Цурюк

ГЛАВА 9. ОБРЕТЕНИЕ СИЛЫ

В груди у Петра Ганешина, пока он спешил с помятым котелком по перрону к бойлерной, звучал неопознанный, но явно революционный мотив на слова Шевчука. Слава ВКПб, свершилось! Волею таинственного Бубна они с Левиным очутились в прекрасном и яростном вихре Гражданской войны, описанном гениальным автором Краткого курса. О такой удаче гость из будущего мог лишь мечтать. От водокачки донеслись злобные выкрики — туда со всех сторон сбегался народ. Петра чуть не сбила с ног кодла крестьян, вооружённых вилами и дрекольем, но рефлексы городового сработали — он ухватил за рукав белобрысого парня и, взяв его на болевой, развернул к себе лицом.

— Куда спешим, товарищ?

— Там, за амбарами… — махнул свободной рукой поселянин, — Советскую власть свергают!

— Как? Кто посмел?

— Не местные, шпана с города. Хлеб весь у мужиков пограбили, а таперя, значит, их же и к стенке… Председателя Совета ухлопали… С-суки жады…

— А ну, веди, разберёмся! — Ганешин, сурово перекатив желваки, направился следом за парнем.

Протолкавшись сквозь кольцо воющих баб, он увидал около дюжины мужиков в исподних рубахах, стоящих на коленях у бревенчатой стены. Расстрельная команда, заскучав от речей, передавала с шуточками по кругу бутыль первача. С крыльца, взмахивая кулаком, картаво выкрикивал что-то в толпу чахоточный главарь в пенсне и кожанке не по росту.

— Местные Советы объявляю распущенными! Вся власть переходит в руки комбедов. Все элементы, оказавшие сопротивление работе продотряда, будут расстреляны в упор на месте! Распоряжение товарища Цурюпы! Аркадий Петрович, приступайте…

— Товарищ Моржов… Исай Григорьевич… Я так не могу! — бледный юнец с дёргающимся круглым лицом, путаясь в портупее, выронил маузер. — Дайте кокаину!

— Слизняк ты, Голиков, — комиссар брезгливо передал ему аптечный флакон. Пока дрожащие руки юного командира возились с пробкой, в народе произошло движение. В следующую секунду с левого фланга громыхнул обрез, и толпа бородатых мужиков с вилами наперевес ринулась на выручку приговорённым.

Продотрядовцы, похватав винтовки, дали нестройный залп и схватились с мужиками врукопашную. Голиков, боясь попасть в своих подельников, принялся, зажмурясь, садить из маузера в толпу безоружных баб…

Комиссар Исай Моржов, воздев над головой бомбу, готовился дорого продать свою пролетарскую жизнь. Но тут верхом на могучей кулацкой лошади на площадь влетел, вертя над головой плазменным мечом, сержант Пётр Ганешин. Вздёрнув коня на дыбы перед крыльцом, он с оттягом рубанул Исая, развалив комиссарское тело от ключицы до паха. Аркадий Голиков, приседая как заяц, зигзагом метнулся от страшного всадника за амбар в лопухи. Вертясь на разгорячённом битюге в гуще сражающихся, Пётр принялся разить врагов короткими точными ударами, стараясь не зацепить своих. Вскоре с грабителями было покончено. Раненых супостатов мужики добили навозными вилами.

— И чьих же ты будешь, мил человек? Как тебя звать-величать? — спрашивали, кланяясь усатому незнакомцу, благодарные жители.

Кто-то, чтоб не продуло, заботливо водрузил на его разгорячённую голову островерхий гвардейский шлем-богатырку[4]. Бабы протягивали спасителю самогонку и нехитрую крестьянскую снедь.

Отхлебнув из фляги, Пётр расправил усы, и тут бес гордыни неожиданно дёрнул его за язык. Он вспомнил своего любимого героя — того, из незабвенной Книги.

— Зовите меня просто… товарищ Будённый!

— Народному мстителю товарищу Будённому — Ура! Ура! Ура! — раскатилось над площадью. В этот же день Пётр был единогласно избран председателем местного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Вооружив мужиков трофейными винтарями, он возглавил первый на вятской земле, пока небольшой, но мобильный отряд народной милиции.

Сборы были недолги. Бывший танцовщик императорских театров предусмотрительно хранил сбережения в швейцарском банке, потому на пограничный пропускной пункт прибыл налегке. Сквозь мешковину подмышкой у беглеца обрисовывался круглый предмет наподобие крестьянского решета. На строгий вопрос финского пограничника «Вас ист дас?» Семён промычал: «Музикь! Танцен!» — и, гулко стукнув в решето, выбил штиблетами чечётку.

Потом вложил в руку капрала столбик золотых червонцев и был с поклонами препровождён на железнодорожную станцию. В вагоне он потягивал скверный галицийский коньяк и время от времени выбивал на бубне нервную дробь пальцами. Кажись, пронесло!

… Узнав, что старика Бадмаева загребли в ЧК, Семён Будённый, замирая трусливым сердцем педераста, прокрался на его опечатанную дачу и изъял заветный артефакт. В мистике он не понимал ни рожна, но в таинственной силе шаманского бубна имел возможность убедиться на своей шкуре. Надо будет поразнюхать в Швейцарии среди тамошних оккультистов — как говорится, Свет идёт с Востока, а деньги — с Запада. Главное в нашем деле — оказаться на пересечении. Немцы сейчас злы, войну просрали — в самый раз наплести им что-нибудь про оружие возмездия… Эх, жаль — образования не хватает.

— Товарищ Блюмкин! — смыв под краном кровь с тонких рук, следователь ВЧК Ревекка Майзель ловко ухватила за пуговицу пробегавшего в туалет коллегу. — У меня обеденный перерыв. Ваша очередь поработать со старичком.

— Рива, а может отобедаем с вами совместно, и к свиньям всю контру? Имею французский коньяк, — не стесняясь «красной демоницы», Яков принялся деловито мочиться мимо унитаза.

— Загнуться может. Лучше я приеду к тебе вечером в «Националь», — хлопнув его по заду, Майзель выскользнула в коридор. Яков вздохнул и направился в кисло пахнущий порохом и скотобойней подвал Лубянки. Его встретил привычный звон мириада мух.

— Фамилия! — он рывком поднял за белую бородёнку широкое лицо в кровоподтёках.

— Я Бадмаев. Старик, сто девять лет. Меня вся Россия знает, а ты не знаешь.

— Отчего же? Наслышан. Крестник царя, Гришки Распутина приятель. Да за одно это я тебя сейчас — в штаб к Духонину… Именем пролетарского гнева! — привычно принялся драть глотку Блюмкин.

— Замолчи! Какой ты пролетарий? Гляди мне в глаза… — ровным голосом приказал вдруг старик. — Тебя Янкель зовут. Ты из рода раввинов-каббалистов. Всё-таки пришёл. Шибко ждал я тебя.

— Зачем ждал? — пробормотал ошарашенный чекист. — Ты сбрендил, старый?

— Силу передать. Мне нельзя умереть без наследника. Говна в тебе, конечно, много. Да делать нечего теперь… Возьми мою руку. Так…

Находясь под гипнозом его тихого голоса, Яков послушно взял в свои руки склеротическую жёсткую кисть. Из-под ногтей Жамсарана сочилась кровь — Майзель поразвлекалась с булавками. Вторую ладонь Бадмаев водрузил ему на лоб и забормотал заклинания на неведомом восточном языке.

«Силу — это хорошо…». — успел радостно подумать Блюмкин перед тем, как окончательно покинуть тело. Бормотание старика переросло в громкий заунывный напев…

С трудом разлепив глаза, Яков извлёк из кармана френча золотые часы с гравировкой «Ники от Аликс с любовью»… Он находился в отключке не меньше сорока минут. Старик сидел напротив в той же позе, даже не попытавшись смыться. Только черты его как-то заострились, а лицо приобрело синюшный оттенок.

— Эй! Гражданин Бадмаев! Аллё-гараж! Ты чо тут типа, помирать собрался? А как насчёт силы?

— Сам всё увидишь. Мне домой пора… Ждут… — еле слышно прохрипел Жамсаран.

— Ну, домой тебя, положим, никто ещё не отпускал.

— Заткнись, времени нет. Слушай… У тебя девять жизней. Первый раз убьют в Европе, в этом году. Потом в Тибет поедешь. Без Тибета ваша власть долго стоять не будет. Там главное тебе — немцев опередить. На моей даче в Горках на чердаке лаковая шкатулка. Прочтёшь и сожжёшь — по-тибетски теперь знаешь.

— Хорош загибать, папаша! — прищурился было в ответ Яков, и вдруг осознал, что весь предыдущий диалог они вели на лхасском литературном наречье, которое, как известно, сильно отличается от разговорного диалекта предгорий.

— Ни-хуа себе едрёна цзамба… Слышь, дед, а что там Дзержинский лепил про какой-то бубен?

— Бубен на даче, — прошептал старик, закатывая глаза. — Себе возьми, Феликсу не давай. Амба Шаман Энлиль — это ключ. Где двери — узнаешь на карте. Карта в шкатулке. Всё, пора мне… Мирбаха убей, слишком много знает…

— Ну, папаша, глядите, если вы мне набрехали! — Блюмкин пружинистым шагом вышел из камеры, услыхав в спину:

— Да пребудет с тобой сила…

Мёртвый старик продолжал сидеть за столом в той же позе, загадочно улыбаясь сквозь полуприкрытые веки. На его голову по-хозяйски рассаживались жирные лубянские мухи.