Цветы на снегу

7

Сразу у входа в бистро на диванчике «под кожу» сидел охранник в камуфляжной форме, без малейшего проблеска разума на тоскливом лице, и гипнотизировал волнистого попугайчика в клетке. Попугай с живым любопытством разглядывал своего визави, поочередно наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Временами он вспискивал, видимо пытаясь наладить контакт с близким, как ему казалось, по разуму существом. Но все его попытки оставались безуспешными. Гардероба в заведении не наблюдалось. Охранник тоже на появление новой посетительницы никак не среагировал, в отличие от птички, неумелой трелью попытавшейся что-то Анне Петровне рассказать о своем тяжком житье-бытье.

Анна Петровна прошла в зал, если так можно было назвать полутемное узкое и вытянутое в длину помещение с барной стойкой в дальнем конце. Бистро было почти пустым, и это вполне устраивало Анну Петровну. Она выбрала маленький столик недалеко от входа, главным образом из-за его близости к батареям отопления. Сняла пальто, встряхнула его, сбрасывая снег, набившийся в пушистый воротник, положила на свободный стул и задумалась, пристроив подбородок на сцепленные руки.

Ветер на улице снова разошелся не на шутку. Даже сюда, в подвал, проникали его шквалистые завывания. Самая подходящая погода, чтобы погрустить и поотчаиваться.

Девушка-официантка с усталым лицом и в вязаной жилетке поверх форменной блузки обслуживать гостью не спешила. То ли это не самое роскошное заведение излишне навязчивым сервисом вовсе не страдало, то ли озябшая пожилая женщина не производила впечатления солидного клиента, готового поделиться своими деньгами с услужливым персоналом. Впрочем, и это тоже вполне соответствовало желаниям Анны Петровны. Торопиться было абсолютно некуда.

Наконец официантка заметила нового посетителя, подхватила со стойки папку с меню и быстрым шагом подошла к столику.

— Хотите что-нибудь покушать? — поинтересовалась она неожиданно тепло и любезно, без малейших признаков общепитовской развязности, когда у клиента всегда остается подспудное ощущение, что он чего-то официанту задолжал и не может уже несколько лет вернуть.

— Спасибо, милая, — улыбнулась Анна Петровна. Ей определенно сегодня везло на хороших людей. Жаль только, что встречи эти происходили не совсем по ее воле, а из-за горьких обстоятельств. — Боюсь, что вашим меню я вряд ли смогу воспользоваться. Могу я вас попросить чашечку чаю?

— Погано на улице, да? — передернула плечами девушка. — Сейчас сделаем. Я лучше тут ночевать останусь, чем в такую мерзость выходить. Бррр!

Через пару минут перед Анной Петровной оказалась довольно приличных размеров чашка с чаем. А официантка, отмахнувшись от благодарности, вернулась к стойке болтать с барменом. Анна Петровна осталась снова один на один со своими тяжелыми мыслями, грея озябшие руки с покрасневшими пальцами о горячую чашку.

Она пыталась вспомнить, когда Рита стала такой… злой, резкой, циничной и бессердечной. Когда почти тринадцать лет назад ушел ее первый муж, настоящий отец Димки? Да нет, ее сильно ударила эта измена, но именно после нее, собрав всю волю в кулак, она стала той самой сильной женщиной, которая тащила на своих плечах и себя, и не по годам развитого сына, и часто пропадавшую на гастролях мать, и своего нового избранника, которого Анна Петровна про себя называла то Сатиром, то Козлобородом. Мать понимала, как сложно дочери, и старалась изо всех сил облегчить ей хотя бы домашнюю жизнь. Тем более что Анна Петровна была всегда очень хозяйственной, а вот Рита из всех блюд могла более или менее удачно сварить только магазинные пельмени, а порой и лапшой быстрого приготовления не брезговала, лишь бы к плите не подходить.

Может, тогда, в середине девяностых, когда после сокращения на работе ей довелось год торговать на рынке и мотаться в туретчину за товаром? Такая работа мало способствует восторженному взгляду на жизнь.

Наверное, она просто надорвалась. Никто не знает, чего ей стоило вырваться с этого рынка и сначала стать хозяйкой пары палаток, потом магазина, а сейчас заведовать целой сетью, причем на паях с реальным хозяином, а не только за зарплату. Да, мать взяла на себя все заботы по дому, почти расставшись со сценой и лишь изредка заменяя кого-то на подмостках, но она и раньше это делала. А вот хлопот с возрастом стала доставлять все больше. Да, Димка подрос, и ему больше не нужно подтирать под носом и кормить с ложечки. Но с пятнадцатилетним охломоном на самом деле проблем гораздо больше, чем с малышом. Маленькие детки — маленькие бедки… И еще не скоро он станет мужчиной и возьмет на себя часть семейного груза. Если вообще возьмет. Вот Анатолий как-то подставлять плечо совсем не спешит. Да, он в хорошей фирме, зарабатывает что-то около тысячи долларов. Но, во-первых, на эту работу его Рита пристроила, и сама зарабатывает несколько больше. А во-вторых — разве в деньгах дело?!

Рядом нет мужчины! Даже не так — МУЖЧИНЫ! Такого, как ее Алексей, отец Риты. Он был простой инженер, но это был настоящий мужчина, сильный, надежный. Его ничуть не напрягало то, что его жена — известная актриса, что она мотается по гастролям, что у нее спектакли очень поздно, что ее в фильмах и на сцене целуют другие мужчины. Он был ужасно «головастый» мужик и мог вычертить схему хитрого механизма, покопавшись в нем несколько минут, распознать по звуку неполадку в моторе или придумать новую схему слива в унитазном бачке, а главное — заставить сантехника ее сделать. Потому что сам ничего сделать не мог: «не в то место боженька руки пришил», — смеялся он и ничуть от этого не комплексовал. Рак. Проклятый рак согнал его в могилу больше десяти лет назад. А все как будто вчера было.

Да, наверное, в этом и есть причина. Тот, первый муж Риты, тоже был сильным. Но он не был надежным. Он был как снег, как дождь, как ветер… Он даже женился на ней только через год после рождения сына. Прожил чуть больше полугода с ними и ушел. Не за какой-нибудь вертихвосткой увязался, не водка его увела, не деньги. А просто пришел, встал на колени и сказал: «Отпусти ты меня, Рита! Не могу я так — на одном месте, без дороги. Меня небо зовет, море, тайга, степь. Помру я в клетке. Отпусти. Я потом, может, вернусь». И отпустила его Рита, не держать же. Только возвращаться запретила. И деньги принимать отказалась.

А Анатолий и так не может, ему в клетке хорошо, уютно, сытно. Только разве можно женщине без мужчины? Без МУЖЧИНЫ? Немудрено, что она на стену лезет. Как же ее винить за это? Дочь ведь, кровинушка родная, жалко ее, бедолагу горемычную.

Жалко. Только делать-то что дальше? Простить? Да уж давно простила, еще дверь за собой не захлопнула — а уж простила. Вернуться? Глаза Анны Петровны сверкнули. Любила она сильных мужчин, была домашней хозяйкой — но вот слабой женщиной точно не была. «Ослица селивановская, — смеялся ее Алексей, когда она вдруг начинала упрямиться и упираться, — такую в стойло кнутом и голодом не загонишь, только лаской да морковкой». И меняться на старости лет Анна Петровна ну никак не собиралась. К тому же правда была полностью на ее стороне.

Значит, тупик. Снова вернулись к тому, от чего начинали. Анна Петровна тяжело вздохнула и грустно посмотрела на опустевшую чашку.

Неожиданно рядом с чашкой на столе возник небольшой поднос с бокалом вина и маленькой тарелочкой с фруктами. Анна Петровна посмотрела на подошедшую официантку и смущенно проговорила:

— Извините меня, пожалуйста, но я этого не заказывала, — и, преодолевая неловкость, добавила: — И у меня нет денег за это заплатить.

— А это и не требуется, — беспечно махнула рукой девушка, — это вино вам прислал вон тот господин.

Анна Петровна оглянулась в ту сторону, куда кивнула официантка, и увидела сидящего через пару столиков седовласого человека. Он поймал ее взгляд и учтиво, даже несколько старомодно, поклонился. Анна Петровна раздумывала не больше секунды и жестом пригласила мужчину за свой столик. Тот не стал отказываться и кокетничать, уверенным шагом пересек зал и присел напротив.

— Благодарю вас, — поднимая бокал, произнесла Анна Петровна, — чем обязана я такой щедрости?

Она изучающе смотрела на неожиданного «спонсора», гадая, что его подтолкнуло на этот шаг. Времена, когда она просто нравилась мужчинам, давно минули. Хотя на самом деле она прекрасно видела в зеркале, что для своих лет очень неплохо выглядит.

— Умоляю вас, какая тут еще щедрость, — улыбнулся мужчина. — Настоящее гусарство мне давно не по карману.

Язык не поворачивался назвать его стариком, хотя годами он был близок к Анне Петровне, и даже, пожалуй, чуть-чуть старше. Широкие плечи, натруженные, но чистые руки, прямая осанка, абсолютно седые, но коротко стриженные волосы. Крепкий мужественный подбородок, резкие складки на щеках, выдающие суровость характера и твердость в решениях и действиях. А вот улыбка добрая, мягкая и немного лукавая. Лукавость еще и усиливали многочисленные морщинки, разбегающиеся лучиками от уголков глаз вниз и к вискам. Одет он был довольно просто, но очень аккуратно и добротно, никакого старческого невнимания к мелочам.

— Сидящая в одиночестве красивая женщина всегда невольно привлекает внимание мужчины. А если она к тому же…

Мужчина помедлил, внимательно глядя на нее.

— Если она так печальна, то желание что-то для нее сделать перевешивает даже накопленный годами здравый смысл. Могу ли я вам помочь?

— Помочь? — Анна Петровна озадаченно поджала губы. — Как можно помочь в печали? Попечалиться вместе со мной? Должно быть, это было бы забавное зрелище — печаль дуэтом.

— Радость на двоих — двойная радость. Горе на двоих — полгоря, — произнес мужчина. — Это не значит, что свои беды надо делить с первым встречным. Но держать это в себе иногда бывает очень тяжело.

Они помолчали несколько секунд.

— Боюсь показаться шарлатаном-недоучкой, — снова улыбнулся человек, и вдруг улыбка сбежала с его лица. — Можно, я попробую угадать причину вашей грусти?

Анна Петровна очень не любила, когда кто-то вмешивался в ее личную жизнь, копался в ее чувствах, и хотела сразу и решительно прервать этот сеанс психоанализа, но рот почему-то не открылся, а голова сама тихонько кивнула, соглашаясь.

— Вы хотели бы, — начал задумчиво мужчина, медленно и тихо, будто прислушиваясь к самому себе, к тому, что звучит где-то там, где слышно ему одному, — чтобы вас любили те, кого любите вы. Но мир стал жесток и безжалостен. Люди сменили жизнь на выживание. Им едва хватает любви на себя и собственных детей. А уж на стариков нежности совсем не остается. Они не виноваты, так выпало. А у нас просто не осталось времени ждать, когда мир изменится к лучшему, сердца людей оттают и про нас вспомнят. И те, кого вы любите, наверное, тоже любят вас, где-то там, в сердце. Но они этого почти не помнят. Закон тайги не оставляет места любви к старикам. Старый волк вынужден уходить из стаи и быть один. А лапы твои еще крепки, нюх остер, разве что зрение иногда подводит. Но оно тебе почти не нужно, потому что опыт подскажет, чего бояться лучше всяких глаз. Сил еще много, но… Но холод уже поселился в груди, потому что без стаи твоя жизнь не имеет никакого смысла, ты жил только для нее, и теперь поздно переучиваться. Волк-одиночка — это круто только в книжках и песнях. На самом деле это стертые клыки, холодная снежная ночь и тоскливый вой на луну. Да память о том, как ты вылизывал щенков, защищал их от всего на свете, отдавал им последнее, чтобы они выросли сильными, встали на твое место… и выгнали тебя. И они тебя любят. Но вспоминают об этом, только когда старый одинокий волк где-то там, вдалеке, воет на луну.

Глухой голос мужчины замер. Он с напряжением перевел дух, пальцы его рук, скрещенных на столе, сделали движение, будто разминают сигарету, и снова остановились. Он опустил глаза куда-то в стол, словно боясь поднять взгляд. Анна Петровна смотрела на его лицо, где в уголке глаза что-то предательски заблестело. Она не отрывала взгляда от этой предательской слезинки, панически боясь, что она вырвется и покатится по щеке этого человека. Стариковские слезы слабые и легкие. А она почему-то не хотела, чтобы этот мужчина оказался стариком. И слабым. Наконец он поднял на нее свои светло-голубые глаза, они оказались совершенно сухими. Их взгляды встретились и не расходились долго-долго.

— Вы… — Она не сразу смогла найти слова. — Вы так точно поняли меня… Вы одиноки?

Мужчина помедлил с ответом.

— Нет, я не одинок.

Анна Петровна вдруг неожиданно для самой себя ощутила легкий укол глупого разочарования и немного детской обиды, и тут же на себя за эту идиотскую частнособственническую слабость жутко рассердилась.

— У меня большая семья, — продолжил мужчина, переведя свой взгляд от стола куда-то в стену. — И я их всех просто обожаю, люблю до беспамятства.

Анна Петровна каким-то шестым, если не шестнадцатым, чувством почувствовала почти неуловимую фальшь в его последних словах. Не то чтобы ложь, нет, но как будто он что-то недоговорил или сказал не совсем то, что чувствовал. Но лезть и выспрашивать она пока была не готова. Да и неизвестно, был ли к расспросам готов ее новый знакомый. Он выглядел как человек, у которого что-то случилось, вернее — накопилось, но совсем не как человек, которого надо пожалеть или подвергнуть психоанализу.

— Наверное, вы утратили с семьей взаимопонимание? — поинтересовалась Анна Петровна, и сама поразилась, как сухо и по канцелярски прозвучали ее слова. Но мужчина или не заметил, или не подал виду.

— Да, пожалуй, можно и так сказать. Я, кажется, совсем потерял сына. — Мужчина после этих слов совсем поник и сгорбился. — Когда-то он был славным парнем, но жизнь многих меняет. Он не стал плохим, нет, — взмахнул он рукой, словно защищая неизвестного Анне Петровне сына от каких-то обвинений, — но он стал способен на поступки, которые мне трудно простить. И совершенно невозможно понять. Невестку свою я, в общем-то, никогда и не понимал. Обычная болезнь невесток и свекров…

Анна Петровна кивнула, соглашаясь, и про себя понимающе усмехнулась — очень уж знакома эта ситуация. И так часто она в изложении свекров, тещ и прочих кумовьев звучит гораздо трагичнее, чем есть на самом деле. Уж сама-то она любовью ни к первому, ни ко второму мужу дочери похвастаться не могла. Первого она хотя бы уважала, а второго просто терпела.

— Внучка со своим мужем — это вообще что-то невообразимое! — Слова мужчины звучали осуждающе, но вот в интонации сквозила странная для таких слов теплота и даже чуть ли не восхищение. — Они, наверное, отличные ребята. Но я уже никогда не смогу их воспринимать подобающе. Я слишком старый и заскорузлый пень. В наше время даже среди молодых главным качеством считалась надежность и ответственность. А может, мне это просто кажется.

Мужчина засмеялся, глянул в глаза Анне Петровне, и она заметила, что на самом деле морщинок у его глаз гораздо больше, чем кажется поначалу. Прямо солнышко какое-то.

Он бросил взгляд в сторону официантки и чуть заметно кивнул. Оказалось, что она все это время внимательно за ними наблюдала, и по первому же знаку направилась к ним, держа в руках поднос с двумя бутылками вина, парой бокалов и простенькой закуской. Анна Петровна с еще большим интересом пригляделась к нему. Оказывается, его обаяние действует не только на престарелых матрон, как она себя называла, когда хотела пококетничать.

Девушка мило улыбнулась, причем, большей частью седовласому джентльмену, поставила поднос и удалилась. При этом походка ее разительно изменилась в лучшую сторону. Или не в лучшую? Во всяком случае, она стала подчеркнуто женственной и сексуальной. Интересно, догадывалась ли сама девушка, как изменились ее повадки в присутствии не «пацана», а мужчины?

«Да-а-а, не желала бы я попасться под чары этого синеглазого кота лет тридцать назад!» — подумала Анна Петровна, будучи полностью уверенной, что на самом деле еще как бы желала.

Мужчина изящным и в то же время залихватским гусарским движением поднял обе бутылки и разлил вино по бокалам.

— А вы предусмотрительны, — прищурившись, похвалила Анна Петровна, и подняла бокал.

— Скорее, самонадеян, — скромно возразил он.

— А ваша жена? С ней тоже у вас не ладится?

— Да, с ней у меня не ладится больше всего, — согласился мужчина. — Она умерла позапрошлой осенью. Недавно отметил годовщину.

Голос его звучал абсолютно непринужденно, будто он говорил о сломавшейся стиральной машинке. Но в глазах мгновенно вспыхнула такая острая боль, что Анна Петровна машинально положила свою ладонь на его руку.

Она терпеть не могла эти официально-равнодушные «извините, я не знала», поэтому ничего не сказала. Еще бы ты теребил чужие раны, зная о них! Анна Петровна глядела на него пристально и с такой жалостью, которой достойны только сильные мужчины, пока эта боль в его глазах не стала потихоньку угасать, превращаясь в уже ставшую привычной грусть.

— Боже мой, эти годовщины… годовщины… — вздохнула Анна Петровна. — Давайте помянем вашу жену.

Мужчина кивнул, поднимая бокал в сжатой руке так, будто это был граненый стакан с водкой.

— И вашего мужа…

Они молча выпили, и, вдруг, Анна Петровна спохватилась:

— А откуда вы знаете… про мужа?

— Мне шестьдесят пять, — не слишком весело усмехнулся мужчина. — Вы ведь тоже о многом догадываетесь гораздо раньше, чем я об этом скажу?

Анна Петровна не могла похвастаться, что именно так оно и было, но на всякий случай согласно кивнула.

— Вот она, обратная сторона счастливого брака. Долгой и взаимной любви. Когда первый уходит, второму остается только память и боль.

— Да. Когда умер Алексей, я несколько месяцев была сама не своя. Я считала… Я считала, что он меня предал. Бросил одну. Это было так на него не похоже, и от этого еще больнее и обиднее. Будете смеяться, — она смущенно опустила голову, — но мне даже с психиатром довелось пообщаться на эту тему. Правда, к счастью, обошлось без госпитализации.

Она натянуто засмеялась, и мужчина тоже накрыл ее руку своей широкой и крепкой ладонью. Так они несколько минут сидели молча, сжав друг другу руки и глядя в глаза.

Было очень тихо, музыка в кафе не играла, потому что бармен о чем-то тихо говорил с девушкой-официанткой. Видимо, о чем-то таком, о чем не хочется говорить, перекрикивая динамики.

С их места, снизу вверх, даже в окна полуподвального помещения, были видны только деревья, крыши и верхние этажи домов и даже немного, небольшой кусочек, неба. Могло бы быть видно, если бы не густой, мягкий, очень крупный снег, который кажется почти теплым. Таким теплым, что его хочется собрать в кучу и связать из него варежки. Или отогреть озябшие ноги в пушистых кучах.

Снег валил стеной, темными крупными комками проносясь в желтых лучах уличных фонарей. Он умиротворял, делая все остальное лишним, суетливым, ненужным. Он заставлял смотреть на себя, забыв обо всем на свете, наполняя людей такой же мягкостью и спокойствием. Он засыпал грехи и боль прошедших дней, очищал. Очищал так же, как прятал под своей мягкой шкурой промозглую гадость, что заваливала Москву еще полчаса назад.

Такому снегу радуются все — не только детвора и ее родители, не только влюбленные, со смехом прячущиеся под козырьками зданий. Ему рады водители, которым он преграждает путь домой, осатаневшие от пробок гаишники, бомжи, которым он засыпал все бутылки. Ему радуются даже дворники, стоя со своими деревянными лопатами и глядя вверх, в черное небо, откуда валится это белое волшебство. Они рады не потому, что этот пух счищать легче и приятнее, чем мерзкую сырую кашу. Нет. Просто этот снег на какое-то, пусть короткое время, делает их снова детьми, ждущими от скорого праздника счастья и подарков.

— Всегда любил зиму! — мечтательно проговорил собеседник.

Анна Петровна с трудом оторвалась от великолепной картины, нарисованной природой на маленьком, величиной со средний телевизор окне.

Мужчина улыбался по-детски, неуверенно.

— Мне всегда нравилось рано-рано утром, когда все еще спят, выйти из дому и расчищать нападавший за ночь снег. Проверить, не заскрипела ли от холодов калитка. Пустить замерзшего пса погреться в кухню и вполголоса смеяться, как он кряхтит, вроде старикана, пристраиваясь возле печи — тому боку горячо, а этот еще мерзнет. Потом набрать охапку дров, обстучать их аккуратно о стену, чтоб налипший снег сбить, и запалить камин. Камин я сам сделал. Своими руками и головой, хотя до этого ничего сложнее двух кирпичей друг на дружке не клал. Кучу книг перечитал, толпу народу опросил. Сколько из них говорило: да чего ты мучаешься, давай я тебе за пару недель сложу! Нет! Я хотел сам! И ведь сделал же! Вот что самое удивительное. Уж потом узнал, что камин сложить — высокий уровень печника. Но второй уж вряд ли сделаю, я и тот почти все лето клал, по ряду в неделю. — Он коротко хохотнул, вспоминая былые подвиги. — И вот сядешь на даче у камина. Утро раннее! Только засветало. Мотаешься в своей качалке, пледом укрытый, что твой Джек Лондон. Бимка от печки к тебе потихоньку переползает. Тут родня зашевелилась, половицы поскрипывают. И тишина! Хоть уши оторви да выбрось! Только соседский Казан из своей будки с отоплением через форточку побуркивает сквозь сон: «Гав! Гав!» через каждые полминуты, как заведенный.

Мужчина закатил глаза, уйдя в мечту, и даже попытался покачаться на своем стуле, спутав его с креслом-качалкой.

— Эх-х. — Он встрепенулся, возвращаясь в этот мир. — А вы… Вам это нравится?

— Да, — очень быстро и не задумываясь соврала Анна Петровна.

Хотя, может, и не соврала. Очень уж «вкусно» описывал это ее новый знакомый. Она не раз слышала гимны деревенской жизни от своих друзей и приятелей: режиссеров, журналистов, писателей. Вот только вся беда, что сами они в деревне разве что проездом бывали, поднимались часам к десяти, с удовольствием выпивали кружку парного молока, что поставила им в изголовье гостеприимная хозяйка, отдоившая свою Буренку часов пять назад. А выходя во двор, начинали принюхиваться к запаху помета и навоза. Да что там — цветы в противогазе, одно слово, как говорил Алексей.

А эти речи задели что-то другое. Мужчина не кичился своей деревенскостью, он даже посмеивался над тем, что он на самом деле никакой не «Есенин от сохи», просто заблудившийся в большом городе любитель природы. Именно поэтому его слова звучали так искренне и так чарующе!

Анна Петровна не понимала, что с ней происходит. Вернее, как раз понимала, но не могла в это поверить. Она уже переживала что-то подобное, но это было так давно, где-то в прошлой жизни. Ей было удивительно спокойно и комфортно с этим незнакомым человеком, о чьем существовании она еще четверть часа назад и не догадывалась. Казалось, что вот так, в полном молчании, просто глядя друг на друга и разговаривая глазами и душами, они могут сидеть целую вечность.

За барной стойкой звякнул разбившийся стакан, официантка ойкнула, и Анна Петровна сорвалась обратно в настоящее. Она перевела дыхание, поежилась и медленно, с неохотой, высвободила свою руку.

Она совсем забыла о ждущем ее неприятном деле, но никуда от него нельзя было деться. Более того, надо было сделать его именно сейчас, когда этот человек снова наполнил ее силами. Потом, когда снова подкатит бессилие и одиночество, сделать это будет гораздо труднее.

— Извините меня, но я совсем позабыла — мне срочно нужно позвонить, — сообщила Анна Петровна. — Пойду узнаю, есть ли тут телефон и можно ли им воспользоваться. На улице не смогла, телефонную карту дома забыла, — неизвестно зачем добавила она, словно оправдываясь.

— Позвоните с моего сотового, — с готовностью предложил мужчина, протягивая даме небольшой черный мобильник.

— Это, наверное, дорого, — засомневалась Анна Петровна и прикусила язык, поняв, что, приняв угощение, жеманничать по поводу звонка глупо.

Мужчина сердито глянул и настойчиво протянул трубку.

Она взяла телефон, повертела в руках, разглядывая многочисленные кнопочки, которых было гораздо больше, чем на домашнем телефонном аппарате, а потом покраснела и протянула его обратно.

— Я… я не умею им пользоваться. — Она смущенно заулыбалась. — Я вообще очень старомодна и плохо знакома с последними достижениями науки и техники. В моей комнате до сих пор стоит телефон с дисковым набором.

— Хорошо, что вы еще через «барышню» не звоните, — засмеялся мужчина. — Диктуйте номер.

Сыграв незатейливую мелодию на кнопках, он дал Анне Петровне оживший аппарат и деликатно привстал, чтобы отойти в сторону и не мешать разговору. Анне Петровне пришлось властным жестом заставить его сесть обратно. Мужчина развел руками, но повиновался.

— Алло, Боренька? — Анна Петровна с усилием засмеялась, не желая голосом выдавать охватившую ее панику. Она всегда паниковала, когда ей приходилось кого-то о чем-то просить или сообщать о собственных проблемах.

— …

— Да, это я. Спасибо, что узнал. Не быть мне богатой.

— …

— Боренька, обзвони, пожалуйста, всех наших и скажи, чтобы завтра ко мне не приходили.

— …

— Да нет, Боренька, никаких проблем, — голос Анны Петровны предательски дрогнул.

— …

— Просто у нас эпидемия. Грипп. Тропический, — неожиданно добавила она, вспомнив шутку внука.

— …

— Разве же от тебя можно было когда-то что-то скрыть, — уже не скрывая горечи, призналась Анна Петровна.

— …

— Нет, справлюсь сама.

— …

— Борис! — голос Анны Петровны окреп, и в нем зазвенели стальные струны. — Если я сказала, что справлюсь сама, ты знаешь, что это значит — я справлюсь.

— …

— Я не отказываюсь от помощи друзей, не преувеличивай. Просто… Боренька, ты знаешь, некоторые вещи нужно пережить самой, чтобы они тебя не съели. Если мне будет совсем плохо, я приду. Я помню, где ты живешь.

— …

— Обещаю.

— …

— Я уже думала, но боюсь, что ничего не получится. Мы просто не успеем подготовиться. У тебя сроду ничего дома не было, да и ремонт вовсю. К Братеевым родня приехала, человек десять. Мишка только завтра к вечеру из командировки вернется. Майка живет у черта на куличках. И куда можно разместить такую ораву? Нет, Боря. Ничего не получится. — Она тяжело вздохнула.

— …

— Завтра помянем Леночку в церкви. Каждый по-своему. А соберемся как-нибудь позже. Видимо, уже после Нового года. Извини, Боренька, что подвела.

— …

— Все равно, извини. Это я скорее сама перед собой извиняюсь. До свидания, я позвоню.

Анна Петровна ощущала странную смесь облегчения и тяжести на сердце. Ей очень неприятно было все это говорить, но это было уже позади. Бояться уже было поздно, оставалось только переживать. Ну, и думать, что делать дальше.

Она со вздохом протянула телефон обратно через стол, стараясь не смотреть на соседа по столику:

— Спасибо большое, это все.

— Нет, не все.

Эти слова были сказаны очень решительным тоном, но все же некоторое сомнение в голосе присутствовало. Но не сомнение в себе, это было очевидно.

— То есть? — заинтересовалась Анна Петровна.

Сидящий напротив мужчина выглядел таким собранным и целеустремленным, как выглядит мальчишка, впервые, да еще на глазах сверстников, собирающийся прыгнуть с десятиметровой вышки.

— Не удивляйтесь тому, что я сейчас скажу, — попросил он.

— Не буду, — пообещала Анна Петровна.

— Я хочу пригласить вас и ваших друзей к себе на дачу. У меня тепло и уютно. Это не бог весть какие хоромы, кто-то даже считает мой домик сараем, — он хмыкнул, словно обращаясь к этому «кому-то», — по я там часто живу всю зиму. И уверяю вас, что там спокойно и с комфортом разместится любая орава. И я был бы искренне рад видеть там хорошую компанию. Думаю, что у такой женщины, как вы, и друзья под стать.

— Но… — с сомнением начала было Анна Петровна.

— Не торопитесь! — остановил ее мужчина. — Подумайте!

— Бывают такие неожиданные предложения, с ответом на которые лучше поторопиться, — рассмеялась Анна Петровна. — Я согласна. Только…

— Какие могут быть «только»? — воодушевленно воскликнул мужчина. — Ведь вы же согласны!

— Я только хотела…

— Никаких отговорок и сомнений! Мы должны отправляться прямо сейчас! Нужно успеть протопить дом, привести в порядок мою берлогу и прилегающую территорию. А с утра начать готовиться.

— Прямо сейчас? Но ведь это наверняка далеко! В такой снег и в такое время — как мы доберемся?

— Это не вопрос. Я на машине. Даже не так — на танке! Он доставит нас в любое время и куда мы захотим! Да и вообще — это всего пара-тройка километров по отличной Новорижской трассе.

Анна Петровна скосила глаза на стоящее перед ними вино, и мужчина легко поймал этот взгляд. Он рассмеялся и повернул к ней этикеткой бутылку, из которой пил сам. На этикетке значилось, что вино было безалкогольным.

— Я больше полвека за рулем, и никогда не сяду в машину даже после кружки пива.

— Полвека? — поразилась Анна Петровна. — И без аварий?

— Вот аварий было много, — снова засмеялся мужчина. — Но никогда из-за этого, — он кивнул на бутылки. — Вам не о чем беспокоиться, я потом все подробнее расскажу, если вам будет интересно. Ну что, поехали?

Он встал из-за стола, жестом подозвав официантку для расчета. Получалось это у него очень естественно, без заискивания перед официанткой и в то же время без пренебрежения. Не многие так умеют. Но Анна Петровна осталась сидеть.

— Простите, но я не могу сейчас с вами поехать.

Мужчина ошарашенно застыл, глядя на нее непонимающими глазами.

— Видите ли, у меня есть свои, железные правила. Прежде чем уехать в ночь с незнакомым мужчиной, я должна… — Она прикрыла лицо руками, выдержала театральную паузу, а потом сквозь смех закончила: — Я должна узнать, как вас зовут.

Новый знакомый захохотал во весь голос, звонко и непринужденно. Отсмеявшись и обессиленно упав на стул, он сквозь выступившие слезы представился:

— Кирилл. Надо же, у меня было полное ощущение, что мы знаем друг друга сто лет. А как ваше имя?

— Анна, — озорно улыбнулась Анна Петровна. Она так давно не представлялась просто, одним именем, без чопорного имени-отчества, и это было очень приятно.

Кирилл замялся на секунду.

— Простите, Анна, это прозвучит жутко банально, но меня извиняет то, что особенно банально это звучит в начале знакомства… Я не мог вас где-то раньше видеть?

Она вся внутренне сжалась. Никто не знает, как она боялась таких вот вопросов. Иногда свою актерскую славу и известность она воспринимала как проклятье, мешающее ей знакомиться с простыми хорошими людьми, далекими от богемной жизни. Узнав, что она известная актриса, многие тут же начинали относиться к ней как-то иначе, без искренности и дружелюбия. Она молчала, не желая обманывать Кирилла и боясь признаться.

— Хотя о чем это я, — рассмеялся Кирилл Ильич. — Я уже столько повидал людей, что они все мне кажутся знакомыми. Даже если наши пути когда-то пересекались, для того, чтобы вычислить этот узел соприкосновения, придется перебирать целую жизнь. Боюсь, за вечер нам с этой задачей не справиться. Анна, держите телефон, еще раз позвоните Борису и сообщите о переносе места встречи, чтобы он не успел сыграть отбой всем остальным. А потом передайте мне трубку, я объясню, как держать с нами связь и как добраться до моего логова.