Цурюк

ГЛАВА 32. ГУСЛИ-САМОГУДЫ

С площади в поповский подвал доносился перестук топоров и крепкий, как осенние яблоки, матерок плотников, сколачивавших помост для виселицы. Левин прикрыл глаза и прислушался к себе: страха не было. Скорее нервное ожидание, сродни растрёпанным чувствам пассажира на перроне перед отправкой в неведомое…

— Эй, товарищ! — губ его коснулся округлый металлический предмет. — Причастился б ты…

Он открыл глаза — над ним склонилось плаксивое лицо Ефима Генералова с трясущимися щеками.

— Что вы мне суёте? — брезгливо отстранился Левин.

— Благодатный болт святого Атбросима! Когда церковь громили, я на всякий случай притырил.

— Ах, лижите сами ваш болт! — Левин отвернулся к стене. Но вскоре устыдился своей невольной грубости и спросил сокамерника:

— Вы ведь не верите в Бога? Чем в вашем случае может помочь христианская реликвия?

— С Богом у меня свои счёты, — буркнул Ефим, продолжая слюнявить заклёпку, — до вашего благородия не касаемо. А Болт — он сам по себе чудотворный. «Узы вериг отверзающий», такое у него свойство. Вдвоём бы мы его живо заактивировали — и адьё!

— Ладно, если вам от этого станет легче, причащусь. А всё же интересно — что там за непонятка вышла с Господом?

— Бабу он у меня увёл! — в сердцах брякнул Ефим, передавая Левину реликвию. — Купеческую вдову Деменьшину в монастырь родня забрила от греха, в невесты Христовы… Я с горя и запил…

Пряча улыбку, Левин принялся демонстративно бормотать над болтом. Вскоре понял, что губы его против воли шепчут фразы на малознакомом древнем языке. Тем не менее отчасти он сознавал их смысл, хотя и не успевал вникнуть — слова вылетали всё быстрей, закручивая сознание в водоворот образов. Когда Ефим в очередной раз глянул на него, Левин был далеко: пальцы его вцепились в болт мёртвой хваткой, а черты лица заострились, как у покойника…

Пролетая по чёрному тоннелю к свету, он разглядел внизу ощетинившуюся орудийными стволами громаду бронепоезда. В кабине шла оживлённая дискуссия, и Левин прислушался.

— А я вам говорю, что вы не справитесь с управлением, гражданин Галицын. Для этого нужны руководящие навыки! — Сталин, расположившись на месте машиниста, назидательно водил пальцем перед носом князя. — Ступайте лучше в пулемётную рубку и покажите Катерине, как стрелять. А сами, как дойдёт до дела, займётесь главным калибром.

— Ладно, — поморщился Галицын, — Спрячьте пальцы, кресла делить сейчас не время. Лучше скажите-ка, Джугашвили — отчего вы так уверены, что план старых шутов сработает? Фрау Грета ведь немка, а наш дедок уже час ведёт с ней сепаратные переговоры. Это не кажется вам подозрительным?

— У партии всё под контролем, — мудро усмехнулся в усы Коба. — Мазыкам нет смысла нас предавать — они заинтересованы в моём возвращении.

— Ну хорошо, допустим, прорвались мы сквозь немцев — фактор внезапности и всё такое… Но каким образом вы надеетесь открыть Портал? Ведь за Рябиновкой ветка упирается в тупик, и если мы не переместимся во времени…

— Хороший вопрос, — важно кивнул Коба. — Но вы не учитываете ещё одного фактора — фактора партийности. Если партия скажет «надо», любой Портал будет открыт к сроку.

В кабину заглянула встревоженная рожица Лили Марлен.

— Атас, немцы!

— Что за кипеш? — повернулся к ней Иосиф Виссарионович, строго грозя пальцем. — Доложи по форме!

— Рота СС движется из Рябиновки, преследуя этого… Гуманиста… Через четверть часа будут здесь.

— Гоминоида, — мягко поправил её великий языковед. — Ступай, предупреди всех. Разводите пары, князь!

Галицын закатал рукава и, открыв ревущую адским огнём топку, принялся швырять в неё с лопаты уголь.

… На рассвете узников разбудил колокольный набат. Щёлкнул замок, и верзила урядник, пряча глаза, поставил перед ними котелок жирно пахнущих щей с двумя ломтями тёплого хлеба. Секунду подумав, присовокупил вынутый из-за пазухи шкалик.

— Кланяйтесь на том свете от казака Андрея Давилы. Дескать, сам вскорости пожалует… И кушайте, господа, поживее — публика ждёт.

Левин, чувствуя зверский аппетит, быстро умял свою порцию, хватил спирту и вышел на двор. За ночь приморозило, утреннее солнышко топило пищавший под ногой ледок. Он огляделся и остро понял, что всё это сейчас исчезнет навсегда, необратимо… Сзади доносились всхлипы и причитания Ефима Генералова, а впереди высился над головами сгрудившихся селян чёрный эшафот. Пройдя сквозь два ряда казаков, он взошёл по ступеням и поневоле зажмурился на бившее в глаза светило.

Внезапно сквозь гул предсмертного набата пробились диссонансом другие звуки — резкие и разухабистые. Тут же в толпе произошли непонятные завихрения. Казачья полусотня расступилась, пропуская к помосту странную процессию. Впереди, переваливаясь на задних лапах, выступал медведь в сарафане и кокошнике. За ним с маленькой визгливой гармоникой в руках, кривляясь, семенил вприсядку вожатый-цыган. Приглядевшись, Левин к своему изумлению узнал в нём загримированного Якова Блюмкина. Лица других ряженых скрывали скоморошьи хари, и всё это двигалось и вертелось с невообразимой быстротой под визг маленькой скрипочки в руках рыжего толстяка и дробный перестук бубна, в который била порхающая посреди толпы стройная девушка в маске козы.

Тут на глазах у Левина пространство начало зыбиться, виселица на фоне мясистой помпезной церкви куда-то сгинула, словно растворившись в мерцающей дымке, и он увидал на горе ряд рубленных из золотистого тёса теремов с коньками на высоких кровлях. Вдали блистало под солнцем озеро, и от его поверхности, расправляя два белоснежных крыла, поднималась в небеса сотканная из тумана Царевна-Лебедь с лицом Кати.

— Идём со мной! — протянула она к нему с улыбкой руки.

— Куда?

— Увидишь…

Он смахнул с глаз набежавшие слёзы и очнулся. Церковь и виселица были на прежних местах. Но вокруг на площади всё изменилось. Народ, за минуту до того хмуро пялившийся на казнь, с просветлёнными лицами кружился в неудержимом русском плясе.

Бабы, поводя плечами, плыли павами, а вокруг них, оттеснив деревенских увальней, выкидывали акробатические коленца хлопцы-казаки.

Грузный урядник Давила самозабвенно исполнял перед помостом танец с саблями, чертившими два сплошных круга в воздухе, никому не причиняя вреда. А на паперти, приседая и распрямляясь, как надувной пузырь, отплясывал перед медведем «барыню» отец Фрол в праздничной рясе.

— Идём скорее! — маленькая тёплая ладонь уверенно потянула Левина за собой. Механически сойдя с помоста, он легко прошёл следом за девушкой в козьей маске сквозь толпу, словно сделавшись на миг невидимым. Это его развеселило, напомнив астральные путешествия. За околицей они присоединились к остальным скоморохам.

— Вот, привела, — с лёгким немецким акцентом произнесла спасительница, снимая личину. Левин поразился — настолько её лицо чем-то неуловимым напомнило ему Катю, хотя все черты в отдельности были другие — пожалуй, чересчур строгие и правильные.

— Хорош гусь… Не пялься на мою бабу! — услышал он из-под волчьей маски насмешливый голос и вздрогнул. Во первых, это был явно голос деда Коли — только молодой и сильный. Во вторых — что почему-то особенно поразило Левина — в руках у скомороха поигрывал Бубен. Вне всякого сомнения, это был сам Амба Шаман Энлиль.

— Скажите, что всё-таки там… было сейчас? — спросил Левин у девушки.

— Гусли-самогуды, — отвечала она равнодушно. — Фольклорный номер…

— А как же Блюмкин? — тревожно спросил одноухий толстяк, снимая скоморошью личину и водружая на нос круглые писательские очки.

— Выкрутится, не впервой, — отмахнулся ефрейтор Коля Дуров и отправился с заводной рукоятью к спрятанному в кустах авто.

Компания загрузилась в длинный «хорьх», и через минуту мчалась по знакомой дороге в сторону Немы. За спиной в шуме ветра вскоре стихла визгливая гармоника, наяривавшая на площади села Шопино бессмертную композицию «Семь сорок».

Левин представил себе попа Фрола, отплясывающего с медведем еврейский танец фрейлехс, и от души расхохотался. «Любовь побеждает смерть» — вспомнилась ему ни к селу ни к городу казавшаяся прежде бессмысленной фраза товарища Сталина…