Чужие дети

Глава 6

Шейн, буфетчик, работающий неполный день, заявил, что убирать квартиру Дункана Брауна столь же легко, как дамский будуар после обслуживания посетительниц «Лисы и винограда».

— Мне будет приятно, — сказал Дункан, — если моя дочь, Элизабет, услышит это от вас.

Шейн подмигнул:

— Женщины всегда ужасные чистюли, но никогда не понимают главного. Так вот, на мой взгляд, пыль — не главное. Я убрал бы кухню и ванную так, что там можно будет расположить новорожденного, но не стану беспокоиться из-за пыли. Никто еще не умирал от небольшого количества пыли.

Дункан посмотрел на ковер. Даже ему было видно, что узор на нем — приятно симметричный афганский узор — серьезно потемнел от крошек, множества ворсинок и ниток. Откуда бы, удивился он, появилось все это? Ведь он ни разу за всю свою жизнь не держал в руках нитки с иголкой.

— Она что-то говорила о чистке пылесосом…

Шейн тоже посмотрел на ковер.

— Она знает?

— Похоже. Я же не помню об этой тарелке, когда я ем крекеры…

— Скажите мне, что я должен сделать? — спросил Шейн. — Мы же не хотим тратить попусту ни мое время, ни ваши деньги, верно? Я пройдусь пылесосом по маленькой дорожке здесь, сниму этот налет и обрызгаю тем замечательным средством, которое великолепно устраняет пыль повсюду.

— Она сказала что-то о мышах…

— А теперь послушайте меня, я люблю мышей, — сказал Шейн. — Дом для меня — не дом без одной-двух мышей.

Дункана стал утомлять разговор. Вопросы хозяйства никогда не были для него темой для длинных бесед. Что и естественно: они требовали действий, а не слов. Мистер Браун был не прочь поговорить с Шейном, но предпочел бы нечто, в равной степени близкое и ему, и уборщику: например, скачки или воздействие алкоголя на человеческую натуру.

— Послушайте, просто сделайте то, что можете, — сказал хозяин. — Через пару дней Лиз появится здесь на Рождество, и я не хочу, чтобы меня дергали и ругали.

— Я вымою окна, — ответил Шейн. — Нет ничего лучше чистых окон, которые отвлекают внимание от пыли.

Дункан взглянул на него. Уборщик обладал маленьким ростом и эксцентричной внешностью. Лет ему было где-то около сорока, а глаза и кожа выглядели как у человека, живущего в атмосфере, пропитанной пивом и табаком.

— Что вы имеете против пыли?

Шейн усмехнулся. Он поднял двухлитровую бутылку с хлоркой, которую принес с собой.

— Я сопротивляюсь не пыли, а стиранию пыли, — ответил он. — Все же это — женская работа.

— Папа, — сказала Дейл, — нам надо было купить елку.

Том Карвер снял очки для чтения.

— Я не думаю.

— Почему?

— Нам, четверым взрослым в рождественский вечер не нужна елка.

— Нет, это не так, — возразила Дейл. — Взрослые или нет, но мы все равно остаемся семьей. Ну, мы все, кроме Эми.

— Она скоро станет одной из нас, Дейл…

— Да?

Том поставил обратно свой стакан.

— Тебе может не нравиться то, что я скажу, но я не хочу елку из-за Руфуса.

— Но Руфуса здесь нет.

— В этом все дело. В прошлом-то году он был. Мы пошли на площадь у Фрешфорда, выбрали елку, принесли домой и поставили внизу — там, возле садовой двери. Мы ее вместе украсили… Только это случилось почти год назад.

Дочь прекратила возиться с соковыжималкой. Дейл разыграла великолепное представление из приготовления супа-пюре, настаивая на том, что отец в этом нуждается, как если бы она была сиделкой, дающей ему лекарство.

Дейл подошла и села за стол.

— Пап…

— Да?

— Могу я тебе напомнить, что у тебя еще есть и мы? Лукас и я? Твои первые дети?

— Я не забыл об этом. Ничто и никто не заменит вас. Но Руфус — тоже мой ребенок, с тех пор как он родился, я ни разу не встречал Рождество без него… — мистер Карвер замолчал.

— Что?

— Я не радуюсь предстоящему празднику.

— Миллион раз спасибо, — ответила дочь.

Том потянулся через весь стол, чтобы коснуться ее руки. Дейл тут же отодвинулась от отца, чтобы оказаться вне переделов досягаемости.

— Ему восемь, — сказал Том. — Он еще совсем маленький мальчик. Малыши обычно придают Рождеству совершенно особое значение. Ты знаешь, что это так. А без них все по-другому. Вот прежнее Рождество было Рождеством…

— Прежнее?

— Когда Руфус был здесь.

— Ну что ж, — проговорила Дейл. Она слышала, как ее голос стал жестче, но не могла остановиться. — Хорошо, может быть, слишком рано снова изображать Рождество, но, похоже, уже не рано изобразить появление подруги…

Том поднес обе руки к лицу, снял снова очки и положил их на стол перед собой.

— Я полагаю, ты имеешь в виду Элизабет Браун?

— Да.

— Она друг, а не подруга.

Дочь ничего не ответила. Она встала и засыпала половником порцию порезанного лука-порея и овощей в соковыжималку.

— Как ты узнала о ней?

— Я увидела чертежи в твоей мастерской. Я слышала разговор по телефону. И тебя не было дома три вечера, когда я звонила. Ты всегда был здесь, всегда! Я всегда знаю, где ты будешь, где Бейзил слушает оперу или мурлычет перед телеком.

— Дейл, — сказал Том. — Я когда-нибудь оспаривал твое право на отношения с Нейлом?

Она нажала кнопку на соковыжималке, а потом, перекрывая шум мотора, закричала:

— Нет! Я действительно иногда удивлялась, как много ты проявлял заботы.

— Да, проявлял, и очень много. Выключи эту машинку, — проговорил отец твердо и громко.

Она послушалась.

— Я два раза обедал с Элизабет Браун, — продолжал мистер Карвер. — Она приезжала из Лондона вечером на буднях три раза: один раз — на концерт, другой — в кино, а третий — чтобы посмотреть работы художника, друга ее отца. Работы, на самом деле, так себе.

Дейл слегка ударила соковыжималку, и тонкая зеленоватая струйка потекла по стенкам.

— Но ты никогда не делал этого прежде.

— Да. Потому что был женат. Я ходил на концерты и в кино с Джози, что тебе тоже не нравилось.

— Джози была о-кей, — сказала Дейл.

— Ты теперь можешь так говорить, поскольку она благополучно ушла. Но мне нужна жизнь, Дейл. Мне надо что-то делать, кроме как работать и кормить старину Бейзила. Я не только твой отец, но еще и человек.

Она прямо посмотрела на него, улыбнувшись:

— Но в первую очередь ты — мой отец.

Мистер Карвер улыбнулся ей в ответ:

— Конечно, и таковым останусь.

Дейл обошла стол и прильнула к нему. Том Карвер обнял дочь.

— Помнишь ту песенку, которую придумал для меня? Рождественскую? После того, как умерла мама?

— Напомни мне…

— Она начиналась так: «Крекеры — для Рождества, а отцы — для малышей…» Помнишь?

— Да, — ответил Том. — Ты заставляла меня петь ее, пока мне это до смерти не надоело.

Дейл наклонилась и прижалась своей щекой к его щеке. Ее кожа была мягкой и холодной и гладкой, как у Паулины.

— Па?

— Да?

— Мы можем купить елку на Рождество, правда?

— Мне очень жаль, — сказал Том, обращаясь к Элизабет, — что не смогу увидеть вас на Рождество.

— Все в порядке, — ответила она.

Элизабет так считала и на самом деле. Конечно, все было в порядке. Она была знакома с Томом всего только месяц или два, и лишь за последние несколько недель проявились ростки каких-то чувств, более сильных, чем просто дружба. Они раз шесть очень приятно провели вместе время, а в последние два раза, когда он провожал Лиз на станцию в Бате на поздний поезд в Лондон, то поцеловал ее в щеку и просил пообещать взять такси. Но ничего большего не случалось. Том не дарил ей цветов, не держал ее за руку в кино, не оставлял многозначительных сообщений на автоответчике. Казалось, он просто был рад видеть мисс Браун всякий раз, как они встречались, и не прощался без предварительного уговора о новой встрече.

И когда он вдруг сказал, что хочет увидеться с ней на Рождество, Лиз была удивлена, даже слегка смущена. У него ведь дети, верно? И он знает, что у Элизабет есть отец. Рождество — семейный праздник, поэтому она почувствовала многозначительность в словах Тома Карвера.

— Вы останетесь там до Нового года?

— Да, — ответила она. — Вероятно. Иногда я еду к друзьям в Шотландию, но не сейчас.

— Что вы и ваш отец делаете на Рождество? — спросил Том.

— О, мы ходим на службу в аббатстве, часто — на полуночную мессу. Затем идем обратно пешком, и я готовлю что-нибудь для отца — не из консервной же банки! Мы даже выпиваем, а потом очень рано ложимся спать.

— Вполне прилично.

— Очень. А как у вас?

Том замолчал. Потом сказал:

— Боюсь, мы почти изжили Рождество, которое всегда праздновали — печенье, елку и все прочее. Дейл хочет, чтобы у нас снова были чулки с подарками. Все это выглядело великолепно, когда был рядом Руфус, но без него я чувствую себя немного глупо. Получается, что мы настойчиво говорим, что все по-прежнему — а это не так.

— Но Дейл тоже ваш ребенок…

— Двадцати пяти лет от роду.

Вспоминая тот разговор, Лиз почувствовала, что Том каким-то образом вызвал у нее симпатию. Он с безграничной деликатностью предположил, что Дейл слишком решительно настаивала на том, что ей хотелось. Элизабет видела фотографии Дейл и ее старшего брата Лукаса в доме у Тома. Они выглядели замечательно. Дочь не казалась хорошенькой, а сын — привлекательным, но они смотрелись, как симпатичные и достойные люди с волевыми чертами лица, ровными зубами и блестящими волосами. Том рассказал Элизабет о Дейл, о том, как жутко отразилась на девочке смерть ее матери. Лиз вежливо слушала.

Когда умерла ее собственная мать, Элизабет испытала подобающую случаю скорбь, которая выражалась в некотором ступоре и огромной тоске по обоюдной терпимости, существовавшей между ними. Но неутешного горя не случилось. Лиз знала, что, когда умрет отец, все будет по-другому — она испытает всю горечь от потери человека, соединявшего ее со всем хорошим, что случилось с первого дня жизни. В тот миг не станет никого между нею и звездами…

Она очень внимательно посмотрела на фотографии Дейл Карвер и удивилась детской неуверенности, скрывавшейся за внешним самообладанием. Эта неуверенность двигала дочерью Тома, заставляла ее контролировать ситуацию, настаивать на получении подарков в чулках в рождественское утро. Элизабет задалась вопросом, нет ли за словами Тома «вполне прилично» по поводу ее празднования Рождества с отцом просто намека на зависть. Рождество у Браунов выглядело не блестяще — все было тихо, но в празднике проявлялась взрослая свобода без пафоса и притворства. Мысль, что такой человек, как Том Карвер, мог смотреть с завистью или восхищением на то, что она, Лиз, делала, внушила внезапный страх. Страх, удививший ее, был небольшим, но сильным. Это побудило сделать остановку по дороге домой после последнего рабочего дня перед Рождеством, заехать в «Харродс Фуд-холл» и купить фазана, кусок стилтонского сыра и коробку засахаренных абрикосов.

После этого Лиз приехала к отцу в Бат.

— Ничего не могу поделать, — сказал Люк. Он запутался в своей одежде. Эми в футболке с рисованным медвежонком на груди сидела на кровати и наблюдала за ним.

— Ты не обязан был соглашаться.

— Но я согласился, — ответил он. — Я согласился. С воспалением легких очень много проблем, и малышка Мэй уже в больнице. А больше никого нет.

— А как насчет Криса?

— Он дежурил в прошлое Рождество.

— Или Мэнди, — злобно продолжала его подруга.

Мэнди была влюблена в Лукаса и приклеивала ему стакеры на доске объявлений в студии. Они иногда непреднамеренно попадали в чехол из-под фотоаппарата Лукаса, что вскоре обнаружила Эми.

— Она вернулась обратно в Шеффилд. Ее мать заболела.

— Как мне ее жаль, — саркастически проговорила девушка.

Лукас зашнуровал левый ботинок.

— На самом деле, жаль меня.

— Тебя?

— Да, — заявил он. Потом поднялся, слегка прихрамывая, обошел кровать с правым ботинком в руках и сел рядом с Эми. — Я не хочу работать в канун Рождества, провести четыре часа, крутя Бинга Кросби и «Спайс Гёрлз» для всей страны, собравшейся в гостиной. Мне надо бы остаться у отца — с тобой, с ним и с Дейл.

Девушка теребила между пальцами складки покрывала.

— Ты всегда соглашаешься. Когда бы они ни попросили, ты соглашаешься.

— Я соглашаюсь, если это важно. Рождество — важно. Если Джоан Коллинз пришла бы на телевидение в неудобный день, разве ты бы не бросила все, чтобы сделать ей макияж?

— У нее свои люди для макияжа, — ответила Эми. — Она всегда берет их с собой.

Лукас наклонился, чтобы надеть правый ботинок.

— Я подойду ко времени чаепития. Самое позднее — в пять.

Эми сказала негромким голосом:

— Я не могу пойти без тебя.

— Что ты имеешь в виду?

— Я не могу пойти в дом твоего отца, пока ты не пришел.

Лукас престал зашнуровывать ботинки и посмотрел на нее.

— Но ты же была там тысячу раз…

— Дело не во мне.

— Ты становишься глупой, — проговорил Лукас.

Эми облокотилась на одеяло и схватила своего жениха за руку.

— Не я. Теперь есть разница. В прошлом году были Джози и Руфус, причем Джози — на вторых ролях, поэтому мне было хорошо. Но в этом году там останутся только твой отец и Дейл.

Люк посмотрел на нее.

— Тебе же нравится мой отец.

— Да, — сказала Эми, — но он — член твоей семьи. Дейл — тоже. Только не я.

Лукас освободил свою руку и встал.

— Я сдаюсь.

Девушка легла спиной на подушки и натянула одеяло до самого подбородка.

— Я собираюсь ждать здесь. В Рождество я стану ждать, пока ты не закончишь работу и не сможешь прийти и забрать меня по дороге в дом своего отца.

Он встал, глядя на нее.

— Эми, ты — моя невеста. Мы собираемся пожениться. Ты законно станешь частью моей семьи. И я думаю о тебе как о члене семьи. Теперь так считает и мой отец. Ты относишься к нам.

Она откинула стеганое одеяло.

— Постарайся сказать это Дейл, — сказала Эми, закрывая глаза.

В канун Рождества Том Карвер сказал, что он предпочел бы пойти на полуночную мессу в аббатстве.

— Почему? — спросила Дейл.

— Я чувствую, что она понравится мне.

— Ты же никогда не ходил в церковь и не веришь во всю эту чепуху. Спорю, ты был там в последний раз, когда женился на Джози. И сделал это, чтобы ей было приятно, — ведь она была так настойчива.

Том взял Бейзила на руки с кухонного стола, где кот возлежал, ожидая, что кто-то забудет положить крышку на масленку. Он поднес его к окну кухни, выходившему в сад. Карвер неделями не бывал в саду. Казалось, там сыро и промозгло. Зимнее гнетущее настроение висело над ним. Даже милая каменная статуя девушки, держащей голубя, которой Том так любовался, выглядела, словно девушке все надоело. Он и Джози нашли скульптуру в архитектурном дворе среди забракованных изделий буквально перед свадьбой и ухватились за нее, словно она была для них символом, знаком надежды и гармонии. Та же надежда привела Тома в церковь на второй день его свадьбы. Он ждал, что венчание с Джози в таком месте (и неважно, значимом или нет) откроет возможность проникновенных отношений — как когда-то с Паулиной.

В конце концов, он искренне верил, что все сбылось. Джози побудила его к этому, считая, что он романтизировал свой первый брак. И этим Том сделал невозможным для любой реальной женщины даже попытаться заменить умершую праведницу.

Мистер Карвер наклонился и медленно потерся подбородком о широкую голову услужливого Бейзила. Том не думал, что Паулина безупречна, но предпочитал быть женатым на ней, а не на Джози. Но Руфус… Если воспоминания о Паулине утратили свою силу, причиной тому стала Джози, которая подарила ему сына. И неожиданно идея оказаться в аббатстве Бата в полночь показалась очень заманчивой.

Том обернулся:

— Дейл!

— Да?

— Ты купила елку?

— Да.

— И рождественские чулки?

— Да.

— И даже индейку? Вообще-то, Люк и я предпочли бы поэкспериментировать с гусем.

— Да.

— Так вот, я пойду на полночную мессу. Тебе не надо идти вместе со мной, я буду очень счастлив оказаться там один. Ну, значит, в путь.

Дейл вышла к нему из кухни. На ней были черные джинсы и бледно-серый свитер под горло, она держала миску из-под миксера с кремом, вынув оттуда деревянную ложку.

— Попробуй это.

Том слегка лизнул крем. Бейзил заинтересованно вытянулся вверх, фыркая, как мотор трактора.

— Великолепно.

— Может добавить сахар?

— Нет, определенно, нет. Думаю, ты должна прекратить играть в отличную домохозяйку и пойти навестить друга, погулять или что-нибудь еще в этом роде.

Дейл посмотрела на него, слегка покачав головой:

— Я, наверное, пойду в аббатство. Зачем делать из этого событие?

— Отлично.

— А с чего это у тебя вдруг появился порыв идти в церковь?

Отец пожал плечами, наклонился и выпустил Бейзила на пол с рук. Он ждал со смирением и долей страха, что Дейл продолжит: «Я думаю, ты надеешься встретить ее там, в аббатстве? Верно?» Но дочь не сделала этого. Том слышал стук ее каблуков, когда она пошла назад на кухню. Потом он выпрямился.

— Я иду вниз в мастерскую.

— Ленч? — сказала Дейл. — Суп? Круассаны с начинкой?

Мистер Карвер отрицательно покачал головой.

— Нет, благодарю. Очень мило с твоей стороны, но не надо.

Дейл улыбнулась отцу.

— Нет проблем, — сказала она, начиная перекладывать крем из миски в зеленую стеклянную тарелку. — Все просто, когда я здесь. Я люблю приглядывать за тобой, вот и все.

Элизабет не могла видеть Тома в аббатстве. Ничего удивительного, ведь сюда пришли сотни людей, а он никогда не давал понять, что может здесь оказаться. Правда, в невысказанной зависти к самостоятельно организованному Рождеству Лиз мистер Карвер думал, что есть самая крошечная возможность встретить ее.

У Лиз была новая стрижка — более короткая — и новое пальто с меховым воротником и манжетами. Она удачно добилась одним махом этих перемен за несколько дней до Рождества, изумляясь самой себе. Ее отец восхищался и тем и другим.

— Это тебе очень к лицу, — говорил мистер Браун про ее волосы. — Очень! Ты выглядишь гораздо моложе и не так респектабельно. А красное пальто! Красное! Я думал, ты равнодушна к любому цвету на свете, кроме темно-синего.

Отец стоял теперь позади нее в церкви. На нем была твидовая шляпа и толстое старое твидовое пальто, которое он носил еще в ту пору, когда Элизабет была ребенком. К шляпе мистера Брауна много лет назад прицепилось несколько рыболовных мушек.

Он разглядывал книгу псалмов с помощью очков, которые дочь закрепила проволокой этим вечером.

— Надеюсь, ты заметила похожие на брильянты украшения на окнах?

Отец очень гордился своей квартирой.

— Да, — ответила Элизабет.

— И безупречную чистоту в туалете?

— Ослепительно.

— Он хотел четыре фунта за час. Это на двадцать пенсов больше, чем платят ему за час в «Лисе и винограде».

— Ты должен чувствовать себя подобно леди Баунтифул.

— Я никогда не эксплуатировал физический труд кого бы то ни было — разве только разум.

— Значит, ты жил в очень изолированном мире.

— Я знаю, — сказал мистер Браун. Его голос достиг грани сожаления по этому поводу. — Знаю, что это так.

Элизабет почувствовала большую симпатию к нему, стоя возле отца в аббатстве. Когда она подумала об этом, то ощутила чудесное восхищение всеми вокруг нее, этой церковью восемнадцатого века и ее чрезмерно роскошным убранством, своей новой стрижкой, блестящими черными манжетами на новом пальто, Рождеством, Англией и жизнью. Хотелось петь — от всей души, радуясь, что она — часть такой жизни, такого действа, что в Рождество она разом порывает со всем тяжелым и неприятным.

Лиз повернулась к отцу и улыбнулась ему. Дункан Браун подмигнул ей, потом поднял очки на лоб.

— Что за вандалы викторианских времен были здесь?! Причем — с хоралами.

— Если, — прошептала она в ответ, — ты был просто крестьянином, что бы ты сказал доброму королю Венцеслесу?

Дункан снова подмигнул и вернулся к пению.

Стоявший неподалеку Том Карвер (Дейл оказалась за его спиной) понял, что женщина в красном пальто — действительно Элизабет Браун. Только стрижка у нее стала более короткой. Он взглянул на дочь. Та держала свою книгу псалмов почти нарочито перед носом и пела с торжественной сосредоточенностью.

Том сдвинул свои очки на кончик носа так, чтобы ему было удобно смотреть поверх них на большом расстоянии, и сосредоточил свой взгляд на Элизабет…

— Привет, — сказала Лиз.

Руфус разглядел ее. У него на руках был Бейзил, и обладание этой огромной меховой подушкой, казалось, служило достаточным оправданием, чтобы ничего не отвечать.

Элизабет улыбнулась.

— Я — приятельница твоего отца. Он помогает мне с моим новым домом.

Мальчик потерся лицом о кошачью шерсть. Эта приятельница отца казалась нормальной и не отпугивающей. На ней была такая же плиссированная юбка, какие носили его учительницы в старой школе в Бате. Учительницы в Седжбери не носили плиссированных юбок, и у них были неприятные и, как правило, усталые голоса. Когда в классе становилось слишком шумно (а это случалось частенько), они посылали школьников найти другого учителя, чтобы тот помог заставить кое-кого замолкнуть…

— Только что приехал? — спросила Элизабет. Она присела на ручку одного из кресел возле телевизора, и Руфусу теперь не нужно было глядеть на нее снизу вверх.

Мальчик утвердительно кивнул:

— Папа забрал меня.

Он на миг закрыл глаза. Какое это было удовольствие — видеть своего отца и его машину на той придорожной стоянке, где они все договорились встретиться! И Руфус, к своему стыду, захотел плакать. Но не сделал этого, поскольку чувствовал себя виноватым перед матерью. Он видел, что та выглядит ужасно, ее лицо смотрелось измученным и бледным — особенно на фоне пышной прически. Мальчику показалось, что его отец заметит это — и то, как крепко мама обняла его при прощании. Они недолго разговаривали друг с другом — его мать и отец. Потом переложили его сумку, резиновые сапоги и прочие вещи из одной машины в другую. А когда Руфус оказался в машине мистера Карвера, то слегка опустил голову, застегивая ремень безопасности. И Джози увидела лицо сына и, наверное, поняла, что он чувствовал, возвращаясь домой в машине своего отца.

В автомобиле лежали на полу привычные резиновые коврики, а в бардачке нашлись те же карты, карандаши и необычайно «атомные» мятные конфеты…

Элизабет протянула руку и дотронулась до одного из небрежно выпущенных когтей Бейзила.

— Хорошо провел Рождество?

Держать кота становилось тяжело. Руфус пытался переложить его, потерпел неудачу и выпустил Бейзила из своих объятий на диван.

— Я не знаю…

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала мисс Браун. — Когда предвкушаешь что-то очень сильно, то не можешь поверить, когда все уже случилось. А потом не можешь решить, так ли было хорошо, как ты надеялся…

Руфус начал легонько стучать ногой по дивану. Он неуверенно проговорил:

— Было непонятно, когда они ушли.

Элизабет молчала, и возникла пауза. Она чувствовала, что это было излишне многозначительно со стороны Тома — оставить ее наедине с Руфусом, ради того, чтобы побеседовать с ним, если получится.

Она мягко спросила:

— Кто ушел?

— Другие, — ответил Руфус. Он перестал стучать ногой, оперся руками о диван и начал прыгать вниз и вверх. Его каштановые с рыжиной волосы подскакивали вместе с ним. — Позвонила их мать, вот они и ушли.

— А, — кивнула Лиз, — ты имеешь в виду детей твоего отчима?

Мальчик утвердительно мотнул головой.

Телефонный звонок затрезвонил довольно поздно в канун Рождества. Руфус уже лежал в кровати и ждал почти с нетерпением Рори, которого отошлют спать, как и его. Он слышал, как мать крикнула: «Бекки, это тебя!» Таким голосом она обычно говорила, если была не в духе, но пыталась скрыть это. Потом какое-то время было слышно бормотание. Руфус слышал, как была положена с грохотом телефонная трубка, а потом начался скандал. Бекки кричала, мать — тоже, Клер плакала, отчим орал, а сводный брат включил телевизор так громко, что люди за стенкой стали барабанить по стене и вопить, чтобы все заткнулись. Спустя немного времени Рори пришел в их комнату в слезах и начал запихивать свои вещи в рюкзачок.

Руфус сел на кровати.

— Куда ты собираешься?

— Обратно к маме…

— Но ведь Рождество…

— А что с того? — сказал Рори. Он отвернулся от Руфуса. — Разве, черт побери, это важно?

Сводный брат наблюдал за ним. Он слышал, как Бекки и Клер глухо стучат по двери в соседней комнате. Младшая сестра плакала, было слышно, как старшая несколько раз очень отчетливо непристойно выругалась. Потом внизу, у ворот, развернулась машина, и все дети с грохотом спустились вниз по лестнице и хлопнули входной дверью, хлопнули дверцами машины, мотор заревел, как у автомобиля на гонках в Бренд-Хетч. И воцарилась тишина.

Тишина была хуже, чем прежний шум. Спустя немного времени Руфус встал с кровати и вышел на галерею. Его мама сидела на ступенях, опустив голову на руки.

— Ты плачешь? — спросил Руфус.

Она посмотрела на него. Глаза у нее были сухими.

— Нет.

— Почему они уехали?

— Надин велела им.

— Вот так и велела?

Руфус спустился вниз по лестнице и сел возле нее, прислонившись к матери.

— Тебе приятно, что они ушли?

Он задумчиво сказал:

— Я не знаю…

— Понимаю, — вздохнула мать. — Я тоже не знаю. Я готова убить Надин. Почему Мэтью уступил ей?..

Руфус не знал. Он не знал этого и теперь. Мэтью был погружен в себя все Рождество, у него возникли темные круги под глазами. Джози и ее сын тоже ушли в себя. Мать сказала, что отчим разочарован. Странная вещь, но какое-то разочарование почувствовал и Руфус. И в этом чувствовалось нечто тревожное.

— Это тяжело для тебя, — сказала теперь Элизабет. — Так должно быть.

Мальчик перестал прыгать. Постепенно он стал задыхаться, плюхнувшись спиной на диван так, что его лицо почти касаюсь кота, который мирно лежал именно там, где шлепнулся.

— Это тяжело для тебя, — повторила приятельница отца. Она проговорила это почти нейтрально, но не печальным, сочувствующим голосом, а как если бы это было правдой, фактом. Ни к чему притворяться.

В глубине души у Руфуса возникло ощущение благодарности и искренней симпатии.

Он сказал, не глядя на нее — только на Бейзила:

— Вы не хотите посмотреть мою комнату?