Цветная схема

1

Пятница, день перед концертом, ознаменовалась пронзительным крещендо в Wai-ata-tapu. Дело было за завтраком. Лондонский бюллетень новостей оказался более зловещим, чем обычно, и чувство депрессии, и так почти не покидавшее сознание каждого новозеландца, на этот раз казалось еще острее. Полковник Клейр с рассеянным видом молча ел. Квестинг и Саймон появились в столовой с опозданием. Дикону было достаточно одного взгляда в лицо юноши, чтобы понять, что произошло какое-то событие, сильно его взволновавшее. Вокруг глаз Саймона виднелись темные круги, и всем своим видом он выражал злое удовлетворение. Мистер Квестинг тоже выглядел невыспавшимся. На этот раз он пощадил всех и не подал обычных натянуто игривых реплик.

Два дня после поездки в Хэрпун Дикон пытался свыкнуться с мыслью воспринимать бизнесмена как вражеского агента. Молодой человек даже спать ложился теперь на час или два позже обычного для себя времени и наблюдал за Пиком Рэнджи. Но хотя мистер Квестинг объявлял каждый вечер о своем намерении пообедать в гостинице в Хэрпуне и не возвращался в «Источники», пока остальные постояльцы не лягут в постели, гора за окном Дикона меняла окраску с цвета красного вина до пурпурного, затем с пурпурного до черного, но на ее бархатной поверхности не появлялось ни одной искорки света. В конце концов молодой человек терял терпение и засыпал. В оба эти утра его будил слабый звук автомобиля, огибающего угол дома и направляющегося к гаражу. Насколько он знал, Саймон следил за Пиком каждую ночь, и сейчас ему показалось, что бодрствование принесло результат. По наблюдениям Дикона, Квестинг, видимо, провел заключительную атаку на Клейров, поскольку в пятницу за завтраком они своим видом здорово напоминали заблудившихся в лесу детей. Супруги почти ничего не ели, бросая друг на друга взгляды, в которых легко читались замешательство и отчаяние.

Смит, казавшийся в самом деле потрясенным после прыжка с моста, завтракал рано. Эта привычка превратилась у него в своего рода традицию, обусловленную тем, что он работал за еду.

Общая атмосфера дискомфорта и беспокойства усугубилась поведением Хайи, которая, поставив перед полковником тарелку овсянки, разразилась слезами и с рыданиями выбежала из столовой.

— Что такое? Что происходит с девчонкой? — возмутился тот. — Я же ничего не сказал.

— Это из-за Эру Саула, — пояснила Барбара. — Он опять стал поджидать ее, когда она возвращается домой, мама.

— Да, милая. Т-с-с! — Миссис Клейр наклонилась к мужу и многозначительным тоном произнесла: — Думаю, дорогой, тебе надо бы поговорить с Саулом. Он очень неприятный тип.

— О, проклятье! — пробормотал полковник.

Мистер Квестинг оттолкнул назад свой стул и стремительно покинул комнату.

— С кем ты должен поговорить, папа, так это с нашим шутником, — сказал Саймон, кивнув на дверь. — Только обрати внимание, с каким он видом…

— Пожалуйста, дорогой! — взмолилась миссис Клейр, и столовая погрузилась в тишину.

Гонт завтракал у себя в комнате. Вчера вечером актер был возбужден, нервозен и не способен работать или читать. Он бросил Дикона за печатной машинкой и, подчинившись какому-то необъяснимому порыву, решил прокатиться в одиночестве по прибрежному шоссе в северном направлении. Гонт находился в состоянии беспокойства, которое Дикон находил странным и тревожным. В течение шести лет службы молодой человек считал их содружество с актером приятным и забавным. Его преклонение перед патроном вначале давно сменилось терпеливой и какой-то четко осязаемой привязанностью, но десять дней в Wai-ata-tapu внесли в эти отношения тревожные изменения. Казалось, будто рассеянные, любезные, возможно, немного глуповатые Клейры явились неким берегом, к которому прибило актера, после чего выяснилось, что именно к такому берегу его всегда и тянуло.

И еще Дикон, расстроенный переменами в патроне, не мог прийти к соглашению с собственным здравым смыслом. Дело касалось платья для Барбары. Молодой человек признавал, что оно сильно беспокоит его. Он осуждал Гонта за грубый недостаток вкуса, в то время как сам уже научился не доверять и насмехаться над складом ума, который был характерен для Клейров. В самом деле, разве благородна эта позиция запрета в отношении принятия щедрого подарка, позиция самодовольного снобизма? Исследуя в мрачном состоянии духа приливы своих эмоций, Дикон наконец задал себе вопрос, уж не является ли причиной его негодования по поводу подарка то, что не он автор данной идеи?

Местный почтовый фургон проезжал по шоссе около одиннадцати часов, и любые письма, адресованные в «Источники», оставлялись в крошечном, прибитом к воротам ящичке. Слишком большие для него посылки просто складывались внизу под ним.

Утро выдалось пасмурное, и Гонт очень волновался, как бы Клейры не промедлили с походом к воротам, а посылка от Сары Снэйп не промокла бы под дождем. Дикон пришел к выводу, что лицо, сделавшее подарок, должно остаться анонимным, однако сомневался в способности актера отказаться от удовольствия сыграть роль доброго крестного папаши. «Он уронит какое-нибудь лукавое замечание и выдаст себя, — сердито подумал молодой человек. — И даже если девушка откажется от платья, она будет одурманена Гонтом еще больше».

После завтрака миссис Клейр и Барбара в сопровождении явно скучающей Хайи погрузились в свои домашние дела с привычным видом прислушивающихся, занявших выжидательную позицию людей. Саймон, который обычно ходил за почтой, куда-то исчез, и наконец пошел дождь.

— Болван! — негодовал Гонт. — Он будет тащиться на своем фургоне в гору целый час и привезет сюда кучу гадкого тряпья!

— Я могу пойти ему навстречу, сэр. Почтальон всегда нажимает на клаксон, когда у него есть что-нибудь для нас. Я могу выйти, как только услышу сигнал.

— Они подумают, будто мы чего-то ждем. Даже Колли… Нет, пусть сами привезут свою проклятую почту. Девушка должна получить посылку в собственные руки. Однако я тоже хочу взглянуть на нее. Я могу выйти за своей корреспонденцией. Боже милостивый, на нас надвигается второй потоп! Все-таки, Дикон, вам, вероятно, лучше прогуляться и случайно захватить почту.

Молодой человек взглянул на струи дождя, которые сейчас хлестали с такой силой, что веером разлетались от пемзового пригорка, и спросил патрона, не будет ли, по его мнению, выглядеть немного странным человек, гуляющий в такую погоду.

— Кроме того, сэр, — заметил он, — почтовый фургон, возможно, не сможет подъехать сюда еще часа два и моя прогулка сильно затянется.

— Вы против меня с самого начала, — проворчал Гонт. — Очень хорошо. Я подиктую вам часок.

Дикон последовал за патроном к рабочему месту и достал блокнот, буквально умирая от желания спросить Саймона об успехах его слежки.

Вышагивая взад и вперед по комнате, Гонт начал диктовать.

— «Актер, — произнес он, — это скромный, сердечный человек. Будучи, возможно, более высокочувствительным, чем обычные люди, он сильнее чувствителен…» — Дикон замешкался. — Что-то не так? — спросил Гонт.

— Чувствительным, чувствителен!

— Черт! Проклятье! «… он является более остро реагирующим», а потом — «на более утонченные…».

— Получается два раза «более», сэр.

— Тогда уберите второе «более». Сколько я буду умолять вас делать мелкие исправления, не обращаясь ко мне? «… на утонченные нюансы, нежные полутона эмоций. И я всегда осознавал сей дар, если можно его так назвать, в себе».

— Не будете ли вы так любезны повторить, сэр? Дождь так громко барабанит по крыше, что вас едва слышно. Я записал до «утонченных нюансов».

— Значит, я должен собрать всю силу моих легких?

— Но я же успевал за вами с простым блокнотом в руках.

— Нелепейшее сравнение.

— Оставим это, сэр.

Дождь прекратился с характерной для субтропического ливня внезапностью. От земли и крыш строений в Wai-ata-tapu начал подниматься пар. Гонт стал менее раздраженным, и диктовка потекла в направлении, которое Дикон в новом для себя настроении острого критиканства считал слишком типичным для всех театральных автобиографий. Но, возможно, Гонт еще мог бы спасти свою книгу, введя в нее линию вызывающего эгоизма. Казалось, он движется именно таким путем. От некоторых строк веяло чудным ароматом. «Это история жизни чертовски талантливого актера, который не собирается оспаривать сие утверждение с фальшивой скромной миной». Модная манера изложения. Вне всяких сомнений, Гонт решил придерживаться ее.

В десять часов актер в сопровождении Колли отправился к бассейнам на процедуры, а Дикон поспешно бросился на поиски Саймона. Он нашел юношу в его домике в удивительно опрятной комнатке, где на рабочем столе были сложены журналы по радиосвязи и книги с текстами. Саймон консультировался со Смитом, который прервал себя в середине какого-то нечленораздельного повествования и, неохотно ответив на приветствие Дикона, поплелся к двери и исчез. В отличие от Смита, юноша казался почти приветливым. Дикон еще не совсем определил, как стоит вести себя с этим забавным пареньком, но заметил что пассивное принятие роли сопровождающего Барбары в недавнем инциденте возле озерца и предложение, чтобы Саймон повел машину, обеспечили ему определенный статус. Он ощущал неодобрительное отношение юноши к своей личности как к паразитирующему элементу общества и чудаку, но в то же время заметил с его стороны некоторую симпатию.

— Эй! — воскликнул Саймон. — Как вам это понравится? Квестинг говорит Берту Смиту, что не собирается в конце концов выгнать парня после того, как очистит место от нас. Он хочет оставить его и дать хорошее жалованье. Что вы на это скажете?

— Неожиданная перемена, не правда ли?

— Еще бы. Так у вас есть какие-нибудь соображения?

— Он хочет заткнуть ему рот? — осторожно предположил Дикон.

— Ну, скажу я вам! Очень верное замечание, что он хочет заткнуть Смиту рот. Квестинг — трус. У него была одна прекрасная возможность угробить Берта, но он упустил ее и теперь не смеет снова возвращаться к той же игре, а потому и старается все устроить немного по-другому. «Помалкивай. Мне только это и нужно».

— Но если честно…

— Послушайте, мистер Белл, не говорите мне «невероятно». Вы уже давно возитесь со всякими театральными чистоплюями и не понимаете настоящего мужчину, когда видите его перед собой.

— Мой уважаемый Клейр, — произнес Дикон с некоторым теплом в голосе, — насколько я могу предположить, подобные высказывания на пределе сил голосовых связок, и способность выходить из себя, оскорбляя всех и каждого, — не единственное доказательство мужества. И если настоящие мужчины проводят время в попытках убить или подкупить друг друга, то я определенно предпочитаю театральных чистоплюев. — Молодой человек снял очки и протер их носовым платком. — И если, — добавил он, — ты понимаешь, что я представляю под твоим понятием «чистоплюй», позволь мне с совершенно спокойной совестью назвать тебя лгуном. Больше того, не называй меня мистером Беллом. Боюсь, ты просто сноб наоборот.

Саймон уставился на своего собеседника.

— О, Дикон! — произнес он наконец, вдруг слегка покраснел и торопливо пояснил: — Я не называю вас вашим христианским именем. Просто это такое выражение. Оно означает, как вы обычно говорите: «Перестань».

— Ах так!

— А чистоплюй — слабый парень, понимаете, слишком вялый тип, не желающий ввязываться ни в какие дела. Англичанин, одним словом!

— Как Уинстон Черчилль?

— Да ну к черту! — взревел Саймон, а затем усмехнулся. — Ладно, ладно! Вы победили. Я извиняюсь.

Дикон заморгал и сдержанно проговорил:

— Хорошо. Такой поступок тебя очень украшает. Я тоже приношу свои извинения. А теперь расскажи мне последние новости о Квестинге. Клянусь, я не очень-то испугаюсь саботажа, убийства, шпионажа или провокационных действий. Тебе удалось что-нибудь выяснить?

Саймон поднялся, закрыл дверь, предложил Дикону сигарету и, зажав свою в уголке рта, оперся локтями на стол.

— Вечер в среду, — начал юноша свою историю, — оказался совершенно пустым. Квестинг ездил в Хэрпун и пил чай в забегаловке. Вы называете это «обедом». Хозяин забегаловки — приятель Квестинга. Берт Смит был в городе и говорит, что бизнесмен вел себя хорошо, даже предложил ему подвезти его до дома. Берт должен был бы быть пьяным в дым или полным идиотом, чтобы согласиться. Кстати, после происшествия на переезде у него опять запой. Потом Квестинг и сказал ему, что он может остаться, когда мы уберемся отсюда. Да, в общем вечер в среду прошел вхолостую, а вот в следующий все сложилось по-другому.

Думаю, Квестинг опять пил свой чай, но позже пошел к Пику. Около семи часов я проезжал на велосипеде мимо переезда… И, кстати, семафор там отлично работает. Я спрятался в кустах. Три часа спустя появился мистер Квестинг на своей колымаге. Где только он горючее берет! Короче, бизнесмен направился по дороге на Пик. Я сразу рванул к засаде, которую приглядел заранее. Это часть утеса, который нависает над водой на другой стороне бухты почти напротив Пика. В конце скалистой отмели. Пришлось переходить по мелководью. Как вы знаете, Пик находится за длинным ущельем. Сторона, обращенная к морю, — сплошной крутой обрыв, но возле забора можно вскарабкаться. А с другой стороны горы вообще легко пройти. Там еще остались следы тропинок, по которым маори ходили хоронить своих покойников в кратере. На полдороге они начинают виться, но оттуда уже можно выбраться на обращенный к морю склон. Над обрывом есть небольшой уступ. Его почти ниоткуда не видно, кроме места, где сидел я. Мне уже давно ясно, что Квестинг именно туда лазает. Из моей засады можно смотреть на уступ через бухту, понимаете? Гонка на велосипеде получилась замечательная, но я считал, что успею на свой наблюдательный пункт раньше, чем Квестинг заберется на Пик по тропинке. Он слабоватый тип. Мне пришлось карабкаться вверх, и пропотел я основательно. А как замерз, скажу я вам! Только я добрался до засады, как с моря подул сырой ветер. Классное ощущение!

— Уж не хочешь ли ты сказать, будто проехал на велосипеде до мыса за Хэрпуном? Это же миль семь.

— Ага, верно. Но ведь я и Квестинга застукал. В общем, я просидел на проклятом утесе, пока не примерз к скале, и, могу поклясться всем чем хотите, ни разу не отвел глаз от Пика, а только пялился на него через бухту. Там в сумерках стоял и загружался большой корабль. Ха, хотелось бы знать, какой это был груз. Уверен, Берт Смит все знает. У них с Эру Саулом в порту полно приятелей. Они вместе пьянствуют. Берт говорит, что выпивали и вчера вечером. Не думаю, будто это был горячий…

— Пик и мистер Квестинг, — напомнил Дикон юноше.

— А, да. Ну, только я подумал, как хорошо бы сейчас пропустить стаканчик, как дело началось. Короткие вспышки света в том месте, про которое я вам говорил, на склоне, обращенном к морю. Огонек загорается и гаснет.

— Ты смог прочитать сообщение?

— Не-а! — сердито прогнусавил Саймон. — Если бы это была азбука Морзе, а тут какой-то другой шифр. Одни «т», «и», да «с». Передающий использовал необычный язык. Могу поклясться, это была особая система сигналов. Долгая вспышка повторялась три раза с интервалом в минуту. «Внимание, выхожу на связь». Потом само сообщение. Напри мер пять коротких вспышек: «Корабль в порту». Трехкратное повторение. Дальше — день, когда судно выходит в море. Одна длинная вспышка: «Вечером». Две короткие: «Завтра». Три короткие: «Завтра вечером». Повторение. Потом длинный интервал, и все повторяется заново. Вот как я понял.

Юноша умолк и выпустил изо рта густую струю табачного дыма.

— И ты на самом деле видел последовательность, которую описал?

В потрясающем по глубине раздумье Саймон раздавил в пепельнице окурок, сделал несколько движений головой, которые придали ему вид огромного самодовольства, и ответил:

— Шесть раз через пятнадцатиминутные интервалы. Последним сигналом все время было три вспышки.

— Святой Георгий! — пробормотал Дикон.

— Конечно, я не очень хорошо умею читать сигналы. Возможно, все это значило что-то другое.

— Конечно.

Дикон и Саймон посмотрели друг на друга. Между ними появилось чувство товарищества.

— Но мне хотелось бы знать, чем загружался корабль, — сказал юноша.

— С моря не появлялись какие-нибудь ответные сигналы? Я совсем в этом не разбираюсь.

— Ничего не видел, но, думаю, вряд ли передающему ответили. Если это рейдер, то, по-моему, он подошел близко к северной стороне Пика, чтобы гора оказалась между ним и Хэрпуном, и стал наблюдать. На берегу к северу от Пика нет ничего, кроме маленьких бухточек и скал.

— Как долго ты наблюдал?

— Пока не прекратилась передача сигналов. Потом начался прилив. Черт побери, обратная дорога не доставила мне удовольствия. На этот раз Квестинг обштопал меня. Я проморгал, как спустила одна шина, и пришлось подкачать ее три раза. Колымага бизнесмена уже стояла в гараже. Притих, хитрец. Ждет, когда я прижму его. Это произойдет Днем.

— И как ты станешь действовать?

— Покачу на велосипеде в город и зайду в отделение полиции.

— Я попрошу автомобиль.

— Черт, не надо. Я на велосипеде. А вам лучше все же ничего не говорить ему.

— Кому? — Саймон кивнул на дверь. — Гонту? Вот этого обещать не могу. Видишь ли, мы очень много говорим о Квестинге. И Колли рассказал патрону про твое с ним обсуждение поведения бизнесмена, — объяснил Дикон. — В общем, я не могу внезапно начать держать его в неведении. Ты как-то странно воспринимаешь Гонта. Он… дорог мне, как бы ни смешно звучала подобная фраза… Он патриот и отдал всю прибыль от трехнедельных представлений Шекспира в Мельбурне на военные нужды.

— Ха! — усмехнулся юноша. — Деньги!

— Они необходимы. Но я хотел бы поговорить с ним о вчерашнем вечере по другой причине. После обеда патрон брал машину. Иногда и довольно редко он вдруг решает, что ему хочется поводить автомобиль. Гонт мог заметить свет со стороны моря, поскольку, по его словам, ездил по прибрежному шоссе на север.

— И черт знает во что превратил машину. Там ужасная дорога. Вы видели ее? Сплошная грязь и колдобины. Конечно, актер не виноват, но задняя ось погнута на рытвинах. Он потрясающий шофер.

Дикон решил проигнорировать это замечание.

— А что доктор Акрингтон? — поинтересовался он. — Ведь твой дядя первым заподозрил неладное. Перед тем как действовать, может, спросишь у него совета?

— Дядя Джеймс смотрит на вещи совсем по-другому, чем я, — агрессивно произнес Саймон. — А я смотрю на вещи иначе, чем он. Дядя считает меня сопляком, а я считаю его непрошибаемым солдафоном.

— Тем не менее на твоем месте я бы поговорил с ним.

— Не потащусь же я туда, куда он уехал.

Доктор возвращается завтра, не правда ли? Подожди, пока он приедет, перед тем как что-то предпринимать. — Со стороны шоссе послышался сигнал клаксона. — Почта? — вскрикнул Дикон.

— Ага. А что?

— Опять дождь начинается.

— И что из этого?

Дикон выглянул в окно и торопливо ответил:

— Ничего, ничего.

2

В конце концов Барбара оказалась первой, кто вышел за почтой. Дикон увидел ее выбегающей из дома в накинутом на плечи дождевике и услышал, как миссис Клейр что-то кричит о мокнущем под дождем хлебе.

«Ну конечно. Сегодня же завоз хлеба», — подумал молодой человек, который достиг уровня среднестатистического постояльца, когда становится знакомой вся хозяйственная рутина отеля. С ощущением надвигающейся беды он наблюдал, как девушка идет под дождем по пригорку.

«Но это просто безобразно, — сказал себе Дикон, — придавать обыкновенному случаю такое значение, будто он носит эпический характер. Какой дьявол в меня вселился, что я не могу ничем заняться, кроме как переживать, словно старуха, из-за проклятой женской одежды? Пропади пропадом это тряпье. И в случае если девица откажется от него, и в случае если примет. И если она поймет, кто ей прислал посылку, и если нет. Дело станет выглядеть просто анекдотичным, забавным или глупым. Черт с ним».

Маленькая фигурка взбежала на вершину пригорка и исчезла. Дикон, подчиняясь приказу, направился к патрону сообщить о прибытии почты.

Барбара была счастлива, когда бежала вверх по пригорку. Струившийся по ее лицу дождь казался мягким, тонким, словно туман, и теплым. Запах мокрой земли доставлял более приятные ощущения, нежели серное зловоние, а легкий бриз приносил из-за гор легкое дыхание океана. От встречи с ветерком настроение девушки поднялось, и все предстоящие в Wai-ata-tapu огорчения не могли нарушить ее веселья. Для Барбары в это утро было невозможно чувствовать себя несчастной. В течение прошедшей недели она в маленьких дозах получала вакцину от дурного настроения. При каждом крошечном знаке дружелюбия и интереса со стороны Гонта, а он оказывал девушке много таких знаков, ее душа танцевала. Барбара не была защищена от бледной немочи, вызываемой прививками детской влюбленности. Неспособная наладить отношения с несколькими семьями, которых родители девушки считали достойными людьми, надежно оберегаемая сотней запретов и предрассудков от налаживания дружбы с «людьми недостойными», она в конце концов вообще осталась без друзей.

Иногда Барбару приглашали на вечеринки, но одежда девушки для них не подходила, лицо никогда не знало косметики, а манеры отличались нервозностью и порывистостью. Она шокировала молодых людей своими приступами испуганного смеха и пылким вниманием к каждой мелочи. Если бы застенчивость Барбары приобрела любую другую форму, девушка смогла бы найти кого-нибудь, кто бы с ней подружился, но обычно она парила в стороне от групп молодежи, смущая, раздражая хозяйку и напрочь отказываясь замечать усугубляющееся несчастье собственного одиночества. Барбара была счастливее, когда не получала никаких приглашений, и привыкла к лишенной какого-либо круга общения жизни, едва осознавая, пока не появился Гонт, противоестественность подобного существования. Каким образом финансовый кризис, все еще не в полной мере доходивший до сознания девушки, мог бросить даже легкую тень на ее радостное возбуждение? Джеффри Гонт улыбался ей, чопорный мистер Белл всякий раз искал возможность завязать беседу, и, хотя она никогда не призналась бы в этом, поведение мистера Квестинга, отвратительное, ужасное, каким оно выглядело во время последнего инцидента, в воспоминаниях не являлось таким уж неприятным фактом. Что же касалось предложения бизнесмена о замужестве, как альтернативы денежного краха, Барбара приспособилась скрывать мысль о нем под слоем менее тревожных размышлений.

Посылка от Сары Снэйп лежала под почтовым ящиком, заваленная пучками зелени и буханками хлеба. Сначала Барбара решила, что коробка попала сюда по ошибке или предназначена Гонту и Дикону. Затем девушка увидела на ней свое имя и стала мысленно перебирать в уме все невероятные предположения. Первая мысль — неизвестная тетя Винни прислала очередную партию никуда не годных обносков. Только нащупав намокшую веревку, Барбара заметила очень красивые буквы на ярлыке, штамп Новой Зеландии и почтовую марку.

Платье лежало под листами папиросной бумаги, аккуратно сложенное.

Девушка могла бы простоять на коленях в мокрой траве гораздо дольше, если бы изморось не начала попадать на три блестящие звездочки. Нервным движением Барбара отбросила крышку коробки, а вслед за ней оберточную бумагу. Все еще не поднимаясь с колен, окруженная легким ореолом дождика, она прикоснулась к посылке. Сзади приблизился Саймон. Девушка обернулась и посмотрела на него полусияющим, полунедоверчивым взглядом.

— Это не мое, — пробормотала она.

Юноша поинтересовался, что лежит в коробке. К этому моменту Барбара уже сняла с себя дождевик и аккуратно обернула им посылку.

— Черное платье, — ответила она, — с тремя звездочками. Внизу еще какие-то вещи. Другая коробка. Я не заглядывала туда. Это не мне.

— А тетя Винни?

— Платье не от тети Винни. Оно новое и прислано из Окленда. Должно быть, есть еще какая-то Барбара Клейр.

— Чудачка, — сказал Саймон. — Наверное, она выслала деньги или чек. Зачем ты, черт возьми, сняла плащ? Промокнешь.

Его сестра поднялась на ноги, прижимая к груди огромный сверток.

— На коробке стоит мое имя. «Барбара Клейр. «Горячие Источники» Wai-ata-tapu, Хэрпун». Внутри конверт. Тоже с моим именем.

— А что в нем?

— Я не смотрела.

— Ты совсем обалдела.

— Это не может быть для меня.

— Ха, сумасшедшая. Ну ладно, а как там насчет хлеба и почты?

— Я не смотрела.

— О черт, ты тупая, как топор мясника. — Саймон открыл почтовый ящик. — Здесь открытка от дяди Джеймса. Он возвращается вечером. Телеграмма для мамы из Окленда. Интересно. Прямо-таки поток постояльцев. Да, посмотри, хлеб сейчас скатится в грязь, а тебя, похоже, ничего не волнует. Ну, подожди еще.

Но Барбара, сжимая в руках посылку, уже бежала под дождем вверх по пригорку.

Гонт в халате ожидал на веранде.

«Слишком мрачное и пышное одеяние, — подумал Дикон. — Как бы ни сложилась судьба платья, какова бы ни была следующая реакция Барбары, патрон получил награду, когда девушка, пробежала через пемзовый пригорок, положила посылку на столик на веранде и стала звать свою мать».

— Привет, — сказал Гонт. — У вас день рождения?

— Нет. Что-то произошло, и я не могу понять, что именно.

Барбара освободила коробку от дождевика. Ее натруженные домашней работой, еще не высохшие после дождя руки слегка дрожали. Девушка сняла оберточную бумагу.

— Там фарфор? Вы так осторожно его трогаете.

— Нет. Это… мои руки!

Барбара побежала с веранды в ванную. Саймон с хлебом медленно миновал пригорок и скрылся в доме.

— Вы сказали им, что написать? — спросил Гонт Дикона.

— Да.

Девушка вернулась, продолжая громко окликать свою мать. Миссис Клейр и полковник появились с такими выражениями на лицах, будто ожидали какую-то новую катастрофу.

— Барби, не кричи так громко, дорогая, — произнесла встревоженная миссис Клейр, взглянула на знаменитого постояльца и неопределенно улыбнулась. Ее муж и брат никогда не расхаживали по веранде в экзотического вида халатах, но она начала формировать некий дополнительный запас манер для Гонта. Дикон не преминул заметить, что Гонт обращался с ней нежно и обходительно, словно с собственной матерью.

Барбара сняла с коробки крышку. Ее родители, издав непонятные звуки, уставились на платье. Девушка взяла конверт.

— Разве это может быть для меня? — спросила она, и Дикон заметил в ней боязнь заглянуть внутрь послания.

— Боже милостивый! — воскликнул полковник. — Что ты там еще купила?

— Я не купила, папа. Это…

— От тети Винни. Как мило, — произнесла миссис Клейр.

— Почерк не тети Винни, — вдруг заметил ее муж.

— Нет, — подтвердила Барбара, разорвала конверт, и оттуда на черное платье выпала большая открытка. Надпись зелеными чернилами была сделана поперек каким-то пышным и явно женским почерком. Девушка громко прочитала текст: «Если вы примете этот дар, значит, цена его огромна». Все, — сказала Барбара, и ее родители приняли недовольный и упрямый вид.

Откуда-то появился Саймон и повторил свое предположение насчет того, что тетя выслала чек в магазин Окленда.

— Но она никогда не бывает в Окленде, — резко возразил полковник. — Как может женщина, живущая в Пуне, отправить чек в магазин, когда ни разу не слышала о Новой Зеландии? Абсурд.

— Должна сказать, — заявила миссис Клейр, — хотя это очень мило со стороны дорогой Винни, думаю, не очень красиво загадывать нам подобные загадки. Ты должна, конечно, сейчас же написать ей и поблагодарить, Барби.

— Но я повторяю, Агнес, посылка не от Винни.

— Откуда мы можем знать, дорогой, если она не написала свое имя? Именно это я имею в виду, когда говорю, что было бы лучше, если бы Винни вложила внутрь, как обычно, маленькую записочку.

— Почерк не ее. Зеленые чернила и цветистая фраза! Странно.

— Наверное, она хотела сделать нам сюрприз.

Полковник неожиданно с потерянным видом пошел прочь.

— Нельзя ли взглянуть на платье? — спросил Гонт. Барбара достала наряд из коробки, и листы папиросной бумаги упали с него на пол. Три звездочки на юбке снова засверкали. Это было чудесное скромное платье. — Прелесть, — произнес Гонт. — Лучше и пожелать нельзя. Вам нравится?

— Нравится? — Девушка взглянула на актера, и ее глаза наполнились слезами. — Оно так изумительно, что я не могу поверить в его существование.

— В коробке лежат еще какие-то вещи, не так ли? Давайте я подержу платье.

Гонт помог Барбаре, и та встала коленями на стул, лихорадочно изучая остальное содержимое посылки. Дикон, чьи указания предоставили Саре Снэйп полную свободу действий, убедился, что она прислушалась к его словам. Орехового цвета атлас был мягким и плотным, а кружева — умеренно пышными. Кажется, в коробке лежал полный комплект белья. Барбара завернула его обратно, достала исключительно интимный предмет одежды, тут же спрятала и густо покраснела. Ее мать встала между дочерью и Гонтом.

— Может быть, тебе лучше отнести посылку в дом, дорогая? — произнесла она с укоризной.

Девушка с коробкой бросилась к дверям, и, к совершенно очевидному смущению миссис Клейр, за ней последовал Гонт с платьем. Курьезная сцена нашла свое продолжение в столовой. Барбара колебалась между восторгом и смущением, когда актер действительно начал обследовать содержимое посылки, в то время как миссис Клейр пыталась отвлечь его внимание сбивчивыми пояснениями по поводу дальнего родства Винни, являющейся тетей и крестной матерью одновременно. Дикон продолжал наблюдать за происходящим, а Саймон читал утреннюю газету. В маленьких коробках были обнаружены туфли и чулки.

— Благослови мою душу! — весело воскликнул Гонт. — Настоящее приданое!

Полковник Клейр внезапно возник на пороге.

— Вероятно, это Джеймс, — предположил он и снова стремительно исчез.

— Дядя Джеймс! — вскрикнула Барбара. — Мама, дядя Джеймс мог это сделать?

— Вероятно, Винни написала Джеймсу… — начала миссис Клейр, но Саймон из-за газеты напомнил:

— Она с ним незнакома.

— Знакома, — отважно возразила его мать.

— У тебя в руке телеграмма, — сказал юноша. — Почему ты ее не читаешь, ма? Может, она как-то связана с одеждой для Барби.

Все уставились на миссис Клейр, пока она читала телеграмму. Выражение ее лица говорило о смущении, сменяемом животным страхом.

— О нет! — воскликнула наконец женщина. — Еще одного мы принять не можем. О, дорогой!

— В чем дело? — спросил Саймон.

— Телеграмма от Септимуса Фоллса. Этот господин сообщает, что приезжает на две недели полечить люмбаго. Как же мне быть?

— Отказать.

— Не могу. Здесь нет обратного адреса. Просто сказано: «Пожалуй ста, приготовьте одну комнату пятницу, организуйте лечение люмбаго, остановлюсь две недели. Септимус Фоллс». Пятница… Пятница?! — вскричала миссис Клейр. — Что же нам делать? Это сегодня…

3

Мистер Септимус Фоллс прибыл поездом и на такси в половине пятого за несколько минут до приезда доктора Акрингтона, который забрал свою машину в Хэрпуне. Какими-то титаническими усилиями Клейры подготовились к принятию нового постояльца. Саймон перебрался в свой домик, Барбара в его спальню, а комната девушки была предназначена для мистера Фоллса. Гость оказался англичанином среднего возраста, высоким, но немного сутулым и тяжело опирающимся на трость. Он имел приятную внешность, хорошие манеры и часто остроумно шутил.

— Извините, что не прислал вам предупреждение раньше, — сказал мистер Фоллс, слегка морщась от боли, когда поднимался по ступенькам, — но это несчастное обострение болезни случилось со мной вчера вечером внезапно. Мне приходилось видеть ваше объявление в газете, и мой лечащий врач согласился с моей идеей попробовать термическую терапию.

— Но мы не давали объявления в газеты, — заявила миссис Клейр.

— Уверяю вас, что одно я видел. Если только по какой-то случайности я не приехал в другие «Горячие Источники» Wai-ata-tapu. Ваша фамилия Квестинг, надеюсь?

Миссис Клейр побагровела и вежливо ответила:

— Моя фамилия Клейр, но вы не ошиблись. Могу я проводить вас в вашу комнату?

Мистер Фоллс извинился, поблагодарил хозяйку и добавил, что пока может ковылять сам. Кажется, его восхитила весьма сомнительная прелесть комнаты Барбары.

— Если бы вы знали, — произнес он дружеским тоном, — как сильно выросла во мне ненависть к удобствам. Я живу в отелях уже шесть месяцев и стал таким заплесневелым от всевозможных традиций, что, уверяю вас, выдержал настоящую борьбу, перед тем как заставить себя носить галстук в горошек с костюмом в полоску. Повсюду одни трудности. Но теперь… — гость взглянул на предметы мебели Барбары, которые она под непродолжительным влиянием местных журналов раскрасила в несколько первобытные цвета, — здешняя обстановка вернет меня к нормальной жизни навсегда.

Водитель такси внес багаж мистера Фоллса, делившийся на два вида. Три абсолютно новых чемодана соседствовали с удивительно маленьким, сильно потертым и сплошь покрытым наклейками. Миссис Клейр никогда не видела так много наклеек. В дополнение к почти стертым названиям английских и континентальных отелей на крышке теснили друг друга новозеландские имена. Гость проследил за взглядом женщины и сказал:

— Вы, видимо, думаете, что я «месье путешественник, который неспособен принести пользу своей родине», и так далее. На самом деле такая страсть терзает какого-то другого Фоллса. Хотите вечернюю газету? Новости — это, как всегда, все.

Миссис Клейр поблагодарила его и удалилась с газетой на веранду, где обнаружила брата, занятого шумными препирательствами с Барбарой. Сзади робко стоял Дикон.

— Прекрасно, старина, — сказала миссис Клейр и поцеловала доктора. — Как чудесно видеть тебя снова с нами.

— Только не надо так галдеть по поводу моего возвращения. Я же не в Южную Польшу ездил, — ответил доктор Акрингтон, но тоже поцеловал сестру. — Ты прекратишь строить мне гримасы? Разве у меня есть привычка врать? И с какой стати я буду дарить тебе наряды, глупая девчонка?

— Ну правда, дядя Джеймс! Слово чести?

— А я уверена, он что-то об этом знает! — лукаво воскликнула миссис Клейр. — Ну не простачки ли мы были? Думали о доброй крестной матери и не предполагали, что здесь действует добрый крестный отец, не правда ли? Дорогой Джеймс, — она снова поцеловала брата, — но ты не должен был…

— Создатель милосердный! — взмолился доктор Акрингтон. — Я выгляжу добрым! Разве похоже, что я, который последние дней десять настаивал на прекращении безумства ведения хозяйства с помощью экономии и накопления средств… Похоже, чтобы я стал выбрасывать бешеные суммы на женские тряпки? И умоляю тебя, Агнес, зачем ты вцепилась в газету? Уж не ожидаешь ли ты найти в военных новостях какие-нибудь успокаивающие факты?

Миссис Клейр протянула ему газету и молча указала на параграф в колонке объявлений. Барбара через плечо дяди прочитала:

Газета затряслась в руках доктора Акрингтона, но он ничего не сказал. Его сестра указала на колонку светской хроники.

— Джеймс! — выкрикнула миссис Клейр. — Помни о своем расстройстве пищеварения! Это очень вредно для тебя! — Ее брат с белыми, трясущимися губами представлял собой зрелище человека, раздавленного собственным гневом. — И кроме того, — робко добавила миссис Клейр, — мы боимся, дорогой, это станет правдой. Он будет здесь хозяином очень скоро. Конечно, чрезвычайно неуважительно по отношению к нам не дождаться решения вопроса. Бедный Эдвард…

— Да черт с твоим бедным Эдвардом! — прошипел доктор Акрингтон. — У тебя есть глаза? Ты умеешь читать? Забудь, пожалуйста, на одно мгновение неизбежные последствия слабоумия бедного Эдварда и скажи мне, как я должен воспринимать это? — Его дрожащий палец указал на предпоследнюю фразу объявления. — «Медицинское обслуживание». Медицинское обслуживание! Боже мой, этот тип имеет в виду меня! — Голос доктора Акрингтона сорвался на потрясающий фальцет. Он взглянул на Барбару, и та сразу забилась в припадке ужасающего смеха. Доктор пробормотал громкое проклятие, смял газету в комок, швырнул его себе под ноги и взвыл: — Помешанные! Вы все ненормальные!

Он слепо повернулся, чтобы направиться с веранды в свою комнату, но не успел до нее дойти, как перед ним появился опирающийся на трость Септимус Фоллс. Два прихрамывающих джентльмена спешили навстречу друг другу. Столкновение казалось неизбежным, и Дикон невольно выкрикнул:

— Доктор Акрингтон! Осторожнее, сэр!

Джентльмены замерли, глядя один на другого. Мистер Фоллс приветливо произнес:

— Доктор Акрингтон? Как поживаете, сэр? Я едва не сбил вас с ног. Позвольте представиться. Меня зовут Септимус Фоллс. А вы, насколько я понимаю, здесь лечащий врач.

Миссис Клейр, Дикон и Барбара резко затаили дыхание, когда доктор, сжав кулаки, начал заикаться. Мистер Фоллс с тщательной осторожностью, которая характерна для страдающих от болей в пояснице, слегка выпрямился и взглянул в лицо собеседнику.

— Надеюсь, ваше лечение мне поможет, — сказал он. — Неужели вы на самом деле доктор Акрингтон? Если это так, то мне здорово повезло. Я слышал, что Новая Зеландия была осчастливлена… но я уверен… я узнаю вас. Фотография в журнале «Некоторые аспекты изучения анатомии». Да-да, огромное счастье познакомиться с вами.

— Вы сказали, ваше имя Септимус Фоллс?

— Да.

— Боже мой.

— Я могу лишь с трудом надеяться, что мои крошечные достижения замечены вами.

— Ну что же, — коротко произнес доктор Акрингтон. — Пройдемте ко мне.