Дайте руку королю

25

В тот вечер ожидалась картина "Смерть в седле". Это ль не интереснее всего, что только может быть? Даже на вытяжении лежать стало не так невыносимо – знаешь: фильм-то все ближе, ближе...

Днем дежурила Бах-Бах и за что-то наказала троих поли: среди них Владик. Бах-Бах забрала штаны и трусы, чтобы не смогли пойти в красный уголок. Двое взяли одежду Кири и Проши – все равно они лежат.

Настало время идти. Скрип, дождавшийся, наконец, этого момента, расстегивает петлю – а Владик и подскочи. Сорвал с него трусы. Хвать штаны. Натянул – и бегом.

У-у-ууу! Он дрыгал правой ногой, которая поживее левой. Бил себя кулаками по голове. Скрежетал зубами. И встал, снял с подушки наволочку, разодрал по швам. Киря помог обернуться ею, завязать сбоку узел. Поверх Скрип обернулся еще и полотенцем.

Тихонечко вошел в темноту красного уголка, полного детей, присел на стул с краешку. На экране строчил пулемет, за всадником в черной бурке мчалась погоня, конники в папахах стреляли на скаку, с каким-то завыванием размахивали саблями... Кажется, вся комната должна смотреть лишь на это...

Но по рядам поползли смешочки: "В белой юбке, хи-хи-хи!", "В юбочке сидит!"

Включился свет. Сгорбленная тонконогая, на высоченных каблуках, сестра Надя топает к нему. Она приняла у Бах-Бах дежурство.

– Вон оно что! Наказанный! А ну – марш в палату!

Скрип дрожит. Старается объяснить: он вовсе не наказанный!

– Вон кто... вон... – показывает на Владика.

– Он одетый! – вопит сестра Надя. – Еще и лжешь!

Схватила его за ворот пижамы, потащила к двери. Он уцепился за портьеру, рванулся что есть сил назад... Левая нога подогнулась: грох навзничь – и портьеру сорвал.

Надя пронзительно завизжала. Цап-цап его за ухо. Пока уцепила ухо, ногтями ободрала кожу вокруг. Он силился подняться, а она дергала-дергала его. И когда он все-таки встал – тут же упал на коленки от ее рывка. Но его ухо не выпустила. Тянула-тянула – пока не выполз на четвереньках в коридор.

– Др-р-рянь пр-роклятая! Сволочь! Тварь! – горбунья заходилась злобным хрипом, тряслась, вся багровая. Брызги слюны обдавали его.

Он не хотел ложиться на койку, и она с размаху дала ему по затылку. Киря и Проша не выдержали: не он наказан! Не он, а Краснощеков! Краснощеков надел его трусы, штаны...

– Ничего не знаю! – Надя оставила его совсем голым на кровати. Ушла. Вскоре пригнала Владика.

– Оба отдохните!

До чего же Скрип мучился, что Ийка, наверно, видела, как он ползет по коридору в дурацкой юбочке!.. Но Ийка не видела. Иначе – разве б не вступилась?

Накануне ей вырезали аппендицит.

Днем король объявил Скрипу кару за то, что "выдал своего". Его должны "обуть в горяченькое".

Шнурок от ботинка повозили в манной каше, положили на горячую батарею. Высохнув, он сделался заскорузлым, шершавым, как напильник.

Скрип лежит на вытяжении. Щиколотки охвачены ремнями, на которых висят гири. Ноги недвижны. Мальчишки пропускают шнурок меж пальцев ноги и, действуя им как пилкой, стирают кожу до крови. Владик здоровой рукой зажимает Скрипу рот. Четыре "расшивки" сделаны меж пальцев левой ноги. Столько же – между пальцами правой.

– Без канифоли скрипка не пиликает! – вскричал Сашка-король. – Канифоль!

Из столовой принесли солонку. Раздвигая пальцы ног, принялись втирать в кровавые ранки соль.

Скрип кусает Владику руку – тот отдергивает ее. И тогда Скрипка кусает руку себе, чтобы не закричать. Но все равно вырываются стоны, всхлипы. От боли по телу пробегает мучительная дрожь. Вдруг Сашка приказывает своим:

– Хватит карать! Пусть успокоится...

Король, его свита покинули палату. Из столовой взрослых они украли горчицу. Вечером Сашка подскочил к кровати Скрипа:

– Выбирай: или опять "расшивочку", или играем в "зажмуренные глазки"?

Снова раздерут раны между пальцами ног? снова – жуткая боль от соли? Нет-нет-нет! И он выбрал "зажмуренные глазки". Его освободили от лямок, от гирь, помогли слезть с койки. Посреди палаты поставили перевернутую кверху ножками табуретку. Сашка с пренебрежением махнул рукой:

– Он не усидит на ножке. Лучше "расшивку"...

– Нет, нет, не надо! Я усижу!

И он пытается усесться на ножку табуретки. Ему помогают: сесть нужно так, чтобы опираться только на копчик. Это, правда, немного больно, но он не показывает вида. Сашка держит в руке горчичницу:

– Закрой глаза крепче!

Зажмурился. Сашка намазал ему веки горчицей.

– Сиди, сколько выдержишь.

Боль в копчике все сильнее. Привстать бы! Но мальчишки развели его ноги, не дают упереться ими в пол. Он прикусывает губу. А ему шепчут в одно ухо и в другое: "На шестке сидит сверчок! Чок-чок. На шестке сидит сверчок!" Боль пронзает копчик: встать-встать-встать! "На шестке сидит сверчок..." Терпеть-терпеть-терпеть... Слеза сбежала по щеке.

Голос Сашки-короля:

– Не можешь больше?

– Не-е-т!

Король приказывает: пусть встанет. Ему помогают подняться. Стоит с зажмуренными глазами: слезы так и льются. Растворили горчицу на веках, она попала в глаза.

– Ой-ой-ой!

Трет руками глаза и, крича, валится, елозит по полу. Кошмарная резь под веками. И хохот вокруг, радостные взвизги.

Как жжет! как жжет! – глаза вот-вот лопнут.

– Зажмуренные глазки! Трам-тим-там! трам-тим-там!

Наконец король велит схватить его и держать за голову. Набирая воды из графина в рот, пускает струю в глаза, смывает горчицу.

...Сколько еще мук достанется Скрипу, Кире, Проше! Короля бесит, что они, единственные в огромной палате, – "понтятся".

Раз Скрипу выдавят в рот полтюбика зубной пасты. Выдерут по пучку волос из висков.

Однажды "черная дивизия" станет по очереди садиться голыми задницами ему на лицо и пердеть.

Как-то шесть дней подряд будут сморкаться в его суп, в гуляш или на котлету, и придется лежать без обеда.