Делийский султанат. К истории экономического строя и общественных отношений (XIII–XIV вв.)

Глава пятая Экономическое развитие Северной Индии в XIII–XIV вв.

Основным занятием населения областей Северной Индии, входивших в пределы государства делийских султанов. было земледелие.

Интенсивно возделывались неполивные земли по берегам многих рек. Плодородием отличались заливные земли по течению Инда. Условия сельскохозяйственного производства на них, как заметил Ибн-Батута, посетивший в 30-х годах XIV в. некоторые области по течению этой реки, были сходны с условиями производства в Египте, связанными с разливами Нила; возделывание земель начинали после того, как река вновь входила в свои берега[494]. Посевы, находившиеся вблизи от рек и ручьев, поливались с помощью арета или так называемого египетского колеса[495].

Однако в большинстве районов Северной Индии главным условием, обеспечивавшим выращивание различных сельскохозяйственных культур, было искусственное орошение.

Широко распространенным способом орошения было орошение из колодцев и резервуаров. Эти виды сооружений могли строиться как частными лицами (феодалами[496], купцами и другими[497]), так и государством в лице султана[498]. Колодцы, как правило, сооружались близ обводненных местностей, где почва была богата влагой; они имели в глубину не более семи локтей; вода из них выкачивалась с помощью водяного колеса[499]; это сообщение арабского путешественника XIV в. подтверждается, свидетельством хрониста Фируз-шаха Афифа о построении колодцев всеми, кто хотел, в местностях, через которые были проведены каналы, и земля была пропитана влагой настолько, что не было нужды рыть глубже 4 м[500]. Многие резервуары сооружались не только в целях орошения посевов, но и снабжения населения питьевой водой. Население Индии, по свидетельству Ал-Умари, пило дождевую воду, которая накапливалась в больших резервуарах[501]. Шараф уд-дин Иязди, автор хвалебного сочинения о Тимуре, описывая его поход в Индию, замечает, что знаменитый Хауз-и хас в дождливый сезон наполняется дождевой водой, и все население Дели круглый год получает из него воду[502]. Этот резервуар, имевший около полумили в длину и 0,4 мили в ширину[503], поразил воображение Тимура тем, что выпущенная на одном его берегу стрела не достигала противоположного[504].

Однако наиболее крупные оросительные сооружения, отводимые от рек каналы сооружались только султанами[505] и были в исключительной собственности феодального государства.

Большие пространства земель находились под джунглями, а производство на них было возможно лишь при условии тщательной их вырубки или выжигания. Земли под лесами, в радиусе десятков километров вокруг Дели, очищенные войском по приказу Гийяс уд-дина Балбана (стремившегося таким образом привести к покорности обитавшие в них племена мевов), были вслед за этим возделаны и превращены в поля[506].

Неполивные земли, а нередко и поливные вследствие несовершенства техники ирригационных сооружений, многие из которых обеспечивали посевы водой лишь в течение нескольких месяцев в году[507], страдали от засух, следствием чего был недород и голод[508].

Во многих областях выращивались два урожая в год. Как передавал Ибн-Батута, летом, в период дождей, население этих областей начинало посев зерновых осеннего урожая (хариф), собиравшегося спустя примерно два месяца. Весенний урожай выращивался на тех же полях, что и осенний, так как, по словам путешественника, "Индия наделена прекрасной и щедрой почвой"[509]. Два урожая зерновых выращивались, в частности, в Нижнем Синде (Тхатта)[510], в области Дели, Дуабе[511] и в других местах.

Наиболее подробные данные о сельскохозяйственных культурах, возделываемых в Северной Индии в XIII–XIV вв., сообщает Ибн-Батута. Основной зерновой культурой был рис, дававший по три урожая в год[512]. Он выращивался почти повсюду. Арабский путешественник XIV в. Шейх Мубарак ибн Мухаммед Шадхана сообщал, что в Индии выращивался 21 сорт риса[513]. Пшеница, ячмень, горох, чечевица также были широко распространены; урожай их собирался обычно весной[514]. Наиболее интенсивно возделываемой культурой среди осенних зерновых Ибн-Батута называл особый вид проса — кудру — и другие гороховые: маш, мондж (зерна последнего напоминают зерна маша, но длиннее последних), лобиа (фасоль), мут и некоторые другие[515]. Зерна монджа, сваренные с рисом на коровьем молоке, — широко известное в Индии кушанье кичри[516], составляющее пищу главным образом "простолюдинов"[517].

Шамах также был народной пищей; он был двух сортов: культурный и дикорастущий. По словам путешественника, шамахом питались "набожные, аскеты, бедные и обездоленные"; они собирали дикого шамаха "столько, чтобы питаться весь год"[518]. О возделывании различных зерновых и бобовых — пшеницы, риса, ячменя, гороха, чечевицы, маша, лобиа — свидетельствуют и другие арабские путешественники[519].

Выращивались также различные огородные и бахчевые культуры: тыква, морковь, свекла, лук, спаржа, фехнель, тимьян, арбузы, огурцы, дыни и т. д.[520] Из фруктовых Ибн-Батута называл три различных сорта апельсинов, дерево манго, мехву, джамбу, черные плоды которого напоминают оливы; из косточек мехвы добывали масло для освещения. К фруктовым деревьям, которых, по словам Батуты, "нет в наших странах", он относил и гранатовое дерево[521].

В исследуемый период выращивались несколько сортов граната — сладкие и кислые. По данным Ал-Умари, при Мухаммеде Туглаке виноград был очень редок в Индии, его нельзя было, например, найти в области Дели[522], Как отмечали другие путешественники, виноград и финики по сравнению с другими фруктами встречались реже[523]. Индийский хронист начала XIV в., описывая страну между берегом Вашишта и Даилвара (Гуджарат), отмечал, что здесь очень обильны абрикосы, но они никогда не дозревают; что же касается апельсинов и винограда, то, как он слышал, они выращивались лишь в глубокой долине[524]. Однако Афиф, писавший свою хронику в конце XIV — начале XV в., свидетельствует, что при Фируз-шахе в окрестностях Дели выращивался виноград "всех сортов"; историк называет семь из них: черный, белый, финиковый, читорский, пурпурный и др.[525]

Источники упоминают также бананы, персики, красный и белый тут, лимоны[526], мандарины[527] и другие фрукты.

В областях Северной и Северо-Западной Индии выращивались такие технические культуры, как кунжут, из которого выделывалось масло[528], табак[529], сахарный тростник. Что касается сахарного тростника, его посевы еще в XI в. были, по-видимому, чрезвычайно ограничены. Во всяком случае, по свидетельству индийского хрониста, раджпутский правитель Гуджарата Бхим Дев I (1022–1072) приказал в виде вознаграждения выдать воинам "сахар и другие предметы роскоши"[530].

Имеются данные о выращивании сахарного тростника в этот период в области Сарсуги. Как передает Феришта, султан Махмуд Газневи в целях взятия Сарсути приказал наполнить крепостной ров сахарным тростником с близлежащих полей[531]. По свидетельству арабских путешественников XIV в., в этот период сахарный тростник встречался в изобилии уже по всей стране[532]. Область Кара-Маникпур, по словам Ибн-Батуты, — наиболее плодородная в Северной Индии: помимо пшеницы и риса, изобиловала сахарным тростником[533]. В окрестностях города Хисар-Фирузэ возделывался в изобилии (буквально: "много и бесчисленно") сахарный тростник двух сортов. По словам историка, один из сортов был так нежен, что стоило лишь приложить тростник к зубам, как зубы сами врезались в его нутро[534].

О различных сортах сахарного тростника писали и путешественники XIV в. Один из этих сортов, как они отмечали, черный (по-видимому, тот же, что упоминается и у Афифа), низкосортный, был хорош для жевания, но не для изготовления сахара. Прочие сорта сахарного тростника перерабатывались в большом количестве в сахар и сладости, которые были дешевы, но этот сахар не был кристаллизованным (или влитым в определенную форму) и был скорее подобен белому порошку или пудре[535].

Источники отмечают определенный рост производительных сил в земледелии, который во второй половине XIV в. был в значительной мере результатом ослабления феодальной эксплуатации, сокращения или упразднения некоторых феодальных и государственных поборов. Улучшение состояния земледелия в этот период было неразрывно связано также и с расширением ирригационных работ в государственном масштабе.

По приказу Фируз-шаха были отремонтированы многие пришедшие в негодность оросительные сооружения. В своей автобиографии Фируз-шах рассказывает о том, что вода Хауз-и хас, построенного Ала уд-дином, прорвала стены резервуара и вытекла; резервуар высох. Окрестное население разделило его между собой, выкопало по его склонам колодцы и распродавало воду. Благодаря проведенным здесь земляным работам резервуар был вновь наполнен водой, которая сохранялась здесь в течение всего года[536].

Однако во время похода Тимура Хауз-и хас был разрушен и пришел в запустение. В дни Фершнта (начало XVII в.) Хауз-и хас, по-видимому, не функционировал как оросительное сооружение, хотя еще содержал немного воды[537]. По свидетельству историка, в жаркий сезон резервуар высыхал полностью, и тогда его дно засевалось сахарным тростником, дынями, огурцами, тыквой[538].

Значительные массивы земли были обводнены благодаря проведению оросительных каналов от рек Сатледжа и Джамны на расстояние 180–200 км к городу Хисар-Фирузэ (современный Хисар). В пределах крепостной стены были сооружены большой резервуар и пруд[539]. Более поздние историки сообщают некоторые подробности о топографии каналов, отсутствующие у Афифа. Как передает Сирхинди, в 1353 г. Фируз-шах направился в Дипалпур; здесь он распорядился о проведении канала от реки Сатледж до города Джаджхар на расстояние 48 курухов. В следующем году был проведен канал от окрестностей гор Мундети и Сармура до Ханси, оттуда к Баралисану, где была основана крепость, названная Хисар-Фирузэ. От этого же канала был сделан отвод к крепости Сарсути, а оттуда на Харни Кхире (или Харби Кхир). Между этими двумя местностями султан основал крепость Фирузабад (не путать с Фирузабадом, в который был переименован Пандуа)[540]. Еще один канал от реки Бадхи (или Бадхни) был проведен к Хисар-Фирузэ[541].

Сооруженные по приказу султана Фируз-шаха каналы идентифицируются, в частности, с каналами Раджива Улуг-хани, отмечаемыми на картах XIX в.[542]

Сирхинди передает также, что, вернувшись в Дели из похода в Бенгалию, Фируз-шах увидел, что между реками Сарсути, впадающей в Сатледж, и Салиме стоит глиняная гора; если же срыть ее, то воды Сарсути вольются в Салиме и отсюда направятся в Сирхинд, Мансурпур, Сунам[543]. Бадауни вносит некоторые уточнения и подробности в это сообщение; по его данным, Сарсути или же Салима (она же Сарасвати) состояла из двух потоков, между которыми находился высокий холм или горный отрог. Для того чтобы скрыть этот холм, к реке Сарсути в 1360–1361 гг. было послано 50 тыс. человек. Начатые работы по соединению рек так и не были завершены, и канал не был проведен[544].

По-видимому, в XV в., в годы обострения феодальной борьбы, а возможно, уже в самом конце предыдущего столетия построенные Фируз-шахом каналы были запущены. Во всяком случае ко времени правления шаха Акбара (1556–1605) они не функционировали. Обнаруженный в Хайтале английским лейтенантом С. А. Абботом документ представляет собой указ Акбара, относящийся к восстановлению, по-видимому, одного из каналов Фируз-шаха. В указе говорится: "Четанг-нади[545], посредством которого Фируз-шах падишах двести десять лет назад провел воду по высохшим руслам и водоотводам в окрестности Садхураха, у подножия гор, к Ханси и Хисару и благодаря которому здесь в течение четырех или пяти месяцев в году было изобилие воды, с течением времени и в результате бесчисленных злоключений был настолько засорен, что вода стала едва видима"[546]. По приказу Акбара канал был очищен и начал действовать[547].

Этот документ вносит корректив в представление, нашедшее отражение в работах некоторых зарубежных исследователей, о том, что канал был восстановлен лишь одним из преемников Акбара, Шах-Джеханом (1627–1658). Канал был вновь разрушен Ахмед-шахом Абдали во второй половине XVIII в. и восстановлен лишь в 1820 г.

Один из каналов, проведенных Фируз-шахом, на современных картах именуется Западный Джамна-канал; он начинается от Джамны, близ Карнала, и идет двумя ветвями к Дели и к Хисару. Во времена Фируз-шаха он был гораздо шире, чем сейчас: вдоль Западного Джамна — канала на несколько миль от Дели тянется один из берегов старого канала, который идет параллельно берегу современного канала[548].

Некоторые данные источников свидетельствуют об улучшении состояния земледелия во второй половине XIV в. по сравнению с предшествующим периодом. В частности, в районе Ханси — Хисар-Фирузэ, куда были проведены оросительные каналы, стало возможным более интенсивное возделывание земли. По словам историка, прежде эта местность была маловодной. В дни летнего зноя цена кувшина воды достигала четырех джиталов[549]. В результате же проведения канала почва пропиталась влагой, и каждый мог вырыть около своего дома, поля или сада колодец; причем вода появлялась уже на глубине четырех метров. До пуска канала в этой местности собирали только осенний урожай пшеницы; теперь начали успешно выращивать также и весенний урожай[550]. "Области стали процветающими… луга, пустыни и степи были возделаны, и поле слилось с полем, сад с садом, деревня с деревней"[551], — писал Барани. Говоря о почти сорокалетием периоде правления Фируз-шаха, Афиф пишет: "Страна достигла такой степени процветания, что во всем Дуабе, от горы Сакрудэ и Кхарлз до Кола, не было ни одной разоренной (хараб) деревни, ни одного невозделанного клочка земли. В те дни в Дуабе насчитывалось 52 цветущих (абадан) паргана. Так же обстояли дела и за пределами Дуаба, во всех областях и округах; в частности, в округе Самана на один курух приходилось четыре населенные деревни, жители которых пребывали в спокойствии"[552].

По словам историка, султан Фируз-шах имел пристрастие к насаждению садов; поэтому луга превращались в сады. Только на землях султанской казны в области Дели было заложено 1200 садов, 80 — в Салуре, 44 сада — в Читоре[553]; тогда же было завершено насаждение 30 садов, начатое еще султаном Ала уд-дином[554].

Свидетельство Афифа о благоденствии сельского населения ("каждая горсть семян, брошенных в землю, давала в 80 и 800 раз больше"[555]) хотя и сильно преувеличено, но тем не менее отражает относительный рост производительных сил в сельском хозяйстве.

Состояние хозяйства характеризуют также приводимые в источниках цены на некоторые продукты земледелия. "В течение сорока лет правления этого повелителя (Фируз-шаха. — К. А.). все было дешево. И если, не дай бог, временами вследствие недостатка дождей цены поднимались, ман пшеницы стоил одну танка; обычно же цены были низкими. В Дели за ман пшеницы платили 8 джиталов, ман гороха и ячменя — 4 джитала"[556].

Барани приводит примерно такие же цены на продовольственные товары в Дели в период правления Ала уд-дина64. Как известно из сочинения Барани, султан Ала уд-дин осуществил ряд чрезвычайных мер для обеспечения строго регламентированных им твердых цен на продовольствие в Дели, бесперебойного снабжения столицы зерном: сбор большой доли поземельного налога Дуаба натурой, запрещение под страхом смерти продавать зерно по цене, выше установленной, хотя бы на грош[557]. В этой связи важно отметить следующие слова Афифа: "При Ала уд-дине цены на продовольствие были низкими благодаря высочайшей политике султана, тогда как в правление Фируз-шаха, по милости бога и светлейшей вере этого падишаха, в течение долгого времени цены на зерно оставались низкими без каких-либо стараний со стороны этого шаха"[558]. Кроме того, если при Ала уд-дине приводимые Барани цены господствовали лишь на базарах Дели, в правление Фируз-шаха, по свидетельству Афифа, "низкие цены были не только в городе [Дели], но и во всей стране"[559].

Определяя ежегодный доход государства при Фируз-шахе в 6 кроров и 85 лакхов (60 850 тыс.) танка, историограф добавляет: "Хотя Фируз за время своего правления, будучи проницательным и прозорливым, несколько сократил территорию государства, доход казны был таким же значительным"[560].

К сожалению, мы ни с чем не можем сопоставить эту цифру, так как более ранние источники не содержат никаких данных о доходах государства в целом. К тому же границы государства не были стабильны в результате отпадения целых областей, а также новых территориальных приобретений. Но свидетельства современников о том, что уменьшение территории султаната при Фируз — шахе и отмена последним некоторых поборов с населения не повлекли за собой резкого сокращения доходов государства, можно объяснить лишь относительным улучшением в этот период состояния земледелия, повышением его продуктивности.

Торговля и товарно-денежные отношения в Индии к XIII–XIV вв. имели уже многовековую историю. Северная Индия вела как сухопутную караванную, так и морскую торговлю с различными странами Азии и Европы. Сюда ввозились китайские шелковые ткани и фарфор, высоко ценившиеся по своей тонкости шелка из Ирана, в частности так называемый табризи.

Говоря о широких связях Малабара, "который так расположен, словно он ключ Индии", со странами Персидского залива, Ираком, Хорасаном, Румом (Анатолия) и Европой, персидский историк XIV в. Вассаф замечает: "Чудеса Китая (Чин у Мачин), товары Индии (Хинд у Синд), погруженные на большие суда, плавая, подобно горам с крыльями ветров на поверхности воды, постоянно прибывают сюда (Малабарское побережье. — К. A.)"[561].

Ибн-Батута рассказывает об одном из торговых агентов султана Мухаммеда Туглака, торговавшего на авансируемые султаном деньги, на которые он приобретал оружие и другие товары в Иране и Хорасане[562]. Индийские купцы проникали на север вплоть до Поволжья[563].

О существовании давних и весьма тесных связей Индии с другими странами Востока, в частности с арабскими странами Азии и Африки, Ираном, Средней Азией, свидетельствует появление поселений купцов-мусульман, переселенцев из различных стран как в Северной, так и в Южной Индии задолго до завоевания ее мусульманскими феодалами.

Так, в Гуджарате, где правила местная раджпутская династия, первая известная надпись, свидетельствующая о деятельности в этой области мусульманских "святых" и торговцев, относится к 1236 г., т. е. за 60 лет до завоевания Гуджарата военачальниками Ала уд-дина Хилджи (1297)[564].

Очень интересна в этом же отношении санскритская надпись от 1264 г. из Катхиавара (Гуджарат) о сооружении мечети в городе Сомнатх неким Нур уд-дином Фирузом, жителем Ормуза, прибывшим в Гуджарат по своим торговым делам. Как отмечается в надписи, для сооружения мечети Нур уд-дин Фируз получил материальную помощь от некоторых местных жителей, купцов и ремесленников-мусульман. Надпись кончается проклятиями в адрес лиц, которые посмеют посягнуть "на это священное место или его доход"[565].

Многие дарственные грамоты на медных табличках времени правления Гахадавалов в Канаудже и Бенаресе (XII в.) среди различных налогов, которые могли быть присвоены пожалованным лицом, упоминают turuska-danda. Как известно, под "турусками" во многих санскритских надписях понимали мусульман. Некоторые исследователи (в частности, С. В. Вадиа, автор работ по средневековой истории Индии)[566] полагают, что под turuska-danda следует понимать налог, собираемый с населения в качестве дани мусульманским правителям. Другие исследователи считают, что это налог, шедший на оборону против мусульман. Р. Ш. Авастхи и А. Гхош приводят весьма вескую аргументацию против этих интерпретаций, поддерживая мнение С. Конова и Д. Р. Бхандаркара, что turuska-danda был не чем иным, как налогом, взимавшимся с поселенцев-мусульман во владениях Гахадавалов[567].

Не менее оживленными были связи купцов из различных стран Азии, в частности арабских купцов, с Южной Индией. Характерно, что во многих источниках XIII–XIV и более поздних веков Коромандельское побережье известно под арабским названием Мабар (буквально: проход, проезд). Происхождение этого названия связано с тем, что правители Какатии, владевшие частью Коромандельского побережья, предоставляли купцам особые грамоты на право провоза товаров, освобождаемых от многих сборов[568].

По свидетельству Амира Хосроу, когда Малик Кафур с делийским войском был в Кандуре (отождествляемом исследователем Айангаром с Канануром близ Срирангама), к нему присоединились некоторые мусульмане, "подданные индусов". "Они были наполовину индусами, [так как] не были строги в соблюдении религиозных обычаев; но поскольку они знали Калиму [исповедь мусульманской веры], Малик Ислама [Кафур] пощадил их жизнь. Они были достойны смерти, но поскольку являлись мусульманами, были пощажены"[569].

На базе внешней торговли возникли и развились многие города Северной Индии. Путеводитель по индийским и иранским городам, составленный в XII в. неким армянским купцом, перечисляет ряд "больших и великоприбыльных городов", расположенных на побережье или на больших торговых путях, тесно связанных с внешней и внутренней торговлей: Павнакар (Панклар, на полуострове Катхиавар, в Камбейском заливе), Броч (Пурч), Кампат (северная часть Камбейского залива) и др. "Все, что имеется, — писал автор путеводителя, — можно найти в городе (Лахоре. — К. А.), ибо купцы привозят их [товары] сюда и продают. И все купцы приобретают здесь все [необходимое], так как город расположен на дороге"[570].

Расположенные вдоль морского побережья города к югу от Бароды также вели оживленную внешнюю торговлю: "Много сахару и индиго вывозили из города Асагол; купцы этих городов на своих кораблях пересекают море от края до края для торговли"[571].

С внешней торговлей неразрывно связана история города Камбея. Возникнув первоначально, по-видимому, как поселение вокруг джайнистского храма (о чем говорит само название Скамбхатиртха[572] — храм у джайнов, от которого и происходит "Камбей"[573]), Камбей, расположенный в удобной бухте, превратился со временем в значительный порт. Ибн-Батута видел здесь много кораблей, стоявших на мели в часы отливов и плававших в часы приливов. Большинство жителей города, по свидетельству путешественника, были чужеземными купцами или чужеземцами по происхождению; они строили здесь прекрасные здания и великолепные мечети, были очень богаты и пользовались большим влиянием; каждый из них имел большой дом, при котором сооружалась молельня. Путешественник рассказывает об одном чрезвычайно богатом камбейском купце, который отправил корабли на Цейлон, на Малабарское побережье и в Другие места[574].

С внешней морской торговлей было связано процветание порта Гогха (на восточном берегу Катхиавара), где было много больших базаров.

Определенное развитие получила внутренняя торговля.

Девагирские златотканые шелка чрезвычайно ценились при дворе делийских султанов. В дни правления Ала уд-дина их могли покупать лишь представители знати, имевшие на то специальное разрешение. В Дели они доставлялись агентами султана, получавшими от него ссуды[575]. Сюда же, в столицу, ввозились "прекрасные ткани" из Маникпура, хотя, по словам Ибн-Батуты, он отдален от Дели на расстояние 18 дней путешествия[576].

Из области Сарсути, богатой рисом, последний вывозился в Дели[577]. Из Канауджа почти во все города Северной Индии, включая Дели, вывозился сахар; из Дхара (Мальва) — бетель[578]; большие караваны доставляли соль из одних областей в другие, в частности из Конкаиа в Девагири[579].

По свидетельству Феришта, в результате мер, принятых Ала уд-дином против разбоев, дороги стали безопасными, и купцы могли свободно возить свои товары от Бенгальского залива, Кабула, Телинганы до Кашмира, Гуджарата, Синда, Мабара[580].

На многих городских базарах Северной Индии продавались всевозможные продукты питания: хлеб, масло, овощи, фрукты и т. д. Многие предметы продовольствия были объектами не только купли-продажи, но и спекуляции. Любопытно в этом отношении свидетельство местного гуджаратского хрониста, относящееся к концу XIV в. В Пираме[581] некий купец-джайн наполнил так много амбаров зерном, что не мог реализовать его. Тогда он пошел к своему духовному главе, одному из джайнских магов, благодаря заклинаниям которого якобы прекратились дожди, и в течение семи лет был голод; население бежало в соседнюю Мальву, страна опустела. И тогда купец смог продать накопленное им зерно[582].

Предметы продовольствия доставлялись в города главным образом торговцами, которые покупали их у феодалов (получавших свою долю ренты-налога в натуральной форме[583]), или у крестьян[584], или же, наконец, приобретали их, выступая в качестве откупщиков налогов данной области[585]. Это не исключало и привоза продовольствия в города самими крестьянами из близлежащих деревень. Так, постановление Ала уд-дина об обеспечении столицы зерном предусматривало привоз именно крестьянами на рынки Дели и продажу зерна по установленным расценкам[586].

Несмотря на значительное развитие внешней и некоторое развитие внутренней торговли и денежных отношений, хозяйство в Северной Индии XIII–XIV вв. оставалось в своей основе натуральным. Крестьянское хозяйство было вполне самодовлеющей единицей. Торговля, как и городское ремесло (главным образом выделка оружия, дорогостоящих тканей, шорное[587] и строительное дело[588]), не обслуживала крестьян даже близкой к городу округи. Главными потребителями изделий городского ремесла, как и продававшихся в больших количествах на городских базарах предметов продовольствия, были султанский двор, феодалы и всегда многочисленная наемная армия.

Источники называют различные виды шелковых и полушелковых (пополам с шерстью) тканей, выделываемых индийскими ремесленниками[589]: делийский хазз, ширин, бафт, красная нагорская подкладка, хаб, шаштари, харири, ‘бхирам, девагирские шелка, вышитые золотом, и т. д. Однако даже дешевые ткани, например силакти (которая известна и в наши дни и стоила весьма дешево при падишахе Акбаре), в период правления Ала уд-дина стоили относительно дорого[590]. Сравнительные цены на зерно и ткани в XIV в., приводимые индийским историком К. С. "Палом, говорят об относительной дороговизне последних и являются, по-видимому, одним из показателей не столько небольших масштабов производства, сколько узости внутреннего рынка.

Существовавшее внутри общины разделение труда между крестьянами и ремесленниками тормозило развитие более высокой формы общественного разделения труда между городом и деревней[591].

Правда, в источниках XIII–XV вв. мы встречаем иногда явное противопоставление понятий "городской" и "сельский". Так, например, хронист XV в. Сирхиндщ говоря об индийском походе Тимура и его терроре, пишет, что в страхе перед ним бежали жители "городков и городов" и "сельский люд"[592]. Противопоставление "шахри (городской) ва рустаи (сельский)" находим также в сочинении Амира Хосроу[593]. Но, по-видимому, такое противопоставление не основывалось на представлении о городе и деревне, как определенных социально-экономических категориях.

Несомненно, что отсутствие в XIII–XIV вв. в Северной Индии четкого разграничения хозяйственных функций между городом и деревней нашло отражение и в терминологии, определявшей различные поселения[594]. В хрониках и других. источниках того периода термины "шахр" (город), "касаба" (городок, селение), "дех" (деревня) легко подменяются один другим[595]. Термин "шахр", происходящий, возможно, от древнеперсидского "кшатра" — власть[596], в понимании хронистов XIII–XIV вв. определял поселение, являвшееся прежде всего административным центром, обнесенное крепостной стеной и отличавшееся от деревни большими размерами[597].

Поселения, которые при благоприятном стечении обстоятельств и по мере развития процесса общественного разделения труда превращались в значительные торгово-ремесленные центры и в города, возникали вокруг храмов, в местах. паломничества, в удобных бухтах, на торговых путях и вокруг феодальных ставок.

В этом отношении интересна, в частности, история Дели, одного из самых значительных городов XIV в. не только в султанате, но и во всей Индии, который представлял собой совокупность резиденций (или феодальных ставок), построенных последовательно несколькими правителями. Ибн-Батута отмечал, что столица султана— "самый большой город Индии и подвластных исламу стран" состоял фактически из четырех смежных друг другу городов[598].

Согласно некоторым, преданиям и традиции, Дели был основан еще в глубокой древности Пандавами. Однако конкретные исторические данные об истории города относятся к середине XI в., когда раджпутский вождь из клана Томаров Ананг Пал построил так называемый Кратный форт (Лал Кот) и основал город, где в настоящее время расположен Кутб-минар[599]. Притхвирадж III, представитель династии Чауханов из Аджмира, которые присоединили к своим владениям Дели, в конце XII в. значительно расширил город и обнес его стеной.

Кутб уд-дин Айбек, взявший в 1193 г. Дели, позднее сделал его своей столицей. Этот город (впоследствии часть города), называемый Ибн-Батутой "собственно Дели", построенный еще "язычниками"[600], был резиденцией первых делийских султанов, очевидно, вплоть до конца" XIII в.

Недалеко от столицы Томаров Кутб уд-дином Айбеком была выстроена мечеть Кувват-ул-ислам, которую сооружали индийские каменщики. Кувват-ул-ислам была расширена Шамс уд-дином Илтутмышем, который выстроил дополнительно несколько прок. И. В..одном из углов мечети воздвиг свою гробницу[601]. Илтутмыш завершил строительство знаменитого Кутб-минар[602]. Это одна из самых высоких в мире колонн (234 фута); именно поэтому Кутб-минар не мог служить минаретом и являлся, по-видимому, своего рода победной колнной[603].

Первые три этажа выстроены из красного песчаника, четвертый и пятый — из мрамора. 378 ступенек ведут к верхушке минара. Каждый этаж заканчивается декоративным балконом, украшенным надписями. Большинство надписей находятся в настоящее время в плохом состоянии и практически не могут быть прочтены. Одна из немногих более или менее разборчивых надписей на четвертом этаже говорит о том, что "строительство этого сооружения (четвертого этажа. — К. А.) было приказано в дни правления великого султана, величайшего шахан-шаха Илтутмыша, повелителя царей Туркестана, Аравии, Ирана"[604].

При Фируз-шахе во время землетрясения в 1369 г. пострадали два верхних этажа. Минара; Фируз-шах отремонтировал их и добавил еще маленький павильон на самой верхушке колонны. Надпись на одном из камней Кутб-минара рассказывает об этом событии и называет имена строителей: мастеров-индусов Наха и Лола (Лакшмана)[605]. Хорошо сохранившаяся надпись на другом камне, расположенном над входом в минар, говорит о том, что он был вновь отремонтирован в 1503 г. по приказу султана Сикаадара Лоди[606].

Рядом с Кутб-минаром можно видеть развалины другой колонны, которую предполагал достроить султан Ала уд-дин после завоевания им Южной Индии; однако он умер, когда строительные работы были только еще начаты[607].

В Старом Дели Ала уд-дин пристроил шесть больших арок к мечети Кувват-ул-ислам и воздвиг резные и инкрустированные декоративными надписями ворота к; Кутб-минару, известные как Ала-и дарваза "Ворога Ала уд-дина". Эти ворота, по мнению специалистов, — шедевр смешанного индо-мусульманского стиля. Близ минара еще несколько зданий принадлежат времени Ала уд-дина, в частности медресе; возможно, что среди них находится и могила самого султана[608].

За стенами, воздвигнутыми Мухаммедом Туглаком вокруг Старого Дели, лежат развалины городских стен столицы Томаров, а также некоторые сооружения времен первых султанов Дели, в частности резервуар Илтутмыша с красным павильоном вокруг него[609].

Уже во второй половине XIII в. появляется понятие "Новый город", противопоставляемый "Старому городу". Это было связано с основанием новых ставок султанов. Автор "Табакат-и Насири" Новым городом называет Килукхари, по-видимому, поселение, возникшее вокруг дворца Гийяс уд-дина Балбана, в тот период приближенного и военачальника султана Насир уд-дина Махмуда[610].

Под Новым городом во времена Ала уд-дина Барани подразумевал Сири, расположенный в 3 милях к северо-востоку от Старого города, но не примыкавший к нему. Здесь был дворец Ала уд-дина "Хазар-сутун" (Тысяча колонн), точное местонахождение которого еще не выявлено. Сири был окружен крепостной стеной (около 1,5 мили в окружности) с башнями и воротами. Стены сохранились до настоящего времени, однако внутри них нет ничего, кроме полей[611].

Туглакабад — ставка Гийяс уд-дина Туглака — расположен на восток от Старого города, обнесен массивной крепостной стеной со скатами, снабженной цитаделью и воротами. До настоящего времени в пределах стелы посреди небольшого озера сохранилась гробница султана из красного камня и белого мрамора, а также могилы его жены и сына — Мухаммеда Туглака; недалеко рт озера расположена небольшая крепость Адилабад. Ставка Гийяс уд-дина быстро пришла в запустение, по-видимому, из-за нехватки воды; в настоящее время здесь находится небольшая деревенька гуджаров Бадарпур[612].

Между резиденцией Ала уд-дина Сири и Старым Дели были расположены дома, сады, лавки. Судя по строительной деятельности Ала уд-дина, связь между двумя "городами" не прерывалась. Мухаммед Туглак построил дворец (Биджаи Мандал) между Старым городом и Сири, объединив одной стеной ставки своих предшественников и свою ставку Джеханпаннах[613], по распоряжению султана между Джеханпаннахом и Туглакабадом был выкопан пруд, откуда вода доставлялась в Джеханпаннах через вводящие и выводящие шлюзы, которые можно наблюдать и теперь в стене Джеханпаннаха. В Биджал Мандал обнаружены баня, зенана и другие помещения, в частности зал "тысяча колонн", который был построен султаном с целью затмить славу "Хазар-сутуна" Ала уд-дина[614].

В 1328 г., по свидетельству источников, Мухаммед Туглак перенес свою столицу из Дели в Девагири, переименовав его в Даулатабад. Как в источниках, так и литературе нет сложившейся и достаточно веско аргументированной точки зрения о причинах, побудивших султана поступить таким образом. Возможно, что здесь был ряд мотивов. Ибн-Батута объясняет это тем, что султан постоянно получал анонимные письма, полные угроз по его адресу[615]. Эти слова, если не понимать их буквально, отражают, возможно, недовольство в столице политикой; султана, в частности его благосклонностью к индусам, вызывавшей раздражение многих представителей тюркской военной знати и суннитского духовенства. Это подтверждается словами Барани о недовольстве всех людей, знатных и простых, своим правителем, который, видя, что его приказы и воля не выполняются, еще больше ожесточился против своего народа; в результате Мухаммед Туглак предпринял попытку осуществить ряд проектов (в частности, перенести столицу в Девагири), которые разорили страну[616].

Исследователь периода правления Мухаммеда А. М. Хусейн полагает, что превращение Девагири в столицу (вернее, во вторую столицу) было неразрывно связано с поражением, понесенным султаном от монгольского военачальника Тармаширина, который, разграбив Мултан и Ламгхан, направился к области Дели, где захватил большую добычу и пленных; Мухаммед Туглак откупился от Тармаширина и ценой уплаты контрибуции заключил с ним в 1327 г. мир. Это свидетельство содержится только в хронике Феришта, который, не указывая на источник, лишь отмечает, что Барани не писал об этом позорном для султана факте, так как боялся гнева Фируз-шаха, преемника и двоюродного брата Мухаммеда[617]. Возможно, что, создавая свою столицу в Девагири, султан руководствовался и целями безопасности.

Наконец, это могло быть связано также и с желанием иметь столицу в географическом центре империи, что в условиях коммуникаций средневековья играло нередко первостепенную роль.

Барани, а вслед за ним и другие, более поздние историки сообщали о губительных последствиях этого мероприятия. Население Дели, жившее в этом городе из поколения в поколение на протяжении многих лет, со своими домочадцами, женами и детьми, рабами и служанками было насильственно переселено[618].

В результате перенесения столицы Дели, который в течение 170–180 лет процветал и соперничал с Багдадом и Каиром, по словам Барани, был полностью разрушен и опустошен настолько, что ни в городе, ни в его предместьях не осталось даже ни кошек, ни собак[619].

Ибн-Батута, прибывший в Индию в 1334 г. уже после перенесения столицы в Даулатабад, передавал имевшие хождение в народе, явно преувеличенные, рассказы о переселении жителей Дели. Так, он сообщает, что в течение трех дней, согласно приказу султана, в Дели не должно было оставаться ни одного человека. Скрывавшихся в домах отыскивали и вместе с остальными отправляли в дорогу. Слуги султана обнаружили на улицах города лишь двух больных людей, остававшихся еще в Дели, который превратился якобы в пустыню[620].

Однако другие источники свидетельствуют, что Дели был покинут отнюдь не всеми его жителями. Бадауни говорит лишь о переселении в Даулатабад семьи и родственников султана, эмиров, маликов, знатных вместе с их отрядами и слугами, сайидов, шейхов, улемов, а также султанской казны; при этом "инамы и пенсии каждого были удвоены"[621]. Здесь Бадауни следует Сирхинди, который также говорит о переселении в Девагири лишь султанского двора, знатных шейхов и приближенных, инамы и пенсии которых были удвоены[622]. Дома переселенных лиц были оценены, и хозяевам выдана стоимость их из казны[623].

Весьма показательно и то, что автор "Масалик ул-абсар", написанного со слов более чем десяти арабских путешественников, посетивших Индию в период правления. Мухаммеда Туглака (примерно в 1337 ничего не говорит о перенесении столицы и отмечает лишь существование двух столиц — Дели и Даулатабада[624].

Справедливость этого сообщения подтверждается рядом фактов. Так, например, резиденция султана Джёхан-паннах строилась в 1327–1329 гг.[625], т. е. в годы, которые, согласно узаконившейся традиции, считаются временем разрушения Дели. Кроме того, известно, что, спустя два года после так называемого перенесения столицы в Даулатабад, Мухаммед Туглак, направляясь на подавление мятежа правителя Мултана Бахрама Айба Кишлу-хана, прибыл в Дели, где набрал в свое войско дополнительные контингенты воинов. После подавления мятежа султан вновь вернулся в Дели, где оставался вместе со своим двором и войском в течение двух лет. Арабские путешественники, посетившие Дели в период до так называемого восстановления его как столицы, отзывались о нем как о большом и процветающем городе. Поэт Бадр Чач, посетивший Дели в 1334 г., т. е. незадолго до переселения двора из Даулатабада, воспел новую столицу Мухаммеда Джеханпаннах в одной из своих од[626].

О том, что Дели после перенесения столицы в Даулатабад отнюдь не был запущен, свидетельствует создание султаном регулярной почтовой связи между этими двумя городами. На всем пути от Дели до Даулатабада, на расстоянии одного куруха друг от друга, были учреждены почтовые станции — дхава[627], для содержания которых давались земельные пожалования "с тем, чтобы их доход стал бы жалованьем" служащих почт. От места к месту были учреждены ханека, игравшие роль странноприимных домов, так что путники могли всегда получить здесь пищу и вино. По обеим сторонам дороги были насажены деревья[628].

Таким образом, сообщения некоторых источников, создавшие версию[629] о полном разорении Дели, лишены историчности[630]. Дели продолжал оставаться столицей государства наряду с Даулатабадом, где находилась, по-видимому, часть двора и султанского войска. Однако уже к 1337 г. Мухаммеду пришлось отказаться от второй столицы и перевести свой двор снова в Дели. Это было вызвано создавшейся в государстве политической обстановкой, связанной как с фактическим отказом султана от завоевания Южной Индии, так и непрерывными восстаниями и феодальными выступлениями в Девагири и в различных областях Северной Индии.

Ставка Фируз-шаха Туглака, Фирузабад, в отличие от ставок других султанов рассматривается феодальными историками, как самостоятельный город и противопоставляется подчас Дели[631]. Фирузабад был расположен примерно на расстоянии 5 курухов от Старого Дели, на берегу Джамны. Здесь был выстроен дворец — Фируз-шах Котла и, как уже отмечалось выше, водружена колонна; царя Ашоки, перенесенная сюда по приказу султана в окрестных Хизрабаду гор. По свидетельству Афифа, надписи на колонне были сделаны на языке, который не мог быть прочитан учеными мусульманами и индусами[632]. Лишь в XIX в. было установлено, что надписи на колонне сделаны на языке пали шрифтом брахми, забытым, в средние века.

Стиль архитектурных сооружений периода правления династии Туглаков по сравнению со стилем XIII в, и временем Хилджей необычайно тяжел и массивен. Стены крепостных оград и зданий обычно были скошены. Несмотря на громоздкость, а также на материал, представлявший собой облицованный местный равнинный камень, большинство сооружений этого периода были необычайно привлекательны благодаря своим совершенным пропорциям[633].

Развитие ремесленного производства и торговли в различных городах было далеко не одинаковым. В одних промысла составляли занятие относительно большой части населения, в других — преобладало земледелие. Последнее играло важную роль даже в наиболее развитых торгово-ремесленных центрах. Даже Дели был по существу поселением полуаграрного типа. Барани свидетельствует, в частности, об обложении посевов Нового Дели и его предместий поземельным налогом (харадж) согласно установленному Ала уд-дином общему правилу взимания хараджа с единицы засеваемой площади — бисва[634]. Султан Мухаммед Туглак пожаловал одному из представителей знати "в икта весь город Сири"[635] со всеми расположенными там домами, садами, принадлежащими казне (ал-махазан), и полями[636] Основанный Фируз-шахом Туглаком город Хисар-Фирузэ экономически, по-видимому, ничем не отличался от обычной деревни. Афиф сообщает, что он был расположен в местности, прежде маловодной. Благодаря проведению оросительного канала здесь стали собирать осенний и весенний урожаи пшеницы, разбили многочисленные фруктовые сады. "Хисар-Фирузэ, — замечает Афиф, — превратился в значительный город, сделался благоустроенным, густозаселенным и возделываемым (буквально: засеваемым — К. А.)"[637].

Многие города имели большую территорию, так как включали в свои пределы сады, луга, пашни и даже пастбища. Дели, например, простирался "со своими дворцами и предместьями более чем на 4–5 косов"[638].

Гуджаратский хронист передавал, что в конце XIII в. в дни правления в Дели Ала уд-дина Хилджи, население опасалось вторжения мусульман, поэтому ворота больших и маленьких городов в Гуджарате держались закрытыми и в дневное время; скот пасся в пределах городских ворот[639].

Население городов было далеко не однородно и состояло из различных социальных групп и прослоек. Торгово-ремесленное население в городах совершенно определенно противопоставляется в источниках другим категориям жителей. Так, например, Барани говорит о "знатных, воинах и людях базара"[640], Феришта — о "знатных, купцах и простолюдинах" и о "махаджанах, брахманах и великих"[641].

"Простой народ" источники противопоставляют "великим. и знатным" города, феодально-чиновной верхушке городского населения.

Однако и среди так называемого простого народа различались "средние и низшие [слои]"[642]. Основную массу населения городов составляли ремесленники, мелкие торговцы, деклассированные элементы. Работая в своих мастерских[643], расположенных на городских базаpax, они обслуживали местный рынок или выполняли заказ какого-либо феодала. Ал-Умари, систематизировавший свидетельства некоторых арабских путешественников, писал: "Там (на базаре. — К. А.) имеются ремесленники, как-то: оружейники, выделывающие мечи, луки, копья и различные виды оружия, кольчуги, а также мастера золотых дел, вышивальщики, шорники и мастера различных специальностей, которые делают изделий для мужчин, женщин, людей оружия и пера и для простого народа и которых бесчисленное множество"[644].

Определенную категорию составляли несвободные-ремесленники, работавшие в казенных мастерских и" "службах" (кархана[645]). Создаваемая ими продукция целиком поступала султану. За свой труд они получали из казны определенное довольствие. Кархана возглавляли приближенные султана — феодалы[646]. В кархана Ала уд-дина работало 17 тыс. ремесленников (буквально: учеников ремесла), в том числе 7 тыс. строителей, землекопов и глинобитчиков[647]. В одних только ткацких кархана Мухаммеда Туглака работало 4 тыс. ремесленников, производивших парчу и другие ткани для нужд гарема и двора[648]. Как отмечает историк, ни один из правителей Дели не имел так много рабов, как Фируз-шах… Часть этих "рабов" направлялась в распоряжение мукта различных областей или служила в шахской гвардии. Другие рабы обучались ремеслу, так что "двенадцать тысяч человек стали ремесленниками (буквально: рабами) различных видов ремесла"[649].

Деятельность ремесленников нередко контролировалась представителями центральной власти. Так, на строительстве города Фирузабада работали каменщики, деревообделочники, кузнецы, лесопильщики, плотники, ремесленники, занимавшиеся обжигом извести. По приказу султана над каждой группой ремесленников были назначены надсмотрщики[650].

Значительную прослойку трудящегося населения го родов составляли люди "свободных профессий": музыканты борцы, сказители, выступавшие на городских базарах и в султанском дворце[651], а также работники по найму (маздуран). Как сообщает Афиф, во второй половине XIV в. между Дели и Фирузабадом было постоянное и оживленное сообщение. Каждый день на рассвете возчики-мокари выходили на дорогу с верблюдами, лошадьми, повозками. Здесь они ожидали путников, желавших попасть из Дели в Фирузабад или наоборот. Причем это сообщение было настолько регулярным, что установились точные расценки за проезд (верхом на лошади — 12, на верблюде — 6, в повозке — 4 джитала). "Многие работники, работавшие по найму у кого-либо поблизости или вдали от города, передвигались именно таким способом"[652].

Верхушку городского населения составляли должностные лиц? центральной или местной феодальной администрации: наместник области или округа — мукта, его заместитель — наиб-и мукта, чиновники фиска, а также представители высшего духовенства. Важным лицом в городе был градоначальник — котвал, как правило, представитель военно-феодальной знати, назначаемый султаном[653]. Феодалам в городах принадлежали базары, караван-сараи, лавки. Так, например, вазир султана Фируз-шаха Хан-Джехан младший, помимо земель и каналов, получил в наследство от своего отца караван-сараи и базары[654].

К правящей феодальной верхушке городского населения близко примыкали наиболее состоятельные представители торгово-ростовщического капитала. В этой свя: ш можно вспомнить богатого камбейского купца Ал-Казеруни, имевшего "титул малик ат-тудджар (князь, старшина купцов)"[655]. В большом двухэтажном мавзолее с куполом 39 футов в диаметре, который примыкает к пятничной мечети Камбея, имеются две могилы, одна из них принадлежит строителю мавзолея "знаменитому в Аравии и Персии столпу государства и религии Умар бин-Ахмаду ал-Казеруни, имевшему титул малик ат-тудджар"[656], умершему в 1333 г.

По мнению М. С. Коммиосариата, упоминаемый Ибн-Батутой в 1342 г. купец Ал-Казеруни был членом того же богатого купеческого рода Камбея[657], представители которого имели, по-видимому, широкие торговые связи с другими странами и, — в частности, с Аравией и Персией.

Малику ат-тудджару Ал-Казеруни султан Мухаммед Туглак пожаловал "икта города Камбея и возложил на него (обязанности. — К. А.) вазира". Ал-Казеруни, помимо налогов страны, которой он управлял, преподносил султану ценные подарки. Судя по данным Ибн-Батуты, его влияние было настолько велико, что вазир Мухаммеда Туглакп Ходжа-Джехаи боялся, что султан даст эту должность Ал-Казеруни. Малик ат-тудджар, отправившийся в столицу с ценным грузом, был убит населением Гуджарата якобы по наущению вазира; его караван был разграблен, а сопровождавшие его люди убиты [658]. По свидетельству того же источника, Ал-Казеруни предпринимал меры по заселению острова Пирам (в нескольких милях от Катхиавара), индусское население которого было истреблено мусульманами. Предшественником Ал-Казеруни был чрезвычайно богатый, по словам Ибн-Батуты, купец Наджим уд-дин ал-Гиляни, имевший большое влияние на султана Мухаммеда Туглака. Однако еще до прибытия Ибн-Батуты в Камбей он, по-видимому, впал в немилость и потерял не только должность, но и жизнь.

Некоторые данные о политической роли купцов и сосредоточении в их руках управления отдельными городами содержатся также в материалах эпиграфики, например в надписи 1396 г. на воротах крепости Мангрол[659].

Сведения об управлении представителями торгово-ростовщического капитала городами, обнаруженные нами в источниках XIII–XIV вв. по Северной Индии, относятся лишь к некоторым городам Гуджарата, более тесно связанным с торговлей по сравнению с многими другими областями Индии. Купцы и ростовщики различных городов Северной Индии в отдельных случаях претендовали на определенную роль в политической жизни государства, поддерживая те или иные феодальные группировки. Так, например, менялы (сараффан)[660] и торговцы (баккалак) города Сарасвати предоставили несколько лакхов танка Фируз-шаху в период его борьбы за престол с соперниками[661].

Процесс "сращивания" торгово-ростовщического капитала с феодалами, столь характерный для многих стран Ближнего и Среднего Востока XI–XIV вв.[662], по-видимому, имел место и в Индии. Всемерное проникновение торгово-ростовщического капитала в сферу феодальной эксплуатации и участие в ней были неразрывно связаны и обусловлены слабым развитием общественного разделения труда, слабостью внутреннего рынка и необычайной узостью сферы вложения капиталов, ограничивавшейся главным образом ростовщичеством, а также внешней и в меньшей степени внутренней торговлей.

Проникновение торгово-ростовщического капитала в сферу феодальной эксплуатации происходило двумя основными путями. Первый — это откуп государственных налогов. Торговцы и ростовщики, бравшие в откуп налоги, были жадными и беспощадными хищниками, грабившими крестьян. Как уже упоминалось, такая система сбора налогов во много крат увеличивала их первоначальные ставки, умножала феодальную эксплуатацию и была ненавистна широким массам.

О размерах, которых достигла эксплуатация крестьян торгово-ростовщическим капиталом, свидетельствует, по-видимому, один из указов Гийяс уд-дина Туглака, направленный на упорядочение сбора государственных налогов и улучшение состояния крестьянского хозяйства, запрещавший допускать к сбору налогов с областей "барышников и откупщиков"[663].

Широко практиковавшаяся система предоставления должностным лицам и воинам итлаков[664], т. е. документов, дававших право на получение определенного содержания из казначейства какой-либо области или округа, нередко весьма отдаленных от места проживания пожалованного лица, создавала, как и сбор налогов в икта, широкие возможности для деятельности торгово-ростовщического капитала.

Так, по свидетельству Афифа, "некоторые люди по обоюдному соглашению покупали итлаки воинов, а в городе (Дели. — К. А.) возвращали им третью часть. Им доставалась добрая половина (доходов. — К. А.) икта. Эти покупатели итлаков пускали в торговлю содержание, полученное по итлакам (ваджх-и итлакат) из икта; от этого они имели хорошую прибыль. В дни правления этого повелителя (Фируз-шаха. — К. А.) некоторые разбогатели в результате продажи содержания воинов"[665].

Помимо участия торговцев и ростовщиков в феодальной эксплуатации через фиск или в силу занимаемой должности в феодальном аппарате управления, некоторые представители торгово-ростовщического капитала выступают в качестве частных собственников земли, используя для ее возделывания труд издольщиков или наемных работников. Это был, видимо, второй путь проникновения торгово-ростовщического капитала в сферу феодальной эксплуатации.

Некоторые данные убеждают в том, что одним из путей приобретения земельной собственности было возделывание нови при помощи ее обводнения, т. е. водовладение. Свидетельства о водовладении как индусских, так и мусульманских купцов встречаются в источниках довольно часто. Так, например, надпись 1281 г. (на санскрите и хинди), обнаруженная на колодце в Паламе (область Дели), гласит, в частности, что в городе Дели жил праведный и богатый житель по имени Уддхара, который соорудил колодец[666].

Надпись из деревни Сарбан близ Дели (идентифицируется с Сарвала, упоминаемой в надписи) дает генеалогию пяти поколений купеческой семьи Шри Сачадева и Дему. "Представители пятого поколения Кхетала и Пайтала, проживавшие в этом прекрасном уголке земли близ деревни именуемой Саравала", "чьи мысли были заняты делами прославления… приказали соорудить этот колодец"[667].

В отдельных случаях удается зафиксировать связь между водовладением купцов, построением ими оросительных сооружений и их частной собственностью на землю. Так, например, в надписи 1323 г. (параллельно на персидском языке и санскрите на могиле суфийского шейха Баба Арджун-Шаха в Петладе) сказано о том, что житель торгового города Камбея Хаджи Ислам Осман Ширази завершил строительство в Петладе колодца, который вместе с 20 куба земли он даровал мазару шейха[668].

Другим источником приобретения земельной собственности купцами могла быть скупка земель разорявшихся бод бременем феодальной эксплуатаций полноправных крестьян-общинников, наследственные наделы которых во многих областях Делийского султаната, как это фиксируют юридические источники XIV в., были объектом купли-продажи. Следует, однако, отметить, что это положение нуждается еще в дополнительной аргументации.

Наконец, возникает вопрос о характере земельной собственности купцов. Нам представляется, что здесь не может быть двух мнений: земельная собственность купцов носила феодальный характер. Земли, скупаемые у крестьян или вновь возделываемые на средства тех или иных представителей торгово-ростовщического капитала, вероятней всего, сдавались в аренду и обрабатывались безземельными и бесправными издольщиками. Доказательством справедливости этого предположения может служить санскритская надпись от 1327 г., найденная в деревне Нарайна (идентифицируется с деревней Надайана, упоминаемой в тексте надписи) близ Дели. Надпись дает генеалогию шести поколений "купца, который вместе с семьей сделал местом своего пребывания деревню Надайана — Гозинда Дева". Представитель пятого поколения семьи Шридхара построил в 1327 г. в деревне колодец. Прадед Шридхары, Дхира-дева, живший, по-видимому, еще в XIII в., "совершенный во всех отношениях и искусный в торговых делах, в купле и продаже, был щедр в даче скота, земли, золота и одежды"[669]. Эти немногие, но яркие слова указывают на характер деятельности отдельных представителей торгово-ростовщического капитала в земледелии, практиковавших сдачу земли в аренду, предоставление денежных займов, скота и одежды, по-видимому, самым обездоленным слоям сельского населения.

Свидетельством того, что купцы в Делийском султанате могли быть собственниками земли, служит следующая молитва их, обращенная к богине Сарасвати: "Мы все умеем читать и писать. Мы украшение города. Дай нам лучшие земли и дома и освободи их от налога"[670].

Определившееся слабым развитием ремесла и торговли экономическое и политическое господство в городе феодалов и феодализированной торгово-ростовщической верхушки обрекало широкие слои городского населения на политическое бесправие и зависимость от феодальных властей. Как уже отмечалось выше, в этом отношении весьма характерна рыночная политика Ала уд-дина, связанная главным образом с регламентацией цен на базарах Дели на зерно, хлеб, масло, сахар, овощи, рис, бетель, ткани, обувь, кувшины, кубки и т. д. Для всех продаваемых в столице видов товаров были учреждены специальные рынки: для продажи лошадей, скота, рабов, сладостей, всевозможных специй, фруктов, оружия, обуви и т. д.

Барани дает подробные сведения о рынке тканей. Со времени регламентации цен, по свидетельству историка, ткани могли продаваться только на одном, специализированном рынке, расположенном у Бадаунских ворот в здании, известном как Сараи Адл. Диван-и рийясатом этого рынка был назначен Малик Якуб, который должен был строго следить за тем, чтобы никто не продавал свои товары секретно или по ценам, выше установленных султаном. Виновных строго наказывали, а товары отбирали в казну.

Регламентация цен на ткани могла привести к сокращению прибыли торговавших ими купцов, которые нередко привозили свой товар в Дели из отдаленных областей, приобретая там ткани по свободным рыночным ценам, которые подчас не очень отличались от цен, регламентированных в Дели, а иногда могли быть и выше последних. Поэтому Ала уд-дин давал купцам-мултани (выполнявшим роль агентов или подрядчиков султана) авансы. Привезя ткани в Дели, купцы продавали их по установленным расценкам и возвращали в казну взятые ссуды за вычетом разницы между ценой, по которой они были приобретены ими и по которой были проданы в Дели[671], а также, возможно, за вычетом определенного вознаграждения себе.

Регламентация цен в Дели отнюдь не препятствовала спекуляции. По свидетельству Барани, некоторые покупали на рынке в столице ткани по дешевым ценам, а за пределами ее продавали по высоким. Дорогие высококачественные ткани — девагирийские шелка, делийский хазз и другие за пределами Дели могли продаваться в четыре-пять раз дороже по сравнению с регламентированными ценами. Поэтому для покупки их на столичном рынке требовалось специальное разрешение диван-и рийясата, который давал его маликам, эмирам и другим знатным людям, с учетом реальных потребностей каждого из них; купец, торговавший этими тканями, получал от маликов специальную расписку в покупке товара.

Говоря об установлении цен на зерно и другие виды продовольствия, Барани отмечает, что в Дели имелись две категории торговцев: те, которые имели свои постоянные лавки в городе, и караваниян, наезжавшие в столицу и продававшие зерно как населению, так и лавочникам. По словам историка, до регламентации они получали цену, какую хотели. После установления цен каравани перестали посещать Дели. По приказу Ала уд-дина интендант рынка Малик Кабул арестовал глав купцов-каравани и держал их в заключении, пока они не согласились регулярно доставлять зерно в Дели по установленным расценкам. Купцы были поселены со своими семьями в деревнях по Джамне и подписали индивидуальные и коллективные соглашения о снабжении столицы зерном.

Султан строго карал даже за незначительное завышение цен против установленной нормы. Насколько эта регламентация была обременительна для торгово-ремесленных слоев, можно судить по сообщению Барани, что "люди базара" радовались смерти Ала уд-дина; освободившись от его мелочной опеки, они могли теперь сами назначать цены на ткани и прочие товары[672].

Регламентация цен Ала уд-дином, как и другие его реформы, была упразднена его преемником Кутб уд-дином Мубараком Хилджи[673]. В дальнейшем центральная власть не делала попыток регламентации рыночных цен, а Фируз-шах Туглак распорядился покупать на базарах товары для султанских кархана по рыночным ценам[674].

Использованные источники не позволяют говорить о наличии в городах Делийского султаната городского самоуправления. Некоторые выбираемые торгово-ремесленным населением должностные лица утверждались феодальными властями и находились под их фактическим контролем. Афиф рассказывает, в частности, о "старом обычае среди людей ремесла в обязательном порядке отправлять кого-либо в шахскую ставку (буквально: в войско. — К. А.) для испрошения дозволения быть раисом[675] города"[676].

Отдельные неответственные должности в области управления городской жизнью также могли находиться в руках представителей торгово-ремесленного населения. Так, например, историки передают, что Гийяс уд-дин Балбан, опиравшийся на тюркскую феодальную знать, строго следил за тем, чтобы "люди низкого происхождения" не получали каких-либо ответственных должностей в государственном аппарате, не проникали бы ко двору. Однажды некий Фахр (или Фахру Пани), в течение многих лет бывший в Дели раисом базара, выразил готовность поднести в подарок султану много товаров и денег при условии, если тот согласится сказать ему хотя бы несколько слов, сидя на троне. Когда об этом узнал Гийяс уд-дин Балбан, он отказался от встречи с Фахром, заметив, что "он ране и эмир базара" и поэтому разговор с ним унизит достоинство султана[677].

Большинство торгово-ремесленного населения подвергалось тяжелой феодальной эксплуатации. Доступные нам индийские персоязычные источники XIII–XIV вв. не указывают специальных терминов, обозначавших основной налог с торговли и ремесла[678]. Возможно, что сбором с торговли в Делийском султанате был закят. Как отмечает Афиф, товары, привозимые в караван-сараи городов, облагались здесь "справедливым закятом", который выплачивался деньгами. Традиционный размер. закята составлял 2,5 % стоимости товара[679]. Многочисленные дополнительные поборы во много раз увеличивали доходы казны с торговли.

По свидетельству Ибн-Батуты, в султанате существовал обычай, согласно которому казна изымала у купцов четверть всего того, что они везли с собой. Лишь спустя два года после его прибытия в Индию (1336) Мухаммед Туглак "приказал не брать с населения ничего, кроме закята и ушра"[680]. Это установление султана носило, по-видимому, декларативный характер, ибо вплоть до начала правления Фируз-шаха, судя по источникам, поборы с торгового населения городов оставались неизменно высокими. Так, все привозимые в Дели товары после взимания в караван-сараях города закята доставлялись на казенные склады, где с них брали дополнительный сбор, именуемый дангана, что предполагало уплату с каждой танка стоимости товара 1 данга[681]. Этот "незаконный" сбор взимался как с местных, так и с иностранных купцов и приносил казне значительные доходы[682]. Источники называют специальные сборы с продажи на государственных рынках гончарных изделий, рыбы, веревок, овощей, листьев бетеля[683], сбор с базарных посредников-маклеров (даллалат-и базари), пошлину с ввозимого на городские рынки зерна (чунги-йе галла)[684] и др. Особый сбор взимался с мясников, он был известен как джазари; с каждой зарезанной коровы мясники платили 12 джиталов[685]. Крайне обременительной для торговцев была повинность рузи. Купцы, прибывавшие со своими товарами в Дели, обязаны были предоставлять на один день (отсюда "рузи", буквально: день, поденный) свой вьючный скот для перевозки в Фирузабад камней из разрушенных старинных крепостей Старого Дели. По словам Афифа, ни один купец не мог избежать этой повинности, в результате чего торговцы стали все менее охотно посещать Дели, где значительно повысились цены на зерно и соль[686].

Не менее тяжелые налоги взимались с ремесленников. Источники называют налог с производителей индиго (нильгари), чесальщиков хлопка (надафи)[687], маслобойщиков (роугангари), мыловарщиков (сабунгари); встречаются также упоминания о налогах с переписчиков писем (китаби), с базарных музыкантов и танцоров (амири-йе-тараб)[688] и т. д.

Помимо налогов с торговли и определенных ремесел, существовали различные сборы с широких слоев городского населения вне зависимости от их рода занятий. Тяжелым был так называемый мустагал — налог с земель, застроенных домами и лавками[689]. Обложение городского населения этим налогом исходило из признания государственной собственности на все земли. Этим налогом, по словам историка Афифа, облагались вдовы, бедняки, не имеющие средств к существованию)[690]. С горожан взимались специальные сборы в пользу котвала (котвали), мухтасиба (ихтисаби), так называемые судебные издержки (дад-беги) и т. д.[691]. Большинство перечисленных налогов было упразднено — в правление Фируз-шаха, что создало, хотя и на непродолжительный срок, относительно благоприятные условия для развития торговли и ремесла.