Делийский султанат. К истории экономического строя и общественных отношений (XIII–XIV вв.)

Глава четвертая Положение крестьянства Формы феодальной эксплуатации

Имеющиеся в источниках данные о положении индийского крестьянства в Делийском султанате XIII–XIV вв. крайне недостаточны. Это определяется характером самих источников, представляющих в своем большинстве феодальные хроники, написанные при дворе правителей. Отрывочные и случайные сведения о крестьянстве, которые можно почерпнуть в хрониках в результате кропотливого исследования всего комплекса содержащихся в них материалов, — как правило, общего характера и не позволяют выявить специфику аграрного строя в отдельных частях Делийского государства.

Тем не менее исследование специфических черт развития социальных и экономических форм в тех или иных областях султаната в условиях необычайной пестроты аграрных отношений, характерной для эпохи феодализма вообще и усугубляемой в Индии кастовыми и религиозными различиями[398], имеет первостепенное значение. Исходя из всего этого, мы старались по мере возможности оперировать данными, относящимися к конкретной территории. Использованные нами источники содержат некоторый материал о положении крестьянства в деревнях двуречья Джамны и Ганга, области Дели и отчасти Северо-Западной Индии.

В записях К. Маркса, — сделанных им при изучении книги М. Ковалевского "Общинное землевладение, причины, ход и последствия его разложения", в разделе "Современные формы общинной земельной собственности" (у М. Ковалевского — землевладения) читаем: "Ни в одной стране нет такого разнообразия в формах земельных отношений, как в Индии. Рядом с родовой общиной — соседская, или сельская; система периодического и равномерного передела пахотной и луговой земли, включая обмен жилищами (у М. Ковалевского — усадьбами), рука об руку с системой пожизненных неравных наделов, размер которых определяется законами наследования или фактическим владением в эпоху последнего передела"[399].

Картина "разнообразия в формах земельных отношений", наблюдавшаяся в Индии XIX в., несомненно имела место также и в предшествовавшие периоды. В Северной Индии в XIII–XIV вв. существовали различные типы или формы общины, известной в феодальной индийской персоязычной литературе под арабо-персидским термином "джамиат"[400] (буквально: население, общество, группа).

Судя по некоторым данным, преобладающим типом общины в двуречье — области Дели была община с характерной для нее индивидуальной собственностью на крестьянские наделы и коллективной — на часть пустошей, лесов и пр.

Юридические трактаты и своеобразные своды законов второй половины XIV в., в частности "Фикх-и Фируз-шахи", рассматривая крестьян как собственников земли, содержат данные о переходе земли при продаже от одного налогоплательщика к другому[401].

Отдельные свидетельства хронистов позволяют сделать вывод о значительном имущественном неравенстве внутри такой общины. Говоря о тяжелых налогах, установленных султаном Мухаммедом Туглаком в двуречье Ганга и Джамны, и бедственном положении, в котором оказались общины, Барани замечает: "Взимание этих абвабов было таким суровым, что бедные и малоимущие крестьяне совсем разорились, а богатые крестьяне, которые имели средства и имущество, восстали"[402]. Имевшее место внутри общины имущественное неравенство могло быть результатом прежде всего неравенства наделов земли как основного источника благосостояния крестьянина.

Подвергая критике интерпретацию М. Ковалевским процесса превращения индивидуальных крестьянских наделов в собственность, К. Маркс писал: "Раздоры, возникающие вследствие увеличивающегося неравенства наделов, которое в дальнейшем должно было привести и к другим имущественным неравенствам, неравенству притязаний и т. д., короче, ко всякого рода общественному неравенству, должны были вызвать со стороны фактически привилегированных лиц стремление укрепиться в качестве собственников"[403].

Установление в Северо-Западной и Северной Индии в XIII–XIV вв. господства чужеземной знати не внесло существенных изменений в жизнь индийской общины, в особенности на первых порах. Сельская община при делийских султанах как до, так и после них, помимо выполнения определенных хозяйственных функций, была удобной для феодального государства фискальной единицей. Сбор налогов входил в обязанности должностных лиц общины, которые, как правило, находились под контролем государственного чиновника. Ибн-Батута передает, в частности, что область Дели была разделена на "группы, включающие сто деревень", именуемые "сади" (сотня). Каждая сотня являлась территориальной, административной единицей и имела, по-видимому, свое название. Пожалованные Ибн-Батуте деревни располагались на расстоянии 16 курухов[404] от Дели, в сади Хиндубут. Все деревни, входящие в сотню, по данным Ибн-Батуты, "имеют своего чаудхри (в тексте — джаутри. — К. А.), который является шейхом (старшиной, главой. — К. А.) язычников (индусов. — К. А.) маленькой области, и мутасаррифа (чиновник фиска. — К. А.), ответственного за сбор налогов"[405].

Из далеко не однородной массы общинников резко выделялась общинная верхушка, представленная прежде — всего должностными лицами общины (старостой деревни или группы деревень, мукаддам, чаудхри, хутэ, писцом-патвари реестровых записей данной деревни и др.). Общинная верхушка, выступая в качестве посредника между феодальным фиском и крестьянами, не только имела в своем распоряжении освобожденные от государственных налогов земли, но и облагала общинников-крестьян в свою пользу определенными сборами, именуемыми источниками "кисмет-и хути" (доля, часть, принадлежащая хутэ). В лице феодализирующейся общинной верхушки султаны Дели видели постоянную угрозу своему безраздельному господству над крестьянами и соперников в их эксплуатации. В отношении феодализирующейся общинной верхушки султаны XIV в. проводили политику ограничения ее растущего богатства и влияния — от попытки полной ликвидации всех их привилегий (реформы Ала уд-дина) до некоторого ограничения этих привилегий (при Гийяс уд-дине Туглаке).

Отдельные представители общинной верхушки, сосредоточивая в своих руках значительные средства, увеличивали свои земельные владения также путем проведения оросительных работ и возделывания нови[406].

Основная масса крестьян, являвшихся в XIII–XIV вв., по-видимому, полноправными общинниками, возделывавшими свои наследственные наделы, в феодальных персоязычных хрониках выступала под общими терминами "райат" (множ. число раайа)[407], "дехкани"[408].

Некоторые историки прямо противопоставляют этот термин терминам, определяющим различных представив гелей общинной верхушки[409].

В то же время термин "райат" был весьма расплывчат, так как распространялся на различные земледельческие и военно-земледельческие касты: мина, бхати в Верхнем Пенджабе, — в частности в области Диналпура[410], кунби (или кутомбики) в Гуджарате[411] и т. д.

Рост имущественного неравенства среди индийского крестьянства некоторых областей, в частности двуречья Ганга и Джамны, влек за собой обезземеливание части общинников. Об этом свидетельствует не столько скопление в городах большого числа деклассированных элементов[412], людей, работавших по найму и т. д., сколько определенное распространение издольной аренды на земле феодала. Современник Мухаммеда Туглака Ибн-Ватута сообщает, что султан в целях улучшения состояния земледелия приказал соорудить в окрестностях Дели колодцы и на орошенных землях сеять зерновые. Как отмечает путешественник, султан "снабжал людей зерном и деньгами, необходимыми для посевов"[413], а часть продукции этих земель[414] должна была стать "доходом казны"[415]. Крестьяне, работавшие на вновь орошенных землях казны, подлежавших возделыванию, авансировались деньгами и зерном и могли — быть, по-видимому, безземельными или малоземельными крестьянами-издольщиками.

Возможно, о тех же попытках Мухаммеда Туглака улучшить состояние земледелия путем сдачи земли в аренду несколько подробней сообщает Барани. Как видно из его сочинения, султан учредил новое ведомство сельскохозяйственных работ — "Диван-и амир-и кохи" со штатом сто человек, именуемых шикдары (буквально: имеющие округ). Значительная часть земли в Дуабе была разделена на большие участки. Специальные чиновники должны — были распределить среди землевладельцев займы из казны. Но выделенные на это средства были расхищены ими, и земли, подлежащие обработке, остались невозделанными. В течение двух лет (1341–1343) около 70 лакхов танка было дано мутакаффилам[416], обязанным возделывать пустошь, целину (по-видимому, речь шла об арендаторах). Но эти деньги не были израсходованы на возделывание земли. По словам историка, к счастью для мутакаффилов, султан был постоянно занят подавлением восстаний; если бы он вернулся из Тхатта живой, он казнил бы всех мутакаффилов за нарушение ими договоров об аренде[417].

Некоторые подробности об издольной аренде на землях феодалов или общины содержатся в упоминавшемся трактате-памятке чиновника фиска "Дастур ул-албаб", написанном во второй половине XIV в. В разделе "Мозараэ"[418] автор трактата перечисляет условия, которые обычно соблюдались при составлении договоров об аренде: арендуемая земля должна быть пригодной для возделывания, должны быть точно установлены срок аренды, доли договаривающихся сторон в полученном урожае и вид семян "так, чтобы он (арендатор. — К. А.) не мог сеять то, что сам пожелает"[419]. Автор трактата отмечает, что существует шесть видов мозараэ, из которых четыре являются правомочными, а два — недействительными. Однако, перечисляя эти виды договоров, автор упоминает лишь три, а не четыре вида, имеющих силу арендных соглашений. По условиям этих соглашений: 1) земля и семена принадлежат одному лицу, а труд и рабочий скот — другому; 2) земля предоставляется одним лицом, а труд, рабочий скот и семена — другим; 3) земля и скот предоставляются одной стороной, а семена и труд принадлежат — другой. Соглашения являются недействительными, если одна сторона предоставляет и землю, и быков, и труд, другая же — лишь семена, или же если зерно и быки принадлежат одному, а труд и земля — другому. "В обоих этих случаях, — подчеркивает автор трактата, — мозараэ является недействительным"[420].

Собственник земли мог определить не только вид возделываемой культуры, но и способ получения им причитающейся ему доли урожая. Так, по его желанию он мог получить свою долю не в зерне, а на корню; по его требованию посевы делились согласно доле каждого; при этом землевладелец мог лично присматривать за своей долей посева, мог и возложить это бремя на своего арендатора[421] (мозара).

Приведенные "Дастур ул-албаб" данные фиксируют со всей определенностью феодальный характер аренды и арендных отношений. Согласно феодальному праву, арендное соглашение могло быть заключено лишь между собственником земли, сдающим ее в аренду, и безземельным арендатором, который обязывался возделать арендуемую землю своим трудом, используя при этом принадлежащие ему или землевладельцу рабочий скот и семена. Таким образом, источником эксплуатации труда арендатора-издолыцика была прежде всего собственность на землю, будь то феодальная или общинная земля.

Договорам об издольной аренде автор "Дастур ул-албаб" явно противопоставляет договоры о найме работников (муамалат), использовавшихся, в частности, на работах по возделыванию фруктовых садов или уходу за ними. Работник фигурирует в трактате как амил (в современном языке — приказчик, поверенный, ответственный за все работы). По словам автора трактата, в противоположность условиям договоров об издольной аренде пахотных участков, в случае сдачи фруктового сада работнику необходимо платить, "так как он имеет статус наемного работника (аджир)". Собственник земли имеет право на весь урожай фруктов, а амил должен получать. плату пропорционально [выполняемой] им работе"[422].

Соглашение о найме работника не могло быть расторгнуто без причины той или другой стороной. Его можно было аннулировать, если амил обкрадывал сад или "в случае его болезни, когда он становился неспособным выполнять взятые на себя обязательства. Если же срок договора истекал, а фрукты еще не созрели, время действия соглашения механически продлевалось, причем амил не мог требовать за это какой-нибудь дополнительной платы.

В числе различных слоев и категорий населения, проживавшего в Дели и его окрестностях и подвергавшегося жестокому обращению султана Мухаммеда Туглака, Сирхинди упоминает "мозара" (арендаторов) и "маздур" (наемных работников)[423]. О работниках маздуран, "проживавших более или менее близко (буквально: поблизости или вдали) от Дели и работавших в найме у кого-либо", упоминает и Афиф[424].

Наряду с сельской общиной в Северной и Северо-Западной Индии существовали более примитивные ее формы, в которых степень имущественной и социальной дифференциации была еще весьма ничтожной. Это относится прежде всего к различным племенам или кастово-сословным группам, населявшим некоторые округа в Синде, Пенджабе, Гуджарате, Мальве и даже Двуречье Ганга и Джамны (тхатты, хохары, бхилы, меры, мевати и др.). Данные источников, хотя и весьма ограниченные, позволяют прийти к выводу, что некоторые из этих племен и народностей были далеки от феодализации, "находились на различных стадиях разложения родо-племенных отношений и становления феодального общества. Косвенным, но весьма красноречивым свидетельством слабой дифференциации внутри общины у некоторых народов является терминология, употребляемая хронистами. Как известно, термином "заминдар" (буквально: имеющий землю) мусульманские хронисты определяли, как правило, местных независимых князей, феодалов или феодализирующуюся знать. В отдельных случаях этот термин они распространяли на то или иное независимое племя, кастово-сословную группу, свободную общину в целом. Так, например, описывая события, последовавшие за смертью Шамс уд-дина Илтутмыша, Феришта передает, что правитель Батинды Малик Алтуниа, поддерживавший дочь умершего султана Разию, для борьбы с ее соперниками — "собрал толпы хохаров, джатов и других заминдаров"[425].

Отдельные племена и кланы были подчинены делийским султанам и платили им определенные налоги. В этой связи можно привести рассказ Афифа о женитьбе сипахсалара Раджаба. Он и его брат пришли в Дели из Хорасана и были приняты на службу правившим тогда султаном Ала уд-дином Хилджи. Убедившись в их верной службе, султан пожаловал Раджабу титул сипахсалара, а его брату Гийяс уд-дину вверил область города Дипалпура. "В те дни, — пишет историограф, — по мудрости повелителя мира все имения знатных и простых из племени мина и бхати входили в округ селения Абухар, относившегося к округу Дипалпура, вместе с территорией под лесами". Гийяс уд-дин предложил местному князьку Рана Малу выдать дочь замуж за сипахсалара Раджаба. Получив отказ, Гийяс уд-дин направился в деревню Рана Мала и потребовал наличными годовой налог. Мукаддамы и чаудхри области были вынуждены собрать налог сполна. Область Рана Мала была разорена; люди попали в тяжелое положение[426].

Однако большая часть тех же бхати и мина, как и многие другие племена и кланы Северной и Северо-Западной Индии, в течение всего периода правления делийских султанов и позже сохраняли статус свободных общинников, оставались фактически независимыми.

Жестокий налоговый гнет, произвол феодалов, существование многочисленных повинностей приводили к бедственному положению крестьянство. В одном из своих сочинений поэт Амир Хосроу писал: "Каждый жемчуг "в короне падишаха — застывшая кайля крови, упавшая из полных слез глаз бедного крестьянина"[427].

Эксплуатация крестьян в Делийском султанате XIII–XIV вв. — осуществлялась путем присвоения господствующим классом феодальной ренты-налога, основную часть которой в условиях преобладания государственной земельной собственности составлял поземельный налог. В трактате "Дастур ул-албаб фи илм-ил хисаб" упоминаются дозволенные шариатом "ушр с земли" и "харадж с посевов и плодовых деревьев"[428]. Ушр и харадж рассматриваются авторам трактата как поступления с земельных владений различных категорий: ушр собирали с земель ушри, к числу которых относились земли, захваченные правителями-мусульманами и распределенные между их воинами, а также "мертвая" земля, возделанная каким-либо мусульманином с согласия правителя, и некоторые другие категории земель Размер ушра с неполивных земель, орошаемых водами больших рек, "которые никому не принадлежат, как-то Оксус (т. е. Аму-Дарья) или Евфрат", составлял десятую часть урожая; при искусственном орошении, предполагавшем дополнительную затрату труда, уплачивалась половина ушра или двадцатая часть урожая[429].

Харадж, согласно нормам шариата, поступал с земель, населенных немусульманами (зимми) и захваченных мусульманскими правителями, с "мертвых" земель, возделываемых немусульманами, и др. Размер хараджа не был фиксирован и мог составлять пятую часть, четверть или треть урожая, но не более половины его[430].

Противопоставление терминов "харадж" и "ушр" мы находим в источнике, относящемся к началу XIII в. Как передает историк Фахр-мудаббир, первый делийский султан Кутб уд-дин Айбек "приказал, чтобы имения (амлак) мусульман (в области Лахор. — К. А.) утвердили за маликами[431], а харадж, который собирали с амлаков вопреки предписанному богом шариату в размере пятой части урожая, упразднил; и, как повелевает шариат, назначил, где ушр, где пол-ушра"[432].

Как видим, в приведенном отрывке разными терминами названы сборы, взимавшиеся с одних и тех же земель, но различные по объему. Таким образом, харадж и ушр в понимании историков и в действительности XIII в. отличались друг от друга лишь размерами. Харадж в раннем терминологическом значении сбора с немусульманских земель, нашедшем отражение в "Дастур ул-албаб", не встречается в хрониках XIII–XIV вв. Некоторые историки XV–XVI вв. употребляют термин "харадж" в значении, близком к термину "хидмет" ("дань", "вассальная служба")[433]; Но основное терминологическое значение хараджа в XIII–XIV вв. — поземельный налог, который взимался независимо от религиозной принадлежности налогоплательщиков[434].

Продукт, созданный трудом крестьян, присваивался в форме ренты-налога феодалом, если он располагал иммунитетными привилегиями; поступал целиком в пользу государства, если земля принадлежала казне, или распределялся между государственной казной и землевладельцем мукта или маликом. Поземельный налог с земель различных категорий обычно именуется в источниках хараджем[435]. Встречаются и другие термины, определяющие его: "махсул-и диван" ("продукт, урожай, принадлежащий казне")[436]i, "хисе-йе диван" ("доля казны") и "фавазил". Последний термин упоминается дважды в сочинении Барани. Как передает хронист, вазир султана Кейкубада собрал значительную казну "благодаря поступлению налогов фавазил с областей иктаат Индостана и (военной. — К. А.) добыче и дани от князей раийан"[437]. Ала уд-дин Хилджи в бытность мукта Карэ и Ауда, предлагая султану Джедал уд-дину Хилджи свои услуги для завоевания нескольких областей, заявил: "Если мне будет разрешено набрать воинов — всадников и пехотинцев — за счет налогов фавазил с моих икта, то я отправлюсь… для завоевания упомянутых областей и вывезу бесчисленные сокровища и тогда доставлю в казну и эти сокровища и налоги фавазил с моих икта"[438]. Из приведенных отрывков ясно, что термином "фавазил" обозначалась доля казны в налоговых поступлениях с пожалованных областей. Эта доля представляла — собой часть ренты-налога, которая оставалась после выделения владельцу мукта причитающейся ему части. Это подтверждается и этимологией самого термина, родственного словам "фазл" ("избыток") и "фазле" ("излишек, остаток").

Для обозначения доли мукта в ренте-налоге в источниках специальные термины отсутствуют[439], хотя практика условного феодального землевладения XIII–XIV вв. выработала уже более или менее устоявшиеся нормы присвоения владельцем икта части продукта. Официально эта доля колебалась, по-видимому, в пределах "от двадцатой до десятой части урожая"[440].

Совершенно четко дифференцируется из общей суммы ренты-налога доля владельцев земель милк, представлявший форму безусловной феодальной собственности. Так, по свидетельству Афифа, "в правление этого повелителя (Фируз-шаха. — К. А.) доля казны [хисе-йе диван] в доходе только с садов составляла 80 тыс. танка, не считая доли в доходе с имений собственников садов [хисе-йе амлак-и багбанан][441].

Присвоение ренты феодалом-собственником облекалось в отдельных случаях в право на получение доли продукции с обводненных им земель (хакк-и шорб), так называемое право полива[442], право — на долю в доходах с "оживленных" деревень[443]. Доля владельца милка формально ограничивалась "десятой частью урожая"[444].

Масштабы распространения частного феодального землевладения в султанате XIII–XIV вв. были относительно ограничены. Вследствие этого основная масса крестьян эксплуатировалась путем изъятия у них государственного поземельного налога, совпадавшего с рентой-налогом. Размер этого налога устанавливал султан, осуществлявший в феодальной монархии государственную власть. Источники XIV в.[445] позволяют проследить в общих чертах изменения размера поземельного налога в зависимости от налоговой политики султанов. Политика эта в каждый период диктовалась различными эконо

[страницы отсутствуют]

вами. По рассказу Барани, ответственность за доставку зерна в столицу была возложена на посредников, которых он называет "караваниян" — множ. число от "каравани"[446]. Эти посредники вместе с семьями были насильственно поселены в деревнях по берегу реки Джамна. Им вменялось в обязанность обеспечивать подвоз зерна в Дели. За их деятельностью наблюдал специально назначенный чиновник[447].

Морленд, основываясь на данных из сочинения Барани, предполагает, что до реформы Ала уд-дина рента в двуречье взималась деньгами[448]. Возможность существования в Делийском султанате в XIII–XIV вв. денежной ренты в чистом виде, учитывая относительно слабое развитие процесса отделения ремесла от сельского хозяйства, отсутствие сложившегося внутреннего рынка, вызывает большие сомнения. Однако некоторые обстоятельства (в частности, наличие многотысячных наемных армий) позволяют предположить, что в различное время и в различных областях часть налогов с земледелия действительно взималась в денежной форме.

В результате налоговых преобразований Ала уд-дина натуральный налог должен был взиматься лишь с двуречья и частично с области Дели. Следовательно, во всех других — областях до проведения налоговой реформы преобладающей формой ренты-налога могла быть не чисто натуральная, а смешанная натурально-денежная форма. Косвенным доказательством преобладания смешанной ренты[449] может служить также накопление огромных денежных средств и зерна у феодалов-мукта, источником доходов — которых являлась главным образом эксплуатация крестьян. Сирхинди сообщает, что у приближенного Хизр-хана Сайид Салима в его крепости Табаринда сосредоточилось огромное количество денег, зерна, тканей[450]. Афиф неоднократно говорит о богатстве представителей военной знати мукта. Так, состояние, накопленное одним из приближенных Фируз-шаха, кроме всякого рода имущества и сокровищ, насчитывало 50 лакхов в 500 тыс. танка наличными[451]. Сипахсалар того же султана, имевший титул им ад ул-мулька и земельные пожалования, по данным Афифа, владел "бесчисленным количеством денег и золота". Имад ул-мульк приказал вырыть колодец, смазать его глиной и бросить туда "эти богатства, подобно зерну"[452].

Можно вспомнить также свидетельства Ибн-Батуты об отправлении в Дели правителями областей денег[453], собранных в качестве налога, о денежной оплате в отдельных случаях государственных чиновников[454] и воинов[455], что было возможно лишь при накоплении в султанской казне значительных денежных сумм. Приведенные примеры, хотя и косвенно, свидетельствуют о том, что рента-налог выплачивалась как натурой, так и деньгами.

Уплата части ренты-налога деньгами, само собой разумеется, предполагала существование в стране, пусть в ограниченных масштабах, мелкотоварного крестьянского хозяйства.

Как передает Барани, по распоряжению Ала уд-дина, чиновники султана должны были — следить за тем, чтобы крестьяне после уплаты налога продавали посредникам оставшееся зерно на корню по установленным расценкам. Расценки же эти были ниже рыночных. Таким путем султан стремился обеспечить заинтересованность посредников в доставке зерна в Дели. Кроме того, сами "крестьяне ради выгоды по мере возможности [могли] привозить зерно с поля на рынок и продавать здесь по установленным султаном ценам"[456].

В результате проведенных мер Ала уд-дин добился на рынках столицы стабилизации цен на продовольствие. По свидетельству Барани, мудрецы удивлялись сохранению дешевых цеп на зерно, которые не повышались даже при засухе; благодаря этому армия была увеличена. В новых встречах с монголами войско Ала уд-дина обнаружило свое превосходство: "один "или два всадника брали в плен десять монголов, а всадник-мусульманин мог обратить в бегство сто монголов"[457].

Регламентацию цен на зерно и пр. Бараки объясняет необходимостью содержания большой армии. Суфийский шейх Насир уд-дин Чираг, автор написанной в 1352–1353 гг. "Хайр-ул-маджалис", эти меры Ала уд-дина приписывает якобы желанию султана облагодетельствовать народ. Но эта версия не подтверждается ни другими источниками[458], ни всем курсом внутренней и внешней политики султана.

Некоторые зарубежные исследователи склонны идеализировать политику Ала уд-дина. Они характеризуют период его правления как время наибольшего расцвета и могущества Делийского султаната[459]. Однако успех реформ этого правителя был чисто внешним. Взимание установленных им налогов сопровождалось страшными репрессиями. Барани говорит о побоях, тюремном заключении и других жестокостях, которые применялись, чтобы заставить "индусов и мусульман платить налоги"[460]. За чиновниками фиска был установлен строгий контроль. Сумма, сбор которой должен был обеспечить каждый чиновник, записывалась за ним в писцовых книгах. Кроме того, сурово карались взяточничество и казнокрадство. По словам историка, из-за 1000 или 500 танка недобора чиновников годами держали в заключении; часто их подвергали побоям.

Реформы Ала уд-дина проводились насильственными методами, лишь временно укрепляя султанскую власть. Они привели к значительному усилению бремени налогов и способствовали в конечном итоге разорению крестьян и росту народного возмущения[461]. О всеобщем недовольстве политикой Ала уд-дина свидетельствует попытка монгольских эмиров, находившихся на службе у делийских султанов и (возмущенных конфискацией их пожалований, поднять мятеж в расчете на поддержку населения. "Султан жестоко обращается с народом, насильно отбирает золото в свою казну… тяжелые налоги наложили на области… так что если мы подымем мятеж, к нашему мятежу примкнут новомусульманские (монгольские. — К. А.) всадники… и прочий народ, наш мятеж будет удачным и все освободятся от жестокостей и насилий султана"[462].

Преемники Ала уд-днна были вынуждены отказаться от его политики. Кутб уд-дин Мубарак-шах "избавил народ от тяжелых налогов и жестоких поборов, а насилия, истязания, заключение в кандалы и темницы, побои были устранены из практики диван-и везарат… установления и приказы Ала уд-дина — упразднены"[463]. По словам историка, "люди не слышали больше предписаний, что делать и чего не делать, что говорить, что есть, что продавать; люди базара (торговцы и ремесленники. — К. А.) радовались смерти Ала уд-дина, зерно вздорожало, ткани продавались по ценам, назначаемым самими продавцами"[464]. Гийяс уд-дин Туглак особым распоряжением запретил взимать поземельный налог, ".превышающий десятую-одиннадцатую часть урожая"[465].

На первый взгляд, поземельный налог при Гийяс уд-дине стал меньше, чем при Ала уд-дине, в пять раз. Так ли это было в действительности? Как уже упоминалось, Ала уд-дин конфисковал земли мусульманских религиозных учреждений — вакфы, инамы, милки, т. е. земли, владельцы которых пользовались налоговым иммунитетом в случае, если земля была вакфом или инамом, или платили в казну лишь часть ренты-налога, а именно — поземельный налог, присваивая ренту себе, если земля была милком. Земельные пожалования (икта) пусть не всегда и не повсеместно, как утверждают источники, но в некоторых местах были аннулированы и заменены денежным жалованьем.

Таким образом, при несомненном расширении, можно сказать преобладании, земель казны, государственный поземельный налог ("доля султана") с большинства земель, установленный Ала уд-дином в размере половины урожая, практически целиком совпадал с рентой-налогом.

После смерти Ала уд-дина, а, может быть, частично еще и при нем, многие землевладельцы были восстановлены в правах[466]. Косвенным доказательством этого служат слова историка: "ни одно постановление Ала уд-дина не осталось в силе"[467]. В справедливости нашего положения убеждает также и то, что султан Кутб уд-дин начал правление с раздачи должностей и земельных пожалований икта. Что касается Гийяс уд-дина Туглака, то, придя к власти, он "пожаловал уцелевшим[468] маликам, эмирам, должностным лицам времен Ала уд-дина икта, должности, жалованье и инамы"[469].

Барани приводит конкретные сведения о налоговой политике Гийяс уд-дина Туглака. Меры, принятые этим, султаном, хотя и защищали интересы класса феодалов, но тем не менее могли способствовать и улучшению экономического состояния государства. "Диван-и везарету, — читаем в хронике Барани, — вменялось в обязанность приложить старания к тому, чтобы процветание (абадани) из года в год увеличивалось, а поземельный налог (харадж) возрастал бы постепенно, а не доводить страну до" разорения… Султан Туглак-шах неоднократно говорил, что харадж страны следует взимать таким образом, чтобы райяты увеличивали производство… Тяжелые налоги и чрезмерные требования падишахов приводят к оскудению областей; этому способствуют также мукта и амили (чиновники фиска)"[470]. Гийяс уд-дин установил размер хараджа с учетом реальной продукции и "освободил крестьян страны от обложения существующего и не существующего"[471]. Распоряжение Гийяс уд-дина о том, что "налог не должен превышать десятую часть урожая", отражал, как нам представляется, лишь размер поземельного налога, выплачиваемого в пользу государства. Совершенно особо Барани говорит о доле мукта в ренте-налоге, которая, согласно тому же распоряжению султана, могла равняться "двадцатой-двадцать второй или десятой-пятнадцатой частям урожая"[472].

Таким образом, рента-налог в дни Гийяс уд-дина Туглака формально составляла примерно 20 % урожая, т. е. в два с половиной раза меньше, чем при Ала уд-дине. Как сообщает Барани, при предшественниках Гийяс уд-дина дополнительные страдания народа были связаны с. существовавшей системой откупа налогов. Гийяс уд-дин отдал предписание диван-и везарету не допускать в дела, касающиеся областей, барышников (мувафирран) и откупщиков (мукатаагиран)[473], а также карать со всей строгостью чиновников фиска за хищение крупных сумм. Но если чиновник, помимо жалованья, присваивал себе 5–10 тыс.[474] (танка), его не следовало наказывать за это. Указы султана, таким образом, фактически санкционировали казнокрадство и лихоимство чиновников фиска.

Меры Гийяс уд-дина, направленные на улучшение состояния земледелия путем уменьшения налогового бремени, попытки борьбы с крупными хищениями, отстранение откупщиков от сбора налогов в условиях феодального государства не могли проводиться последовательно и "были, конечно, ограничены в масштабах. Тем не менее они дали свои результаты. "В период его правления, — пишет хронист, — увеличилось процветание областей и умножились сила и блеск мукта и валиев (правители областей. — К. А.), которые были опорой его власти и получали жалованья из сумм хараджа"[475].

Но реформы Гийяс уд-дина оказались недолговечными. Первые годы правления его сына и преемника Мухаммеда Туглака прошли в борьбе с мятежными феодалами. В присоединении новых земель, захвате богатой добычи султан видел средство укрепления власти. По словам Барани, близко знавшего Мухаммеда Туглака, султан лелеял мечту о завоевании всего мира; но меры, которые, по его расчетам, должны были способствовать этому, привели лишь к опустошению казны, потере большинства отдаленных от Дели владений и ожесточили народ[476].

Одной из таких мер султана, по мнению историка, было резкое увеличение налогов[477].

"Для исполнения упомянутого замысла [т. е. удвоения хараджа. — К. А.] султан шел прямые абвабы и установил такой налог (мал), что крестьяне разорились"[478].

Барани, а вслед за ним и некоторые другие хронисты рисуют печальную картину обнищания населения вследствие непомерного увеличения налогов. "Области оскудели, возделывание земли полностью прекратилось: крестьяне отдаленных провинций, прослышав о разорении крестьян Дуаба, из страха, что с ними может приключиться то же самое… бежали в джунгли. В результате сокращения посевов в Дуаба, разорения крестьян, уменьшения числа приходящих в столицу караванов и прекращения поступления в Дели зерна из Индостана в области Дели и во всем Дуабе начался страшный голод. Цены на зерно поднялись. Из-за недостатка дождей голод усилился и продолжался в течение нескольких лет. От голода погибли тысячи тысяч людей; общины рассеялись; многие лишились семей"[479]. Упоминание о голоде в правление Мухаммеда Туглака имеется и в сочинении Ибн-Батуты[480]. Кроме того, Ибн-Батута посвящает специальную главу "О дороговизне в Индии" тяжелому состоянию хозяйства. Отметив это обстоятельство, Ибн-Батута приводит несколько примеров. Так, выйдя однажды из города, он увидел женщин, которые ели кожу павшей лошади, валявшейся на дороге уже несколько месяцев. Вареную кожу продавали на рынках. Когда резали быка, вокруг собиралась толпа, чтобы собрать кровь себе длят еды. Слушатели медресе сообщили Батуте, что в городе, расположенном между Ханси и Сарсути, они наблюдали случай людоедства. Голод, по словам Ибн-Батуты, был настолько жестоким, что Мухаммед Туглак приказал раздать жителям Дели продовольствие на шесть месяцев; казни и эмиры объезжали улицы и рынки Дели, давая каждому провизию из султанских складов. Сам Ибн-Батута, управлявший в то время имениями, принадлежавшими гробнице султана Кутб уд-дина Айбека, принимал, участие в оказании помощи голодающим[481].

По-видимому, Ибн-Батута преувеличил масштабы этой помощи. Тем не менее его свидетельство любопытно тем, что отражает, по всей вероятности, изменение курса политики Мухаммеда Туглака. Царивший в стране голод Ибн-Батута вопреки другим историкам не только не связывает с увеличением Мухаммедом Туглаком налогов, но ни единым словом не намекает на такого рода нововведения, внесенные султаном р существовавшую до нега налоговую систему и налоговые ставки. Напротив, Ибн-Батута утверждает, что Мухаммед Туглак облегчил налоговое бремя, о чем, однако, мы не находим ровно никаких данных в индийских персоязычных хрониках.

Попытаемся разобраться в этих, на первый взгляд, противоречивых свидетельствах. Барани не называет даты установления Мухаммедом Туглаком новых обременительных налогов. Сирхинди относит это событие к периоду после набега монголов, опустошивших Синд, Лахор, Мултан и подошедших к окрестностям Дели (1328–1329)[482].

По мнению индийского историка Ага Махди Хусейна, новое налоговое обложение относится ко времени после перенесения столицы из Дели, вернее, превращения Даулатабада во вторую столицу султаната[483].

Датировка Сирхинди, помимо всего, указывает на то. что реформа Мухаммеда Туглака, увеличившая бремя налогов, была предпринята до прибытия Ибн-Батуты в Индию в 1333 г.; по-видимому, именно так следует объяснить отсутствие в сочинении Ибн-Батуты сведений об этой реформе.

Уменьшение Мухаммедом Туглаком налогов и упразднение некоторых из них Ибн-Батута относит к 1340–1341 гг. В этом году, как передает Батута, "султан приказал отменить тяжелые налоги и нс взимать с населения ничего, кроме заката и утра"[484]. Это сообщение арабского путешественника особенно ценно потому, что свидетельствует об отказе Мухаммеда Туглака от проводившегося им прежде курса политики, направленного на усиление эксплуатации крестьянства.

Возникает вопрос, каким образом изменения в налоговой политике Мухаммеда Туглака не нашли никакого отражения в сочинении современника султана — Барани, вникавшего, часто по долгу службы, в детали управления страной. Объяснение этого, по всей вероятности, следует искать в обстоятельствах жизни самого Барани и истории написания им своего труда. Известно, что в последние годы жизни, уже в дни правления султана Фируз-шаха, а возможно, еще при Мухаммеде Туглаке, Барани впал в немилость. Это было связано, по-видимому, с преследованием руководителей и идейных вдохновителей "еретических", с точки зрения правоверного суннизма, учений, ставших в XIV в. знаменем социальной борьбы. Барани, ученик и последователь суфийского шейха Низам уд: дина Аулийя, перестал быть желанным лицом при дворе. Немилость сменилась опалой и полным отстранением от дел при Фируз-шахе Туглаке, как известно, тесно связанном с "правоверным" суннитским духовенством и отличавшемся крайней религиозной нетерпимостью.

Свое сочинение Барани писал хотя и не при дворе Фируз-шаха, но с явным расчетом приобрести его благосклонность. Хронист не скрывает своего стремления польстить новому султану, противопоставляя его доброту, мудрость, заботу о процветании государства и благоденствии народа жестокости, неразумности и сумасбродству Мухамхмеда Туглака. Желание превознести Фируз: шаха над его предшественником и является, по: видимому, причиной того, что Барани умалчивает об изменениях, внесенных в налоговые ставки еще Мухаммедом Туглаком. В этот же период примерно была сделана отмеченная выше попытка, правда неудачная, возделывания пустующих земель с привлечением арендаторов-издольщиков.

Социальные и экономические условия, которые вынуждали Мухаммеда Туглака еще в начале 40-х годов, отказаться от прежней налоговой политики и облегчить, участь народных масс, с особой силой проявились в середине XIV в., в самом начале правления султана Фируз-шаха.

Придя к власти, Фируз-шах, по свидетельству его историографа Афифа, предпринял меры для улучшения' положения народа и оживления хозяйства страны. Афиф, как и Барани, объясняет эти меры султана его необычайной мягкостью и добротой, отеческой заботой о подданных. Однако исследование конкретной исторической обстановки середины XIV в. показывает, что политика Фируз-шаха была направлена на предотвращение полного разорения крестьянского хозяйства — экономической базы феодального государства. Эта политика была вызвана обострившейся в государстве социальной борьбой. Важнейшим мероприятием султана было частичное облегчение налогового бремени. "При прежних султанах, — пишет Афиф, — существовали крайне неразумные законы, которые обязывали райатов и других подданных государства платить разорительные налоги". Очевидцы рассказывали Афифу, что райату обычно оставляли одну корову, а прочее изымали. "Султан Фируз-шах… устранил все поборы, не дозволенные шариатом, а те, что были дозволены, — уменьшил. В соответствии с законом он приказал дивану отменить все требования сверх государственного налога, который следовало взимать из расчета: два джитала на один танка; если же какой-либо чиновник взыщет свыше указанного, он будет наказан"[485].

Барани сообщает о распоряжении султана "взимать харадж и джизию в соответствии с устанавливаемым размером дохода (хукм-и хасил), а народ полностью освободить от чрезвычайных поборов (кусамат кисмат), надбавки на налоги (зиядати талабиха), обложения без учета потерь (набудха) и обложения, основанного на предположительной [оценке] (тассавури), не допускать откупщиков, расхитителей и барышников к сбору налогов в икта и вилайеты государства"[486].

Постановление Фируз-шаха об отмене "незаконных" поборов не распространялось на трудовые повинности: крестьян. Как передает хронист, султан приказал перенести в Дели каменные колонны, воздвигнутые Ашокой… Для исполнения этого приказа согнали всех жителей селений и деревень "двуречья и недвуречья". Населению было приказано явиться со своими инструментами и орудиями[487].

На строительство одного из оросительных каналов, султан послал 50 тыс. землекопов[488]. Разумеется, в условиях Индии XIV в. эти 50 тыс. землекопов (билда ран— буквально: имеющий заступ, лопату) могли быть только крестьянами, но не наемными работниками. Повинностью крестьян была также их обязанность поставлять феодалам подводы, вьючных животных[489], лодки[490] и пр. Крестьяне использовались в качестве загонщиков при охоте: феодала, привлекались для исполнения различных вспомогательных работ в войсковом обозе. Они участвовали в походах крайне неохотно, были плохо обучены и вооружены чем попало. Барани передает, что во время одной из карательных экспедиций султана Мухаммеда Туглака. в 1350 г. "войсковые крестьяне" бежали и присоединились к восставшим местности Тхатта[491].

Морленд полагает, что отмена Фируз-шахом ряда поборов имела лишь декларативное значение, так как подобные же поборы были впоследствии отменены могольскими императорами Акбаром и Аурангзебом, но, несмотря на это, продолжали существовать и ко времени; установления английского владычества[492].

Нет сомнения в том, что налоговая политика Фируз-шаха, как и его предшественника Гийяс уд-дина Туглака, в условиях феодального государства не могла проводиться последовательно и тем более быть долговечной.

Но даже частичное и временное облегчение налогового ^бремени и феодальной эксплуатации оказалось благотворным для производительности крестьянского хозяйства. Источники свидетельствуют об относительно хорошем состоянии хозяйства султаната во второй половине — XIV в. Непосредственной причиной этого Барани считает уменьшение налогов[493].

Налоговая политика Фируз-шаха, более либеральная то сравнению с политикой его предшественника, преследуя интересы феодального государства, в значительной мере осуществлялась под напором глубокого народного недовольства, крестьянских и городских движений. На протяжении всего XIV в. норма эксплуатации крестьян не была постоянной. Число взимавшихся налогов и их размер колебались в зависимости от политики правящего класса феодалов. Усиление налогового гнета обусловливало, как правило, снижение производительности крестьянского хозяйства, сокращение производства и было причиной многих стихийных волнений.

Эти обстоятельства вынуждали султанов принимать: меры, способствовавшие развитию сельского хозяйства, и в первую очередь вносить изменения в налоговую политику. Правда, рост производительности крестьянского хозяйства становился стимулом для нового феодального грабежа. Тем не менее тот факт, что периоды усиления эксплуатации народных масс сменялись периодами относительного улучшения их положения, определял прогресс феодальной экономики в Делийском султанате XIV в.