Дела и случаи нестарой школьной девы

Март 2000 года. Москва

Уже начался и даже катился к концу долгожданный март, на носу были весенние каникулы, и, пробираясь в окружении спешащих учеников по необозримым лужам к школе, Ирина Сергеевна Дунаева чувствовала себя шхуной в бурном море.

Второй урок был в разгаре. Ирина, стоя за кафедрой в своём кабинете химии, ждала, когда дети спишут с доски очередную формулу, и думала, кого бы вызвать. Вдруг на голову её обрушился сильный удар, ноги подогнулись, и невероятная тяжесть придавила её к столу. Последнее, что она помнила, были испуганные глаза учеников…

— Ирина Сергеевна! Ирина Сергеевна! — кто-то дёргал её за руку и гладил по волосам. Гладил почему-то не по всей поверхности головы, а по крошечному кусочку надо лбом. Ирина поморщилась. Рядом, судя по звукам, суетились дети. Что за дети? Какие? Откуда?

Она открыла глаза и посмотрела, куда смогла. А смогла она только в сторону окна, потому что лежала щекой на широченном столе кафедры и никак не могла встать отчего-то… И сверху нависал какой-то тёмный козырёк… Перед глазами были стёкла и непонятные металлические конструкции… Ирина с трудом сфокусировала взгляд и ужаснулась. Колбы! Её драгоценные колбы и пробирки, заботливо приготовленные с утра для демонстрации опытов, были разбиты вдребезги и мельчайшими осколками усыпали весь стол, блестя на весеннем солнце.

— Хорошо, что я реактивы ещё не достала, — еле слышно простонала она и попыталась встать. Но снова ничего не вышло. Давящая тяжесть не исчезала.

Хлопнула дверь, и быстро застучали каблучки.

— Злата Андреевна, вот, вот она! Посмотрите! Лежит и не дышит, похоже!

— Дышит! Но слабо!

— И стонет!

— О Господи! Ирина Сергеевна! Ириша!

«Злата», — подумала Ирина отстранённо.

— Ириша, ты лежи, не дёргайся! Мальчики вставайте по бокам и давайте постараемся поднять доску!

— Что ещё за доска? — Ирина попробовала говорить погромче, и у неё получилось. Перед глазами появилось испуганное бледное лицо Златы, которая заглядывала к ней из-за непонятного козырька, едва не ложась щекой на осколки.

— Ириша, тебя доской придавило!

— Дубовой?! — Ирине вдруг представилось, что она работает на лесопилке и там её придавило шестиметровой дубовой необрезной доской. А может, и не одной?! Или вообще завалило целым кубометром этих самых шестиметровых дубовых необрезных досок! Она ужаснулась.

— Да не дубовой! Школьной! Школьной доской! Ау! Ты в школе работаешь! Учителем химии! А не в магазине стройматериалов грузчиком. Ты забыла, что ли?! Она на тебя упала и придавила. Лежи спокойно, сейчас мы её попробуем снять! — обеспокоенное лицо Златы пропало, зато на козырьке появилось несколько пар рук.

— Три, четыре! — скомандовала Злата, и козырёк поднялся вверх и поехал в сторону, исчез.

— Ну что? Полегче? — руки Златы приобняли Ирину и попробовали поднять. Ирина пошевелилась. Страшно болели голова, шея и спина. Она напрягла руки и привстала, почти упав на Злату. Всё поплыло перед глазами, как бывает иногда, если резко встанешь. Подскочили мальчишки. Алёша Симонов, который так напоминал ей старшего брата, ловко подхватил Иринины безвольные ноги — ей стало страшно неловко — и скомандовал кому-то:

— Помогите Злате Андреевне, давайте перенесём Ирину Сергеевну в лаборантскую.

Ирину подняли и понесли. В большой — на два окна — лаборантской стоял маленький диван, на который и пристроили медленно приходящую в себя Ирину.

— Дайте воды, пожалуйста, — попросила она.

И снова Алёша метнулся к графину, стоявшему на столе.

— Что случилось?

Дети, обступившие диван и до этого момента испуганно молчавшие, дружно затараторили, перебивая друг друга:

— Мы писали, а вы стояли!

— И тут — доска!

— Стала падать, а мы не успели подхватить!

— Кафедра помешала!

— А доска тяжеленная!

— И она вас придавила!

— Вы упали!

— И лежали, не двигаясь!

— И молчали!

— А вокруг стёкла, штативы!

— Мы так испугались!

— И я побежал за кем-нибудь! А тут Злата Андреевна!

— А тут я по коридору, — в хор вклинился преувеличенно спокойный, хорошо поставленный голос подруги. — У меня окно сейчас. Вот и шла к Пражскому, расписаться за замены. Серёжа меня увидел и позвал. Сейчас мы вызовем «скорую»…

Ирина слабо дёрнула рукой:

— Не надо «скорую»…

— Надо, — решительно заявила Злата Андреевна. Дети закивали согласно. «Просто толпа китайских болванчиков», — ласково подумала Ирина, попыталась улыбнуться и ответила не менее решительно, хотя и менее громко:

— Нет.

Злата кивнула:

— Хорошо. Но тогда мы поедем в травмпункт. И это точно. Больше ничего слышать не хочу. Ты сама спуститься сможешь, или нам тебя донести до моей машины?

— Смогу, — Ирина с трудом поднялась и покачнулась. Злата подхватила её и попросила детей:

— Ребят, подайте, пожалуйста, куртку Ирины Сергеевны и её сумку. Алёша, держи ключи, сбегай ко мне в кабинет и принеси моё пальто, оно в шкафу висит, и мою сумку, она на спинке моего стула. Арин, — она повернулась к старосте, — а ты беги к Полине Юрьевне и объясни ей всё. Скажи, что мы в травмпункт поехали и что я оттуда позвоню, расскажу, как у нас дела.

Дети вмиг засуетились. Убежала к директору Арина, за ней выскочил Алёша Симонов — отправился за вещами Златы Андреевны. Остальные искали сумку, подавали одежду и обувь. Злата заботливо одела подругу и помогла обуть ботинки. Ирина пыталась сопротивляться, но никто её слабые протесты не слушал. Злата и дети быстро собрали её и препроводили к выходу.

Внизу, рядом с Василием Сергеевичем их уже ждала взволнованная Полина Юрьевна. Увидев процессию, центром которой была понемногу приходящая в себя Ирина, директриса бросилась к ним.

— Ирина Сергеевна, милая ты моя! Как ты?! Давай всё-таки «скорую» вызовем?

— Полина Юрьевна, спасибо, но мы в травмпункт собрались. Меня Злата отвезёт.

— Там замену надо организовать, остатки разбившихся колб у Ирины в кабинете убрать, — вмешалась Злата, — и мой класс на завтрак сводить. Я постараюсь побыстрее, но вдруг не успею до еды. Так что им надо будет помочь. Они одни могут растеряться.

Директор кивнула:

— Не переживай, я сама с ними приду на завтрак, помогу, прослежу. Хотя они у тебя ребята сообразительные и, я думаю, сами прекрасно справятся. Замены мы с Пражским сейчас организуем. Так что вы поезжайте спокойно, не торопитесь. И попросите, чтобы рентген обязательно сделали!

Когда пострадавшую загрузили в машину и Злата повернула ключ в замке зажигания, Ирина опустила глаза вниз и увидела, что на ногах подруги вместо сапог рабочие туфли.

— Ты что? Решила замёрзнуть?

— Не волнуйся, не замёрзну. Печка хорошо работает, а там поближе ко входу подъедем и я быстро добегу. Мне неудобно было просить твоего Алёшу Симонова мне ещё и сапоги приносить. А он сам не догадался.

— Деликатная ты моя, — покачала головой Ирина и поморщилась.

— Болит?

— Ага. — Ирина криво улыбнулась.

— Поехали.

К травмпункту они подъехали с задворков, долго искали, где приткнуть машину. Наконец им повезло, нашлось хорошее место, и Злата, выскочив чёрными изящными туфельками — подарок нежного мужа, не знающего, чем бы ещё ему порадовать молодую жену, — прямо в мартовскую слякотную кашу, обежала машину спереди и принялась вытаскивать из салона подругу. Ирина кряхтела и сопела, пытаясь выбраться. Выходило плохо, неловко и больно. Злата подумала секунду, наблюдая за неудачными попытками пострадавшей, и, закусив губу, обхватила ту руками за талию и практически подняла, упершись лбом в машину.

Взмокшая лохматая Ирина с трудом утвердилась на ослабевших ногах и усмехнулась:

— Ты агрегат, Дуся! Ты, Дуся, агрегат! — петь не было сил.

— А ты — старушка-вековушка! — не осталась в долгу отдувавшаяся Злата и в отличие от подруги смогла пропеть, — бабушки, бабушки, бабушки-старушки, бабушки, бабушки, спинки-нескладушки… Пошли уж.

Народу в травмпункте на удивление почти не было. Чуть живая от страха Ирина, с детства боявшаяся врачей, испуганно вползла в большой кабинет. Стены и пол помещения были выложены кафелем, что навевало нехорошие, зато натуралистично яркие ассоциации с моргом. Ирина в морге никогда не была, но представляла себе его именно так. Может, переоценивала, и было там намного хуже? Или, совсем наоборот? Ирина сосредоточенно поразмышляла пару минут, потом вдруг сама спохватилась: что за бред?! И сама же поставила себе диагноз — ну, точно сотрясение мозга. Даром, что ли, такая ерунда в голову лезет?

Хлопотливая пожилая медсестра усадила её и принялась увлечённо громыхать какими-то железками. Входили и выходили то в одну, то в другую, ведущие в смежное помещение, двери медработники. Ирина сидела, зажав ладони между коленей и, вытянув тоненькую шейку, напряжённо осматривалась. В приоткрытую дверь из коридора взволнованно заглядывала Злата, приплясывала, делала совершенно невероятные пассы руками и корчила уморительные рожи, пытаясь поднять в подруге боевой дух. Вышеупомянутый дух подниматься не желал. Ирина в ожидании экзекуции и врачебного приговора бледнела и трепетала. Злата, видя это, в коридоре подпрыгивала и водила руками энергичнее и быстрее. Но толку было чуть. Мук ожидания пострадавшая не выдержала и, в соответствии с известным изречением решив, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца, дрожащим голосом спросила у медсестры:

— Простите, пожалуйста, а доктор скоро придёт?

Всё та же ласковая пожилая медсестра, похожая на добрую повариху из школьной столовой (бывают и такие, Ирине встречались), пропела успокоительно:

— Сейчас, моя хорошая! Он пошёл к себе в кабинет, что-то этим, из округа, от него понадобилось. Обзвонились уж с утра. Подавай им его срочно. А у него минутки свободной не выдалось. Пациенты шли и шли потоком. У него с ночи маковой росинки во рту не было, у бедного! А тут ещё эти, начальнички! — она сердито хмыкнула. — Сейчас вот наплыв спал, он и пошёл им звонить. С минуты на минуту уж вернётся. Потерпи. Тебе очень повезло: лучше нашего доктора травматолога не найти!

Молодой парень, который тоже почти постоянно находился в кабинете и заполнял какие-то документы, согласно покивал, поднял голову, посмотрел на ссадину на её лбу и внушительный синяк на щеке и поинтересовался:

— Девочка, кто ж тебя так?

Задумавшаяся о своём Ирина встрепенулась и неожиданным басом исчерпывающе ответила:

— Я не девочка, я учительница. И меня школьной доской во время урока пришибло.

Секунду в помещении, в котором как на грех в этот момент, помимо медсестры и молоденького мальчика, задавшего вопрос, скопилось человек пять пробегавших по делам, стояла тишина. Потом раздался дружный гомерический хохот. Пожилая медсестра с грохотом поставила лоток с инструментами на стол и громко, всхлипывая, постанывая и покачиваясь из стороны в сторону, смеялась, прижав пухлые ладони к не менее пухлым щекам. Рыдал, уткнувшись лбом в бумаги молодой парень. Хохотали остальные.

— Вот это да! Какое у нас тут, однако, веселье! — ласково произнёс знакомый голос. Ирина резко — шее стало больно — обернулась. В дверях маячила Злата с перекошенной от удивления физиономией, а рядом с ней стоял в зелёной докторской робе и глупо улыбался… Андрей Симонов. Тот самый Андрей Симонов, брат её ученика и одновременно мужчина, о котором она мечтала всю свою сознательную жизнь.

Всё дальнейшее Ирина помнила плохо. То ли от лекарств, которыми её кололи, то ли от потрясения. Как сквозь вату слышала она всё происходящее и видела, как Андрей внимательно смотрит на её ссадины. А потом началось самое ужасное. Доктор Симонов выпроводил из кабинета всех, кроме медсестры, и попросил Ирину снять свитер с высоким горлом и майку. Пациентка с ужасом уставилась на него. Раздеться перед ним она никак, ну никак не могла!

— Ирина Сергеевна, надо раздеться. Обязательно. Если вы будете в полном обмундировании я вам помочь не смогу.

Ирина сидела, судорожно сжав руками ворот голубого свитера грубой вязки, и молча отрицательно качала головой. Когда-то в далёком детстве она читала восточную сказку. В той сказке доктор ставил диагноз ханским жёнам только по ручкам, просунутым в отверстие в стене. И ничего. У него это вполне получалось. Ирина вспомнила об этом и пожалела, что они живут не на Востоке. И тут же припомнила, что в сказке это был вовсе не настоящий доктор, а кто-то выдававший себя за него… И расстроилась.

— Что с вами? Вы плохо себя чувствуете? — настоящий доктор Андрей Симонов приподнял её лицо за подбородок и встревожено заглянул в глаза своим синими-синими, ну просто как летнее небо, очами.

— Голова болит? Головокружение? Тошнота? В ушах шумит?

На все его вопросы она могла только кивать в знак согласия или отрицательно мотать головой. А он всё смотрел на неё обеспокоенно и ласково и никак не отводил взгляда. Хоть бы уже в какие-нибудь бумаги уткнулся.

— Рвоты, как я понимаю, не было?

Ирина нервно сглотнула, покраснела и собралась падать в обморок от полноты чувств и от ужасающего несоответствия её чувств и его вопросов. Но тут мужчина её мечты быстро и ловко профессиональным докторским движением отогнул веко сначала на одном глазу, потом на другом, внимательно вглядываясь. Ирина дёрнулась и вернулась с небес на землю, вернее в смотровой кабинет районного травмпункта. Толстокожий Андрей Симонов, решив, что сопротивление сломлено, аккуратно потянул вверх свитер, собираясь раздеть её.

Ирина пищала и пыталась вырываться, но сил не было.

— Ирина Сергеевна, Ирина, надо, надо раздеться, — приговаривал Андрей и всё тянул свитер.

— Позовите другого доктора, и я разденусь! — хмуро отбивалась Ирина. Она физическо чувствовала, что щёки полыхали, а синяк на щеке наливался агрессивным фиолетовым цветом. Было не очень больно, но зато очень стыдно. А бестолковый брат её ученика откровенно смеялся:

— То есть, передо мной вы раздеваться категорически отказываетесь?!

Ирина яростно кивнула.

— Да я бы рад позвать! Но некого! Совсем. Сегодня я один на хозяйстве. И швец, и жнец, и на дуде игрец.

— Как никого? — возмутилась Ирина. — Вон сколько народу туда-сюда ходит!

— Ходить-то они ходят, — Андрей Евгеньевич, как маленькой, отводил ей руки и не оставлял попыток раздеть её, — но травмотолог только я. — И он снова попробовал аккуратно снять с неё свитер.

Не выдержав, Ирина озверела и рявкнула:

— Да что ж такое-то?! Вы что, глупый?! Я не могу раздеться перед братом моего ученика!

— О Господи! Так вот в чём дело, — шутливо простонал Симонов. — Да я здесь ну никак не брат Алёши. А доктор. Забудьте, что вы меня знаете!

— Не могу! У меня пока не амнезия, — она уже почти плакала.

— Хорошо, тогда давайте вызовем «скорую» и отвезём вас в больницу. Там будут другие доктора…

— Не надо! — испугалась Ирина.

— Тогда наплюйте на свои учительские принципы и раздевайтесь сами. Или давайте я вас раздену.

— Я сама! — в отчаянье пискнула Ирина. — Только вы отвернитесь!

Андрей улыбнулся, встал и отошёл к окну. За его спиной раздалось торопливое копошенье, что-то упало, покатилось и Ирина Сергеевна с достоинством, но крайне испуганно произнесла:

— Я готова.

Доктор Симонов повернулся, собираясь, пафосно выражаясь, выполнить свой профессиональный долг, и застыл. Она сидела перед ним в джинсиках и беленьком, в трогательный цветочек бюстгальтере с нежными кружавчиками. Тоненькая-тоненькая. До того тоненькая, что Андрей поразился, как её этой самой школьной доской, по её же выражению, совсем не «пришибло». Светлые волосы встали дыбом. Короткая мальчишечья стрижка делала её совсем юной.

Сколько ей лет? Двадцать два — двадцать три? На родительских собраниях, в строгих костюмах и на высоченных каблуках, она казалась старше. Тоже молодой, но не такой вызывающе юной. А тут… Натурально девчонка-старшеклассница. Тридцатиоднолетний Симонов почувствовал себя стариком. И ещё педофилом. Потому что трогательное юное создание на стуле ему вдруг страшно понравилось.

Она и раньше была ему очень симпатична. Весёлая, добрая, умная. Ум у неё острый, как он успел заметить, язвительный. Ему такие нравились всегда. Да ещё и Алёшка его о ней с восторгом отзывался, то и дело в разговоре «наша Ирина то, да наша Ирина сё». С родителями учеников она была неизменно доброжелательна, однако сдержанна. А уж с ним-то вообще вежлива, но холодна, как льды Гренландии. Чем-то он ей, видимо, не нравился. А жаль. Он усмехнулся: откуда взялись эти самые гренландские льды? Что за бред? Пора выключать педофила и включать профессионала.

Он подошёл к Ирине, сел рядом и стал осматривать. Лицо пострадало не сильно. Только ссадина на лбу, неглубокая, следа не останется. Синяк, конечно, огромный, на всю бледную щёку. Он потрогал. Ага, больно, вон как морщится, бедненькая. Ну, ничего, гематому мы тоже быстро уберём. А вот шея, голова и спина его сильно беспокоили.

Подружка Злата, узнав его, в коридоре успела рассказать, что упавшая доска была не простой, а ездящей вверх-вниз. С противовесом. А в роли этого самого противовеса выступала самая обыкновенная бетонная плита, пусть и не очень большая. То есть тяжесть была приличная. Собственно доска, основание, да ещё и противовес. И всё это рухнуло на сорок пять максимум килограммов живого веса и метр шестьдесят примерно роста. Да-а, досталось ей.

Бегло осмотрев Ирину, чтобы сверх меры не травмировать и без того травмированную психику трепетной пациентки, Андрей встал:

— Ирина Сергеевна, с лицом ничего страшного, а вот всё остальное будем проверять. Пойдёмте сейчас на рентген, а потом посмотрим, что с шеей и спиной и поговорим по поводу головы. Потому что сотрясение у вас почти стопроцентно есть.

Учительница встала, молниеносно натянула белоснежную маечку, поморщилась — синяки на спине причиняли боль. И тут же нырнула в большой свитер — спряталась, как улитка. Только вот не рассчитала что-то и застряла головой в горловине. Андрей шагнул, чтобы помочь. Из отверстия на него глядели до нельзя расстроенные огромные серые глаза.

Так смотрел на него его чёрно-белый кот Джаз, пострадавший на даче в боях за благосклонность соседской кошки. Ему тогда основательно подрали шкуру, откусили ухо и чуть не выцарапали глаз. Он долго отлёживался где-то, в довершение картины простыл и приплёлся домой, чихая и кашляя кровью, с воспалёнными, гноящимися ранами. Симонов долго лечил его, заматывал в свитер — иначе он не давался — и ставил уколы, капал в нос и вливал в него всевозможные лекарства. Вот примерно так кот и зыркал на своего спасителя и мучителя из тугого свёртка.

Доктор Симонов грустно вздохнул, протянул руки и аккуратно повернул свитер, помогая голове пройти в ворот. Показалась макушка, потом и вся голова. Ирина благодарно кивнула и слабо улыбнулась.

Он тоже улыбнулся:

— Ну, так-то лучше.

Когда они вышли в коридор, с кургузой банкетки подскочила Злата — вид испуганный, в руках вещи, так много вещей, что саму почти не видно. Ещё одна пигалица. Их по маломерности подбирают, что ли, на работу? Андрей Евгеньевич усмехнулся и подошёл к ней:

— Злата Андреевна, вам, наверное, на уроки надо?

Она тревожно закивала, придерживая подбородком ярко-васильковый шарф.

— Так вы езжайте тогда, потому что у нас Ирина Сергеевна ещё надолго задержится, а у меня как раз смена заканчивается, я её и отвезу потом. Ей всё равно надо будет не в школу, а домой. Она на больничном, я думаю, пару недель пробудет.

— Мне на работу надо! — Ирина аж подпрыгнула. — У меня там коробка с подарком маме, а у неё завтра день рождения! И дневники! Дневники я собиралась проверить!

— Тише, тише, не скачите вы так… Ну, значит, мы сначала в школу заедем, а потом домой. А вещи можно вот сюда положить, — доктор Симонов открыл своим ключом неприметную дверь, за которой оказалась крохотная комнатушечка, — это мой кабинет. Вот сюда, на стульчик, и кладите.

Злата определила в указанное место всю кучу одежды и стала в ней рыться — пыталась вытащить свою и не уронить подружкину. Ирина кинулась помогать, они столкнулись лбами и дружно начали их тереть.

— Девушки, полегче, вы сейчас по сотрясению мозга заработаете, — не выдержал Андрей, — одна первично, а вторая, похоже, повторно.

Он подвинул учительниц и сам рассортировал одежду на две кучки. Оранжево-коричневую определил как вещи рыже-каштановой Златы, а бело-голубые — блондинки Ирины. И не ошибся.

Злата подхватила свою кучку и принялась неловко одеваться, путаясь в рукавах, шарфе и сумке. Ирина снова попыталась помочь. Но подруга её, наконец, справилась и, взлохмаченная, раскрасневшаяся, вывалилась в коридор. После чего облобызала через порог пострадавшую, помахала доктору Симонову и всем присутствующим, десять раз в разных вариациях поблагодарила и его, и окружающих за помощь, поддержку, понимание и терпение, и, наконец, с достоинством удалилась в своих изящных чёрных туфельках, немилосердно измазанных весенней грязью. Доктор Симонов и присутствующие и не заметили, как разулыбались, весело глядя ей вслед.

— Она что, так и приехала в туфлях? — Андрей вопросительно поднял правую бровь. Ирина, натренированная требовательной во всём, что касалось её любимого русского языка, Златой, машинально отметила, что говорит он правильно, ставя ударение на «у», и снова восхитилась — ну что за парень! А восхитившись, кивнула и поморщилась — шея болела:

— Ага, так и приехала. Торопилась очень, за её вещами ваш брат бегал, а она постеснялась попросить его и сапоги захватить.

— Понятно, — хмыкнул Симонов. А про себя подумал: откуда ж они такие тонкие и деликатные взялись? Что одна, что другая не от мира сего — два сапога пара.

У Ирины Сергеевны определили сотрясение мозга. Со спиной и шеей, к счастью, ничего страшного не было. Андрей успокоился, потому что, глядя на почти прозрачную учительницу, всерьёз опасался за целостность её костей. Осматривать себя Ирина теперь позволила, но при этом щёки её так полыхали, что Симонов с трудом удержался, чтобы не потрогать, горячие ли. Слава Богу — удержался. За что себя потом очень хвалил.

Когда доктор Симонов, — Ирина изо всех сил старалась думать о нём только так — осматривая, трогал её спину и шею длинными прохладными пальцами, по коже табунами носились ополоумевшие мурашки. Ирина закусила губу и закрыла глаза, стремясь сидеть ровно. Хотя страшно хотелось откинуться назад и прижаться к Андрею спиной. Но она удержалась. За что тоже потом очень себя хвалила.

Наконец всё было закончено, доктор переоделся и вышел к ожидавшей его в коридоре пациентке в джинсах и короткой кожаной куртке. Ирина с трудом отвела глаза. Ну нельзя же так бессовестно походить на мужчину её мечты! Симонов, понятия не имея о страданиях учительницы, заботливо подхватил её под локоток, после непродолжительной, но отчаянной борьбы отвоевал у неё тяжеленную сумку, в которую вполне можно было погрузить средних размеров слона (судя по весу, таковой слон там и пребывал в настоящий момент) и вывел Ирину на крыльцо.

День был совершенно неприлично хорош. Солнце, казалось, хотело отработать сполна за все те дни, что отлёживалось за облаками. Даром что девятнадцатое марта, а снега уже почти не было, только слякоть таилась ещё в тени. Зато лужи — всем лужам лужи. По таким можно кораблики в кругосветку пускать, — подумалось Андрею.

Ирина стояла и улыбалась, сквозь опущенные ресницы весело блестели глаза. Славная какая, — Андрей покачал головой и отвернулся, — жаль только, что меня почему-то не любит и холодна, как льды Гренландии… Тьфу ты! Опять эти льды. Откуда они взялись-то?!

Но беспардонное весеннее солнце, что ли, растопило эти самые невесть откуда взявшиеся льды, или просто Ирина была рада, что всё закончилось относительно благополучно, только сейчас она была весела, долго благодарила доктора Симонова за помощь и даже зачем-то пожала ему руку. Андрей потряс её крохотную тонкую ладошку и почувствовал себя великаном — в его не самой большой руке девичья ручка казалась маленькой трепетной птичкой. «Точно, весна, то льды, то птички какие-то в голову лезут», — усмехнулся своим мыслям Симонов, помог Ирине спуститься по стоптанным ступеням и направился к своей машине. Со всеми предосторожностями он погрузил пострадавшую и захлопнул дверь. «Неплохо живут доктора районных травмпунктов», — удивилась Ирина. Андрей сел за руль и, как будто услышав её мысли, пояснил:

— Я ещё и в частной клинике работаю. Ну, и подрабатываю, конечно. Давно «Фольксваген» хотел, но надо было родителям помочь, у нас мама долго болела. Теперь, к счастью, всё позади. Вот я и купил машину. И радуюсь теперь как мальчишка.

Ирина засмеялась:

— А разве вы не мальчишка? По-моему, многие мужчины до старости пацаны.

— Значит, я из таких, — Андрей улыбнулся. Они ехали по лужам, в которых отражалось солнце, вода журчала под колёсами, и Ирине казалось, что это не машина вовсе, а корабль. Она смотрела в окно и видела, как расходятся в стороны волны и ударяются в бордюр. В машине вкусно пахло, играла негромкая музыка. Чайковский, — определила Ирина, окончившая музыкальную школу по классу фортепиано, и улыбнулась. Хорошо-то как. Голова немного кружилась, и было непонятно, от сотрясения ли это, или от близости к объекту вожделения.

Объект тоже улыбался, щурился на солнце, потом потянулся к бардачку, почти прижавшись головой к коленям Ирины, чем поверг её в дрожь и трепет, и достал тёмные очки. Нацепил на нос и стал, на влюблённый взгляд, ещё лучше, хотя, казалось, лучше уж совершенно некуда. Только вот глаз не видно, и не понять, куда смотрит. Ирина прокашлялась и, не зная, куда себя деть от смущения, начала:

— Андрей Евгеньевич…

— Ирина Сергеевна, простите, что перебиваю, но я вас хотел попросить, давайте уж по именам, а то сил нет никаких «Андрей Евгеньевич — Ирина Сергеевна, Ирина Сергеевна — Андрей Евгеньевич», ну просто старосветские помещики какие-то… И язык заплетается.

— Давайте, — неожиданно легко согласилась Ирина, — Андрей, я хотела спросить, а почему всё время вы ходите на родительские собрания и вообще всячески брата опекаете?

— Ну, понимаете, у нас, как я уже сказал, мама долго болела, рак у неё обнаружили, ей очень тяжело было. Мы всех врачей на уши подняли, я коллег замучил просто, но нашёл тех, кто смог ей помочь. Надо было ей дать возможность только собой заниматься, а папа у нас без неё просто не может, любит очень. Вот он то на работе, то по командировкам — он у нас на оборонном заводе работает всю жизнь. Сейчас замгенерального, они с Индией большой контракт заключили. И теперь он то в Индию летает, то на Байконур. А когда не в командировках и не на работе — сразу к маме в больницу, а позже, когда её выписали, в санаторий. Всё время с ней. Вот я Алёшку на себя и взял.

— Какие же вы все молодцы! — Ирина восхищённо покачала головой. — И романтично как…

— Да. Родители у меня последние романтики, наверное… У нас вообще семейная история запутанна и романтична, хоть сериал снимай. Хотите, расскажу?

— Хочу, — быстро кивнула Ирина, и оба рассмеялись.

— Папа с мамой в школе вместе учились, с первого класса. И он в неё примерно тогда же и влюбился. Ну, а ближе к выпускному и она ему взаимностью ответила. Но тут его отца, моего деда, он у нас военный, перевели служить в Германию, а её родители сменили место жительства. Вот так случайно совпало. И получилось, что родители мои юные потеряли друг друга. А через два месяца после выпускного выяснилось, что мама беременна. Представляете, это в шестьдесят девятом-то!

Что было! Как она выдержала и аборт не сделала — не знаю. Но, спасибо моей героической маме, я родился на свет. Ей со мной очень тяжело пришлось, потому что дедушка с бабушкой от нас отказались, и билась мама одна. Вернее, прабабушка ей помогала, к себе взяла жить, но она уже старенькая была, так что втроём нам жилось нелегко. Но мама справилась, даже выучиться смогла на инженера, но позже.

А папа через полтора года, достигнув восемнадцатилетия, из Германии сбежал и вернулся в Москву. Но найти маму не смог. Потому что дед мой, отец мамы, когда она меня родила, кричал, что она ему больше не дочь. Мама в сердцах взяла и фамилию сменила на Симонову, хотела хоть так ближе к моему отцу быть. А он, когда приехал, вот уж меньше всего ожидал, что она Симоновой стала. Поэтому найти её не смог.

Так и жили они порознь. И вот, когда им было по двадцать девять лет, в мамин институт пришёл новый начальник отдела. Мама за кульманом стояла, работала, даже не выглянула. Слышала только, как он представляется её коллегам. Голос знакомым показался, но не более. А он уже до её кульмана дошёл, ну, она и выглянула, чтобы поздороваться. Как выглянула — так и рухнула мешком на пол. Узнала сразу. Он кинулся её поднимать и тоже узнал. Она и не изменилась почти — такая же худенькая и ещё совсем молодая. Ну, мы и зажили втроём.

Мне было почти тринадцать, но я к отцу легко привык, потому что мама мне всегда про него рассказывала, у нас его школьные фотографии были, и я всегда мечтал, что папа нас обязательно найдёт… Теперь я знаю, что, если очень хотеть, желание непременно сбудется… А потом, через два с половиной года, родился наш Алёшка. Я думаю, что родители не сразу второго ребёнка завели, потому что боялись меня травмировать, хотели, чтобы я привык к жизни втроём. Но я так рад был, когда Алёша родился, — просто невероятно. У меня теперь были самые лучшие папа с мамой, да ещё и брат младший.

Вот так и живём теперь. У меня очень молодые родители. Мне вот тридцать один, а им всего по сорок восемь, представляете? А сейчас мама с болезнью справилась, вот реабилитацию пройдёт и обязательно к вам в школу прибежит — знакомиться. Алёшка ей уже все уши про вас прожужжал. Любит вас очень, рад, что в вашу школу поступил. Так что мамуля меня от дел в момент отстранит, сама будет младшенького контролировать.

Ирина, слушавшая его внимательно и восторженно, покраснела от похвалы. И тут же почувствовала, что ей почему-то стало очень грустно. Порывшись в себе, самокритично призналась, что не хочет потерять возможность видеться с Андреем Симоновым. Нет, она будет очень рада познакомиться с их удивительной мамой, но пусть уж тогда они на родительские собрания ходят вместе! И сама поняла — маловероятно. Настроение испортилось, солнце уже не радовало, стало жалко себя до слёз. Ирина сосредоточенно порылась в сумке, тихонько сглатывая набежавшие слёзы, и тоже водрузила себе на нос предусмотрительно захваченные из дома солнцезащитные очки. Так было менее вероятно, что Андрей заметит покрасневшие глаза.

К школе подъехали, когда уже прозвенел звонок на шестой урок. Добрый их охранник Василий Сергеевич, увидав на ступенях поднимавшихся Ирину и доктора Симонова, радостно вскочил из-за своего стола, распахнул дверь:

— Ирина Сергеевна, миленькая вы наша! Ну, как вы?

Пострадавшая улыбнулась:

— Уже хорошо. Гораздо лучше. Только вот доктор, она посмотрела на Андрея, говорит, что придётся немного на больничном побыть.

— Недельки три, — категорично отрезал доктор Симонов.

— Вот и славно, вот и хорошо, — добрейший охранник расцвёл, — отдохнуть тебе, Ириша, надо. А сейчас как раз каникулы начинаются. Посидишь дома, отоспишься и в четвёртой четверти как новенькая будешь. А то всё работа, работа. Совсем вы со Златой себя не жалеете. Хорошо хоть её замуж выдали. Теперь Павел её из школы увозит, не даёт засиживаться совсем уж допоздна. Осталось тебя пристроить — и могу смело уходить на пенсию.

Он повернулся к Симонову, призывая его в союзники. Андрей с готовностью кивнул — надо, надо пристроить — и еле сдержался, чтобы не предложить свою кандидатуру.

Ирина вспыхнула и попыталась отшутиться:

— Василий Сергеевич, ну, какая ж пенсия! У нас же ещё Ангелина одна, Маринка наша опять же, да и Михаил Юрьевич с Георгием Ревазовичем холостые.

Андрей рассматривал свои ботинки, пряча улыбку. Василий Сергеевич махнул рукой:

— Да-а, забыл. Никогда, похоже, мне от вас не уйти!

— Правильно! И не надейтесь даже! Вы теперь к нам надолго! — Ирина помахала ему и направилась к лестнице.

Сначала идти ей было легко. Первые два этажа преодолела почти играючи, тем более, что её необъятную торбу тащил Симонов. К третьему этажу стало ощутимо подташнивать, и закружилась голова. Она старалась идти твёрдо, не хотелось, чтобы Андрей заметил, да и побаивалась, что он её в больницу упечёт.

Чтобы немного отвлечься и справиться с головокружением, она пошарила рукой в кармане и вытянула за хвост резиновую змейку — брелок к ключу от кабинета. На четвёртом этаже раздалось поцокивание каблучков, Ирина задрала голову, чтобы посмотреть, кто это у них там ходит. И тут же всё поплыло перед глазами, появились какие-то чёрные точки, сначала немного, но они множились с огромной скоростью, пока, наконец, совсем не застили свет, и стало тяжело, невыносимо тяжело дышать. Она покачнулась и осела в вовремя подставленные руки доктора Симонова.

Андрей шёл за ней и с тревогой вглядывался в тоненькую спинку. Сначала она резво продвигалась вверх, потом взялась рукой за перила и пошла медленнее. Симонов насторожился и подвинулся ближе. И не зря, на площадке третьего этажа Ирина остановилась на секунду и вдруг стала валиться назад, судорожно цепляясь правой рукой за перила. Он бросил необъятную сумку для переноски слонов и подхватил свою беспокойную пациентку, прижал к себе, повернул, чтобы видеть её лицо:

— Ирина… Ириша!

Она не отвечала. Ругая себя почём зря, Андрей присел, привалив девушку к себе, нашарил рукой сумку, хорошо, что догадался бросить её вверх по лестнице, а не вниз, надел её на локоть и вытащил из холодной руки Ирины ключ, который она успела достать. Подхватил учительницу на руки — почти невесомая — и пошёл вверх по лестнице, к её кабинету.

На площадке четвёртого этажа он уловил какое-то движение. Этого ещё не хватало! Сейчас какой-нибудь прогульщик увидит их, и пойдёт по школе гулять душещипательная история о том, как обморочную химичку тащил на руках здоровенный мужик. Но шум шагов стал стремительно удаляться, скрипнула неподалёку дверь и всё затихло. «Странно, прячется, что ли прогульщик-то», — подумал Андрей и тут же забыл об этом, озабоченный тем, как бы ему открыть дверь и не уронить ни Ирину, ни сумку для переноски слонов.

В просторном чистом кабинете было тихо. Он аккуратно положил Ирину прямо на учительский стол, с которого уже убрали стёкла и злосчастную доску, и легонько похлопал по щекам. Она медленно приходила в себя.

— Ирина, давайте, не ленитесь! Открывайте глазки потихоньку. Что? Плохо стало?

— Да, — хрипло прошептала пациентка и прокашлялась, сразу попытавшись сесть. Андрей подхватил её и встал рядом, поддерживая, — я голову подняла, чтобы посмотреть, кто зашумел наверху, и вот… Простите меня, Андрей Евгеньевич… Андрей. Я вам сегодня столько хлопот доставила.

Она виновато посмотрела на него:

— Как вы меня сюда дотащили?

— Элементарно. Вы легче вашей торбы примерно в пять раз.

Ирина смущённо улыбнулась:

— Я собиралась тетради проверить, уже успела их в сумку положить. А когда Злата меня к вам в травмпункт намерилась везти, то не догадалась внутрь заглянуть, так и поехали тетрадки со мной. А они же толстые, общие… А кто там был, на площадке?

— Боитесь, не видел ли кто вас у меня на руках? Да не знаю… Был кто-то, но сбежал. Наверное, прогуливал уроки и побоялся, что его обнаружат.

— Очень может быть. У нас здесь тупик, только три кабинета и второй вход в актовый зал, но им почти не пользуются. Так что тут редко кто бывает случайно, проходом. А куда ж он делся, прогульщик-то?

— Дверь какая-то скрипнула, в туалет, похоже, спрятался.

— Пойду посмотрю, — встрепенулась Ирина Сергеевна. Андрей взял её за плечи и не дал встать:

— Ирина, не хочу быть навязчивым, но вынужден напомнить — вы на больничном. Оставьте вашего вероятного прогульщика в покое. Пусть его ваши коллеги ловят. Уймитесь ненадолго, пожалейте себя. Давайте я вас домой отвезу?

Ирина поколебалась, но кивнула:

— Вы правы, Андрей. Поддержанием дисциплины займусь после каникул.

— Вот и хорошо. Обойдутся и без вас пока.

Подарок маме был громоздким. Андрей обеими руками держал коробку, на локте болталась сумка для переноски слонов, пока Ирина проверяла, всё ли выключила в кабинете, и закрывала дверь.

— Я готова, — наконец сообщила она, преувеличенно бодро крутя за резиновый хвост голубую с жёлтым змейку-брелок, — ну что? Ко мне?

— Да, — улыбнулся Андрей и вдруг замер.

Неприятное чувство, до боли знакомое с того лета девяносто четвёртого, когда его, молодого и горячего, понесло, как он тогда это называл, «помогать людям» в Чечню. В школе молодая и весёлая учительница литературы Вера Николаевна читала с ними повесть Приставкина «Ночевала тучка золотая». И вот после этой повести ему страшно хотелось сделать хоть что-то для людей, которые вдруг перестали быть своими и заделались врагами, да такими лютыми, что не на жизнь, а на смерть.

Он вспоминал своего одноклассника и товарища по играм Алихана, Алика, приехавшего с отцом-прокурором, мамой и тремя сёстрами в Москву и казавшегося таким близким и понятным. Вспоминал и не мог понять, как вышло, что теперь они враги. Почему Алик, который мечтал стать ветеринаром и лечить животных, теперь воюет там, в горах — а Андрей знал об этом из теленовостей, в которых часто мелькало имя приятеля, — с такими, как его школьные друзья. Как шутник и балагур Сашка Скачедуб, вернувшийся без ноги и с истерзанной душой. Но хотя бы вернувшийся. А вот Юлька Новикова, их маленькая, шебутная Юлька, вышедшая по огромной любви замуж за юного лейтенантика и поехавшая за ним на Кавказ, не вернулась, как не вернулся и её молоденький муж. Андрей встречал иногда маму Юльки, и не мог смотреть той в глаза. Будто был виноват в чём-то.

И тогда он решил поехать «туда» и посмотреть своими глазами на то, что происходит. Он оставил на время ординатуру и год пропахал хирургом в полевом госпитале. Зашивал, извлекал, вправлял, ампутировал. А когда выходил-таки на улицу и вдыхал воздух, свежий или с гарью и пылью, смотрел на горы и в голубое-голубое небо, а не на кровь, боль и слёзы, то никак не мог избавиться вот от этого гадкого, подлого ощущения, что за ним следят недобрым взглядом.

Табун мурашек пробежал по загривку, спустился ниже по спине и рассеялся в районе ремня. Симонов резко обернулся — коридор был пуст. То есть абсолютно. Ни детей — урок ещё не закончился, ни учителей. Прогульщик, что ли, подглядывает?

Повеселевшая Ирина почти подбежала к нему и, не замечая его настороженности, дёрнула за рукав:

— Может, я хоть сумку возьму? Ну, ведь тяжело же и неудобно всё сразу тащить!

— Уж как-нибудь донесу, — стряхнул морок военврач Симонов и вновь стал районным травматологом, чуть рассеянным и вполне мирным. Они, легкомысленно болтая, не спеша пошли вниз по ступеням. За их спинами скрипнула дверь и раздались осторожные шаги. Но ни Андрей, ни Ирина, занятые друг другом, этого не заметили.

Когда уже спустились на первый этаж, со всех сторон завопил звонок. Андрей от неожиданности аж присел. Невозмутимо шествующая Ирина уловила его движение и прыснула. Он посмотрел на неё и тоже рассмеялся. Моментально коридоры наполнились детьми. У Симонова возникло ощущение, что они в низком старте стояли кучками у дверей и, лишь услышав освобождающую трель, сразу же стартанули, загомонили, зашумели.

Прямо на них, откуда ни возьмись, выкатился Симонов-младший. Алексей. Высокий, тоненький, глазастый, невероятно похожий на своего брата. Ирина его обожала. Удивительно, но Алёша сначала увидел только маленькую Ирину Сергеевну, а не своего долговязого родственника. Увидел и обрадовался, расцвёл. Но тут же заметил Андрея и замер, как суслик, вытянув детскую ещё шею и вытаращив глаза.

«Чего ж он так испугался-то? — поразилась классная руководительница. — Боится, что я что-то старшему брату могу рассказать? Но что? Учится он прекрасно. Поведение вполне приличное. Озорник, конечно, но не нахал, не подлец. Нормальный пацан…»

Тут Алёша наконец отмер и подошёл к ним:

— Ирина Сергеевна, как вы?

— Спасибо, Алёша. Я в порядке. Благодаря Андрею Евгеньевичу, — она тепло посмотрела на Симонова и улыбнулась.

— А, вот оно что! — Алёша, казалось, успокоился и тоже заулыбался. — Да, он у нас молодец, лучший травматолог на свете. Так что как врачу вы, Ирина Сергеевна, можете ему вполне доверять, — и голосом выделил «как врачу». Она это заметила, конечно. И снова ничего не поняла.