспокоились.

— Ты не лопнешь, детка? — серьезно заметила Аня, когда та вернулась.

Вилка облизала палец, который угодил в соус к мясу.

— А ты налей и отойди, — проговорила она флегматично.

— Да вопрос не в налить, — усмехнулась Лера.

— А поесть я и сама поем! Что за зелень? Лук? — вдруг спросила Вилка и даже приподняла очки, чтобы рассмотреть, подозрительную зелень в тарелке.

Света вдруг расхохоталась.

— Даже если это — нарциссы, не страшно!

— Нарциссы? — недоверчиво спросила Вилка. — И когда их стали в еду добавлять? Что-то я не слышала…

— Ой, девочки. Сейчас я вам такое расскажу, нарочно не придумаешь, — сказала Света. — Ну, мужа моего вы уже видели. Он такой… некогда ему романтику разводить. Про Восьмое марта всегда забывает. Вот из года в год! Мы его с Леркой потом пилим за это. А тут, года три назад, я как-то кинулась — лук забыла купить. Ну, естественно, как обычно — а вдруг он куда-то закатился — я начала проводить ревизию в холодильнике. Бац! Нашла! Две головки в газету завернутые. Ну ладно, думаю, Коля завернул, дескать, так лучше хранится. Разрезаю луковку, а она такая обычная луковица, только сердцевинка странная, ну да Бог с ним! Короче, сожрали мы эти луковицы и забыли. Тут возвращается Ник, спрашивает: «А где, луковки?» Мы с Леркой: «Какие луковки?» Он: «Ёлы-палы! Что за женщины? Вот тут лежали две луковки нарциссов! Куда дели?» Мы: «Такие вот, в газетку еще завернуты были?» Оказывается, то, что луковицы лежали в холодильнике, называлось искусственной зимой, чтоб потом высадить пораньше!

— Признались, что съели?

— Еще чего! Стыдобища-то какая! — воскликнула Света. — Сказали, что они загнили, и мы выкинули. Ну это еще что! На следующий год находим мы опять эти луковки в холодильнике. Ясно дело, это — нарциссы, есть нельзя. А весной мы на окошках с детьми зеленушку садим: укроп, петрушку, лучок. И тут посадили. А садим в баночки из-под йогуртов. Стоит огород на окошке, глаз радует, а мы его потихоньку стрижём. Убираюсь у мужа в кабинете… А у него кабинет — самая маленькая комната в доме, под лестницей, как у Гарри Поттера. Окошко крохотное, но выходит на юг, а на подоконнике стоит пара баночек из-под йогуртов, а в них сантиметров десять лучок вытянулся. Ну я его срезала и в салат. Муж приехал на следующий день… Что было! Сказал, что мы вообще романтики не достойны, коль в любой зелени жратву видим! В прошлом году на его окошке опять стояли, правда, уже не две, а четыре банки с зеленушкой, а на них записка на четырех языках: «Это — нарциссы! НЕ ЖРАТЬ!» К Восьмому марта каждая получила по живому нарциссу. Правда, мелкие все равно норовили их сожрать. Так и тянули в рот.

Девчонки хохотали.

— А в этом году? — спросила Аня.

— В этом году луковицы уже лежат в холодильнике, правда, лилий. На картинке вроде как красивые, — ответила Света.

— Значит, Ник твой романтик! — подытожила Вилка и разлила настойку по стопкам. — Что, девочки? За романтиков? Пусть не переводятся!

Подруги дружно выпили, закусили. Света, уже достаточно выпившая, с грустью поглядывала на стопку, вертела ее в руках.

— Ну да, романтик. Я знаю, — проговорила она. — Вот только если бы не Лера, мы б не поженились, но я залетела и… Глухомаааань какая! Просто жуть! Вокруг ни друзей, ни знакомых, ни родных! Если бы не Лерка, я б не выдержала. Мне двадцать четыре. На руках ребенок, муж где-то. И так долго, очень долго…

— Да, тоска. Такая, что хоть вой, — вдруг пробормотала Лера.

— Нет, не согласна! — вдруг возразила Света. — Только две недели. Пока привыкала. А как привыкла, так даже интересно стало. Заказала книги из России. Я столько прочитала за тот первый год! Научилась шить, вязать, вышивала бисером картины. Их как-то увидела соседка, предложила выкупить. А мне что? Стала скупать в России (просто в разы дешевле) картины для вышивки крестиком, а вышивала бисером. Стала зарабатывать. С людьми общаться. А потом поняла своим умишком, пока ты сама — сама! — не изменишь свое отношение к жизни, все будет плохо! Можно, конечно, было плюнуть, уехать в Россию, кричать, закатывать скандалы, оторвать его от работы, которая в месяц приносила такой доход, что в России и за год не заработать...

— Ну это ты загнула! — встряла Вилка. — Зарплаты здесь высокие, но и налоги ого-го!

Света усмехнулась.

— Это да, но все же! Здесь и цены на продукты иные. Девочки, я переживала, что дети не будут знать родины, но к маме я езжу каждые каникулы: могу себе позволить. Так что… А потом Ник… Да ладно…

Она махнула рукой.

— Как говорила моя бабушка: «Сказала А, говори и Б»… Давайте, девочки! За нас! — проговорила Вилка и наполнила стопки. — Вот прелесть, а не настойка!

Света подняла на нее уже осоловелые глаза.

— А! Даже матери не говорила… Я знаю, что, если бы не Лерка, мы бы не поженились. Ник меня замуж не звал. В любви не признавался. Я сама за ним поехала, сама предложила жить… Но залетела случайно, Богом клянусь! Ему призналась. Он как-то отреагировал… странно. Смотрел не в глаза мне, а на живот. Смотрел, смотрел, а потом спрашивает: «Выйдешь за меня?» А я… люблю я его. С того момента, как увидела. С первого взгляда. Я согласилась. Так и поженились. Потом переехала к нему совсем. Долго училась жить без него, привыкать, что он в вечных непрекращающихся отъездах! Знаете, у нас все дети родились осенью! А, не все… Девчонки, Алёнка с Ольгой, тоже должны были родиться в октябре, а родились в августе. Раньше срока. На два месяца раньше срока. Отслойка плаценты… И Ник изменился.

Света замолчала. Обвела взглядом россиянок, улыбнулась.

— Что-то меня развезло, — пробормотала она, жалея о собственной откровенности, и опустила голову на руки.

— Света, Света, ау! Свет! — звала ее Аня.

Практически сразу зазвонил телефон Светланы, Вилка глянула на дисплей и ответила на вызов:

— Ник! Вашу жену следует отвести в номер, приходите.

Аня трясла Свету за плечи и что-то приговаривала. Вилка же смотрела на Леру, не спускавшую глаз с жены Николая. И в карих глазах была такая тоска, что словами описать невозможно. А потом прибежал Ник, замотал любимую в куртку, надел шапку и, подхватив на руки, ушел, кивнув подругам. Он что-то нашептывал жене и улыбался. Лера смотрела им вслед, пока за ними не закрылась дверь.

— Ладно, — проговорила она и поднялась. Обмотала шею шарфом, взялась за куртку.

— Лер, ты чего? Рано же еще! — сказала Вилка удрученно.

— Так сидите! А я устала что-то. Пойду, — ответила та и ушла.

Снег хрустел под ногами. Идти было легко и здорово. Хмель едва-едва дурманил. Лера предпочитала шампанское, и когда приходилось пить что покрепче, она пила маленькими глоточками, так как ужасно боялась похмелья. Похмелье у нее было один раз, но ощущений на всю жизнь хватит. Да и не относилась Лера к любителям выпить.

Она думала о Николае, о Свете. Пыталась представить себя на месте Светы и не могла. Не хватало в ее картине какого-то фрагмента, а какого она никак не могла понять. Словно смотришь на картину и не видишь целиком.

Небо шевелилось над головой живым одеялом, и смотреть на него было интересно, и ощущения были иными, не такими, как в Мурманске. Северное сияние в Мурманске — обыденность, что-то обыкновенное и простое. А сейчас ощущения походили на детские. В детстве Лера в этих восхитительных всполохах видела волшебство: это сражались темные и светлые маги… Лера остановилась у крыльца коттеджа. Заходить не хотелось. Лера стояла, задрав голову, смотрела на небо, улыбалась, а руки прятала в рукавах куртки. Она вдохнула поглубже и тут же скривилась: откуда-то тянуло сигаретным дымком. Лера оглянулась. В темноте за ней заалел огонек сигареты, снег хрустнул под тяжестью ног, и к женщине из темноты вышел Николай. Лера даже не удивилась.

Мужчина затушил сигарету и бросил бычок в урну, а потом повернулся к Лере. Освещения хватало ровно настолько, что они видели и узнавали друг друга.

— Как Света? — спросила Лера, потому что нужно было что-то сказать.

Николай улыбнулся.

— Спит, — ответил он.

Лера хотела уйти. Нет. Не так. Она чувствовала, что должна уйти. Но уходить не хотелось. И дело было не в мужчине. Отнюдь. Мороз едва пощипывал щеки, а воздух был свежим, ядреным, таким вкусным. В Питере такого воздуха нет.

— Привет, — вдруг сказал Николай, — ты почти не изменилась.

— Привет. Ты тоже. Только борода стала длиннее.

Ник хмыкнул.

— Как живешь? — спросил он. — Как родители?

— Все хорошо. На пенсии уже. Живем в Питере. Работаю в школе.

— Да ты что! А говорила, что не пойдешь ни за что!

— Это говорила не я. Не я теперешняя. Коль, прошло пятнадцать лет. У тебя вон, пятеро детей родилось за это время!

— Угу. А у тебя?

Лера опустила глаза, покачалась с пятки на носок. Когда она сказала о детях, это было просто констатацией факта. Но заявление об отсутствие мужа, детей — семьи, одним словом, походило на оправдание. Потому что придется говорить, а почему нет детей, нет мужа. Все равно что признаться: «я была дурой, прости»… Или без «прости», но остальное прямо по тексту! А это раздражает.

— Не сложилось, — ответила она.

Ник закивал.

— Жаль. Ладно, пойду. Спокойной ночи, Лера.

— Спокойной ночи, Ник.

Мужчина развернулся и направился к лестнице. Он шел, такой высокий, большой. Деревянные ступеньки пели под его весом. А Лера провожала его взглядом. Чужой мужчина, чужой муж.