Дела житейские и духовные: Мудрость, доброта и юмор духовников и старцев XIX–XX веков

Истории о митрополите Вениамине (Федченкове)

(1880–1961)

Митрополит Вениамин (Федченков), выдающийся иерарх Русской Православной Церкви, прожил долгую, трудную и интересную жизнь, всецело отданную служению Богу, Православной Церкви и народу Божию. Господь судил ему проходить жизненное поприще в годы суровых испытаний, выпавших на долю нашей Церкви и Отечества.

Как митрополит Вениамин разговаривал с уполномоченным

Митрополит Антоний Сурожский рассказывал еще о владыке Вениамине (Федченкове):

«Митрополит Вениамин непосредственно до иммиграции был главным духовным руководителем Врангелевской армии. И он остался на всю жизнь верным старой России. Я бы не сказал, что в политическом смысле монархистом, но верным старой России. В каком-то удивительном смысле он умудрился многого не заметить из перемен, произошедших в стране.

Я помню, когда он вернулся в Россию много лет спустя, то был назначен не то в Саратов, не то в Самару. К нему пришел уполномоченный. Это было еще в сталинские времена. И вот он сказал, что он — уполномоченный по делам Церкви и хочет с ним поговорить.

Владыка Вениамин его спрашивает: “Ах да, вы коммунист и верующий?” — “Нет, я безбожник”. — “Вон!” — встал и сказал владыка Вениамин.

Тот несчастный вылетел, и через два дня владыка Вениамин тоже вылетел».

Как владыка Вениамин спал на полу

В 1931 году небольшой группой русских эмигрантов, оставшихся верными Московскому Патриархату, был основан в Париже приход в честь трех Вселенских святителей (Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста) и святителя Тихона Задонского.

Этот приход стал известен как Трехсвятительское подворье Московской Патриархии и главный храм РПЦ во Франции, а его священники существовали исключительно на скудные пожертвования прихожан.

Душой и вдохновителем прихода был епископ Вениамин (Федченков), позднее митрополит Алеутский и Североамериканский.

Митрополит Антоний Сурожский как-то рассказывал о владыке Вениамине (Федченкове):

— Я помню, как-то на Трехсвятительском подворье — я пришел почему-то поздно, и вижу: владыка Вениамин лежит на каменном полу, завернувшись в свою черную монашескую мантию, даже без подушки, — просто лежит.

Я ему говорю: «Владыка, что вы здесь делаете?» — «Ты знаешь, я здесь спать устроился». — «Как, у вас разве комнаты нет?» — «Знаешь что, сейчас на моей кровати спит один нищий, на матрасе другой, еще один спит на подушках, а еще другой — на моих одеялах. Так я здесь устроился, потому что в мантии моей мне тепло».

«Господи, им домой пора»

Митрополит Антоний Сурожский вспоминал также о владыке Вениамине (Федченкове):

— Он говорил на редкость длинные проповеди. И как-то его спросили: «Владыка, как вы проповеди готовите?» Он говорит: «Я не готовлю. Я выхожу, перекрещусь и скажу: “Во имя Отца и Сына и Святого Духа”, — а потом прибавлю мысленно: “Дух Святой, пошли мне мысль”. И мне приходит мысль, которую я вам повторяю. Потом другая мысль приходит, потом третья, потом четвертая. А потом я вижу, что вы все начинаете переминаться с ноги на ногу, и я говорю мысленно: “Господи, Дух Святой, им домой пора, перестань давать мне новые мысли”».

У него была какая-то изумительная простота, таких простых людей надо с фонарем искать.

«А вы мою бабку видели?»

Сам владыка Вениамин (Федченков) вспоминал следующую историю из своей юности:

— В семинарии был такой случай. Один из товарищей, Миша Троицкий, никогда не отличавшийся дотоле вольностью мыслей, вдруг выпалил: «А кто Бога-то видел?» Мы или не хотели спорить, даже не любили таких болтунов, или же не сумели возразить ему — и молчали.

Здесь же присутствовал помощник эконома по имени Василий. Видя наше молчание, он обратился к Мише с вопросом: «Барин! (так называли почему-то нас тогда служители)». — «Что?» — «Так вы говорите, что коли Бога не видели, так уж и нет Его?» — «Ну да!» — «А вы мою бабку видели?» — «Н-не-ет», — робея, ответил Троицкий, чувствуя западню какую-то. «Ну вот! А она и по сию пору жива!»

Общий довольный смех был ответом молодцу Василию. А Миша конфузливо так и не мог сказать больше ни слова.

Случай этот слишком прост и, вероятно, покажется слишком вульгарным, элементарным. Это верно. Но могу уверять, что тысячи таких Миш — маленьких и больших — путаются в подобных детских недоумениях, не зная, как справиться с ними. А рабочий Василий справился.

Хороший и разумный был человек!

Рылом не вышел

Митрополит Вениамин (Федченков) вспоминал о временах революции в России:

«На станции я купил билет и вошел, как помню, в крайний вагон третьего класса. Он не был разделен на купе, как обычно, а, как летние вагоны, был сплошным, открытым.

Места все были заняты. Я остановился у двери и стал читать только что купленную газету. В вагоне было тихо. Никто, конечно, не предложил мне место: считалось тогда недозволенным.

В трех-четырех рядах от меня сидел солдат в шинели. Недолго он вытерпел и громко стал в мой адрес пускать известные насмешки: “У-у, попы длинноволосые! Жеребячья порода!” и пр. Я почел за лучшее молчать. Но это его нисколько не утихомирило, наоборот, подзадоривало. И насмешки его усиливались, а я в то время думал: пусть меня ругает, а пассажиры, может быть, в душе своей сочувствуют мне, только боятся высказать, но и то хорошо.

Сзади этого солдата сидел другой солдат, он осмелился и, улыбаючись, проговорил:

— Товарищ, а товарищ! Ты леригии (вместо религии) не касайся!

— А-а! И ты за них? (Последовала матерщина.)

Тот сразу замолк. А кощунник все повышал и повышал хуления. Я же продолжал молчать.

— Вон у вас на Храме Спасителя 48 пудов золота! Не знаю: правда ли это? Зачем это?

Тогда я подумал: когда меня и духовенство он ругал, я переносил, а тут дело дошло до украшения храмов — не ответить ли? Ведь дело доходит до чести Бога!

А около этого солдата сидела какая-то молодая женщина, приятного вида и серьезно молчавшая.

— Это кто около вас сидит? — спрашиваю я спокойно. — Сестра ли? Или жена? Или невеста?

— Ну, скажем, невеста! Что ж тут такого?

— Вам не случалось покупать ей хоть колечко?

— Ну-у, покупал, скажем!

— Зачем это ей? Ведь все равно она и с колечком, и без колечка такая же! Но вы этим хотели показать свою любовь к ней. Не так ли?

— Ну, скажем, так: любовь!

— Так и мы: Богу не нужно ни золото, ни серебро. А мы этим тоже хотим выразить свою любовь к Нему.

Возражать было нечего. От этого он обозлился еще больше. И стал матерщиной поносить и Бога, и Божию Матерь, и святых… Я уж и не рад был, что ввязался в разговор, но все же обратился ко всему вагону:

— Вас тут сидит 50–60 человек, и никто не хочет остановить гадости этого человека?!

— Послушайте, — обратился тут к солдату какой-то, видимо, крестьянин из угла противоположной стороны вагона, — вы бы аккуратнее выражались!

— Ах! И ты за буржуев?! (И опять матерщина.)

И кощунник поднял еще выше тон, уже, вероятно, и не мог себя сдерживать…

— Бог! Какой такой Бог?! Где этот Бог? Вот он мой бог!

И солдат стал хлопать себя по карману…

Дальше, кажется, идти ему было некуда…

Я опять счел за лучшее молчать. В вагоне стихло. Дальше вот и произошло самое неожиданное.

Солдат попробовал, видимо, смягчить свой тон.

— Кто Бога видал?! — торжественно бросил он ко всем этот вопрос.

И вдруг какая-то женщина выпалила ему:

— Рылом не вышел, окаянный: Бога-то видать!

Весь вагон грохнул от смеха. И с ними сам кощунник… Этим все закончилось».