Чужие дети

Глава 18

Вещи Дейл заняли почти все место на полу галереи. Они были очень аккуратно разложены по коробкам и сумкам, полиэтиленовым пакетам, сложены небольшими штабелями и отсортированы по размеру вдоль стен между дверями. Дверь в комнату Руфуса оказалась открытой, и внутри на полу лежали телевизор и видеомагнитофон сводной сестры. Между кроватью и столом возвышалась небольшая горка вещей, перенесенных из комнаты Лукаса. Дверь в комнату Люка тоже была открыта, демонстрируя, что помещение наполовину очищено — для дивана из квартиры Дейл, низкого стола, ламп, диванных подушек и стопки постеров с художественных выставок в простых рамках. Дверь же в комнату Дейл была закрыта и заперта на ключ.

Все это случилось за пять дней. Элизабет, как обычно, вернулась воскресным вечером обратно в Лондон. Согласно сложившемуся обычаю, она несколько раз на дню разговаривала с Томом по телефону во время рабочей недели. Он ничего не сказал ни о Дейл, ни о вещах дочери. Лиз не удивилась. Это было одним из соглашений, которых они достигли в конце долгого, трудного и утомительного разговора о Дейл, о том, что он действительно как-то повлияет на нее. Но ему предоставляется для этого полная свобода, это исключительно его личное дело.

— Я не могу говорить с Дейл, — сказал Том, — если чувствую, что потом должен доложить тебе обо всем подробно.

— Но это так же касается и меня, и нас!..

Он сдвинул брови. Лиз смотрела на Тома внимательно, пытаясь увидеть, о чем он по-настоящему думает, чего действительно боится.

— Мне нужно побыть одному, — заявил он. — Я должен поговорить с Дейл, как всегда это делал, то есть один. Если она не сможет поверить мне, то я ничего не добьюсь. А она не поверит, если посчитает, что я все передал тебе.

В пятницу вечером Элизабет вернулась в Бат. Том, как обычно, пришел, чтобы встретить ее на вокзале. Он выглядел усталым и сдержанным, сказав, пытаясь прояснить ситуацию:

— Боюсь, я поступаю не очень хорошо. Но, в конце концов, это только временно.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты все увидишь сама, — ответил Том.

Она сразу поднялась наверх по лестнице, когда они пришли домой, даже не останавливаясь, чтобы снять сумку с плеча внизу, где лежала последняя почта. Лиз знала, что найдет, когда окажется наверху и достаточно уверена, что обнаружила именно это. Правда, масштабы оказались гораздо больше, чем можно предположить. Элизабет стояла среди вещей, немного запыхавшись. Она смотрела на вещи с чувством, заключавшем в себе и ярость, и отчаяние из-за всего этого вопиющего, безошибочного доказательства неумолимых намерений Дейл.

Элизабет окинула взглядом комнату Руфуса. Лыжи и палки Лукаса и его теннисные ракетки были свалены на кровать, и новый красный ковер оказался почти невиден из-под расставленных кое-как разорванных сумок и сломанных ящиков. Порядок, который царил среди вещей Дейл, явно не распространялся на вещи остальных, Бросив свою сумку на пол, Лиз побежала в комнату Руфуса и непонятным образом, не смотря на вес и размеры, перетащила вручную телевизор и видеомагнитофон в маленькое оставшееся пространство на галерее. Потом она начала хватать наобум сумки и коробки, почти выбившись из сил, спеша убрать их прочь из комнаты Руфуса и сваливая кучей куда попало среди симметричных стопок на галерее. Она стала бросать вещи, вышвыривая их из двери и не обращая внимания на то, как и куда они приземлились — картины и книги, полиэтиленовые пакеты с одеждой и постельным бельем, обувная коробка со старыми кассетами, хоккейная шайба, рамки для фотографий и письма, разборная подставка для вина, бильярдные шары в зеленой коробке… Потом она сгребла лыжи и теннисные ракетки в огромную охапку и, выйдя с ними из комнаты, одним резким рывком бросила все вниз. Вещи со стуком и грохотом полетели по ступеням.

— Что, черт побери, здесь происходит? — спросил Том.

Он стоял в начале последнего пролета лестницы и смотрел наверх. Элизабет швырнула последнюю подушку.

— А что ты сам, черт побери, думаешь?

Том перешагнул через теннисную ракетку и убрал с дороги лыжи, которые там лежали, загромождая лестничный пролет.

— Дорогая…

— А как же Руфус? — закричала высоким голосом Лиз. — Если ты не можешь позаботиться обо мне, то я ожидала от тебя, что ты хотя бы позаботишься о Руфусе!

— Солнышко мое, Руфус здесь не…

— Не называй меня солнышком, — заорала она.

Том перестал подниматься по лестнице.

— Дейл не живет здесь, — сказал он. — Пожалуйста, не будь такой мелодраматичной. Она не живет здесь. Моя дочь живет у своей подруги. Просто ей некуда сложить вещи, пока не подыщет себе новую квартиру, так что я сказал…

Элизабет раздраженно закричала:

— О, не надо про то, что ты сказал! Я отлично могу представить себе, что ты сказал! Ты сказал все эти резонные, умиротворяющие и уступчивые вещи, которые так губительно говорил Дейл двадцать лет. Что ты имеешь в виду, говоря, что она не живет здесь?

— Да, не живет.

Лиз энергичными жестами указала на комнату Лукаса.

— Она собирается жить здесь!

— Да нет же, она живет с…

— Тогда почему она устраивает здесь гостиную? Почему делает именно то, чего не хочет Руфус, стоило ему только на секунду отвернуться? Почему Дейл держит свою дверь закрытой? Почему устраивает эти мерзкие провокации, если на самом деле не намерена переезжать сюда, однако следит за тобой и мной, как хищная птица?

— Элизабет, — произнес Том, быстро закрыв глаза, словно призывая все свое терпение, чтобы не выйти из себя при виде столь вопиющего неблагоразумия, с которым не приходилось встречаться ни одному цивилизованному человеку. — Элизабет, ты не будешь так любезна и не выслушаешь меня? Пожалуйста, прекрати кричать и просто выслушай! Я говорил с Дейл, как ты того требовала…

— Как мы договаривались!

— Как требовала ты. Она спросила, можно ли просто оставить здесь вещи на несколько недель, пока не подыщет себе квартиру. Дейл живет в Бристоле, у подруги по имени Рут, у которой двое детей… Она осмотрела три квартиры на этой неделе и посмотрит еще две завтра, в субботу. Я понимаю желание Руфуса так же хорошо, как и ты. Но вторжение в его комнату, как ты могла убедиться, носит исключительно временный характер. Его комната будет полностью освобождена, как только ему понадобиться.

— Ха! — рассмеялась Лиз.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду «ха», Том Карвер. Я имею в виду, что ты глупец, если ты поверил в такое. И не только глупец, но и слабак. — Ее тон повысился. — Ты слышишь меня? Слышишь? Дейл может делать все, что ей заблагорассудиться с тобой, потому что ты — абсолютно жалкий слабак!

Он взглянул на Лиз. Его выражение лица не было ни дружелюбным, ни враждебным, но совершенно отрешенным, словно Том узнавал ее, словно оскорбления ничего не значили для него. Казалось, что в действительности они — совершенно чужие друг для друга люди.

Потом он повернулся к ней спиной, не желая находиться в этом хаосе, и с огромным достоинством спустился вниз по лестнице. Элизабет наблюдала, как Том спускается, и когда он скрылся из виду за поворотом лестницы, ждала, пока не услышит, как он пройдет тем же мерным шагом через холл.

Она посмотрела вниз. Ее сумка лежала там, где Лиз ее бросила, открыв при падении. Ключи, чековая книжка и маленькая пластиковая бутылка с минеральной водой разлетелись в стороны. Элизабет автоматически двинулась, чтобы собрать все раскиданные вещи. Но остановилась и выпрямилась, перешагнула через сумку, провода от телевизора и разбросанное содержимое различных сумок и коробок, подошла к кровати Руфуса и легла на нее лицом вниз на покрывало с изображением Бэтмэна. На то самое покрывало, которое он так усиленно желал поменять на что-нибудь более утонченное.

— Мне жаль, — сказал Том.

Он поставил два стула возле стола на кухне и зажег свечи. На столе стояла открытая бутылка вина, пахло теплым хлебом. Он обнял Элизабет.

— Мне, правда, очень жаль.

Она уткнулась лицом ему в плечо, в свитер из темно-синей шерсти. Лиз ждала, что скажет сама: мне тоже. Но этого не произошло.

— Это было непростительно с моей стороны, — говорил он. — Особенно в пятницу вечером, когда ты устала, а я был недоволен собой.

Элизабет вздохнула. Она посмотрела на мягкий свет от свечей, на бокалы и черную итальянскую мельницу для перца, которую нужно вращать, чтобы молоть крупно или мелко.

— Как это произошло?

— Когда меня не было, — ответил Том. — В среду. Я отлучился на встречу с новым клиентом, который хочет переделать дом из часовни восемнадцатого века, а потом вернулся обратно и нашел записку. Потом Дейл пришла на следующий день, немного рассортировала вещи и рассказала мне о Рут.

Элизабет высвободилась из объятий Тома. Она устало произнесла:

— Я не верю в Рут.

— Она существует.

— Ну, — сказала Элизабет, — в это можно поверить.

— Присядь, — проговорил Том.

Он отодвинул стул в ту сторону, где обычно сидела Элизабет, и мягко усадил ее туда.

— Я купил ската. Я знаю, это тебе понравится.

— Да.

— Хорошо прошла неделя? Как на работе?

— Без событий, спасибо, — вежливо ответила Элизабет.

Том поставил на стол миску с салатом и желтую глиняную доску с молодым картофелем. Картофель был посыпан укропом. Элизабет посмотрела на блюдо. Она задумалась с некоторым отчуждением над тем, правильно ли помнить о том, чтобы украсить картошку укропом, в особенности, этим вечером. Имеет ли это особое значение? Этакое утонченное послание от измельчителя укропа к потребителю, как проявление особой заботы и всего, что подразумевается под любовью, выражаемой в мелочах. Ведь иногда просто невозможно высказать ее более открыто. Всегда ли помнил Том, когда готовил (что он делал часто и великолепно) об укропе?

Он поставил тарелку перед ней. Скат, темно поблескивая, лежал на блюде рядом с ломтиком лимона.

— Попробуй.

— Спасибо, — ответила Элизабет. — Выглядит аппетитно.

Он сел напротив нее.

— Ты выглядишь такой усталой.

Лиз взяла нож и вилку.

— Виной всему слезы.

Он сказал с теплотой:

— Ты удивительно относишься к Руфусу.

— Это нетрудно.

— Он — тоже…

— Том, — сказала она, осторожно разрезая рыбу. — Давай не будет говорить о нем. Давай не будем говорить о детях — ни о чьих.

Том улыбнулся.

— Конечно, — ответил он, взяв бутылку вина и протянув руку между подсвечниками, чтобы наполнить ее бокал. — Эта часовня, что я видел на этой неделе, так восхитительна. Почти в классическом стиле с фронтоном и так далее. Она была построена ревностной, но неоспоримо рехнувшейся аристократкой, чтобы дать приют секте, которую она поддерживала. Там верили в особые спиритуальные способности женщины.

— Порадуемся за них.

— Конечно, это придумал мужчина.

— Конечно.

— Он бы не сумел обмануть других мужчин. Он убедил леди Уотнот, что она нуждается в его физической и духовной силе, чтобы оказывать пагубное влияние на других мужчин в бухте. Это чудесное строение, полное света, все выкрашено в серовато-белый цвет. Но, конечно же, оно очень сильно пришло в упадок.

Элизабет взяла две картофелины с желтого блюда.

— Могу я посмотреть на часовню?

— Конечно. Я с удовольствием покажу ее тебе. Она стоит того. К тому же, мы должны сделать удобные комнаты за пределами ризницы и задней части и оставить саму часовню, как жизненное пространство.

— А разве не нужно снимать освящение?

— Не думаю, — ответил Том, поднимая бокал вина, — что Бог когда-либо заглядывал туда. Полагаю, отец-основатель рассчитывал, чтобы никто больше не поделит центральную сцену. Я бы с удовольствием узнал, что там в действительности происходило.

Вдруг Элизабет взглянула наверх.

— Что это было?

— Где?

— Вон там, — сказала Лиз. — Входная дверь…

Том приподнялся. Быстрые шаги раздались в холле, а потом дверь на кухню открылась.

— Привет! — сказала Дейл.

Она улыбалась, держа в одной руке сумку с ключами, а в другой — охапку лилий. Дочь Тома обошла стол и положила цветы возле Элизабет.

— Это вам.

У Лиз перехватило дыхание.

— О…

Том уже стоял в полный рост.

— Родная…

— Привет, папа, — сказала Дейл, снова обойдя стол, и поцеловала его.

— Ты не сказала, что собираешься прийти…

— Я и сама не знала, — ответила его дочь, подмигнув Элизабет. — А потом вернулась и нашла, что знойный парень Рут остался там еще с прошлой ночи, обмотанный только в банное полотенце. Подруга не посоветовала мне прямо убираться восвояси, но ей вряд ли нужно было это делать. Да, продолжайте ужинать. — Она быстро наклонилась по направлению к тарелке Элизабет и демонстративно потянула носом. — Пахнет великолепно. Что это?

— Скат, — ответила Лиз.

— Дейл, — сказал Том. — Мы ужинаем вместе. Элизабет и я…

Его дочь снова наклонилась и взяла лилии с колен Лиз.

— Я поставлю их в воду — для вас.

Элизабет закрыла глаза.

Дейл повернула кран в раковине, и вода с шумом побежала по трубам.

— Я не собираюсь мешать вам, — проговорила она. — Честно, не собираюсь. У меня есть суп, все в порядке. А еще — столько дел наверху, что вы и представить себе не можете.

— Сегодня? — спросил отец. — Сейчас?

Она развернулась от раковины с лилиями в руках, с которых стекала вода, волосы, зубы и глаза Дейл сияли.

— Честно, — повторила она. — Честно, папа. Ты же видел все там наверху? Я обещаю, это займет у меня пару часов. Надо просто расчистить достаточно места, чтобы спать.

Эми не включала свет. Сгорбившись, она уселась на один из светлых диванов в гостиной их с Лукасом квартиры, положив ноги на кофейный столик, прижав кружку с чаем к животу и глядя на гаснущую полоску света над крышами домов напротив. Может быть, всего через несколько минут зажгутся уличные фонари, и небо моментально потемнеет по контрасту с ними, словно обидится на то, что его затмили. Кружка чая на животе Эми была уже третьей по счету. Она пила медленно одну за другой, крутя кружку так, чтобы на ее верхнем крае замкнулся полный круг от следов губной помады — так наносят рисунок на стене с помощью трафарета.

Пока Эми пила чай и неотрывно смотрела на небо, она пребывала в раздумьях. Точнее, она лежала и позволяла своим мыслям течь через ее мозг или кружиться около, пока она пребывала в неподвижности. Девушка сидела так с того момента, когда идея, настойчиво вертевшаяся у нее в мозгу, теперь так же наскучила ей (не физически, а эмоционально), как наскучили усилия и разочарования. Ужасная скука возникла от осознания, что люди, на самом деле, не изменились. Если она собирается любить одного из них, то должна научиться любить в нем все, даже и не самые, на ее взгляд, лучшие черты. Понимание этого пришло, когда Эми клала сахар в третью чашку чая, и стало более утешением, нежели шоком. Теперь это не слишком ее тревожило. «Я устала любить, — сказала девушка своему отражению в чайнике. А потом, секунду спустя, она приободрилась, ощутив сладкий горячим глоток чая. — Я устала пытаться любить Лукаса».

Эта мысль оттеснила прежние ощущения от усталости. Эми вернулась обратно на диван и положила ноги на сей раз не на столик, а на подарочный альбом Лукаса с фотографиями храмов Ангкор-Вата. Она осознала с медленной волной энергии, что сама идея оставить Люка заставляет ее чувствовать себя иначе — лучше, не так безнадежно. Это заставило ее чувствовать печаль — бесспорно, достаточную, чтобы у нее на глаза навернулись слезы. Слишком много вложила она в эти отношения, слишком много было у них надежд. И самое главное — Лукас способен любить. Но, несмотря на печаль, появилось ощущение чуда. В ее решении виделась пусть маленькая, но надежда. Она успешно восстановит для Эми ее жизнь, возвратит ее в мир после месяцев блуждания в потемках.

За окном зажглись уличные фонари, и вид крыш резко изменился, превратившись из совершенно реального в неестественный. Эми села на диване, поставила кружку на стол и опустила ноги по пол. Одна девочка с ее работы собирается в Манчестер. Она сказала, что на севере хорошие возможности, потому что по-прежнему много людей хотят податься на юг, все еще веря, что энергия исходит из мира телевидения не южнее Бирмингема. Почему бы ей не поступить так? Почему бы не отправиться на север и не начать другую, самостоятельную жизнь? Она будет одна, безусловно, начнет жизнь в одиночестве. Но она и теперь одна, пускай и рядом с Лукасом, который всегда кажется таким отрешенным, всегда поглощенным чем-то другим, — только не ею. Эми говорила ему снова и снова, что не хочет его внимания целиком, но как будущая жена, чувствует себя вправе претендовать на долю его заботы.

Девушка посмотрела на свою левую руку. Ее кольцо в знак помолвки — ограненный в форме квадрата цитрин в обрамлении белого золота — казалось, сидел на ее пальце, будто бы ему неудобно находиться там. Может быть, он всегда так выглядел, а может, Эми всегда подсознательно знала, что камень не подходит ей. Лукас выбрал его. Девчонки на работе непримиримо разделились на тех, кто считал это кольцо настоящим романтическим жестом и на полагавших, что оно совершенно неподходящее требованиям современных отношений. Сама Эми не придерживалась мнения ни одной из сторон, и в замешательстве приняла его за хорошие манеры и желание Люка угодить, чтобы добиться своего. Теперь девушка сняла кольцо и взвесила его на ладони. Оно выглядело, как всегда — классическим и обезличенным. Эми положила его на стол возле своей кружки, а потом отвела от ладони в сторону палец без кольца. Казалось милым принадлежать кому-то, кто просто принял одностороннее решение нарушить обещание о свадьбе.

Эми встала и потянулась. Лукас вернется домой около полуночи, усталый, но слегка возбужденный — таким он всегда был после трехчасового сидения на радио-шоу. У нее есть, возможно, три часа, пока Люк не вернется. За это время она должна решить, что сказать ему и как сделать это. Три часа, за которые она сможет уложить свою одежду и наиболее необходимые личные вещи и уехать к своей подруге Карле, оставив кольцо с цитрином и письмо на кофейном столике. Люк найдет их, когда возвратится домой.

Дейл пела. Элизабет отлично слышала ее голос в кухне тремя этажами ниже. У нее был хороший голос — высокий, сильный и мягкий. Она пела под компакт-диск «Эвиты», и звук разлетался вниз по всем дому по спирали, проникая через открытые двери, разлетаясь повсюду. Ее голос был полной противоположностью тому, которым Дейл кричала накануне, когда обнаружила хаос, устроенный Элизабет наверху. Тогда все казалось ужасным: вопли ярости и гнева, громыхающие шаги по ступеням, приступы слез. Лиз сидела на своем месте за столом и отказывалась реагировать, молча и упрямо высказывала свое нежелание как бы то ни было реагировать на происходящее. Зато отец Дейл реагировал. Том попытался успокоить Дейл, он же поднялся наверх вместе с ней, чтобы помочь привести в порядок вещи дочери, уверяя ее в правоте.

Лиз задумалась, слышит ли теперь Том пение в своей студии. Он находился внизу уже много часов, с четырех или пяти утра, когда отказался от всех тщетных попыток заснуть и осторожно поднялся из кровати, пытаясь не разбудить Элизабет. Она тоже проснулась, но притворилась спящей, чтобы избежать необходимости что-нибудь говорить.

Лиз отнесла ему кофе около восьми. Том сидел, закутанный в банный халат, перед своей чертежной доской, глядя на план часовни. Он взял кофе и другой рукой обнял ее, не отрывая взгляда от чертежей.

— Ты бы хотела взглянуть на это?

— Конечно.

Том отхлебнул кофе.

— Я боюсь тебя, — сказал он. — Боюсь того, что ты думаешь.

Она мягко высвободилась из его объятий.

— Я тоже боюсь.

— Давай пойдем туда и посмотрим на часовню сегодня утром?

— Давай, — согласилась Элизабет.

Том на миг взял ее за руку.

— Хорошо.

Полчаса спустя он пришел на кухню, чтобы поставить пустую кружку по дороге наверх, готовясь побриться и одеться. Элизабет сидела за столом, уже одетая, читая художественное приложение к субботней газеты. Он наклонился, когда проходил мимо, и поцеловал ее волосы.

Лиз спросила:

— Завтрак?

— Нет, спасибо. Я уже завтракал полчаса назад в студии. Ты можешь подождать?

— Да.

— Ты не против того, чтобы подождать?

— Нет, — сказала Элизабет.

Она прибрала кухню, полила петрушку и лимонную вербену в горшках на подоконнике, подмела пол и покормила Бейзила одной из его крошечных гурманских баночек. Кто проглотил все одним махом и потом поднялся на кухонный стул, где мог глядеть уверенно и прямо на молочный кувшин и масленку. Элизабет только было наклонилась, чтобы сказать Бейзилу с огромным снисхождением, что он — самая жадная личность, которую она когда-либо встречала. Вот тут-то до нее долетела первая волна пения, звонко раскатываясь вниз лестничному пролету.

Лиз выпрямилась:

— Это Дейл…

Бейзил казался совершенно безразличным. Он положил свой подбородок на край стола и звучно мурлыкал, глядя на масло.

— Она поет, — громко сказала Элизабет от удивления. — Она проснулась и обнаружила себя именно там, где хотела быть, и теперь она поет. Из чувства торжества.

Бейзил выпустил огромные когти на стол, рядом со своей мордой. Элизабет встала позади кота на колени. Она опустила лоб к густому меховому рокочущему боку.

— Я не могу этого вынести, не могу. — Лиз закрыла глаза. — Я думаю, что схожу с ума…

С удивительно гибким проворством Бейзил прыгнул со стула на стол. Элизабет подпрыгнула и схватила его.

— Нет…

Он не вырывался. Кот лег спокойно ей на руки, внимательно посмотрел на нее большими желтыми глазами и начал мурлыкать. Лиз опустила лицо к мягкому пятнистому кошачьему животу.

— Что, — прошептала она, — я собираюсь делать?

— Дорогая, — сказал Том от дверей.

Лиз посмотрела наверх. Бейзил легонько развернулся в ее руках и спрыгнул назад на стул.

— Ты готова? — спросил Том Карвер. — Мы сейчас идем?

Часовня стояла на боковой улице на севере городка, ютясь на холме между коротким рядом магазинов и террасой домов, переделанных, по большей части, под квартиры. Перед ней, отделенный от улицы железной оградой и закрытыми воротами, находился прямоугольник неухоженной травы. Позади и в стороне от часовни, как сказал Том, и было то, что так привлекало покупателей — пространство земли, которую странная секта предназначила для своего собственного частного кладбища. Могилы расположили так, что они напоминали спицы колеса вокруг неоклассического монумента для отца-основателя секты. Эти планы никогда не были воплощены. Все деньги выкачали у аристократической леди-благотворительницы, а чтобы заменить ее, новый услужливый источник не отыскался. Постепенно секту распустили, отец-основатель исчез во Франции, прихватив с собой двух самых хорошеньких мальчиков-прислужников и все оставшееся добро. А пространство возле часовни было заброшено и постепенно занято ольхой и котами и Иван-чаем.

У часовни были красивые двойные двери под величественным порталом с фронтоном. Том вставил ключ в замок и повернул его.

— Вот.

Элизабет вгляделась. По обеим сторонам были окна до пола, вторая их лента бежала вверх к великолепным серым стенам галереи. Пространство нефа оказалось пустым, за исключением обломков досок и маленькой кучки просмоленных скамеек возле возвышающейся роскошной с резными вставками кафедры.

Лиз прошла вперед, ее шаги гулко раздавались на пыльном и засыпанном обвалившейся штукатуркой полу.

— Она великолепна.

— Я думал, что ты так и скажешь.

— Разве это уже не почти готовый дом?

Том потянул ей чертеж:

— Вот что они хотят.

Она прислонилась к спинке одной из просмоленных скамеек.

— Ты испытываешь восхищение каждый раз, когда получаешь новый заказ и глядишь на что-нибудь подобное, что можешь спасти?

Том прошел мимо нее и похлопал с видом профессионала по вставке кафедры.

— Не так часто, как я делал.

— Потому что по-прежнему хочешь быть врачом?

— Думаю, это слишком свободная интерпретация.

Элизабет плавно скользила руками взад и вперед по спинке скамьи. За этим жестом скрывалось раздумье, не предвещающее ничего хорошего.

— Том.

Он не обернулся, стоя возле кафедры.

— Да?

— Я не могу выйти за тебя замуж.

Том наклонился вперед и прижался лбом к кафедре, одной рукой держась за панельную обшивку.

— Ты знаешь почему, — сказала Элизабет.

Наступила долгая, мучительная пауза, и затем Том невнятно произнес:

— Я предупреждал тебя о Дейл.

Лиз сложила руки вместе на спинке скамьи и смотрела на них какое-то время. Потом посмотрела вверх, на Тома.

— Да, — сказала она. — Ты предупреждал. Ты говорил, что не надо ей предлагать мой дом. Предупреждал, что она может попытаться подавить меня и нас. Но… — Лиз замолчала и потом очень мягко сказала:

— Ты никогда не предупреждал меня, что ничего не будешь делать, чтобы остановить ее.

Том очень медленно отвернулся от кафедры и встал лицом к ней.

— Я люблю тебя, — сказал он.

Лиз утвердительно кивнула.

— Я не знал, — проговорил он, — и никогда не осмеливался надеяться, что смогу полюбить кого-то так сильно. Но — полюбил. Я люблю тебя. Думаю, больше, чем когда-либо любил какую-нибудь другую женщину.

Элизабет печально сказала:

— Я верю тебе…

— Но Дейл…

— Нет, — сказала Лиз. — Нет, не Дейл. Ничего не говори больше о Дейл. Ты знаешь о дочери, Том. Ты знаешь…

Он слегка прошел вперед и встал на колени на скамейке вдали от Лиз, но лицом к ней.

— А как же Руфус?

Элизабет закрыла глаза.

— Не надо…

— Ты разобьешь ему сердце…

— И себе…

— Как ты можешь? — Том неожиданно закричал. — Как ты можешь позволить этой единственной причине оказывать на себя такое влияние?

— Это не единственная причина, — уверенно ответила Элизабет. — Она основная и накладывает отпечаток на все. И ты знаешь это. И этот отпечаток будет отражаться на будущем.

— Ты обвиняешь меня?

Лиз посмотрела на него.

— Думаю, я понимаю кое-что в твоих действиях, но думаю, что никто не может изменить положение дел, кроме тебя.

Он наклонился в ее сторону, через спинку скамьи. На лице Тома отразилась внутренняя борьба.

— Я хочу изменить положение вещей.

— Как?

— Мы переедем, сделаем то, что ты хотела — другой дом, другой город, даже заведем ребенка. Мы начнем все с начала, создадим расстояние, физическое расстояние между нами и прошлым…

Элизабет покачала головой. Она неуверенно произнесла:

— Так не получиться.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты не можешь избавиться от прошлого, просто переехав. Оно приедет вместе с тобой. Ты справишься с обстоятельствами, если только встретишься с ними лицом к лицу, бросишь им вызов, подстроишь их под себя…

— Тогда так и сделаю! — воскликнул Том, протянув к ней руки. — Я сделаю что-нибудь!

— Том, — сказала Элизабет.

— Что?

— Есть и другая причина.

Он опустил руки.

— Да?

Лиз медленно обошла вокруг скамьи, к которой прислонялась, пока не оказалась на расстоянии фута от него. Он не пытался коснуться ее. Тогда Элизабет протянула к нему обе руки, обняла, притянула к себе и легко поцеловала его в губы.

— Слишком поздно, — сказала она.