Дела и случаи нестарой школьной девы

Май 2000 года. Москва

После собрания опять пошли косяком неприятности. Сначала стряслась беда, которая регулярно снится почти всем учителям. У Ирины была целая теория, посвящённая профессиональным учительским ночным кошмарам. Проведя импровизированный опрос коллег, она умудрилась классифицировать страшные сны учителей. По результатам её исследования, первое и второе места среди кошмаров делили довольно предсказуемые, но от этого не менее страшные для работников школ происшествия.

Во-первых, не любили сны про внезапно вышедших из повиновения учеников, которые вдруг впадали в буйство и переставали слышать увещевания наставников.

Во-вторых, холодный пот прошибал во сне почти всех учителей, если они имели несчастье видеть пропажу классного журнала.

Далее в рейтинге кошмаров шли более оригинальные варианты. Например, порча аттестатов за пять минут до выпускного вечера. В зависимости от специализации снились страшные сны, связанные с утратой разнообразного имущества, как то: разбитые пробирки — у химиков, сломавшиеся компьютеры — у информатиков, порванные карты, изданные ещё в советские времена, — у историков и географов и т. д. и т. п.

Кроме того, боялись лишиться голоса, прийти в класс, открыть рот и не суметь издать ни звука. Кто-то в ужасных снах видел себя, напрочь забывшим имена всех детей. То есть варианты были самыми разнообразными. Но первые два били все рекорды популярности.

И вот в Ирининой жизни наяву воплотился её ночной кошмар — пропал классный журнал десятого «Б», и пришлось срочно восстанавливать его. А ведь уже приближался конец учебного года, шла четвёртая четверть, и журналы были заполнены почти до конца, так что пришлось потрудиться.

Ирине как классному руководителю выпало на долю, кроме своих предметных страниц, заполнить ещё и все страницы, касающиеся успеваемости, посещаемости, сведений об учениках и их родителях, а также подготовить списки класса на всех страницах для всех предметников.

Нарушив все запреты, Полина Юрьевна разрешила забирать вечерами новый журнал домой, потому что днём было не до него, дел в школе всегда хватало и без экстренного переписывания журнала. Три ночи Ирина строчила, не разгибая спины и пальцев. Никогда в жизни, даже в институтские годы, ей не приходилось так долго сжимать в правой руке ручку. Вернее, ручки, потому что не выдержали нагрузки и сдались пять штук подряд. И только несчастные учителя десятого «Б» во главе с Ириной всё-таки выстояли и умудрились восстановить журнал.

Неприятность! И это не считая того, что пропажа журнала — это всегда ЧП школьного масштаба. Пришлось трясти весь класс, разговаривать и со всеми вместе и с каждым тет-а-тет. Но никто так и не признался в злодеянии. Да Ирина и не верила с самого начала в виновность своих детей.

Полина Юрьевна сердито хмурилась, выслушивая горячие речи Ирины в защиту учеников, и резонно вопрошала:

— Тогда кто? Ты, что ли?

— Не я. Но и не они. Им смысла не было, Полина Юрьевна. Ну, поверьте, ни у кого не было такой тяжёлой ситуации, чтобы исправлять её посредством кражи журнала.

— Ириш, у нас в школе такого сто лет не случалось. И я в полной растерянности. Ты своих гавриков лучше знаешь. Думай, кто мог и зачем.

— Никто. И незачем. Может, кто хотел им досадить? Но здесь я пас. Поди разберись, откуда ноги растут… Полина Юрьевна, вы на меня всех собак вешайте, если вас будут ругать.

— Ой! Ой! — Морозова замахала руками и устало засмеялась. — Ну, давай устроим показательное избиение младенцев в твоем лице! Не дам я тебя на растерзание. Знаешь, какие две обязанности есть у хорошего директора школы?

Ирина пожала плечами, покачала головой и с интересом воззрилась на начальство, которое в глубине души считала не просто хорошим, а идеальным.

— Да простейшие. Первая — набрать лучший коллектив. Вторая — этот коллектив холить, лелеять и ото всех защищать. И всё. По-хорошему, если эти два пункта соблюдены, директору больше делать нечего. Остальное учителя сами сделают. Это при условии, что выполнен первый пункт, конечно. — Полина Юрьевна помолчала и хитро улыбнулась. — А я, говорят, неплохой директор. Скромный, главное. И коллектив у нас уникальный. Поэтому за вас загрызу любого. Иди работай, Ириш, и не волнуйся. Всё будет хорошо. Но к детям присмотрись. Что-то непонятное происходит. И мне это ой как не нравится.

Костик Добролюбов вздохнул, посмотрел в пустой угол на кухне и, ссутулившись, поплёлся к маме. Дверь была закрыта. Костик постучался и бодро позвал:

— Мам, ма-ам!

— Что тебе? — голос матери был раздражённым до нельзя.

— Мам, ты куда холодильник дела?

Дверь резко распахнулась и мама, нехорошо улыбаясь, твёрдо ткнула ему в лоб своим тонким пальцем:

— А с чего ты взял, что это я? Может, твой отец пропил?

Костик мучительно скривился и затряс лохматой головой:

— Папа не мог, мам. Ты же знаешь, он не такой!

— Такой, такой! — она издевалась над ним, и ей совсем не было жалко своего старшего четырнадцатилетнего сына. Младший, Ростик, ещё не пришёл из садика, и Костик надеялся, что хотя бы сейчас мама вспомнит, что он тоже её ребёнок. Но она стояла в дверях, уперев левую руку в косяк, и старательно отводила взгляд.

— Мамочка… — голос у Костика дрогнул, и ему самому вдруг показалось, что он сейчас заплачет и уткнётся в тёплые мамины колени, как в детстве. И так мучительно захотелось, чтобы всё стало как прежде, чтобы мама снова стала мамой, а не… не чужой злобной тёткой, упорно отводящей глаза под его умоляющим взглядом. Пожалуйста, пусть всё вернётся… И папа опять будет весёлым и сильным. И они будут любить друг друга, и его, Костика, своего первенца, и маленького шестилетнего Ростика. А всё, что случилось с ними за последний год, окажется кошмарным сном, от которого он проснётся, дико крича, в слезах и поту, но твёрдо зная, что сейчас раздадутся быстрые шаги и в комнату вбегут папа и мама. Вместе. И будут обнимать его и теребить, чтобы он окончательно проснулся, и целовать, и шептать глупости. Но ничего этого уже не было. И не могло быть.

А была тоска, такая тягучая, вязкая, что Костик путался и задыхался в ней, не видя просвета. В комнате матери вдруг загудел мотор — холодильник не собирался покрывать ложь матери. Костик глянул через её плечо:

— Отец, говоришь…

Она раздражённо дёрнула уголками губ и промолчала. Костик молча повернулся и поплёлся прочь.

— Холодильник теперь будет стоять у меня в комнате! И дверь я буду запирать! — она не выдержала и закричала вслед. — Я не собираюсь кормить ещё и этого! Я пашу как лошадь, покупаю продукты, а ты добреньким хочешь быть за мой счёт! Не выйдет! Теперь будешь только под моим присмотром есть! Ни куска не дам ему! И следить буду, чтобы и ты не дал!

Костик в ужасе обернулся:

— Мам… Ты что, мам? Он же умрёт от голода… — голос его сорвался, и он, не выдержав, заплакал. Слёзы текли по щекам и мальчик сердито вытирал их кулаком. — Мама, я тебя прошу… Я найду работу! Я буду тебе помогать! Только ты не делай этого. Он ведь у нас хороший! Ты вспомни, как мы жили! Мама…

Она зло посмотрела на него и процедила:

— Я всё сказала. Либо ты со мной, и я тебя кормлю, пою, одеваю. Либо ты с этим, и живите, как хотите. Хоть по помойкам объедки собирайте.

Её сын, её подросший четырнадцатилетний сын, смотрел на мать во все глаза и не мог поверить, что их счастливая жизнь превратилась вот в такое.

— Я всё понял, мама… Ты прости, но я… я с ним. Он умрёт, если его все бросят. Я не могу… Потому что помню, что он самый лучший, а ты… ты всё забыла…

Отец спал у себя в комнате, он проверил, когда пришёл из школы. Что ж, уже хорошо, что дома, а не в загуле. Костик быстро переоделся, нацепил старые мягкие джинсы, заношенный до состояния прозрачности свитер и куртку отца, в которой тот раньше — в их счастливой жизни — гулял с Джоем. Она была ещё ему великовата, отец был шире в плечах и выше. Но свою собственную приличную куртку надо было оставить для школы, а старые все стали малы. Вырос он за эту зиму, оказывается.

На улице было пасмурно, но всё равно остро пахло весной. Костик глубоко вздохнул, расправил плечи и направился к магазину — там он договорился с продавщицей тётей Клавой, которая работала здесь сто лет и знала ещё его бабушку, что ему дадут подработать. До вечера он таскал коробки и коробищи, передвигал какую-то мебель в подсобке и с готовностью откликался на каждую просьбу. Когда стемнело, тётя Клава подозвала его и протянула смятые купюры:

— Держи, ты хорошо работал. Пойдём, я тебя покормлю.

Костик взял деньги и улыбнулся:

— Спасибо, тёть Клав, но я лучше сейчас куплю еды и домой побегу.

— Ну, беги, беги, Костик, — она тяжело вздохнула и, потянувшись, пригладила большой красной ладонью его вихры. — И спасибо не за что говорить, я тебе не милостыню даю, а честно заработанное. Ты приходи завтра, хозяин тобой доволен, согласился тебя взять. Я с ним договорилась, что ты будешь приходить по утрам и вечером. Тебе в школу к которому часу?

— К восьми тридцати.

— Ну, тогда к семи подбегай, поработаешь часок с небольшим и на уроки. И вечером будешь пару-тройку часов работать. Вот на жизнь и хватит.

— Спасибо, тётя Клава.

Она махнула рукой:

— Да не на чем, Костик, я твою бабушку хорошо помню, чудесная была женщина. Мой Васёк у неё в группе в садике был. Уж она с ними возилась. А они, мелкота-то, её обожали… Ты на неё похож… Ну, иди, наш новый грузчик! Только… пообещай мне, что школу не бросишь, ладно?

— Не брошу… Мне никак нельзя.

Продавщица обрадовалась:

— Ну, вот и молодец! Беги, беги, Косточка. Да не боись — не пропадёшь. Не в лесу живёшь — среди людей.

Костик прошёл в торговый зал, купил самое необходимое, чтобы хватило на ужин им с отцом и осталось на завтра. Не потраченные деньги аккуратно сложил и спрятал во внутренний карман старой отцовской куртки. Рука наткнулась на какую-то бумажку. Он достал, собираясь выкинуть, и замер. С изрядно потрёпанной фотографии на него смотрели и весело смеялись мама и папа. Молодые, счастливые… Сзади папиной рукой аккуратно написано «Февраль 1986 года. Мы узнали, что у нас будет Костик». Захотелось плакать. Мальчик подхватил пакет с продуктами, шмыгнул носом и почти выбежал на улицу. Продышавшись, он ещё раз посмотрел на фотографию, аккуратно положил её обратно в карман и решительно зашагал к дому. Теперь он знал, что должен делать.

Полина Юрьевна вызвала её к себе в середине мая. Вообще, у них в школе в кабинет к директору входили запросто, безо всякой дрожи и чинопочитания. И вызовы на ковёр случались редко. Если уж ей что-нибудь нужно было, директриса имела обыкновение приходить сама. «В гости», как она выражалась. А уж к секретарю Леночке вообще бегали по всем вопросам, так как была она компетентна и хорошо информирована. И в приёмной иногда чаи с Леночкой гоняли. Но тут, когда Ирина по привычке без стука влетела в приёмную, Лена неожиданно серьёзно посмотрела на неё и приложила палец к губам: не шуми.

— Что? — Ирина так удивилась, что даже перешла на шёпот.

— Не шуми. У Полины голова раскалывается. Случилось там что-то. Какая-то кляуза на тебя. И уже не первая, Ириш. Подожди немного, сейчас она в комнате отдыха с Департаментом ругается.

И точно, из кабинета доносилась темпераментная речь директрисы, приглушённая двумя закрытыми дверьми. Слов понять было нельзя, но экспрессия говорила сама за себя. Лена прислушалась и покачала головой:

— Позвонила им уж минут пятнадцать назад и кроет их последними словами, за тебя грозится загрызть. Я ей чай носила, так чуть поднос от страха не уронила. Чтобы наша Полина да такие выражения!

— Когда первая жалоба поступила? — Ирине, работавшей уже четвёртый год и никогда не имевшей нареканий, стало больно, но она постаралась не показать виду.

— С месяц назад. А потом ещё две. Одна коллективная.

— Что ж Полина Юрьевна мне раньше ничего не сказала?

— Ты ж её знаешь, она нам всё только в крайних случаях говорит. Могла бы и сейчас тебе ничего не рассказала бы…

Ожил селектор, и Полина Юрьевна устало спросила:

— Лен, Ирина Сергеевна не подошла?

— Ждёт, Полина Юрьевна.

— Заходи, Ирин. Ленуль, сделай нам кофейку, пожалуйста.

Ирина встала и открыла дверь:

— Можно?

— Да давай уж, Ириш.

Директриса сидела за столом, обхватив голову руками, и на подчинённую свою подняла совершенно несчастный взгляд. Такой Ирина не видела у неё никогда. Ни после тяжёлой болезни, которую два года назад перенесла Морозова, ни во время их кошмарного ремонта, ни в минуты усталости. Ей стало страшно. И очень жаль их самоотверженную директрису. Лучшую из возможных. Полина Юрьевна похлопала рукой по столу: садись, мол. Ирина прошла по до боли знакомому кабинету и села на своё любимое место, под раскидистой драценой.

— Ириш, — директриса говорила хрипло и тихо, будто сил у неё не было. — Дела-то творятся совершенно непонятные. Сейчас я тебе расскажу, что знаю. А ты со мной поделишься информацией. И вместе будем думать. Хорошо?

— Хорошо, — кивнула девушка, — только я пока ничего не понимаю.

Открылась дверь и в комнату отдыха на цыпочках проскользнула Лена — кофе варить, пока они будут разговаривать. Полина Юрьевна встала, оправила жёлтое трикотажное платье в мелкий чёрный горошек на своей почти идеальной по пропорциям, но приближающейся к центнеру по весу фигуре (то есть её фигура явно подходила под тип «песочные часы», но часы эти несколько тяготели по размеру к гигантским), тяжело промаршировала по коричневому ковролину и поплотнее закрыла дверь в приёмную. Потом подошла к Ирине, погладила её по коротким волосам и зловеще улыбнулась:

— Не бойся! Я тебя на съедение не дам. Ты у меня четыре года пашешь, я у тебя на уроках раз двадцать была, каждый день вижу, чем ты живёшь и как работаешь. Что мы только не пережили вместе, и всяким кляузникам не сдадимся. Ишь, чего удумали! Лучшие кадры мне грязью поливать! Я им покажу! — она погрозила кулаком в разные стороны и направилась в комнату отдыха, поманив Ирину за собой.

— Пошли, Ириша, кофейку хлебнём и покумекаем, откуда ветер дует.

Оказалось, что, начиная с первых чисел апреля, сначала в районное управление образования, а потом и в Департамент поступили три жалобы якобы от возмущённых родителей учеников Дунаевой Ирины Сергеевны. В жалобах говорилось, что вышеупомянутая учительница химии не владеет материалом, не умеет найти подход к ученикам, завышает оценки, то есть ставит, не соответствующие уровню знаний, и прочая, прочая.

Ирина слушала и холодела. Ей было невыносимо противно и в то же время, копошилась в голове мысль, что, возможно, всё так и есть, а она просто не умеет трезво оценивать себя.

— Понятно, Полина Юрьевна… — голос не слушался, но раздавленная Ирина даже не пыталась прокашляться.

— Да что тебе понятно?! — темпераментная Морозова завелась с пол-оборота, грохнула чашкой по столу и повторила, разрубив предложение на части и повышая на каждой последующей голос. — Что? Тебе?! Понятно?!! Что какие-то кляузники, а, скорее всего, один кляузник, побоявшиеся или побоявшийся даже подписать свои доносы, настрочил бредовую бумажонку, желая сделать тебе гадость, и отправил в вышестоящие инстанции?!

— Три бумажонки, — убито пискнула Ирина.

— Ну и что?! Ты теперь собралась увольняться по собственному желанию и идти работать в хранилище районной библиотеки, чтобы не попадаться людям на глаза и не портить им жизнь?!

Ирина, которая успела подумать именно об этом, испугавшись проницательности начальства, вжала голову в плечи и тоскливо кивнула. Морозова покачала головой и продолжила:

— Нет, я против библиотек ничего не имею — они очень даже нужны. И библиотекари — настоящие подвижники и сеятели культуры. Но ты! Ты! Ты — учитель! Поверь мне! Я в школе сто пятьдесят лет работаю… почти. У меня родители были учителями, бабушка преподавала в институте, а дедушка тоже был директором школы. Я учителей за версту вижу! Или тех, кто мог бы ими быть. У меня нюх на них. Я ещё никогда не ошибалась.

Иногда приходит матрона устраиваться на работу и начинает: да у меня стаж, да у меня разряд, да у меня все по струнке ходят, да я такая-разэтакая. А я вижу, что она детей ненавидит! Всё. Это не учитель. Методист — да, может быть, и получится. А учитель — нет. А иногда устраивается на работу ко мне дитё натуральное, вот хоть как Злата твоя или Вадим Лопухов. Они ж восемнадцатилетие едва успели отметить, когда к нам попали. Зелёные второкурсники. А учителя! Их всего-то и надо было направить чуть-чуть. Понимаешь?

Ирина кивнула. Про Вадима и Злату она была согласна.

— Вот и хорошо, что понимаешь… — Полина Юрьевна сбавила обороты. — Тебе нельзя из школы уходить. Школа… она ведь настоящих учителей никогда не отпускает… Тебе сны про детей своих снятся?

— Да…

— А что я говорю?! Учитель! И будут сниться! Всю жизнь! А если уйдёшь — несчастной станешь. Поэтому давай не слёзы лить, а думать. Что не так ты сделала, или, скорее, кому ты дорогу перешла. Потому что я больше чем уверена, что ноги у этой истории с кляузами растут не со стороны разгневанных родителей. Я после первого доноса пригласила всех председателей родительских комитетов, ты же знаешь, у нас с ними работа хорошо поставлена, и побеседовала. Не напрямую, нет. А так, мол, как учёба, как учителя, какие настроения бродят в среде родителей? Ни одного нарекания в твой адрес. Наоборот, только благодарности. Так что дело не в этом. Тем более, будь родители недовольны, они бы в первую очередь ко мне пришли, а не стали писать через голову всякие бумажонки. Не они это. А вот кто? Давай думать.

— Я не знаю, правда, Полина Юрьевна… — Ирина чувствовала себя совсем разбитой.

— Скажи-ка мне, ты никому в последнее время не отказывала?

— То есть?

— Ну что «то есть»? Что «то есть»? Ты у нас девушка молодая, симпатичная, да что я говорю — красивая. Кавалеров наверняка тьма. Вот и вспоминай, кому от ворот поворот дала.

— Да никому я не давала от ворот поворот! У меня и кавалеров-то нет! — Ирина вспомнила синие очи доктора Симонова и горько улыбнулась.

— Как это нет?

— Да вот так… Нет и всё.

— Так, это мои недоработки, — помрачнела Морозова, — раз мои лучшие кадры, кроме работы нашей каторжной, света белого не видят. Поняла, буду исправлять.

— Не нужно ничего исправлять, правда, Полина Юрьевна! Я вас прошу…

— Хорошо. Не нужно, значит, не нужно. Ты только сама совсем уж на себе крест не ставь. Сейчас вон весна, оглянись вокруг, может, увидишь достойного парня… — Ирина снова вспомнила про Андрея, вздохнула и покраснела. Деликатная директриса притворилась слепо-глухо-немой и откинулась на спинку кресла, попивая кофе. Надолго её не хватило, и она продолжила:

— Или давай с другой стороны зайдём. Не было ли ситуации, когда ты отбила у другой парня?

Ирина вспыхнула, а Полина Юрьевна замахала руками:

— Ты мне не отвечай, не надо. Но сама подумай, не было ли такого, даже если случайно. Причём не обязательно в последнее время отбила, может, и раньше. Но не слишком давно, месть, конечно, блюдо, которое подают холодным, но не протухшим же. Так что школу с институтом можешь забыть. А вот год-полтора вспомни. И нечего посмеиваться! — Ирина и вправду повеселела, слушая любимое начальство. — Ты не смейся, а по шагам вспоминай. Потому что уж слишком много на тебя свалилось за последние два месяца. Я не в буквальном смысле, не про доску. А в переносном. То журнал, то кляузы… Да ещё и замуровали тебя…

Ирина вытаращила глаза.

— Ну что ты удивляешься?! Знаю я, знаю. И на Злату не думай. Твоя подружка драгоценная, даже если бы я её спросила, молчала бы. Она ж, как пленный белорусский партизан на допросе в гестапо, умрёт — но своих не выдаст. Не она это. А кто — не скажу. У тебя свои секреты, у меня — свои. И у стен есть уши. Только поверь старой седой директрисе, всё это звенья одной цепи. Поймёшь, кто виноват в одном случае, — размотаешь всё… А теперь иди. По поводу доносов не беспокойся. Я буду не я, если позволю такую девочку обидеть.

Потрясённая Ирина встала и на негнущихся ногах пошла к двери.

— И ещё! — окликнула её директриса. — Пообещай мне влюбиться. И в ближайшее время!

— Я уже, — неожиданно для себя призналась девушка. Полина Юрьевна внимательно посмотрела на неё и погрустнела:

— Безответно? Ну что ж за мужики такие слепые пошли? Такую девочку чудесную не замечают. Ничего, Ириш, прорвёмся! Вот увидишь! Ещё встретишь ты такого, как мой Михаил.

Всей школе была известна горячая любовь начальства к своему мужу и его не менее горячая к ней. Вырастив двух дочерей, они продолжали нежно опекать друг друга. Директор крупного завода Михаил Игнатьевич частенько бывал на школьных мероприятиях и всячески помогал жене. А уж когда она болела и лежала в больнице после трёх тяжёлых операций, вообще от неё не отходил. Ирина это точно знала — сама видела, когда навещала Морозову. Поэтому она, понимая, что Полина Юрьевна пожелала ей, на её взгляд, самого лучшего, благодарно улыбнулась и вышла.

Ирина сидела за столом, накручивая на палец короткую прядку. Прядка была столь коротка, что упорно не желала накручиваться, но Ирина, заимевшая эту привычку ещё в школе, когда носила она длиннющие косы аж до… в общем, очень длинные косы, продолжала теребить многострадальную причёску и читала работы своих десятиклашек. Вернее, уже одиннадцатиклашек — вчера был их последний учебный день в десятом классе.

У них была традиция. Перед летними каникулами ребята писали послания себе самим, клали их в конверт, заклеивали, а осенью вскрывали, читали и снова убирали — уже до выпускного вечера. Пару лет назад это пришло в голову Ирине. Удивительно, но за три летних месяца менялось очень многое, «письма к себе повзрослевшим», как называли их её дети, так понравились, что они писали их вот уже в третий раз. И каждый раз она спрашивала позволения почитать написанное, ребята не возражали. Вот и сейчас она изучала послания. Первого июня начнутся экзамены, а пока в школе стояла невероятная тишина. Звонки ещё не отключили, и они в пустых коридорах звучали так громко и раскатисто, что Ирина даже вздрагивала иногда, зачитавшись.

С утра был педсовет по итогам года и подготовке к экзаменам, потом Ирина решала вопросы с организацией городского лагеря, который каждое лето работал в их школе, — в этом году ей выпало быть его начальником. До «писем» она дорвалась лишь к вечеру и теперь сидела в залитом вечернем солнце кабинете, грызла хрустящее яблоко и читала. Смешная, высокая и тощенькая Варя Кузнецова, совершенно не похожая на почти выпускницу, как всегда поразила Ирину. «Вот увидите, Ирина Сергеевна, я обязательно стану первой женщиной — президентом России. А на инаугурацию приглашу Вас, вместе с мужем и детьми. Вы ведь будете мной гордиться?»

— Ох, где ж их взять-то, мужа и детей? Умница ты у меня, Варвара Ильинична, ни одной ошибки в «инаугурации»… Буду, буду, гордиться, Варюша, ещё как, — Ирина покивала и улыбнулась, сложила пополам записку будущей первой женщины — президента и аккуратно поместила в большой конверт. Почему-то многие писали не себе, а ей. Вот и Варя тоже…

Осталось несколько «писем», она потянулась за следующим. Ага, Алёши Симонова. Она развернула лист и принялась читать.

«Ирина Сергеевна, я понимаю, что мои будут волноваться, поэтому и сообщаю Вам. Родители уехали, а с братом мы поссорились, но, пожалуйста, всё равно скажите ему, что со мной всё в порядке. Уверен, что в поисках утраченного, меня, то есть, мой драгоценный брат в первую очередь примчится именно к Вам. Знаю, что Вы непременно испугаетесь, а я этого совсем не хочу, поэтому и пишу о своих планах. Мы с Костяном Добролюбовым уехали на заработки. Он тут в пригороде нашёл возможность на стройке разнорабочими подработать, вот и решил попробовать. Косте очень нужны деньги, а я с ним за компанию — не отпускать же одного. Заодно и чистым воздухом подышим. Через месяц, думаю, объявлюсь. А до этого пусть меня не ищут. До осени, Ирина Сергеевна! А в сентябре поедем в Питер. Вы же обещали».

Та-а-ак. Началось в колхозе утро… Приплыли. Приехали. Докатились. Дождались. Дожили. Что там ещё к случаю подходит? Куда ж их понесло-то? Где теперь искать? Ирина длинно выдохнула и запустила пальцы в свои короткие волосы, моментально став похожей на хорошенького изрядно озадаченного ёжика. В этот момент в дверь распахнулась, и на пороге возник тоже взлохмаченный Андрей Евгеньевич Симонов.

— Ирина Сергеевна, прошу прощения, что без предупреждения, но у меня проблема.

Моментально вся имеющаяся в наличии кровь мигрировала к лицу, а сердце предпочло обосноваться ближе к земле и с реактивной скоростью рвануло к пяткам. Жизнерадостно красная, как помидоры в парнике у потрясающей бабушки подружки Златы, Ирина прокашлялась и кивнула:

— Мне кажется, я знаю, о чём вы.

Она подтолкнула «письмо» Алёши к краю стола. Андрей быстро преодолел расстояние от двери и схватил лист. Пробежав глазами, устало опустился на стул:

— Вот, значит, как… А я уж чего только не передумал, когда он вчера домой не явился, обормот.

— Из-за чего вы поссорились?

— Да так. Из-за ерунды, — тут вдруг покраснел Андрей.

Ирина совершенно неприлично уставилась на него, залившегося краской, как какая-нибудь гимназистка. Чувствуя её взгляд, он суетливо стал хлопать себя по карманам, словно ища что-то, но Ирине почему-то сразу стало понятно, что делает он это, пытаясь скрыть смущение. Страдавшая врождённой гипертрофированной деликатностью, она принялась старательно перекладывать «письма» своих детей и ручки, которые валялись на столе, и изо всех сил делать вид, что ничего необычного не происходит. Андрей пришёл в себя, кашлянул и продолжил:

— У нас родители в Париж вчера утром улетели, у них годовщина свадьбы, двадцать лет, вот папа маме сюрприз и сделал. Она так мечтала во Франции побывать. Так что они сначала в Париж, потом по стране проедутся, ещё немного в столице побудут и лишь после этого обратно в Москву. На три недели программу запланировали.

Ну, я их проводил, домой вернулся, а тут и Алёшка из школы пришёл. Мы с ним и поссорились. Он дверью хлопнул и убежал. А мне на дежурство идти. Звоню ему с работы — не отвечает. Думал, что обиделся, поганец, и вредничает, к телефону не подходит. А сегодня вернулся и понял, что балбес мой дома не ночевал. Пришлось натуральный шмон в квартире устроить. Оказалось, что он свою сумку для поездок забрал. Ещё, если не ошибаюсь, джинсы, спортивный костюм, ну, и так, по мелочи. Тут уж понятно стало, что не обошлось без побега от жестокосердного брата. Вот я к Вам за советом и прибежал, боялся, что вас уже нет, каникулы же. Но охранник сказал, что вы на месте. Никак вам не отдыхается, Ирина Сергеевна… — он покачал головой.

— Пойду-ка я позвоню маме Костика Добролюбова, — Ирина потёрла лоб и встала из-за стола, — может, она знает, где сын. А где Костя, там и Алексей ваш… Хотя маловероятно…

— Почему маловероятно? — воспрявший было Андрей не желал расставаться с надеждой.

— Там ситуация в семье аховая, мама от Костика фактически отказалась. Так что вряд ли ей что известно. Но попытка не пытка…

Вернулась она минут через десять, и уже по её шагам за дверью Андрей понял, что надежды не оправдались. Ирина открыла дверь и ещё с порога расстроено покачала головой. Подошла и села не напротив, а рядом, положив руку ему на предплечье. Андрей отстранённо подумал, что в другое время он был бы счастлив от такого проявления участия с её стороны. Но сейчас страх за излишне самостоятельного оболтуса Алёшку перекрывал всё. Пару минут посидели молча. Вдруг Ирина встрепенулась:

— Который час?

— Половина шестого.

Она вскочила, забегала по кабинету, убрала со стола какой-то большой конверт, схватила записку его брата и сумку, не ту, что в марте, чёрную, для переноски слонов, а кремовую летнюю, но не менее огромную. Он непонимающе смотрел на неё.

— Пойдёмте! — решительно позвала она.

Андрей поднялся и пошёл к двери.

— У меня идея! — Тем временем объясняла Ирина. — Мы должны узнать, где эти разнорабочие подвизаются. И есть шанс, если успеем.

Ирина шустро выпихала его из кабинета, заперла дверь и с немыслимой скоростью понеслась вниз, воинственно крутя за хвост свою сине-жёлто-зелёную резиновую змейку-брелок. Ключи от кабинета описывали круги, и Андрею пару раз пришлось шарахнуться в сторону, чтобы не схлопотать ими по лбу. Ирина, раздумывавшая о чём-то, не замечала, какую опасность для целостности кожных покровов доктора Симонова представляют её ключи, и продолжала быстро-быстро крутить несчастное резиновое пресмыкающееся.

Спустившись вниз, Ирина вихрем пронеслась на своих высоченных каблучках по скользкому плиточному полу первого этажа. Поотставший Андрей с ужасом ждал, что она вот-вот рухнет. Несясь во весь опор, Ирина Сергеевна по пути крикнула в каморку новому охраннику, чтобы он сам отметил её уход, так как она торопится и, чуть не вынеся поочерёдно обе входные двери, вылетела на улицу. Длинноногий Симонов, обутый в удобные мокасины, едва поспевал за ней.

Ирина бежала в сторону ближайшего детского сада, лёгкое летнее платье с широкой довольно длинной юбкой развевавалось и путалось между ног, обутых в лёгкие босоножки. Андрей неожиданно умилился и тут же разозлился на себя: нашёл время! Прав, прав был уехавший неизвестно куда бестолковый младший брат Алёшка. Во всём прав.

Воспитанный Андрей, ежесекундно ожидавший падения учительницы брата с невыносимо высоких каблучков, не без труда догнал её, попытался было предложить ей опереться на его руку, но она возмущённо зыркнула на него и прошипела, не сбавляя скорости:

— Андрей Евгеньевич, вы что?! Тут на каждом шагу дети и их родители. Завтра же вся школа и окрестности будет знать, что я вечерами прогуливаюсь под руку с братом ученика.

— Прогуливаюсь — это не то слово, Ирина Сергеевна! Скорее, совершаю забег, — усмехнулся запыхавшийся Симонов.

— Прогуливаюсь или бегу — это не принципиально. Главное — с братом ученика.

— Ну и что? Что в этом такого?

— Ну и то! Я не бухгалтер, не продавец и не юрист! Я учитель! И не имею права на личную жизнь в стенах школы и около неё. Пусть даже это лишь кажущаяся личная жизнь! Это аморально! — последнее слово она произнесла чётко, преувеличенно артикулируя. — Вы что, не видели, сколько народу с нами поздоровалось, за те пару минут, что мы на улице?

— Оригинальные у вас взгляды на жизнь. Интересно, а как в вашу систему ценностей вписываются мужья, жёны и отпрыски учителей? Или, по-вашему, ученики не знают, откуда дети берутся?

Она резко остановилась на полном скаку и вытаращила на него глаза:

— Я что-то не поняла, мы ищем вашего брата или непристойностями обмениваемся? Не забывайтесь, пожалуйста, Андрей Евгеньевич!

Вежливый и обычно сдержанный Симонов неожиданно для себя завёлся:

— А где непристойности-то, Ирина Сергеевна?! Мужчина предложил поддержать вас, между прочим, справедливо опасаясь за вашу жизнь и здоровье. С таких каблуков сверзишься — костей не соберёшь. Это я как травматолог говорю. А вы не просто отказались, так ещё и, мягко говоря, странную теорию под свой отказ подвели. Ирина Сергеевна, ваши слова — чистой воды ханжество! Я же не тискаю вас в школьном дворе на глазах учеников и их родителей, а всего лишь веду себя как нормальный человек, которого в детстве слегка отшлифовали воспитанием. Вы — незамужняя девушка, я — одинокий мужчина. Что такого страшного случится, если нас увидят вдвоём? А если бы я за вами ухаживать собрался, мы бы за пятьдесят километров уезжали, чтобы погулять, поговорить? Или играли в шпионов с переодеванием, париками и накладными бородами?!

— А вы что, за мной ухаживать собираетесь? — внезапно вспыхнула она. Раздражённый Андрей осёкся, посмотрел на неё и глухо сказал:

— Очень бы хотел. Но, пока не найдём Алёшку, не могу.

Потрясённая Ирина похлопала глазами, потом сама взяла его под локоть и потянула:

— Пойдёмте, Андрей Евгеньевич, мы можем не успеть.

Почти вбежав на территорию детского сада вслед за чьей-то мамой, Ирина покрутила головой, радостно воскликнула: «Ага! Вот он! Успели-таки!» — и направилась в сторону гулявших на площадке довольно больших детей. Малыши её почему-то не заинтересовали. Она подлетела к воспитательнице, удивлённо смотревшей на них, и выпалила:

— Здравствуйте! Простите, пожалуйста, я классный руководитель Кости Добролюбова, старшего брата вашего Ростика. Мне очень нужно поговорить с Ростиславом, буквально пару минут. Не волнуйтесь, он меня знает, Костя иногда его приводил в школу.

— Здравствуйте, — воспитательница была явно удивлена и заинтригована, — если так нужно, поговорите, пожалуйста, но только в моём присутствии.

— Конечно, конечно, — с готовностью закивала Ирина и позвала, — Ростик, Ростик!

Симпатичный вихрастый мальчишка лет шести, игравший с другими ребятами в салочки, оглянулся и расплылся в улыбке:

— Здра-а-а-вствуйте, Ирина Сергеевна!

— Здравствуй, Ростик, мне очень нужна твоя помощь.

Мальчик подбежал к ней и удивлённо приготовился слушать. Ирина села на корточки, нежное платье подолом мело песок, но она не замечала.

— Ростик, ты знаешь, что Костя уехал?

Малыш кивнул:

— Ага.

— А куда, не знаешь?

— Он сказал, что деньги зарабатывать, чтобы папу лечить. Он на стройку поехал, настоящим строителем работать, — в его голосе сквозила гордость.

— А он не сказал, где эта стройка?

— Не-а! Только сказал, что нашёл эту работу, когда в этом был… в как его… А! Вспомнил! Подмосковье! И ещё сказал, что будет мне раз в неделю звонить!

— А он не звонил ещё? — Ирина с надеждой взяла мальчика за руку.

— Звонил! Вчера! Сказал, что хорошо устроился и велел, чтобы я не волновался.

— Понятно…

Андрей тоже сел на корточки рядом с Ириной и мальчиком и спросил:

— Ростик, ты сказал, что Костя нашёл работу, когда ездил в последний раз в Подмосковье. А когда и где он был?

Мальчик наморщил лоб, смешно подвигал губами и погримасничал — думал.

— Да он ведь и не бывает почти нигде. Ему некогда — работает и учится. А в Подмосковье вместе с вами и был, Ирина Сергеевна! Ну, вы недавно ездили всем классом в гости к другой вашей учительнице. У неё ещё имя какое-то странное!

Ирина подскочила:

— К Злате Андреевне?

— Вот! Точно! Только Костик говорил просто «к Злате».

— Ну, понятно… — Ирина усмехнулась, — спасибо тебе, Ростик. Ты гам очень помог.

— Пожалу… — начал мальчик, но в этот момент сзади раздался раздражённый окрик:

— А вы что здесь делаете?!

Они дружно повернулись и увидели женщину лет тридцати пяти с нервным, подвижным лицом, стоявшую в метре от них и гневно сверкавшую глазами. Ростик вдруг подался назад и спрятался за Симонова. Ирина шагнула навстречу женщине и мягко, но уверенно произнесла:

— Добрый вечер, Алла Владимировна, вы меня не знаете, но я классный руководитель вашего старшего сына, Кости. Я вам звонила сегодня.

— Я вас знаю, — женщина раздражённо усмехнулась, — видела на фотографии, которую Костька притащил. Ещё раз спрашиваю: что вам нужно от моего сына?

— От вашего младшего сына мне нужна информация о местонахождении вашего старшего сына, — последние три слова Ирина произнесла с нажимом, — вы же мне не сможете помочь, ведь так?

— Не смогу и не захочу. Мне дела нет до того, куда делся этот подросший мерзавец. Спрашивайте у его папаши. Если сможете достучаться до его сознания, конечно.

Миролюбивой обычно Ирине вдруг вся кровь прилила к сердцу, стало трудно дышать и страшно захотелось влепить бессовестной мамаше оплеуху, чтобы та очухалась наконец. Вместо этого Ирина, скрипнув зубами так явственно, что услышала даже воспитательница, заинтригованная происходящим и подошедшая поближе к ним, медленно выдохнула:

— Всё понятно. Говорить нам больше не о чем. — Она отвернулась от Аллы Владимировны и ласково сказала Ростику:

— До свидания. Ты нам очень, просто очень помог. Спасибо тебе!

Ростик появился из-за Симонова и потянул Ирину за руку:

— Ирина Сергеевна, а с Костей всё в порядке? — Ирина замешкалась, не зная, как ответить, и вместо неё Андрей Симонов твёрдо заверил:

— Конечно, Ростик. Конечно.

Мальчик смотрел на него во все глаза и молчал. Тогда Ирина добавила:

— Можешь ему поверить, Ростик, дядя Андрей — врач, а ещё он старший брат Алёши Симонова, друга твоего Костика, и мой хороший знакомый.

— А, ну раз доктор, тогда поверю. И Алёшу я знаю.

— Ростислав! — резко схватила его за руку внезапно очнувшаяся мамаша. — Сколько раз я тебе говорила, что нельзя разговаривать с чужими!

Малыш вывернулся, выдернул у неё руку и сердито ответил матери:

— Она не чужая, она Костина любимая учительница! А он врач! И брат Алёши!

Ирина с Андреем ещё раз попрощались с Ростиком — по очереди пожали чумазые тонкие пальчики — и воспитательницей и пошли прочь. На мать Кости его классный руководитель не нашла в себе сил даже посмотреть. Андрей пока ещё мало что понимал, но и у него женщина не вызвала ни малейшей симпатии. В отличие от Ирины, которая не переставала поражать его.

За воротами детского сада Ирина остановилась и сказала:

— А теперь ко мне.

— Зачем?

— Позвоним Злате и напросимся в гости, предупредим моих родителей и возьмём одежду — неизвестно, сколько будем искать мальчишек.

— А как же работа?

— У нас завтра экзамены начинаются, но меня на русский и математику в комиссию не включили, я только на следующей неделе буду принимать экзамены. Так что завтра вполне могу работой пренебречь, потом два дня выходных, поэтому три дня у меня есть точно. Если вам, Андрей, нужно выйти на работу, то я пока поищу мальчишек одна, не волнуйтесь.

— Ну, у меня тоже теперь ещё два дня отдыха. Я только сегодня с суток. Но неужели вы готовы бросить всё, чтобы искать чужих бестолковых пацанов?

Ирина, собравшаяся было идти дальше, медленно повернулась к нему и холодно заметила:

— Мне они не чужие. Если вы ещё не поняли — это мои дети, а я их классный руководитель.

Андрей вспомнил, как в феврале они вместе гоняли по району разгорячённых школьников, толпой собиравшихся бить скинхедов, и ему стало стыдно.

— Простите, Ирина…

Она милостиво кивнула и спросила гораздо более доброжелательно:

— Ну что, едем?

Андрей вдруг повеселел. Нежданно-негаданно появилось странное чувство предвкушения приключений. Мальчишка! — сам себя обругал Симонов и повёл Ирину к своей машине.

В Никольское они приехали уже в сумерках. Ирина оказалась великолепным штурманом, и они быстро нашли дом её друзей, что немало позабавило Симонова, который приготовился плутать по улочкам старого подмосковного посёлка. Ещё ни одна из его девушек не была в состоянии с первого раза показать правильный путь, с учётом светофоров, поворотов и улиц одностороннего движения. Внутренний голос ехидно сказал: ну, она же и не твоя девушка! Андрей разозлился и приказал себе думать о чём-нибудь другом. Как назло в глаза просто-таки лезли нежные колени, прикрытые лёгкой тканью, милая улыбка и еле видные веснушки на носике и щеках. И некстати и совершенно непрофессионально доктор Симонов вспомнил, как смущённая Ирина Сергеевна в белье сидела в кабинете травмпункта, пытаясь прикрыться тоненькими руками. Вот тебе и приказал отвлечься! Андрей вспыхнул и прокашлялся:

— А Злата Андреевна не против того, что мы к ним нагрянем?

— Нет. Конечно, нет. Они с Павлом такие чудесные! Да вы же их видели. Когда они женились, я опасалась, что подругу потеряю, а получилась, что ещё друга обрела. Как я его сначала боялась! Стеснялась к ним в гости приезжать. А теперь у меня ближе них нет никого. Злата очень переживает, что Алёша с Костиком пропали. Она же их учит и любит сильно.

И опять, как тогда в травмпункте, а потом на тёмных улицах Марьина, Симонов подумал, что Ирина с её подружкой два сапога пара. Бывают же такие! Он грешным делом в женскую дружбу не слишком верил, поэтому молча покивал: ну-ну — и стал парковаться, ведь они уже стояли под окнами Рябининых.