Дажьбог - прародитель славян

Вивасват — древнеиндийский бог солнца

Существование общеславянского мифа о солнце как о царе и приведенные в предыдущей главе многочисленные примеры наличия солнечных черт у различных славянских правителей на протяжении многих веков побуждает нас обратиться к мифологии других индоевропейских народов, чтобы с их помощью лучше понять суть данного представления. Наиболее близкое соответствие этому мифу мы видим в Древней Индии. Согласно ведийской традиции, не только родоначальником царской солнечной династии, но и прародителем людей был бог солнца Вивасват (буквально «Сияющий»). Как этимологически, так и семантически этому имени индийского бога солнца, равно как и славянскому корню свят-/свет-, оказывается родственно исконное, как отмечает В. В. Иванов, имя хеттского бога солнца было Сиват (Siwatt — «день», что подтверждается урартским именем бога солнца Siwini, заимствованным, по-видимому, из хеттского языка, равно как и именами божества дневного светила Тиват и Тият в лувийском и палийском языках, родственных хеттскому)[261]. Вивасват был последним, восьмым сыном матери богов Адити и рождается на свет без рук и ног, гладким со всех сторон. Отголоски этого мифа встречаются нам уже в РВ:

В данном гимне бог солнца упоминается под именем Мартанда (буквально «птица», «птица на небе» в значении «солнце», или, по мнению других исследователей, «из мертвого яйца (происходящий)», подразумевающий под собой всё ту же птицу-солнце), что находит свои параллели и в славянской традиции, например, в приводимой в первой главе русской загадке о солнце, описывающей его в виде птицы. Этот космогонический текст повествует о спрятанном в море солнце, что символизирует архаичную причастность дневного светила к миру мертвых. Соответственно, и в двух последующих четверостишиях Мартанда, не признаваемый матерью и старшими братьями, олицетворяет восходящее и заходящее солнце, символизирующее собой как смерть, так и последующее возрождение. В свете этого становится понятным утверждение автора гимна о том, что мать привела Мартанду «к потомству, как и к смерти», что предполагает уже существование мифа о солнце-прародителе. Помимо этого данный гимн указывает на весьма архаичную связь дневного светила со смертью, окончательно реализовавшуюся в сыне Вивасвата Яме, ставшим первым человеком, который умер. Как отмечают исследователи, Вивасват первоначально стал прародителем людей и только потом сравнялся с богами и сам стал богом солнца. Его женой стала Саранью, которая родила ему близнецов, брата и сестру Яму и Ями, а затем создала свою копию Саварну (или Чхаю) и, обернувшись кобылицей, убежала от мужа. В некоторых версиях мифа бегство Сараньи мотивируется тем, что опа не в силах выдержать исходящий от мужа жар. Этот миф также фигурирует уже в ведийский период:

В этой версии мифа не супруга по своей воле покидает бога солнца — инициаторами подмены Сараньи выступают боги. Уже будучи беременной Аіпвинами, она уходит от мужа и своих первых детей — близнецов Ямы и Ями. Вивасват первоначально не заметил подмены, и от мнимой Сараньи у него родился сын Ману. Тем не менее Яма, с которым мачеха дурно обращалась, понял, что перед ним не его мать, и однажды в гневе даже поднял на нее ногу. В поисках своей подлинной жены Вивасват оборачивается конем, что лишний раз свидетельствует о солярной мифологической природе этого животного, находит все еще пребывающую в облике кобылицы Саранью и соединяется с ней, в результате чего рождаются близнецы Ашвины, тесно связанные с конями (само их название означает «обладающие конями» или «рожденные от коня») и утренними и вечерними сумерками. Если Ашвины становятся небесными божествами, то их братья Яма и Ману являются людьми, причем функции между ними распределяются следующим образом: Яма рассматривался как первый человек, который умер и стал царем умерших предков, а Ману — как первый человек, живший на земле, и царь людей.

Яма и Ями и индоевропейский миф об инцесте

Весьма показательны значения имен детей Вивасвата. Имя Ямы буквально означает «близнец», что объясняется тем, что у него есть сестра-близнец Ями. Как показывает сравнительное языкознание, легший в основу этого имени корень был весьма распространен у различных индоевропейских народов: «Само индийское имя Yama восходит к общеиндоевропейскому названию «близнеца», архаическому и.-е. q’emo-, др. инд. yama — «близнец», авест. усmа — «близнец», лат. geminus — «близнец», ср. ирл. emuin — «близнец», латыш, jumis — «сдвоенный плод», «сдвоенный колос», «сельскохозяйственное божество»[262]. Этимологически к этому перечню следует добавить и древнегреческий род прорицателей Иамидов из Элиды, упоминаемый Геродотом (V, 44). Первым сюжетом, связанным с этим персонажем, оказывается мотив инцеста, который предлагает совершить ему родная сестра. Миф об этом был зафиксирован еще в РВ, причем, что показательно, момент инцеста там отвергается и осуждается. Согласно утверждению сестры, «ведь еще в утробе прародитель создал нас двоих супругами» и «у (нашей) пары такое же родство, как у Неба и Земли» (РВ X, 10, 5 и 9). Последнее заявление Ями весьма показательно, поскольку в другом гимне (РВ 1,159,4) Небо и Земля также именуются братом и сестрой (jami), однако являются супругами. Исходя из того, что своим союзом они воспроизводят первоначальный брак Неба и Земли, Ями первая предлагает своему брату любовь:

Однако в период окончательного сложения текста данного гимна господствовали уже другие моральные нормы, и брат решительно отказывается от предложенной ему сестрой любви:

Стоит отметить, что в самом начале гимна сестра в качестве причины любви к брату называет не свое желание, а стремление продолжить род:

Поскольку в индийской мифологии наряду с Ману Яма и Ями были первыми людьми на земле, то, следовательно, других потенциальных супругов, о которых говорится в окончательной редакции гимна, у них не было, и изначально речь шла о том, чтобы породить человеческий род в целом.

О чрезвычайной древности этого ведийского мифа свидетельствуют его многочисленные соответствия у других индоевропейских народов, причем не только на уровне сюжета, но и в плане имени главного персонажа. Наиболее близкой аналогией ведийскому мифу является среднеиранское предание о браке Йимы со своей сестрой Йимак, послужившем прецедентом для подобных браков у зороастрийцев[263]. Из этого следует, что первоначально и у индийцев был вариант мифа, где инцест между братом и сестрой все-таки происходит и в результате его возникает человеческий род, причем существовал он в более раннюю эпоху, еще до сложения РВ, где инцест между братом и сестрой отрицается. В несколько иной трактовке этот же момент присутствует и в скандинавской мифологии, где великан Имир (буквально двойное (то есть двуполое) существо или близнец) благодаря своей муже-женской природе оказывается в состоянии в одиночку породить потомство:

Точной семантической аналогией скандинавскому Имиру оказывается упоминаемый Тацитом германский бог Туисто, являвшийся отцом первого человека Манна. Что касается дальнейших этимологических соответствий ведийскому Яме, то здесь следует назвать латышского Юмиса с его женой Юмалой и ребенком Юмаленем, а также кельтский миф о трех братьях-близнецах, носящих одно имя Финдеамна (Findcamna; eamnа, множ, число от др. ирл. еаmn — «близнец», родственное как др. инд. Yama, так авест. Yima), которых родная сестра уговорила сожительствовать с ней, чтобы не остаться бездетной. Предания об инцесте фиксируются и у тех индоевропейских народов, у которых не сохранились изначальные имена брата и сестры, указывающие на то, что они являются близнецами. В осетинских преданиях Сатана соблазнила и вышла замуж за своего брата, предводителя нартов Урызмага (мотив близнечности последнего присутствует и здесь, правда, не по отношению к своей сестре Сатане, а по отношению к брату Хамыцу). Следует упомянуть и древнехеттский миф о рожденных царицей Каниша (Яссы — древней столицы этого народа) тридцати сыновьях, которые, возмужав, вступают в брак со своими родными тридцатью сестрами-близнецами: «и она (то есть их мать) своих дочерей за своих сыновей выдала». Тем не менее один из близнецов пытается предостеречь своих братьев от совершения инцеста, что указывает на то, что в исторический период подобные браки осуждались у хеттов точно так же, как и в Индии. Аналогичный мотив брака, правда на этот раз не между родными, а двоюродными братом и сестрой, сохранился и в греческой мифологии. Речь идет о возрождении человеческого рода на Земле после Девкалионова потопа, уничтожившего людей «медного века». По воле Зевса спастись в ковчеге удалось единственной паре праведников — царю города Фтии в Фессалии Девкалиону и его жене Пирре:

Сам описанный мотив спасения в ковчеге единственной человеческой пары и вторичного рождения человечества генетически родственен с шумерским и библейским преданиями и свидетельствует, скорее всего, о ближневосточном влиянии на греческую мифологию. Хоть имена этой единственной оставшейся в живых человеческой пары в греческой мифологии и не соответствуют общеиндоевропейскому обозначению близнецов, однако и они, несмотря на свой поздний характер, содержат в себе указание на также весьма архаичные представления о возникновении человечества. К позднейшим напластованиям относится и указание на то, что они приходились друг другу не родными, а двоюродными братом и сестрой, являющееся уступкой новым моральным ценностям. Судя по тому, что, как сообщает Аполлодор, сыном Девкалиона и Пирры был Эллин, ставший родоначальником всех греческих племен, изначально и в этом мифе речь шла о первой паре на Земле, ставшей изначальными прародителями всего человечества.

Приведенные факты однозначно свидетельствуют о существовании у индоевропейцев еще в период нераспавшегося единства мифа о происхождении всего человеческого рода, т. е. их самих, в результате брака между братом и сестрой, в самом имени которых подчас содержалось указание на то, что они являются близнецами. Является ли этот миф отголоском реального кровосмесительного союза, либо, как предполагали Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванов, он отражал прототип освященного законом бракосочетания между кросс-кузенами, не так в данном случае и важно. По мнению современных исследователей, произошедший в мифическом времени кровосмесительный союз богов или первопредков вообще нельзя трактовать как инцест, т. е. нарушение установленных и санкционированных обществом брачных норм. Поскольку само существование богов или, как в рассмотренных выше примерах, человеческого рода зависит от брака единственной пары на земле, то подобный инцест оказывается «непреступным» и, более того, даже сакральным, являясь в ряде случаев образцом для повторения[266]. Необходимо обратить внимание и на то, что в значительной части рассмотренных выше примеров первый человек Яма, Йима, Пирр оказывается одновременно и первым правителем; к царской семье или семье вождя относится миф об инцесте в хеттской и осетинской традициях. О типологической распространенности подобного мотива свидетельствуют инцестуальные браки у египетских фараонов и правителей инков, т. е. представителей неиндоевропейских народов, у которых подобный кровосмесительный союз также носил сакральный характер и был призван подчеркивать священный характер правящей династии. О подсознательных корнях данного явления на примере алхимической символики писал К. Г. Юнг: «В то же время вмешательство Святого Духа приоткрывает скрытое значение инцеста — хоть между братом и сестрой, хоть между матерью и сыном — как отталкивающий символ unio mystica (мистического единения). Хоть брачный союз близких кровных родственников везде табуируется, он остается прерогативой царей (свидетельство тому — инцестуальные браки фараонов и т. п.). Инцест символизирует воссоединение со своей собственной сущностью, он означает индивидуацию или становление самости, а последняя столь жизненно важна, он обладает жутковатой зачаровывающей силой — вероятно, не столько как грубая реальность, сколько как психический процесс, контролируемый бессознательным: факт, хорошо известный всякому, кто знаком с психопатологией. Именно по этой причине, а вовсе не из-за отдельных случаев человеческого инцеста считалось, что первые боги производили потомство в инцесте. Инцест — попросту соединение подобного с подобным, представляющее собой следующую стадию в развитии первобытной идеи самооплодотворения»[267].

Кроме мифа об инцесте с этим сыном Вивасвата неразрывно оказывается связан и другой миф, крайне важный для ведийского сознания, а именно миф о смерти. О роли Ямы как первого смертного, проложившего путь в загробный мир для других людей, один из гимнов РВ говорит так:

Сам загробный мир описывается риши от лица мальчика, тоскующего по своему умершему отцу, следующим образом:

Исследователи отмечают, что в ведийский период Яма считался лишь «царем мертвых» и лишь впоследствии был обожествлен и приобрел функции судьи загробного мира. Кроме того, более поздние тексты связывают с мифом о смерти Ямы происхождение ночи: его безутешная сестра непрерывно оплакивала брата, повторяя «Только сегодня он умер», и боги, чтобы даровать ей забвение, создали ночь[268].

Ману — первый царь, родоначальник царей и людей в индийской мифологии

Не менее интересна этимология и второго сына бога солнца. Само имя Ману буквально означает «человек», «мужчина» (др. инд. Мали), ставший родоначальником человеческого рода, который поэтому зовется «родом Ману», а понятие «человек» на санскрите передастся словом «мануджа», буквально «рождённый Ману». С чисто филологической точки зрения имя сына Вивасвата полностью соответствует слову «мужчина» в германских языках: нем. Mann, готск. Manna, англ. Man. Филологическое совпадение дополняется мифологическим. Рассказывая о происхождении германцев, древнеримский историк Тацит сообщает: «В древних песнопениях… они славят порожденного землей бога Туистопа. Его сын Манн — прародитель и праотец их народа; Манну они приписывают трех сыновей, по именам которых обитающие близ Океана прозываются ингевонами, посередине — термионами, все прочие — истевонами»[269]. Как следует из приведенного текста, первый человек в германской мифологии был сыном земнородного божества Туистона, само имя которого означает двойное, двуполое существо. Генетически им родственен и родоначальник фригийцев Μανηζ-, о котором, к сожалению, до нас не дошло практически никаких сведений[270]. Сопоставление верований этих трех территориально далеких друг от друга народов доказывает, что еще в эпоху индоевропейского единства существовал единый миф о происхождении людей от первочеловека, который так и назывался (с индийским Ману Р. Генон сопоставлял также кельтское имя Менва и греческое Милос). К этому же перечню следует добавить и римских манов, которые в мифологии этого народа первоначально считались богами загробного мира и (или) обожествленными душами предков (подобную же двойственность предка и бога загробного мира мы видим и у индийского Ямы, брата Ману). Если обратиться к этимологии, то, как отмечает М. Фасмер, др. инд. manu — «мужчина, муж» — оказываются родственными не только слав, муж, но и авест. manus, гот. manna, др.-в. нем. mann, др. — исл. mannr с аналогичными значениями.

Само дублирование человеческого потомства Вивасвата наводит нас на мысль, что первоначально в мифе шла речь лишь об одном его сыне, бывшим сначала прародителем и царем людей, а затем, после своей смерти, — царем умерших, однако удвоение это произошло в достаточно ранний период, поскольку РВ знает одновременно как Яму, так и Ману, который упоминается в этом памятнике гораздо реже своего брата. Одна из причин этого удвоения видна невооруженным глазом: дети Вивасвата занимают свои места на небе (Ашвины), правят на земле (Ману) и в загробном мире (Яма), т. е. маркируют собой все три сферы мироздания ведийской вселенной, что предполагает верховную власть над всем мирозданием у их отца — бога солнца. Стоит отметить, что как Вивасват, так и два его старших сына оказываются тесно связанными с огнем, олицетворяемым в ведийской мифологии богом Агни. С одной стороны, когда Агни, боясь службы жреца-хотара, спрятался от богов, его обнаружил именно Яма:

С другой стороны, в РВ Агни неоднократно называется участвующим в жертвоприношении «хотаром, поставленным Ману» (РВ I, 13, 4; I, 14, 11). Именно он, «назначенный Ману, привел в движение возлияния» (РВ VIII, 19, 24), приносимые для богов смертными. В еще одном месте Агни характеризуется как «назначенный хотаром у потомства Ману» (РВ 1,68,7–8). Ведийские гимны отмечают связь этого сына Вивасвата с огнем и жертвоприношением священного опьяняющего напитка сомы. Так, в одном месте говорится, что Индра пил выжатую сому у Ману Вивасвата (РВ VIII, 52, 1). Другие гимны также подчеркивают связь этого священного напитка с Ману (РВ III, 32, 5; IV, 26; IV, 27). Именно он устанавливает службу богам (РВ III, 26, 2) и через это добывает те жизненные блага, которые под предводительством бога, в данном случае Рудры, хотят снова добыть его потомки:

По более позднему мифу с Ману оказывается связан сюжет о Всемирном потопе. По его окончании оставшийся один на земле Ману приносит богам жертву и из этой жертвы чудесным образом возникает девушка Ила (Ида), ставшая женой сына Вивасвата. Понятно, что миф о возникновении жены Ману в результате жертвоприношения, несущий на себе отчетливый отпечаток жреческой мысли, является более поздним по сравнению с мифом об инцесте брата и сестры. В более позднюю эпоху появляются представления уже о четырнадцати Ману — прародителей человечества, семи бывших и семи будущих. Каждое конкретное поколение людей существует определенное время — манвантару («период Ману»), равняющееся 306720000 обычных человеческих лет[271]. В данном контексте Ману, как и его небесный отец, оказывается связанным с течением времени. Когда все четырнадцать манвантар проходят, на небе появляются двенадцать солнц, которые дотла сжигают миры, которые затем возрождаются в новой космической эре. Подобно тому, как русский царь, демонстрируя свою солярную сущность, символически контролировал течение годового цикла, так сын Вивасвата и прародитель Солнечной династии индийских царей определял продолжительность цикла, но на этот раз уже вселенского. Показательно, что связь Ману с царской властью сохраняется, и в этой интерпретации и «Вишну-пурана» по этому поводу утверждает: «Пуруша есть владыка Вселенной, а владыка кальпы — Брахма, владыка мира, владыкой же манвантары является Ману. Этих Ману четырнадцать, и в начале каждой манвантары земные цари происходят от них»[272].

По наиболее распространенной версии мифа, старшим сыном Ману и основателем Солнечной династии был Икшваку[273], появившийся на свет из ноздри отца, когда тот чихнул. Некий Икшваку, «богатый владелец обмолоченного зерна», упоминается уже в РВ (X, 60, 4), однако, судя по контексту, вряд ли это был внук Вивасвата. Кроме него, по некоторым вариантам мифа, у Ману было еще восемь сыновей. Сам Иквшака имел сто сыновей, из которых по мифам наиболее известны три старших. К Солнечной династии принадлежали многие цари и герои древнеиндийского эпоса, самым прославленным из которых был Рама. Как и на Руси, память о солярном происхождении верховных правителей в Индии передавалась разными способами. Так, например, «Махабхарата» отмечает, что царь Шантану был «блеском подобен солнцу» (I, 94, 12), а царская доля (норма сбора) в послеведийский период равнялась одной десятой или одной двенадцатой от имущества подданных. Последняя цифра немедленно напоминает двенадцать месяцев солнечного года. Согласно одной из версий, зафиксированной в «Махабхарате» (1,75, 3188), именно с Ману связывается разделение человеческого рода на сословия-варны: «Брахманы, кшатрии и другие варны произошли от Ману, поэтому они манавы». Ему же как первому правителю приписывали создание «Законов Ману» — самого авторитетного сборника законов в

Индии. Интересно отметить, что одной из главных обязанностей царя в нем определено пресечение прелюбодеяний в обществе: «Людей, домогающихся чужих жен, царю следует изгонять, подвергать наказаниям, внушающим трепет. Ибо (прелюбодеяние), возникшее из этого, рождает смешение варн, благодаря которому возникает адхарма (беззаконие. — М. С.), уничтожающая корпи и причиняющая табель всему»[274]. Стоит вспомнить, что введение запрета на прелюбодеяние славянский перевод «Хроники» Иоанна Малалы приписывает Сварогу, отмечая, что его сын Дажьбог, генетически родственный отцу Ману, индийскому Вивасвату, жестоко покарал нарушивших его любовников. К Солнечной династии принадлежали многие персонажи индийского эпоса и, как отмечают исследователи, до сих пор некоторые раджи возводят свой род именно к ней.

Необходимо отметить, что светоносное начало унаследовали от Ману не только цари Солнечной династии, но и все остальные индийские арии, хоть, очевидно, и в меньшей степени. Именуя себя «племенами Ману» (РВ VI, 14, 2) и зная о своем происхождении через него от бога солнца Вивасвата, индийские арии великолепно осознавали свою светоносную природу:

отмечает ведийский риши. Знают они и о свете, «что заложен в сердце» (РВ VI, 9, 6). Вдохновенные поэты так описывают непреодолимую тягу своих соплеменников к солнечному свету, свидетельствуя об их духовной эволюции:

Бог солнца Сурья является «господином племен», заветам которого следуют люди (РВ VIII, 25,16), а он, в свою очередь, «охраняет образ жизни каждого» (РВ X, 37,5). Наконец, в другом гимне они прямо утверждают следующее: «Три арийских народа светоносны» (РВ VII, 33,7). Еще в одном гимне говорится о «блеске, что у пяти народов» (РВ VI, 46,7). С этим оборотом явно связана и та просьба, с которой к Агни обращаются авторы другого гимна:

Близкую к этому просьбу об индивидуальном превосходстве и опять-таки с солярным подтекстом, обращенную на этот раз не к Агни, а к Марутам, встречаем мы еще в одном гимне:

Таким образом, мы видим, что уже в эпоху сложения РВ, датируемую большинством современных исследователей II тысячелетием до н. э., с потомством бога солнца Вивасвата индийские арии связывали мифы о происхождении человеческого рода, который, как показывает сравнение с другими индоевропейскими мифами, мог быть результатом инцеста, об учреждении жертвоприношения священным напитком сомой, о родоначальнике Солнечной династии индийских правителей и, наконец, представление о светоносности всей совокупности индоариев.

Йима — первый царь в иранской мифологии

В иранской традиции отсутствует аналог Ману, однако присутствует пара отец — сын, генетически родственная Вивасвату и Яме. В «Хом-Яште», «Ясна», речь идет о священном напитке хоме (хаоме), тождественном ведийской соме, который от своего имени описывает производимое им действие и рассказывает о тех, кто с его помощью совершал жертвоприношения: «Я есмь… Хома праведный, устраняющий смерть, меня снаряди… (сок) мой выжимай в пищу, для моего прославления воспевай меня… Вивахвант был первым человеком, который выжимал мой (сок) для телесного мира. Та на него благодать снизошла, та его постигла удача, что у него сын родился — Йима, блестящий, богатый стадами, сиятельнейший среди рожденных, солнцеподобный между людьми, что сделал в свое царствование бессмертными и животных, и людей, незасыхающими и воды, и растения, дабы питались пищей неувядаемой. В царствование Йимы могучего ни мороза не было, ни зноя, ни старости не было, ни смерти, ни зависти, дэвами порожденной».[275] Легко заметить, что иранские Вивахвант и Йима являются довольно точной аналогией индийских Вивасвата и Ямы, что свидетельствует о возникновении мифа об этой паре еще в период если не индоевропейской, то, во всяком случае, индоиранской общности. Хоть Вивахвант в данном тексте назван человеком, а не богом, стоит вспомнить, что и Вивасват в индийской традиции отнюдь не сразу стал богом, а первоначально стал прародителем людей и лишь потом сравнялся со своими семью старшими братьями. Не стоит забывать и монотеистические тенденции самого Заратуштры, считавшего богом одного Ахура Мазду и последовательно отказывавшего в этом статусе остальным божествам древнеиранского пантеона. Соответственно, нигде в «Авесте» мы не найдем утверждения, что Вивахвант был богом солнца, однако об изначальном существовании подобных представлений у иранцев красноречиво свидетельствует тот факт, что из упомянутых в приведенном тексте «Ясны» четырех эпитетов его сына Йимы три непосредственно связаны с солнцем («блестящий», «сиятельнейший», «солнцеподобный»). О чрезвычайной устойчивости связи Йимы с дневным светилом свидетельствует и тот факт, что в среднеперсидскую эпоху он был известен под именем Джемшид, образованным из собственного имени Джем (т. е. Йима) и эпитета «шид» — лучезарный. Однако сохранявшиеся на протяжении многих веков солярные черты Йимы логически предполагают как его происхождение от бога солнца, так и их наличие у его отца Вивахванта. Благодаря индийским параллелям мы можем утверждать, что богом солнца как раз и был Вивасват-Вивахвант, от которого и произошел первый земной правитель. Однако параллели на этом не заканчиваются, и мы видим, что в РВ именно Ману, сын Вивасвата, совершает первое жертвоприношение путем выжимания сока сомы, а сама сома способна даровать бессмертие людям в царстве Ямы. Как уже отмечалось, иранская традиция не знает второго сына Вивахванта, и жертвоприношение хомой совершает сам отец Йимы. Если в Индии Яма был царем мертвых, а его брат Ману — царем людей, то «Авеста» однозначно называет Йиму верховным правителем всей земли. Описывая те блага, которые получали обращавшиеся к богине вод и плодородия Ардвисуре Анахите, «Ардвисур-Яшт» сообщает следующее:

Таким образом, и на иранском материале восстанавливается мифологемма о сыне солнца — верховном правителе на Земле. О характере его власти «Авеста» сообщает следующую интересную подробность. Отвечая на вопрос Заратуштры, проповедника новой веры, с кем из людей он беседовал до пего, бог сообщает ему следующее: «И сказал Ахура Мазда: «С Иимой прекрасным, богатым стадами, о праведный Заратуштра, с ним первым из людей я, Ахура Мазда, беседовал до тебя, Заратуштра, ему я объявил ее, религию Ахуры и Заратуштры. И ему, о Заратуштра, сказал я, Ахура Мазда: «Будь готов, о Йима прекрасный, сын Вивахванта, изучать и охранять мою религию». И ответил мне тот Йима прекрасный, о Заратуштра: «Я не создан и не учен тому, чтобы религию изучать и охранять». И ему, о Заратуштра, сказал я, Ахура Мазда: «Если ты не готов, о Йима, изучать и охранять мою религию, то взращивай мой мир и увеличивай мой мир. Будь готов стать защитником, охранителем и надсмотрщиком мира». И ответил мне тот Йима прекрасный, о Заратуштра: «Я, я буду твой мир взращивать, я буду твой мир увеличивать, я буду готов стать защитником, охранителем и надсмотрщиком мира. Да не будет под моим господством ни холодного ветра, ни горячего, ни болезней, ни смерти». И дал я, Ахура Мазда, ему два орудия: золоту стрелу и золотом украшенную плеть…»[277] Из этого примечательного диалога следует, что Йима, верховный правитель Земли, отказался стать религиозным пророком наподобие Заратуштры и хранителем веры, добровольно избрав себе роль светского правителя. Поскольку деление общества на три основных сословия уже существовало к моменту распада индоевропейского единства, это означает, что Иима сознательно отнес себя ко второму сословию воинов и правителей, сословию кшатриев, как они назывались в индоиранской традиции, не согласившись с первоначальным предложением бога избрать себе роль жреца, принадлежавшего к первому сословию. И вновь весьма точную аналогию этого мы видим в Древней Индии, где утверждалось, что седьмой Ману, сын Вивасвата, был кшатрием по рождению[278]. Тем не менее Ахура Мазда соглашается с выбором Йимы и вручает ему два золотых орудия, вновь косвенно подчеркивающих солярный характер этого правителя. Мы видим также, что в своей речи сын Вивахванта объявляет о своем стремлении защитить подвластный ему мир от неблагоприятных ветров, болезней и смерти, и из приводившихся выше других авестийских текстов следует, что, по крайней мере на время, Йиме удалось добиться своей цели. Наконец, брак Йимы со своей сестрой Иимак в иранской мифологии находит свое соответствие в стремлении Ями сочетаться браком со своим братом Ямой в Индии.

Хоть осознание собственной светоносности и не проявляется в Иране так отчетливо, как в Индии, однако солярные черты мы видим как у Йимы, воспринимавшегося иранскими ариями некогда в качестве первопредка[279], так и у Гайомарта, считавшегося первым человеком в другом варианте иранской мифологии. При описании создания последнего богом «Бундахишн» констатирует: «Шестым он изготовил Гайомарта, сверкавшего как солнце…»[280] Когда же этот первый человек был убит духом зла, то семя его, из которого произошло последующее человечество, было очищено солнечным светом. В более позднюю эпоху в книге «Ноурузнома» сообщалось, что Гайомарт или Каюмарс, как стали называть этого первого человека в Средние века, установил деление солнечного года на двенадцать месяцев[281] — деяние, приписываемое славянским переводчиком Иоанна Малалы отечественному Дажьбогу. Если к этим данным мифологии оседлых иранцев добавить образ солнца, единственного владыки ираноязычных кочевников-массагетов, равно как то, что первоначально олицетворявший общину иранцев Митра стал впоследствии богом солнца, то все эти факты в своей совокупности свидетельствуют об определенном мирочувствовании и позволяют высказать предположение, что у ираноязычных народов некогда был если и не миф о своем солнечном происхождении, то, во всяком случае, четко выраженная тенденция к его созданию. Отголосок этого представления мы встречаем и в зороастрийской традиции, где приверженцы этой религии так говорили о себе: «Мы теми хотим быть, кто весь мир светом озарит»[282]. Хоть данное утверждение и является результатом вторичного переосмысления своей сущности в контексте религиозно-этического учения Заратуштры, тем не менее в основе его лежит более древнее представление иранцев о самих себе как светоносных существах. Подтверждение подобной интерпретации мы видим у северных ираноязычных кочевников, не подвергшихся влиянию зороастризма. Так, одно из аланских племен называлось роксоланами. В. И. Абаев, сближая первую часть их самоназвания с др. иран. rauxsna — «свет», «светить», перс, ruxs — «сияние», согд. roxsn — «светлый», осет. roxs — «свет», «светлый», понимает это слово как «светлые аланы». В связи с этим традиционным пониманием названия роксолан Н. Н. Лысенко справедливо замечает: «Представляется однако, что такая трактовка этнонима («светлые аланы») не совсем точна, поскольку подменяет несомненно сакральный, духоподъемный аспект этнонима дежурным указанием на физический тип роксоланов (светлые — т. е. белокурые, блондины). Известно, что у других иранских народов присутствие божественного начала, прикосновенность к божеству, царство небожителей ассоциировалось со светом, с могучим источником божественного сияния, царством вечного света. Поэтому этноним «роксоланы» следует буквально переводить как «сияющие светом аланы», «испускающие свет аланы», «светозарные аланы»[283]. Тот факт, что данное представление независимо друг от друга встречается нам у оседлых и кочевых иранцев, говорит о том, что данный миф о своем собственном солнечном происхождении или тенденция к его созданию существовали еще до разделения предков иранцев на северных и южных, кочевников и оседлых.

В свете тесных праславяно-скифских контактов для нас представляет несомненный интерес тот факт, что культ Йимы был зафиксирован не только у оседлых иранцев, живших на территории Персии, но и у иранцев-кочевников, обитавших в Северном Причерноморье и непосредственно контактировавших с нашими далекими предками. «Отец истории» Геродот сообщает нам следующие сведения о пантеоне этих кочевников: «Скифы почитают только следующих богов. Прежде всего — Гестию, затем Зевса и Гею (Гея у них считается супругой Зевса); после них — Аполлона и Афродиту Небесную, Геракла и Ареса. Этих богов признают все скифы, а так называемые царские скифы приносят жертвы еще и Посейдону. На скифском языке Гестия называется Табити, Зевс (и, по-моему, совершенно правильно) — Папей, Гея — Апи, Аполлон — Гойтосир, Афродита Небесная — Аргимпаса, Посейдон — Фагимасад (еще одно возможное написание Тагимасад. — М. С.)».[284] Появление в пантеоне степных кочевников, никак не связанных с мореходством, божества, сопоставимого с древнегреческим богом моря, кажется весьма странным на первый взгляд. Однако в Греции Посейдон был связан не только с одной водной стихией: в Фессалии его почитали как Гиппия, т. е. «конного», причем эта его черта весьма архаична: уже в ХXII гомеровском гимне Посейдон наделяется двумя функциями — укрощением диких коней и спасением кораблей от крушения. С другой стороны, в Афинах, по одной из версий мифа, он считался божественным отцом Тесея, а в соседнем Трезепе, как сообщает Павсаний (II, 30,6), Посейдон почитался как «царь» (само имя Посейдон, дорийск. Poteidan было образовано из сочетания двух слов: potei — «владыка» и daon — «водный», обозначая в совокупности «владыка вод»). Исходя из этого, мы можем предположить, что сопоставленное с Посейдоном загадочное скифское божество должно было быть связано с конями и царской властью, что точно соответствует как условиям быта этих кочевников причерноморских степей, так и бытованию его культа лишь в среде царских скифов. Окончательную ясность в данный вопрос вносит лингвистический анализ имени этого божества, предпринятый Д. С. Раевским. Отчленив от приводимого Геродотом имени первую часть «таг», исследователь так расшифровал составляющее ядро имени «имасад»: «Здесь, на наш взгляд, легко угадывается Yima Xšaēta «Авесты», Джемшид более поздних иранских источников, Йима Светлый»[285]. Что касается первой части имени, то оно сопоставимо со скифским taka — «быстрый», указывающим на конский культ (неразрывно связанный с солнечным культом у родственных скифам массагетов), в результате чего все имя упоминаемого Геродотом божества означает Быстрый Йима Хшаета. Такое точное совпадение сравнительно-мифологических и филологических данных подтверждает правильность предпринятой Д. С. Раевским расшифровки загадочного имени. Весьма показательно, что культ легендарного первого правителя был распространен, как подчеркивает «отец истории», лишь среди царских скифов, занимавших главенствующее положение в обществе этих кочевников. Поскольку Гекатий Милетский упоминает «иамов, народ скифский», можно было бы осторожно предположить, что Йима у североиранских кочевников мог выступать не только как родоначальник царской династии, но и как первопредок по крайней мере части этих племен, однако это предположение не подтверждается другими данными по скифской мифологии и может рассматриваться как еще нуждающаяся в доказательстве гипотеза. Тот факт, что Йима был объектом культа не только у оседлых иранцев, но и у обитавших в Северном Причерноморье иранцев-кочевников, представляет для нас особую значимость в свете тесных праславяно-скифских контактов в мифологической области, показывая, что на религиозные представления наших далеких предков могло влиять не только североиранское обозначение божества, но и представления их соседей об имеющем солярную природу первопредке человеческого рода, ставшего одновременно и основателем царской династии.

Колоксай скифской мифологии

Стоит при этом отметить тот факт, что помимо Йимы скифская мифология знает еще одного солнечного владыку — Колоксая. Сведениям о нем мы обязаны все тому же любознательному Геродоту, разузнавшему и записавшему бытовавшее о нем предание: «По рассказам скифов, народ их — моложе всех. А произошел он таким образом. Первым жителем этой еще необитаемой тогда страны был человек по имени Таргитай. Родителями этого Таргитая, как говорят скифы, были Зевс и дочь реки Борисфена (я этому, конечно, не верю, несмотря на их утверждения). Такого рода был Таргитай, а у него было трое сыновей: Липоксаис, Арпоксаис и самый младший — Колоксаис. В их царствование на Скифскую землю с неба упали золотые предметы: плуг, ярмо, секира и чаша. Первым увидел эти вещи старший брат. Едва он подошел, чтобы поднять их, как золото запылало. Тогда он отступил, и приблизился второй брат, и опять золото было объято пламенем. Так жар пылающего золота отогнал обоих братьев, но, когда подошел третий, младший, брат, пламя погасло, и он отнес золото к себе в дом. Поэтому старшие братья согласились отдать царство младшему.

Так вот, от Липоксаиса, как говорят, произошло скифское племя, называемое авхатами, от среднего брата — племя катиаров и траспиев, а от младшего из братьев — царя — племя паралатов. Все племена вместе называются сколотами, т. е. царскими. Эллины же зовут их скифами.

Так рассказывают скифы о происхождении своего народа. Они думают, впрочем, что со времен первого царя Таргитая до вторжения в их землю Дария прошло как раз только 1000 лет. Упомянутые священные золотые предметы скифские цари тщательно охраняли и с благоговением почитали их, принося ежегодно богатые жертвы. Если кто-нибудь на празднике заснет под открытым небом с этим священным золотом, то, по мнению скифов, не проживет и года. Поэтому скифы дают ему столько земли, сколько он может за день объехать на коне. Так как земли у них было много, то Колоксаис разделил ее, по рассказам скифов, на три царства между своими тремя сыновьями. Самым большим он сделал то царство, где хранилось золото»[286]. Согласно этой версии мифа, скифы произошли в результате союза бога неба и дочери водного божества. Таргитай, первый человек, олицетворял собой весь видимый мир. Во второй части имен всех его сыновей отчетливо прослеживается индоиранский корень «ксай» — «царь», а что касается первой части их имен, то они означают соответственно «гора», «(водная) глубина» и «солнце», т. е. в совокупности образуют собой трехчастную структуру физического мира по вертикали. Главенство среди трех братьев-царей позволяют выявить упавшие с неба чудесные предметы. Как неоднократно отмечали исследователи скифской мифологии, в своей совокупности золотые вещи символизируют собой три сословия: ярмо с плугом являются орудием труда земледельцев, секира — оружием воинов, а чаша — принадлежностью жрецов. Подобная семантика предметов подкрепляется и названиями племен, произошедших от каждого из братьев. Паралаты, потомки Колоксая, — это военная аристократия, генетически родственная Парадатам (наиболее вероятное значение «первозаконники», «установители первых социальных норм», как считает Л. А. Лелеков, или же «впереди поставленные», «созданные, чтобы быть первыми», по мнению Г. М. Бонгард-Левина и Э. А. Грантовского), первой царской династии в Иране, речь о которой идет еще в «Авесте». Произошедших от старшего брата Липоксая авхатов В. И. Абаев объясняет через скифское vahu-ta — «хорошие», «благие» и соотносит со жречеством. В названии же племени траспиев Ж. Дюмезиль выделяет иранский корень aspa — «конь» и переводит как «обладающие стадами сильных, здоровых коней», т. е. скотоводов, представителей третьего сословия. Таким образом, природная структура мира, первоначально символизируемая тремя сыновьями Таргитая, дополняется трехчастной социальной структурой, возводящейся к тем же трем братьям. Тот факт, что упавшие с неба священные предметы не делятся между братьями, исходя из олицетворяемых ими социальных функций, а в своей совокупности после выявляющего божественную волю испытания попадают в руки одного только младшего сына Таргитая, символизирует переход верховной власти именно к Колоксаю (буквально царю-Солнцу) и происходящему от него сословию военной аристократии. Наконец, несомненную ценность для нашего исследования представляет и тот факт, что у Колоксая было три сына, между которыми он разделил свое царство. Поскольку сам родоначальник царской династии в природном плане олицетворял собой солнце, то происходившие от него потомки, несомненно, должны были именоваться Солнечной династией, представители которой правили не только в далекой Индии, но и в непосредственно граничащей с нашими далекими предками Скифии. Детально исследовавший мифологию этих ираноязычных кочевников Д. С. Раевский приходит к следующему выводу в интересующей нас области: «…можно говорить о существовании в Скифии представления о солярной природе личности царя»[287].

Поскольку сюжеты, изложенные в мифе о Колоксае, явно не совпадают с сюжетами, известными нам об иранском Йиме или индийском Яме, естественно, возникает вопрос как соотносятся между собой две эти мифологические традиции о родоначальниках Солнечной династии. Культ Йимы был распространен только среди так называемых царских скифов, которые, как отмечает Геродот, первоначально обитали в Азии, были вытеснены оттуда и, вторгшись в Северное Причерноморье, разгромили обитавших там киммерийцев. Именно в среде «доскифского», киммерийского населения Восточной Европы, как полагает Д. С. Раевский, и сложился миф о Колоксае, воспринятый впоследствии победителями. С другой стороны, наличие в перечне упавших с неба золотых предметов плуга и ярма косвенно указывает на то, что данный миф если и не сложился, то, во всяком случае, был ближе скорее той части населения восточноевропейского региона, которую Геродот называет скифами-пахарями, чем собственно царским скифам-кочевникам. Существование двух параллельных мифов о родоначальниках Солнечной династии говорит о глубоких корнях данной мифологеммы у ираноязычных народов и той значимости, какую они придавали сакральному происхождению своих властителей.

Представления о солярной сущности власти у других индоевропейских народов

За пределами индоиранского мира развернутые представления о Солнечной династии встречаются нам еще у хеттов. В молитве царя этого народа во время чумы встречается следующий официальный титул правителя хеттов: «Так говорит Мурсилис, Мое Солнечное Божество, Великий царь»[288]. Отождествление себя с дневным светилом многократно повторяется и в «Летописи Мурсилиса II», правившего в конце XIV века до н. э.: «Люди города Ацци прежде тревожили войска Моего Солнца»; «Я, Мое Солнце, услышал такие речи…»; «И я, Мое Солнце, отдал тогда распоряжение своим войскам»; «Но я, Мое Солнце, с ними сразился»[289]. Насколько происхождение правящей династии от божества дневного светила было типично для жившей в Азии восточной части индоевропейцев, настолько же оно было чуждо обитавшей в Европе западной части этой языковой семьи. Несмотря на отдельные отголоски этого мифа, он, оказывается, достаточно чужд греческой, римской, кельтской и скандинавской традициям, зачастую возводящим происхождение своих царей к верховным божествам в соответствующем пантеоне, но отнюдь не к богу солнца. Гораздо в более позднюю эпоху греческий оратор и философ-киник Дион Хрисостом (родился в Вифинии около 40 г. — умер в 120 г. н. э.) в своей речи о царской власти сравнивал царя с трудящимся ради жизни на Земле Солнцем, без которого все разрушилось бы и космос обратился бы в хаос. Что касается Рима, то там связь правителя с дневным светилом начинает впервые декларироваться лишь в императорский период, во время правления Антонина Гелиогабала в 218–222 гг. н. э. Античные источники сообщают о нем следующее: «Был он жрецом Гелиогабала, или Юпитера, или Солнца и присвоил себе имя Антонина… Прежде он назывался Барием, а затем Гелиогабалом, потому что был жрецом бога Гелиогабала, которого он привез с собой из Сирии…»[290] и культ которого пытался сделать единственным в Римской империи. Как отмечают исследователи, первоначально сирийский бог Элигабал, покровитель города Эмесы, был не богом солнца, а «богом гор» и лишь позднее, в эпоху религиозного синкретизма, из-за созвучия с греческим богом дневного светила был с ним отождествлен и в короткий период правления императора Гелиогабала почитался как Deus Sol Elagabalus. Тем не менее попытка превратить его культ в общеримский полностью провалилась, и о ней забыли практически немедленно после свержения самого эксцентричного императора. Из числа других подобных примеров стоит вспомнить, что много веков спустя во Франции Людовик XIV (1643–1715 гг.) носил полуофициальный титул «король-солнце». Все эти немногочисленные примеры показывают, что для западной половины индоевропейского мира миф о боге солнца — прародителе правящей династии был полностью чужд. Немногочисленные исключения лишь подтверждают общее правило, да и носят либо весьма поздний характер, как в случае с правителями Римской империи и Французского королевства, свидетельствующий об отсутствии подобной исконной традиции в этих странах, либо, как в случае с Гелиогабалом, свидетельствуют о прямом восточном влиянии на возникновение соответствующих представлений. В силу этого говорить о появлении мифа о происхождении Солнечной династии земных правителей от бога дневного светила непосредственно во времена индоевропейской общности не представляется возможным. Вместе с тем нельзя не заметить, что по признаку наличия либо отсутствия этого важного мифа все индоевропейские племена отчетливо подразделяются на восточную и западную группы, расположение которых достаточно точно совпадает с географической средой их последующего расселения в историческую эпоху. Помимо географического членения этому подразделению соответствует и первичное лингвистическое деление данной языковой семьи. Как установили филологи еще в конце XIX — начале XX в., древнейшим диалектным делением индоевропейских языков стал распад их на две группы, условно обозначаемые kentom и satem. Критерием этого первичного членения стала судьба занебного согласного, а сами группы были обозначены по наименованию числительного «сто» соответственно в латинском и древнеиранском языках. К группе кентом относятся греческий, италийский, германский, кельтский, тохарский и клинописный хеттский языки, а ко второй группе — индоиранские, славянские, балтийские языки и иероглифический хеттский. Если мы примем во внимание, что миф о боге солнца — основателе правящей династии встречается нам в индоиранской, славянской и хеттской традициях, то совпадение деления индоевропейцев по двум абсолютно независящим друг от друга мифологическим и лингвистическим критериям будет практически полным. Из этого обстоятельства следует, что интересующий нас миф возник в период начального распада индоевропейской общности в III–II тысячелетиях до н. э., в результате чего он оказался глубоко укоренен в мифологической и политической традициях восточной части индоевропейского мира и практически полностью чужд народам, оказавшимся в западной ее половине.