Дела и случаи нестарой школьной девы

Август — сентябрь 1999 года. Москва

К несчастью, Ирина Сергеевна не угадала. Красавец оказался именно её контингентом. Когда довольные концертом, директором и открывающимися для их детей перспективами родители начали разбредаться по кабинетам для знакомства с классными руководителями своих чад, именно он первым вошёл в её 408-й.

— Вы ошиблись этажом, начальная школа на втором, а это четвёртый, — буркнула она сквозь зубы и мучительно покраснела. Потому что хамство и неприветливость были отчаянно чужды её жизнерадостной и патологически миролюбивой натуре, а уж хамство и неприветливость в адрес школьников и их родителей и подавно. Красавец, ничуть не смутившись, улыбнулся, чем поверг Ирину Сергеевну в окончательный ступор, и доброжелательно ответил:

— Нет-нет, я не ошибся. Я родитель Алёши Симонова. Он новенький. Вы ведь классный руководитель десятого "Б"? — он выглянул в коридор, посмотрел на табличку, украшавшую дверь её кабинета, и вернулся обратно. — То есть не родитель, конечно, а старший брат. Отец в командировке, а мама заболела, так что я за них, — он обезоруживающе улыбнулся и повёл рукой в сторону парт, — можно войти?

Сразу оттаявшая Ирина нервно вскочила, изобразила что-то вроде книксена, от смущения снесла со стола папку с личными делами, совсем побагровела от своей неловкости и придушенно выдохнула: "Па-пажалуйста!" — прокашлялась и повторила чуть чётче: "Проходите, пожалуйста!"

Старший брат неведомого пока Алёши Симонова, понимающе улыбаясь, протиснулся боком мимо окаменевшей Ирины Сергеевны и не без труда угнездился за первой партой, прямо напротив учительского стола, чем привёл её в окончательное и бесповоротное замешательство.

Остальные родители, их вопросы, да и всё родительское собрание благополучно прошли мимо воспалённого внезапно накрывшей влюблённостью и туманными перспективами мозга. Видела она только синие глаза брата Алёши Симонова, его внимательное, вдумчивое выражение лица и себя, будто со стороны. Себе она в тот момент категорически не нравилась. Все, как ей казалось, благополучно изжитые подростковые комплексы относительно внешности, роста, манеры держаться и всего прочего, вдруг расцвели пышным цветом и заставляли её сейчас невыносимо страдать. Особенно стыдно ей было за своё недостойное гордого звания учителя поведение в первые минуты знакомства.

Когда собрание закончилось, страдания плавно переместились вместе с ней с работы домой, мешали ей заснуть почти до самого утра, но с солнечными лучами исчезли и уступили место убеждению, что лучше уж несчастная, неразделённая любовь, чем жизнь вообще без любви. А потому она нацепила любимую косуху, вставила в плеер диск обожаемой «Алисы» и под жизнеутверждающее пение Константина Кинчева, проникновенно сообщавшего, «жизнь без любви или жизнь за любовь — всё в наших руках», направилась на работу.

Перед торжественной линейкой, посвящённой началу учебного года, она ворвалась в кабинет Златы с радостным воплем:

— Рябинина! Я влюбилась!

— Шарман, — почему-то по-французски с ужасным прононсом пробормотала Злата, не отрываясь от сценария праздника. Им предстояло играть свои роли, и она судорожно повторяла текст, который они накануне дружно сочиняли уже после родительского собрания. У них в школе было принято устраивать феерически смешные линейки, капустники и праздники. Был бы повод. А уж первого сентября повод был.

— Шарман, шарман, — обиженно пробурчала Ирина. — Шарманка ты моя!

— Ну что, шарманки, — услышала и тут же отозвалась вплывшая в кабинет Ангелина Николаевна Нарышкина, — я готова, Маринка уже за микрофонами пошла, а вы?

Злата вздохнула и встала из-за стола:

— Я готова!

— А я — нет! — Ирина скорчила тоскливую рожицу. — Я влюбилась и желаю рассказать вам об этом.

— И мы желаем послушать. Но кто ж нам даст, когда сейчас по расписанию работа, работа и ещё раз работа?! И никакой личной жизни!

— Зато после уроков у нас что?

— Заседания методобъединений, — мрачно пробурчала хорошо информированная Ирина.

— Точно, — похвалила её Злата. — Вот позаседаем и обсудим твою любовь. Договорились? — она обняла подружку и подтолкнула к двери. — Ты только не обижайся, ладно?

— Ладно, — Ирина достала из кармана чёрного пиджака текст своей роли и пошла вниз по лестнице, на ходу повторяя слова и водружая на нос солнцезащитные очки. В этот раз по задумке завуча они должны были изображать людей в чёрном.

— Ириночка, деточка, ты под ноги смотрела бы! А то, не ровен час, шейку свернёшь с лестницы падаючи, — пропела сердобольная Ангелина, на правах старшей опекавшая и поучавшая подружек.

— Заботливая ты наша, — беззлобно огрызнулась Ирина.

Остальные кубарем скатились по ступеням и, подбадриваемые Василием Сергеевичем, выпорхнули на крыльцо — начинался новый учебный год…

Влюблённость Ирины протекала ни шатко, ни валко. Брат Алёши, которого, как выяснилось, звали Андреем, исправно ходил на родительские собрания, проверял дневник, о чём свидетельствовали регулярно появлявшиеся подписи в соответствующей графе и периодически звонил узнать, как там его школьник. Ирина перед собраниями крутилась перед зеркалом, во время них дрожала мелкой дрожью, проверяя дневники, нежно улыбалась подписям объекта своей влюблённости, а на все телефонные звонки отвечала с трепетом, ожидая услышать неизменно вежливое и доброжелательное:

— Здравствуйте, Ирина Сергеевна! Это Андрей Симонов, брат Алёши. Простите, что опять беспокою вас…

Слыша его тёплый голос, она каждый раз хотела воскликнуть:

— Да не беспокоите! Не беспокоите! — но вместо этого играла свою роль и сдержанно и очень профессионально, как ей казалось, отвечала:

— Здравствуйте, Андрей Евгеньевич, я вас слушаю…

Общение их протекало исключительно в рамках стандартного «родитель — учитель». Что невероятно огорчало влюблённую Ирину. И чувствовала она себя хуже некуда, ведь Андрей Симонов нравился ей тем больше, чем больше она его узнавала.

Был он невероятно обаятелен, неизменно вежлив и тактичен, охотно откликался на малейшие просьбы о помощи школе или классу, участвовал во всех обсуждениях на родительских собраниях и умел перевести любые охи и ахи заполошных мам учеников в практическое русло, чем очень помогал Ирине. А потому её влюблённость с первого взгляда и не думала заканчиваться после второго, десятого и сто двадцать восьмого. А, наоборот, крепла и заставляла Ирину Сергеевну, справедливо считавшую, что к двадцати четырём годам пора бы уже оставить позади период безответных влюблённостей, страдать.