Дела и случаи нестарой школьной девы

Июнь 2000 года. Подмосковье

В пылу споров все как-то забыли, что на следующий день была суббота. Поэтому дебют Симонова в роли бодигарда сам собой был отложен на два дня. Выходные влюблённые провели в гостях у Рябининых. В выходные лето преподнесло сюрприз из разряда приятных. Заснув под стук нудного дождя, проснулись все ясным солнечным утром. Старый дом принимал гостей. Кроме хозяев и Андрея с Ириной, всё ещё оставались в Никольском и бывшие пленники в количестве трёх штук.

Утром в субботу Ирина мыла посуду после завтрака. Помогать ей вызвался Алёша Симонов. В доме была и горячая вода, и канализация, поэтому бытовые хлопоты были Ирине в удовольствие.

Они с Алёшей весело болтали о том о сём. Но Ирине всё казалось, что мальчик хочет поговорить с ней о чём-то и не решается. Ирина, уловив возникшее напряжение, удивлённо оглянулась, выключила воду и, вытирая руки, встревоженно спросила:

— Что, Алёш? Ты хочешь что-то сказать мне?

Он помялся, явно подбирая слова, и вдруг, резко выдохнув, произнёс:

— Простите меня, Ирина Сергеевна!

В дверях возник его старший брат и, услышав последние слова, заколебался, не зная, остаться ему или уйти, но взволнованный мальчишка его не заметил, а растерянная Ирина лишь спросила:

— За что?

— Я очень виноват перед вами с Андреем. С братом я ещё не говорил, но обязательно попрошу прощения и у него, — он снова заколебался, но всё же взял себя в руки, и выпалил:

— Это из-за меня Андрей перестал ходить в школу… Потому что я понял, что он в вас влюбился. Давно, ещё в начале года, — тут он спиной почувствовал, что на кухне есть ещё кто-то и обернулся. Андрей извиняясь за невольное вторжение, развёл руками.

— Привет… — Алёша смутился, но быстро справился с собой:

— Хорошо, что ты здесь. Так даже лучше. Вы оба должны об этом знать. Я ведь перед вами обоими виноват… Мне кажется, ты ещё сам не понял, что тебе Ирина Сергеевна понравилась, а я уже всё заметил. У тебя хороший вкус…

Мальчишка виновато улыбнулся:

— В вас, Ирина Сергеевна, трудно не влюбиться. У нас полкласса вас обожает. Брат мой не стал исключением. Только мы-то, понятное дело, влюблены по-детски. А вот у него всё серьёзно… Правда, я это не сразу понял…

Ирина слушала затаив дыхание и боялась пошевельнуться. Она чувствовала, что покраснела, и от этого заливалась краской ещё сильнее. Потому что знала, что краснеет некрасиво, мучительно. Так что белая её кожа полыхает даже под светлыми короткими волосами. К счастью, Алёша продолжал, не глядя ни на неё, ни на Андрея:

— А потом я увидел вас вместе тогда, после того, как доска упала. Смотрю, брат мой с вас глаз не сводит… Андрюх, ты прости, но я побоялся, что вы с Ириной Сергеевной начнёте встречаться. А потом ты её бросишь. Ну, или не бросишь, а изменять начнёшь. А она, то есть вы, — он обернулся к Ирине, — страдать будете.

— Ты мне об этом говорил. Только, убей меня, не пойму, с чего ты это взял. — Андрей повернулся к Ирине и пояснил. — Сколько я его спрашивал, в чём дело, почему он против того, чтобы я ухаживал за его классной… ну, тобой, то есть, он мне только одно твердил: не встречайся, не приходи в школу, не звони. Добился того, что мама стала на собрания ходить, а я отказывался. Хотя ты мне очень нравилась. Но братец мой малолетний меня затретировал. А я уж подумал, что, может быть, он знает, что у тебя жених есть, и не хочет, чтобы я расстраивался и надеялся на что-то…

— Прости, — виновато пробурчал доброжелатель, — я не настолько хорошим братом оказался.

— Да ладно, ты ж об Ирине Сергеевне думал, — Андрей подошёл к потрясённо молчавшей невесте и обнял её, мягко вынув из рук тарелку, в которую она как вцепилась в самом начале разговора, да так с ней и застыла, — мы из-за этого как раз и разругались перед тем, как этот обормот в секту подался.

— Да не подавался я в секту! Я работать хотел! Кто ж знал?! — возмутился, впрочем, вполне миролюбиво, Алёша.

— Да ну её, секту. Ты мне лучше скажи, с чего тебе в голову взбрело, что я Ирину могу бросить или изменять ей стану?!

Алёша замер, почесал в затылке и невесело пояснил:

— Из-за Инессы.

— Какой Инессы?! — Андрей так искренне удивился, что его младший брат даже растерялся.

— Как — какой? Которую ты бросил!

— Да не было никогда никакой Инессы! Я с девушкой, которую бы так звали, никогда не встречался.

— Нет, ну подожди! Как не встречался?! А письма?! Я же их видел!

— Боюсь показаться неоригинальным, но снова задам вопрос: какие письма?! — Андрей был явно ошарашен.

— Ну, я в прошлом году, когда мы ещё в старом районе жили и ты в другом травмпункте работал, пришёл к тебе, а ты был на каком-то совещании. Пациентов в коридоре не было почему-то…

— Да уж, удивительное дело! — хмыкнул старший брат.

— Не перебивай! Сам меня всегда учил, что надо уметь внимательно слушать! — огрызнулся младший. — Ваша Лидия Афанасьевна меня чаем поила, и мы с ней болтали. Вот она мне и рассказывала про издержки профессии врача. Тебя жалела, говорила, что тебе достаётся. В том числе и от неуравновешенных дамочек, как она выразилась, которые в тебя влюбляются и жизнь тебе отравляют. И рассказала про одну из них, Инессу, которая уже несколько месяцев тебе проходу не давала. Даже показала мне пачку писем, которые эта самая Инесса тебе писала и по почте на адрес травмпункта посылала или просто подсовывала под дверь кабинета.

— Ах, вот ты про кого, — Андрей грустно улыбнулся, — бедная женщина.

— Конечно, бедная! — вскинулся его брат и сердито поджал губы. — Как ты с ней обошёлся тогда!

— Как?! — снова вытаращил глаза доктор Симонов.

— Да знаю я — как! Не хотел рассказывать при Ирине Сергеевне. Но раз уж ты так, то расскажу! Пусть она всё знает, а там уж сама решает…

Пока я тебя ждал, приехал пациент, и Лидия Афанасьевна ушла в процедурный кабинет. А я остался один. Ну и… Короче, прочитал я эти письма. Их там с десяток было, а последние несколько даже не распечатанные. Ты зачем их хранил? Для самоутверждения?

— Для какого самоутверждения?! — взъярился Андрей. — Я уже давно самоутвердился! И, поверь мне, не за счёт неуравновешенных пациенток!

— Я всё читал! — Алёша не выдержал и перешёл на крик. — И даже последние открыл!

— Хорош!

— Да, неправ. — Мальчик перестал кричать и заговорил спокойнее. — Да, полюбопытствовал. Но ты… ты ещё хуже. Я только чужие письма читаю, а ты… ты… Ты так её обижал! Она писала, что любит тебя, а ты ей столько всего обещал: и с родителями познакомить, и жениться, и детей. А сам бросил! А она даже аборт была вынуждена сделать! Как ты мог?! Ты же всегда мне внушал, что аборт — это убийство, что это недопустимо! Что наша мама тебя не убила, оставила, и что ты ей за это будешь всю жизнь благодарен. А сам? — Алёша совсем сник, сел на стул, обхватив голову руками и — снизу вверх — жалобно глядя на брата.

— Та-а-ак, — протянул Андрей, подвинул другой стул и сел напротив. Ирина стояла, прижав дрожащую в руках тарелку к губам, и изо всех сил стараясь удержать слёзы, не дать им выплеснуться. Потому что потом их будет уже невозможно остановить. А этого допускать нельзя. Никак нельзя.

— Теперь слушай меня, разведчик, — Андрей говорил тяжело, медленно, — и ты, Ириша, тоже послушай. И не плачь. Плакать не из-за чего, поверь мне. Я понял теперь. Ты, красавец, конечно, ещё получишь по шее за то, что читаешь чужие письма. Но попозже. А сейчас скажи мне, как тебе жилось-то с мыслью о том, что твой старший брат подонок?

— Отвратительно, — еле слышно произнёс Симонов-младший, — хуже не бывает.

— А ты раньше со мной поговорить не мог? Мы ж с тобой дружили всегда.

— Я не знал, как…

— Понятно… — Андрей махнул рукой и тяжко вздохнул, — ладно, будем считать, что лучше позже, чем никогда… Тогда слушай меня внимательно, чтобы тебе больше всякая чушь в голову не лезла…

— Моя работа, Алёшка… — Андрей говорил негромко, на кухонной стене тикали древние ходики, а в саду заливался соловей, — моя работа… предполагает душевный контакт с пациентами. Звучит пафосно, но это правда. Знаешь, как говорят, что настоящий доктор — это такой, только от присутствия которого пациенту становится легче. И частенько пациенты в докторов влюбляются. У меня тоже так бывало. Несколько раз. Но люди адекватные сами всё понимают и, как правило, ни на что не претендуют. А мне вот не очень повезло. Около года назад привезли на приём женщину, Инессу, она на пляже у Борисовских прудов поскользнулась на мокрой тропинке, упала и руку сломала, да ещё и ногу поранила о гвоздь какой-то. Мы ей наложили гипс, перелом был не так чтобы очень тяжёлый. Ногу зашили.

За год до этого. Москва

Потом Инесса несколько раз приходила на перевязку. И каждый раз в дежурство Андрея. Уже начиная напрягаться, Симонов велел ей явиться в другую смену. Но через двое суток она снова пришла к нему. Тут уж все коллеги посмеиваться стали. А ему, честно говоря, было не до смеха. И чем дальше, тем больше.

Потому что Инесса сначала пыталась пригласить его в ресторан. Потом стала подарки носить. Ощущая себя настоящим ужом на сковородке, Симонов тогда ужасно устал изобретать деликатные способы и отказать, и не обидеть одновременно. Инессу ему было очень жалко. Она была уже взрослая, ближе к сорока, понятно, что несчастливая и одинокая. Поэтому он и хотел помягче, поделикатнее. Но пациентка по-хорошему не понимала.

Дальше пошли в ход письма. Обычные письма, на бумаге. Эпистолярный жанр явно нравился его навязчивой поклоннице. Послания были длинными, страстными, прочувствованными и даже со стихами. Будто писала восторженная девятиклассница, а не взрослая женщина. Доктор Симонов на письма не отвечал, на приёмах был исключительно вежлив и отстранённо профессионален. После пятого послания вскрывать он их и вовсе перестал, аккуратно складывал в пакет и при каждом визите Инессы пытался ей их вернуть. Получалось плохо, вернее, совсем не получалось. Так и лежали они на столе, вызывая в душе несчастного доктора бурю эмоций. Исключительно отрицательных эмоций. Поэтому пациентку он стал всячески избегать. Сострадательные коллеги ему в этом всеми силами помогали. И рабочие будни районного травмпункта стараниями навязчиво влюблённой пациентки превратились в сериал о разведчиках, главным героем которого, сам не желая того, был несчастный доктор Симонов.

Однажды Инесса дождалась-таки Андрея после работы, выскочила из-за припаркованных машин — он аж подпрыгнул от неожиданности и про себя непечатно выразился, к чему вообще-то не был склонен, — взяла под ручку и отвела к лавочке: давайте посидим, мол, доктор, у меня нога болит, устаю быстро, мне стоять тяжело. Доктор, который знал, что нога уже болеть не должна, вяло посопротивлялся, мученически вздохнул и сел. А зря. Нехорошо глядя на него, Инесса спросила:

— Избегаете меня, доктор? Прячетесь?

— Да, — просто ответил безумно уставший после сложного дежурства Андрей, ожидая всплеска эмоций. Но она неожиданно миролюбиво засмеялась:

— Нехороша я для вас? Стара?

— Инесса, вы и хороши, и вполне ещё молоды, — Симонову была противна ситуация да и он сам, — просто я, к сожалению, не могу ответить вам взаимностью.

Она помолчала, и в Андрее за эти секунды зародилась надежда, что не всё так безнадёжно, и сейчас они поговорят по-хорошему, поймут друг друга и даже, возможно, пожалеют. Во всяком случае, он-то её совершенно точно жалел. Очень.

Наконец Инесса заговорила:

— Хорошо. Я поняла. Но от вас пока не отстану. Потому что я подумала и решила, что мне нужен ребёнок. От вас. Я навела справки. Вы, Андрюшенька, — он передёрнулся от такого обращения, — не женаты, из хорошей семьи. Сама вижу, что человек вы умный, добрый, образованный, интеллигентный. Вот вы-то мне и нужны. Где я ещё такого биологического отца найду? В общем, предлагаю сделку, вы мне ребёнка, а я вам свободу… Могу ещё и денег добавить.

Андрей устало потёр переносицу и посмотрел красными воспалёнными после суток глазами на красивую ухоженную женщину, сидевшую рядом с ним. Он молчал, думая, как бы ответить, чтобы она поняла, но при этом не совсем уж по-хамски было. Хотя хотелось по хамски.

— Я вам обещаю, никаких последствий ваше согласие для вас иметь не будет. — По-своему трактовала его молчание Инесса. — Я вполне самостоятельна, и вашего участия в жизни ребёнка и моей требовать не намерена. Если вы сами не захотите, конечно.

— Инесса, — Симонов, которому в этот момент, как впрочем, и постоянно во время общения с ней казалось, что он смотрит плохой сериал, в котором бесталанно и неестественно играют бездарные актёры, тяжко вздохнул, — я очень люблю детей. И ещё я долго рос без отца. Поэтому знаю, что это такое. И представить себе не могу, чтобы мои дети росли без меня.

Женщина вскинула голову и кокетливо улыбнулась:

— Я вполне согласна на то, чтобы они росли с вами.

Опять двадцать пять! Андрей посмотрел на серые тяжёлые тучи, затянувшие всё небо, и поморщился. Как же достучаться-то?!

— А вам моё мнение совсем не интересно? — сутки были очень тяжёлыми, а тут ещё и Инесса, и с трудом сдерживаемое раздражение прорвалось-таки: реплика прозвучала грубо. Но женщину, похоже, не обидела. Словно, и не услышав его, она спокойно сказал:

— Вам очень повезло в жизни, Андрей Евгеньевич, а вы этого не понимаете. Не каждый день и далеко не каждому женщина предлагает стать отцом её ребёнка.

Снова сериальные страсти и ненужный, неуместный пафос.

— Послушайте, Инесса, — предпринял следующую попытку очумевший уже Андрей, — а вы не думали о том, чтобы усыновить ребёнка? Вы знаете, я слышал как-то примерно такие слова: женщина, решившая родить без мужа, то, что у нас называют «для себя», лишает ребёнка отца, а взявшая малыша из детдома — даёт ему мать. Чувствуете разницу? Я говорю не про те случаи, когда ребёнок уже есть, а отец малодушно сбежал, а именно об осознанном решении родить, когда кандидата в мужья нет и не предвидится.

— Ой, не надо, Андрей Евгеньевич! — она гадливо поморщилась. — Ну вы же доктор! Я же не такая дура, как многие! Неужели вы и вправду считаете, что ребёнок маргиналов, алкоголиков и наркоманов может стать родным для меня? — местоимение «меня» она произнесла таким голосом, будто говорила, как минимум, о принцессе крови. Симонов, считавший усыновителей настоящими героями, передёрнулся и, забыв о своих благих намерениях не обижать бедную женщину, встал и сквозь зубы бросил:

— До свидания, Инесса. Я тороплюсь. Всего вам хорошего.

Он спускался по ступенькам, чувствуя, как спину ему прожигает её взгляд, и готов был биться об заклад, что во взгляд этот далёк от нежного.

В этом травмпункте ему оставалось доработать три дня, они переезжали в другой район — купили две квартиры рядом в новом доме. Одну — родителям с Алёшкой, другую ему. И впервые он, проработавший здесь уже несколько лет, обрадовался тому обстоятельству, что уходит.

Больше он Инессу не видел.

— Понял теперь, борец за права оскорблённых мною женщин?! — Андрей грустно посмотрел на младшего брата.

— Но как же так? Я же письма читал! И в последнем было про аборт!

— Ты когда ко мне на работу приходил, помнишь?

— Накануне переезда.

— Ну вот, значит, оно пришло уже после нашего с ней разговора. Я же говорил, что Инесса письма не только по почте отправляла, но и прямо в травмпункт приносила. Вот и принесла. А аборт… Ты знаешь, мне кажется, у неё проблемы с головой были. Она была очень непоследовательная, настроение часто менялось. То вся элегически утончённая, то вдруг буйное веселье. На шею мне в буквальном смысле вешалась. Вот, наверное, и придумала себе этот бред, концовку несложившихся отношений подраматичнее сочинила и написала. Я же говорю, ей хотелось сериальных страстей… Кстати, — хлопнул себя ладонью по лбу Андрей, — наш главврач, когда я в последний день зашёл с ним попрощаться, мне вдруг начал говорить о моральном облике врача, о нашей ответственности перед пациентами… Я тогда совсем не понял, к чему это он… Думал, это он мне на будущее советы даёт… А, может, Инесса эта и к нему заходила, да этот бред про покинутую женщину и выложила?

— Ты не врёшь? — в голосе Алёши звучали и надежда, и страх.

— Я не вру. — Андрей сказал это как-то так, что и Ирина, и Алёша ему сразу поверили.

— Прости меня, — еле слышно прошептал мальчишка, — и вы, Ирина Сергеевна, простите! Если бы не я, вы бы с Андреем уже давно могли быть вместе.

— Ты же меня оберегал, как мог и как считал правильным, — Ирина неромантично хлюпнула носом и шагнула к Алёше, — спасибо тебе. Не переживай, всё же хорошо закончилось.

— Вам от меня одни проблемы, а вы меня ещё и спасли. И меня, и Алину, и Костика.

— Кстати, о Костике! — преувеличенно обрадовался Андрей тому, что может прервать неловкие объяснения. — У нас хорошие новости. Мой институтский приятель один из лучших наркологов Москвы. Я с ним договорился, он положит отца Кости к себе в клинику. Приятель мой с отцом работает, а отец — вообще светило наркологии. И он тоже согласился принять нашего пациента.

— Правда? — Алёшка сразу же забыл о всех несчастьях и заулыбался. — А помогут?

— Должны. Наша задача сегодня — съездить в Марьино и поговорить с… как его зовут? — повернулся Андрей к сияющей Ирине.

— Николай Васильевич.

— Дядя Коля, — одновременно с ней сообщил радостный парень.

— Значит, зовите Костю, поедем к Николаю Васильевичу.

Алёша огромными скачками умчался на улицу, и за окном раздались его дикие вопли:

— Костя-а! Костя-а-ан!

— Спасибо тебе, — Ирина подошла сзади к смотревшему в окно Андрею и прижалась к его спине.

— Наслушалась ты сегодня про меня ужасов, — влюблённый жених с трудом остановил мурашки, которые взяли дурную привычку носиться по нему вдоль и поперёк от каждого прикосновения невесты, и блаженно улыбнулся.

— Я не поверила. Ни на миг.

— А плакала почему?

— Мне было тебя ужасно жалко.

— Я же мужик. Сильный и здоровый. На мне пахать можно.

— Ну и что? Вас, сильных и здоровых, жалеть нельзя? — она протянула руку и погладила его по щеке. — Знаешь, после венчания Златы и Павла отец Пётр говорил проповедь. Минут сорок с нами со всеми беседовал. А я больше всего запомнила одно. Оказывается в русском языке раньше слово «жалеть» часто заменяло слово «любить». Ну не принято было о своих чувствах заявлять. И говорили «он её жалеет», подразумевая «он её любит». И отец Пётр сказал, что жалеть — это в супружеской жизни и значит любить. И Злату с Павлом призвал жалеть друг друга…

Андрей обнял её и закрыл глаза:

— Я тоже тебя люблю. И очень жалею. Очень… Родная моя…