Цветы на снегу

6

Снег тем временем немного унялся. Не перестал совсем, но, во всяком случае, уже не слепил, и Анна Петровна хотя бы начала понимать, где находится и куда ее ноги несут.

Предновогодняя суета большого города всегда ее радовала и давала массу пищи для наблюдений. Она любила город, любила людей. Город питал ее своей энергией, заставлял жить сильно, быстро, с полной отдачей. Иногда от этого бешеного ритма накатывала усталость, но с ней Анна Петровна отлично наловчилась бороться: пару дней поспать до обеда и плюнуть на все дела — и ты снова как новенький. В целом же она была типично городским жителем и своего обитания в деревне просто не представляла. Город был ее средой обитания, ареалом, за пределами которого ее жизнь просто была бы невозможной.

А наблюдение за людьми было ее любимым занятием. С такой наблюдательностью, умением подмечать совершеннейшие мелочи, анализировать их и делать далеко идущие выводы Анне Петровне надо было бы не актрисой быть, а писателем или сыщиком. Хотя и в ее ремесле подобные навыки никогда не были лишними. Ее роли, поддержанные таким богатым «натурным» материалом, всегда получались очень жизненными, правдивыми и естественными.

Вот и сейчас она шла по городу, сквозь забавные и не очень картинки его жизни. Яркий елочный базар, где шикарные ели соседствовали с дешевыми елочками, у которых иголок было меньше, чем у кактуса. Продавец, что выплясывал джигу вокруг елок, был совершенно серый от холода. А самое примечательное было то, что столь несвойственным ему делом на посту продавца новогодних елок, занимался негр. Сколько раз за день он слышал сакраментальную шутку: «Что, замэрз, Маугли?», знает только он сам.

С диким воплем: «Догоню — ноги вырву!» за двумя шпанятами пронесся солидного вида дядя, которому эти пацаны зашвырнули мощную петарду под днище автомобиля. Стоило бы вырвать, соглашалась Анна Петровна, которая ежегодно ожидала смерти от инфаркта из-за таких вот «бомбистов» под самый Новый год. В предпраздничные дни Москва напоминала Бейрут времен войны, так все вокруг стреляло. А сама новогодняя ночь, особенно в районе двенадцати часов, живо вызывала ассоциации со штурмом Грозного в девяносто пятом. Да, стоило бы вырвать ноги. Жаль, не догонит, сердешный. Пузо-то из-за спины видать, как еще за рулем помещается?

На лавочке остановочного павильона прятались от снега и ветра здоровенный Дед Мороз и тщедушного вида Санта-Клаус. Анна Петровна не одобряла этого новомодного увлечения заграничными Санта-Клаусами, подарками в чулочках и тому подобной атрибутикой. Чуждыми они смотрелись на наших заснеженных улицах в своих красных штанишках и пиджачках. То ли дело наш родной Дед, с его длинным тулупом, посохом, вечно красным, причем не только от мороза, носом и большим мешком с подарками! Анна Петровна вспомнила шутку про то, чем Санта-Клаус от Деда Мороза отличается — мол, первый приходит один и трезвый, а второй вечно пьяный и девку какую-то с собой тащит. Если этот Дед из рамок не выбивался, то Санта явно подкачал. Ибо было хорошо им обоим. Весьма хорошо. Под ногами сиротливо стояла пустая поллитра, а вторую Мороз профессионально разливал по пластиковым стаканчикам, которых в его лапище и не видно было, казалось, что льет он прямо себе в согнутую ладонь. Закончив процедуру, Дед Мороз протянул стаканчик своему приятелю, а когда тот начал было что-то говорить, рыкнул добродушно-неразборчивое густым басом и хлопнул Клауса по спине так, что тот едва не слетел с лавки. Откуда тут взялась эта сладкая парочка, долго раздумывать было не нужно. С «елки», разумеется, откуда же еще?

Ох уж эти «елки»! Для любого артиста пресловутые детские праздники были немалой частью профессиональной жизни. А сколько воспоминаний! Ведь на долю «елок» приходились самые молодые и веселые годы. Анна Петровна едва не рассмеялась вслух, когда вспомнила случай, произошедший лет тридцать назад с одним ее коллегой, в ту пору малоизвестным артистом. После этих «елок» его доставили в театр на вечерний спектакль в полубессознательном состоянии. Каким-то образом он сумел отыграть пару актов, время от времени впадая в беспамятство. И вот в очередной свой выход он появился на сцене, явно не понимая, где и зачем находится. Суфлер попытался спасти положение, отчаянно шипя:

— Офелия! О нимфа!

Актер, натужно вращая глазами, молча вперился взглядом в сидящего в будке «спасителя».

— Офелия! О нимфа! — повторял суфлер.

— Кто? — вдруг хрипло выдавил актер.

— Что? — оторопел суфлер.

— Нимфа кто?

— Что? — снова не понял суфлер.

— Кто нимфа, говорю?

— Офелия… — суфлер сам, похоже, был близок к ступору.

Актер замолчал, переваривая информацию.

— А… а что играем?

— «Гамлета», — признался суфлер.

— А «елка» когда?

— Утром была.

— Черт, вот время-то летит!

Самое смешное, что после этого актер сумел собраться и доиграл спектакль без провалов в памяти. Потом ему, конечно, здорово досталось на орехи. Но это не помешало ему в итоге стать и заслуженным, и даже народным.

Уличные картинки и смешные воспоминания отвлекли Анну Петровну от ее грустных мыслей. На губах блуждала легкая улыбка. И вдруг она исчезла с лица, как будто ее стерли. Телефон-автомат на стене вдруг ясно напомнил, что случилось дома и что ей нужно позвонить своим друзьям и отменить встречу.

Это было очень трудно, почти невозможно, заставить себя признаться, что ее собственная дочь могла так поступить. Анна Петровна попыталась подобрать слова, которые она скажет, объясняя, почему поминки справить невозможно, но у нее ничего не получилось. Впрочем, вряд ли ее друзья будут выпытывать подробности, у них хватит такта не задавать лишних вопросов. Но разве в этом дело? Дело в том, как она сама себя будет чувствовать! Как ей самой с этим жить дальше!

И еще — наверняка кто-то из них спросит, где она сейчас, что делает и что делать намеревается. А ей нечего сказать! Разве можно признаться, что она, пожилая женщина, как девчонка, ушла из дому и понятия не имеет, где ей провести эту ночь? И следующую. И еще неизвестно сколько. Только не это!

Соврать она не сможет, если спросят. А спросят обязательно! Получается, что она сама напрашивается на помощь, таким вот хитрым способом просит приютить ее на время. Но ведь ей действительно негде переночевать. И если ее друзья узнают, что она оказалась в такой ситуации — и не позвонила им, не попросила о помощи, — они ведь обидятся на нее до смерти, и хорошо, если просто отругают, а то ведь и разговаривать перестанут, чего доброго! Анна Петровна почувствовала, как от бессилия и обиды на глаза наворачиваются слезы. Черта с два! Анна Селиванова плачет только в своих ролях!

Совсем запутавшись в мыслях, Анна Петровна подошла к телефону, постояла около него с минуту. Потом дрожащей рукой сняла трубку, выслушала гудок. Снова положила ее на рычаг. Порылась в карманах. Забралась в сумочку, всю ее переворошила. Телефонной карты не было.

Она резко развернулась и быстро зашагала прочь, чуть ли не вприпрыжку. Глупо, но она ощущала жуткое облегчение. И ерунда, что это проявление слабости, что все равно все эти проблемы придется решать, никуда от них не деться. И чем дальше откладывать решение, тем труднее будет это сделать. Но вот сейчас у нее появилась возможность совершенно оправданно не делать того, чего ей ужас как не хочется делать — и она рада, как сопливая девчонка, у которой родители не сразу проверили дневник, где красуется двойка, а сначала отправили за хлебом. Через час все равно накажут, но пока есть этот час, час украденной беззаботности.

Анна Петровна почувствовала, что ужасно устала и замерзла. Да и ноги совсем промокли. Надо было срочно куда-нибудь зайти и согреться, иначе до утра можно и не дотянуть. К сожалению, Москва и так прочно заняла свое почетное место в списке самых дорогих городов мира. А уж ее центр, где сейчас и совершала свой вынужденный променад Анна Петровна, низкими ценами точно порадовать не мог. А самое неприятное, что кошелек с остатками пенсионных денег остался дома в столе. Анна Петровна еще раз проинспектировала сумочку и карманы. Облегчения это не принесло. Пятьдесят рублей одной бумажкой и горсть мелочи — с этим можно было по-стариковски сходить в универсам за хлебом-молоком, но вот в кафе или бистро этого едва хватит на пару чашек чаю.

Однако холод становился совсем уже нестерпимым. Так всегда бывает — как только начинаешь о чем-то думать, это сразу же становится нестерпимым. Анна Петровна разумно решила не искать счастья на широких улицах и свернула в переулок. Быстренько ей встретилось какое-то бистро, расположенное в подвальном помещении. Вывеска была скромной, неоном реклама по глазам не била, ступеньки были очищены от снега не так чтобы очень уж досконально. Машины рядом со входом также были простецкие. По всем приметам было похоже, что тут Анна Петровна сможет все-таки часок посидеть с двумя, а то и тремя чашками чаю. А там, глядишь, что-нибудь и придумается.

С такими мыслями она спустилась по ступеням и толкнула тяжелую металлическую дверь заведения.