Цурюк

ГЛАВА 15. ЗАГОГУЛИНА

Товарищ Сталин показался Петру на редкость задушевным хозяином.

— Ты кушай, Петь, не отказывай себе ни в чём. Эта птичка под коньяк очень хороша — хоть она и не орёл, как ты, совсем маленькая, зато, сцуко, жирная! Называется смешно — дупель. А выпьем мы с тобой — угадай за что…

— Полагаю, за искренность? — ляпнул Ганешин первое, что взбрело на ум.

— Браво — аллаверды! Вот только искренность в революции не всегда полезна — тому есть масса очень плохих примеров. Один Юровский с дочерью чего стоят… Прикинь — от усердия привёз Свердлову царскую голову в спирту. Теперь Михалыч брызжет слюной и требует себе голову Ленина — для коллекции. Да только хрен ему — Ильич ранен смертельно, но умереть он не может.

— Бессмертен?

— Да нет, — усмехнулся Коба, — просто у них, колдунов, порядок такой — не умрут, пока кому-нибудь силу свою не передадут. Вот я и запер его в Горках под охраной — пусть помучается.

— Ну, тогда — за беспощадность?

Иосиф Виссарионович поморщился:

— Плоско, кацо, не вижу диалектики. Церковь тоже была беспощадна в своей борьбе. Миллионы невинных попы угрохали ради выдуманной идеи: «Троица — всем построиться!» Я же, если ты не в курсе, в тифлисской семинарии обучался… На одном курсе с Жорой Гурджиевым. Большой был знаток — он-то мне и предсказал русский трон.

— Товарищ Сталин! — расправил культовые усы Пётр, — А вы в ад верите?

— Ад каждый в своём уме строит, Петька — и как правило, всё у него потом сбывается. А вечных мук нет — только вечное возвращение.

— Я предлагаю тогда тост — за рай! — горячая слеза преломила золотое сияние коньяка в тонких гранях хрусталя. — Где травы да цветы! Гуляют там животные — невиданной, едрен-батон, красоты!

— Вот ты и размяк, Будённый! — Коба тепло обнял за плечи своего нового друга и, осушив бокал, поцеловал его в шершаво торчащий ус. — Мы с тобой, Петька, отныне будем вместе — как стручок и горошина. Вся Россия — наш сад! У меня друзей до тебя по жизни не было — одни якобинцы местечковые, и каждый из них всегда тянул бурку на себя — нерусь, упыри болотные… Нет, сожгу их — а прах в стене замурую, чтобы подольше на том свете маялись. Наливай — или краёв не видишь?

Иосиф крякнул, закусил спаржей и устало улыбнулся:

— Почитал тут дневники великой княгини Елисаветы — Юровский, прыщ, после того, как её в шахту спихнуть, архив мне приволок. Пишет дама в дневнике: «Унижение и страдание приближают нас к Богу». Прикинь — к Богу! В какой только помойке такого бога нашла? Большевики дурище всю родню угрохали, в серной кислоте растворили и закопали! Царскую семью… тьфу, да и какие из них к свиньям цари! То ли дело я… Иисус из Назарета им сказал — открой сына Божьего в себе — а они вместо этого начали старым костям и тряпкам поклоняться, из дощечек слёзки давить. Неумный контингент, злой и глупый.

— Выходит, потому их и убил народ? — в голове у Петра шевельнулся отблеск смутного понимания.

— Да! Ты первый, кто понял — Романовы сами себя высекли. Унижение и страдание, страшный суд — для народа оно, положим, и не плохо, чтоб побаивались. Но не для царей же! Сами в свою яму угодили — просрали державу, мою желтоволосую Русь! Гавно! — Коба, за минуту до того спокойный, вдруг уже, пенясь слюной, топал сапогами и орал. — Хрена я вам сдам Русь-матушку — абасрадзе!!! Позавчера грохнул сцуку Ульянова — завтра остальных. По списку: Свердлов первый! Феликсу приготовиться! В очередь, сукины дети! — У-у-у-у-у-у… — Пётр изо всех сил сжал в братских объятиях вздрагивающее тело своего больного друга. От нечеловеческого воя Кобы заткнули уши латыши на платформе, в лесах откликнулись разжиревшие волки, почуяв страшную сталинскую боль…

Вокзальные бабы загляделись на набегающую с востока чёрно-сизую тучу в косых молниях.

«Колчак грядёт!»

«Воистину Колчак!»

— А залупу тебе, мурло адмиральское! — Ганешин концом шашки разжал зубы товарищу Сталину и влил ему в рот будённовские двести граммов коньяка. Тот, несколько раз дёрнувшись, затих — и вскоре уже вполне осмысленно пошевеливал тараканьими усами.

— Что это с тобой было, Коба?

— А, дух Ильича навещал — домой просился… — слабо прохрипел вождь, пошевелив пальцами суховатой левой руки… — Так что, Петруха, может вдвоём мы с тобой и вырулим? Где, говоришь, твой бронепоезд пыхтит? Поскрёбышев, карту на стол!

— Если отгоним его за Котельнич и отступим для виду — белые поведутся, — оживился Будённый. — Займёт офицерьё Нему — и засунет голову в наш мешок. Двое суток им на мазурку с поповнами — а там отрезаем с севера тачанками, с юго-запада бронепоездом — и отрабатываем по посёлку главным калибром. После чего на месте Немы останется яма. Как тебе план?

— Не башка — а Исполком Верховного Совета! Если адмирала откинешь — место в моём цеппелине гарантирую тебе навечно!

— Спасибо, Коба — да только я не авиатор. Позволь лучше мне вернуться к войскам.

— Что — русалки спать не дают? — усмехнулся Сталин.

— Откуда знаешь про мои сны?

— Партия, Петька, всё видит. И знает. Ступай — Исаак будет за тобой приглядывать.

— Блять моржовая — а других стукачей у тебя что — нету?

— Зря ты так, Пётр — Бабель не блять — а очень видный советский литератор, к тому же инвалид по зренью… Вы наверняка с ним со временем сработаетесь…

— Если раньше не станет инвалидом по черепному мозгу! — буркнул Пётр, вбрасывая тело в седло.

… «И это называется виман?» Капитан Гёринг, ухватив друга за косой чуб, на последнем дыхании выволок его через овальную дверцу на поверхность. Жёлтые и белые кувшинки ехидно обрамляли круглое болотце. Перегнув Адольфа через толстое колено, Герман сунул ему два пальца в рот — Хитлер изрыгнул несколько чёрных головастиков и открыл глаза.

— Майн Готт, где мы?

— Если не ошибаюсь, камрад, до сих пор в России.

— Паршиво. Ну, нечего делать, идём. Нужно же отсюда как-то выбираться.

— Хенде хох! Стоять-бояться! — бандитская двустволка недвусмысленно упёрлась в лицо Адольфу. В поясницу Гёринга сзади больно ткнули штыком. Потом мокрым оккультистам скрутили руки за спиной и швырнули их на телегу. Через час завезли в какое-то село — и спустили в подвал. На соломе в углу похрапывал худой бородатый человек в рваной поповской рясе.

— Эй, геноссе! Почему бы тебе не проснуться и не развязать нам руки? — как нельзя деликатней осведомился Герман. Вскоре товарищи по несчастью познакомились.

— Очень приятно, Левин.

— Странно. С такой фамилией, а на еврея не похож, — искоса оглядел его Хитлер.

— Я — потомок русских священников и дворян. А вы антисемиты?

— Как бы тебе повежливей сказать? Просто арийские патриоты. Герман — потомок по боковой линии короля Людовика Святого. По крайней мере, так ему самому кажется.

— Понятно. А здесь что делаете?

— Это долгая история. Хотя времени у нас, полагаю, предостаточно.

Время действительно было — за сутки узники совести успели переговорить о многом, и даже отчасти друг другу надоесть. В темноте поповского подвала Левин так и не опознал в занудных сокамерниках будущих вождей Третьего Рейха… На допрос его вызвали первым.

«При задержанном обнаружено 40 тысяч рублей неизвестных белогвардейских денег с орлами, кинжал и мандат на имя Ленина Владимира Ильича», — зачитал по слогам протокол туповатый белобрысый чекист. — Как это понимать? Ленин же застрелен три дня назад на заводе Михельсона. Вы что — самозванец?

— Об этом я буду лично говорить с вашим руководством! — блефанул Левин, радуясь нелепой опечатке — смерть откладывалась.

— Хм… Ну хорошо — завтра отправлю вас пароходом в Вятку. Двое немцев — тоже ваши агенты? Впрочем, пускай товарищ Сталин сам с этим разбирается…

Весело плыл по Вятке-реке пароход с дурацким названием «Память Фишгопа». Палили обдолбанные красноармейцы из ружей в пролетающих птиц. Строчили из пулемётов… Падали в воду чайки, трещали «Льюисы» и «Максимы». Мимо притихших берегов плыл этот безумный пароход, ещё год назад называвшийся «Русь»…

При встрече Коба услышал от молодых немецких социалистов немало позитивных мыслей о построении справедливого общества руками его врагов — идея трудовых лагерей Хитлера удивила его высшей мерой экономической целесообразности. Поговорили и о методах магического воздействия на толпу…

Сталин предлагал остаться погостить при штабе — но им пора было возвращаться в фатерлянд, делать свою революцию. Расстались после банкета добрыми друзьями — и литерный поезд увёз двух недоученных магов домой в Мюнхен.

А вот с Левиным всё было сложнее — с такой загогулиной без Будённого, пожалуй, и не разобраться…