Делийский султанат. К истории экономического строя и общественных отношений (XIII–XIV вв.)

Глава шестая Народные движения в Делийском султанате и их идеология

Многочисленные народные движения, происходившие в Делийском султанате, были реакцией широких народных масс населения на гнет и произвол феодальных правителей.

Источники содержат крайне немногочисленные, притом весьма лаконичные сведения о тех или иных народных выступлениях. Это в значительной мере объясняется характером самих источников, представляющих в своем большинстве феодальные хроники, авторы которых не интересовались судьбой народа и замалчивали его борьбу против возвеличиваемых ими правителей и их приближенных. Но даже отрывочные данные источников свидетельствуют об остроте классовых противоречий и социальной борьбе в султанате XIII–XIV вв.

Классовый протест крестьянских масс в рассматриваемый период выливался чаще всего в пассивные формы борьбы: разбои, бегство и т. д. В сочинении Барани встречается наиболее раннее в индийской мусульманской историографии упоминание о тхагах — в то время беглых крестьянах, занимавшихся разбоем. Как передает историк, в начале 90-х годов XIII в. в правление султана Джелал уд-дина Хилджи тхагов многократно ловили; однако султан, по утверждению Барани, в силу своей необычайной мягкости отпускал их на волю, беря с них обещание не заниматься впредь разбоем. Однажды была поймана одновременно тысяча тхагов; но и на этот раз Джелал уд-дин приказал только выслать их из пределов области Дели в отдаленную от столицы Бенгалию (Лакхнаути)[692]. Судя по большому количеству пойманных тхагов, последние представляли собой не разбойничьи шайки профессионалов-грабителей, а отряды беглых крестьян.

Во второй четверти XIV в. при султане Мухаммеде Туглаке усиление налогового гнета стимулировало крестьянские выступления во многих областях государства. Как отмечал Барани, "область Дуаба была разорена тяжелыми налогами и многочисленными поборами (абваб). Хлебопашцы-индусы предавали зерно огню, распускали скот"; "области разорялись, земледелие полностью прекратилось; крестьяне отдаленных областей, прослышав о разорении крестьян Дуаба, из страха, что с ними может приключиться то же самое, вышли из повиновения и бежали в джунгли"[693].

Интересно отметить, что в рассматриваемый период в целом ряде случаев крестьянство выступало как единый класс: старосты и другие представители сельской администрации участвовали в крестьянских волнениях в качестве руководителей; во время расправ султанского войска с крестьянами многие хута и мукаддамы были казнены[694].

О широком размахе крестьянских волнений свидетельствуют также жестокие расправы феодальных правителей над населением, бросавшим свои поля й скрывавшимся в лесах[695]. Излагая хронику Барани, К. Маркс писал: "Так как его (султана Мухаммеда Туглака. — К. А.) казна опустела, он обложил народ непосильными налогами; настолько тяжелы были налоги, что бедняки бросились бежать в леса; он окружил леса кордоном войск, и по его приказу беглецы были истреблены в грандиозной охоте с загонщиками, в которой он сам принял участие, топча людей конем, как затравленных зверей. В результате: полный неурожай и страшный голод. Повсюду вспыхнули восстания…"[696].

На всем протяжении истории Делийского султаната, со времени его основания и вплоть до упадка и территориального распада, тюркские и другие мусульманские завоеватели встречали упорное сопротивление народов Индии. Оно было наиболее ожесточенным со стороны свободолюбивых земледельческих или полуземледельческих племен, находившихся на различных ступенях разложения родовых отношений и становления классового общества, военно-земледельческих каст и кастовых групп, еще не феодализировавшихся или только вступивших в процесс феодализации. Таким племенам, как джаты, тхатты, хохары, выступавшим в XIII–XIV вв. в своем большинстве в качестве свободных общинников, собственников возделываемых ими земель, находившимся иногда лишь в номинальной зависимости от тех или иных феодальных правителей, было что защищать от посягательств мусульманских феодалов. Поскольку освободительные движения против установления чужеземного мусульманского ига развертывались главным образом среди них, это дает нам право утверждать, что освободительная борьба против завоевателей имела чаще всего антифеодальный характер.

Упорное сопротивление завоевателям оказывали хохары. Основной территорией их расселения источники XIII в. называют горы Джуд (Соляные горы), между реками Джеламом и Индом, а также окрестности Нандана[697], на стыке двух отрогов Соляных гор. Как следует из более поздних источников, они были широко расселены почти повсюду в Пенджабе, в частности в областях Мултана, Равалпинди, на восток от Биаса, в долинах Ченаба, в особенности в округах Джанг и Шахпур[698]. Источник начала XVII в. "Табакат-и Акбари" отмечает, что хохары занимали территорию гор Сивалика (между Биасом и Индом), вплоть до границ Кашмира, которая "всегда" была в их владении; племена и касты хари, джануба, джатрийа, джатов находились в зависимом от них положении[699].

По своему происхождению хохары, очевидно, были не едины. Общепризнано, что хохары Восточного Пенджаба — раджпуты по происхождению; хохары Центрального Пенджаба также считают себя раджпутами; однако на западе провинции большинство их принадлежало к джатам[700].

Судя по некоторым данным источников, среди части хохаров еще не был полностью изжит матриархат. Феришта (начало XVII в.) отмечает бытовавший среди хохаров обычай многомужества. Историк характеризует хохаров как "диких варваров", у которых "не было ни религии, ни морали"[701]. Часть хохаров, по-видимому, уже в самом начале мусульманского владычества приняла или была обращена в ислам. Во всяком случае Феришта замечает, что хохары непрерывно атаковали войска мусульманских завоевателей до тех пор, пока в конце правления Мухаммеда Гури взятые в плен главы хохаров, так же как и некоторых других мелких горных племен, обитавших между Газни и рекой Индом, не были обращены в ислам[702].

В отдельных случаях хохары служили в качестве наемников в войсках тех или иных мусульманских и индийских феодалов. Во время борьбы за престол между наследниками Шамс уд-дина Илтутмыша Разия, дочь покойного султана, и ее фаворит малик Алтуниа на скорую руку набрали "в окрестностях и округе" Батинды войско, состоявшее, в частности, из хохаров, для борьбы против феодальной группировки, провозгласившей в Дели султаном сына Илтутмыша — Бахрама[703].

На протяжении нескольких веков хохары оказывали упорное сопротивление мусульманским завоевателям, В 1009 г., во время похода Махмуда Газневи на Северную Индию к радже Лахора Анандапалу присоединились хохары и другие воинственные племена. Число хохаров, по сообщению Феришта, равнялось 30 тыс. человек; они ходили совершенно обнаженными. Вооруженные копьями, они врезались в ряды мусульман и в течение нескольких минут убивали несколько сотен человек[704].

"История раджей Джамму" сообщает некоторые подробности о хохарах. Часть их, обитавшая в окрестностях Мангалана, находилась в зависимости от династии правителей Джамму и платила им определенную дань. Будучи поощряемы последним газневидским правителем Лахора, они отказались от дальнейшей уплаты дани. В 1186 г. хохары в союзе с газневидским правителем Пенджаба Маликом Хосроу выступили против Мухаммеда Гури и осадили только что отстроенную крепость Сиалкот[705].

В 1204 г. в результате поражения Мухаммеда Гури в Андхое в его владениях вспыхнули мятежи, обострилась борьба между феодальной знатью. В этой обстановке хохары, по словам хрониста, подняли "мятеж" под предводительством своих вождей Бакана и Сарка в междуречье Содры и Джелама. Правителю Систана (Сахван) Беха уд-дину Мухаммеду удалось одержать победу над хохарами. В следующем, 1205 году, Мухаммед Гури в сопровождении Кутб уд-дина Айбека появился в местах поселения хохаров. По свидетельству хрониста, около 200 тыс. "неверных воров" было убито, их жены и дети взяты в плен[706]. Однако на обратном пути из Лахора в Газни, в местечке Дамияк, на берегу Джелама[707], Мухаммед Гури был убит восставшими вновь хохарами[708].

Хохары вели продолжительную борьбу против правителя Мултана, Уча и Синда Малика Насир уд-дина. Они выступали совместно с бежавшим в Индию от преследований монголов сыном Хорезм-шаха Джелал уд-дином. Войско Джелал уд-дина, насчитывавшее значительные контингенты хохаров и под командованием сына главы хохаров, в 1223 г. нанесло Насир уд-дину поражение близ Уча[709]. В 1241–1242 гг. монгольское войско Хорасана и Газни появилось под стенами Лахора и осадило — крепость. Султанский правитель был вынужден бежать в Дели, а в конце 1241 г. город был взят монголами. По словам историка Джузджани, городом овладели "хохары и другие язычники — индусы"[710].

Спустя несколько лет, в 1246–1247 гг. султан Насир уд-дин Махмуд приказал своему военачальнику Улуг-хану наказать "язычников" горной страны Джуд и округа Нандана. Улуг-хан разграбил эти местности, наказал хохаров и других "мятежников"; несколько сотен хохаров было взято в плен[711]. Но подчинить хохаров не удалось; как следует из свидетельства Джузджани, в 1250 г. Верхний Пенджаб находился в руках монголов и хохаров[712]. С этого времени и вплоть до 40-х годов XIV в. мы не находим в источниках никаких данных о хохарах. Лишь к 1342 г. относится сообщение историков о восстании хохаров под руководством их главы Малика Чандара. Посланное султаном Мухаммедом Туглаком войско после ряда сражений с хохарами одержало победу[713].

Таким образом, на протяжении XIII–XIV вв. зависимость хохаров от делийских султанов была чисто номинальной. В источниках нет никаких данных о том, что они несли по отношению к султану или его наместникам какие-либо феодальные повинности, хотя и не исключено, что в отдельные периоды и в некоторых округах хохары, подобно некоторым другим племенам или кастам, платили определенные налоги.

Источники не содержат данных, на основании которых можно было бы характеризовать развитие экономического и социального строя у хохаров, как и у многих других племен того времени. Тем не менее несомненно, что в этот период среди них усиливался процесс имущественной дифференциации, усиливалась феодализация племенной верхушки. Косвенным свидетельством этого процесса может служить то обстоятельство, что начиная с конца XIV в. хохары выступают не столько в качестве обороняющихся "вольных обществ", сколько силой, принимающей участие в борьбе за преобладание среди других феодалов и феодальных группировок. Так, в 1394 г. глава хохаров Шейха захватил Лахор. Султан Махмуд-шах пожаловал некому Саренг-хану икта Дипаллура, уполномочив его подавить мятеж Шейха-хохара. Спустя несколько месяцев после прибытия в Дипалпур, Саренг-хан двинулся к Лахору. Узнав об этом, Шейха-хохар направился со своим войском в область Дипалпур и осадил городок Аджудхан; услышав о взятии Саренг-ханом городка Бхандуит[714], Шейха снял осаду и направился снова к Лахору. В 12 курухах от города, в местечке Самутхалла, произошло сражение между ним и Саренг-ханом. Шейха-хохар был разбит и со своей семьей бежал в горы Джуд[715]. Через несколько лет, когда Тимур вторгся в Индию, Шейха-хохар "из вражды к Саренг-хану" оказал помощь завоевателю. Но на обратном пути Тимур взял Шейха в плен[716].

В 1420 г. сын Шейха-хохара Джасрат-хохар атаковал правителя Кашмира, вторгшегося в Синд, нанес ему поражение и взял в плен[717]. В течение 20–30-х годов XV в. Джасрат-хохар принимал активное участие в феодальных усобицах, выступая как против мусульманских правителей, так и местных индийских феодалов. По словам хрониста Сирхинди, Джасрат настолько возгордился, что решил даже захватить Дели. С этой целью он перешел реку Биас. Вторгшись во владения (Тальванди) Раи Камал уд-дина Мина, Джасрат победил его; перейдя Сатледж, он овладел Джалландхаром, Арубаром, Ладрханэ и осадил Сирхинд, эмиром которого был Султан-шах Лоди, Против него выступил делийский султан Мубарак-шах из династии Сайидов. Узнав о прибытии султанского войска в Самана, Джасрат снял осаду Сирхинда. Противники выстроились на противоположных берегах Сатледжа. Войско Мубарак-шаха переправилось через реку у местечка Арубар, Джасрат вышел ему навстречу. Но при виде султанской армии, как передает историк, войско Джасрата рассеялось и отступило к Джалландхару[718]. Спустя некоторое время Джасрат с большим числом всадников и пехотинцев предпринял неудачную попытку захвата Лахора, подвергнув его нескольким атакам[719]. В 1436 г. Джасрат-хохар окружил городок (касаба) Каланор. Недалеко от этого места он нанес поражение Малику Сикандару, эмиру Лахора; войско эмира рассеялось, а он сам вернулся в Лахор. От Каланора Джасрат направился к потерянному им ранее Джалландхару; но, не сумев взять эту сильную крепость, он вернулся в Каланор. По приказу султана Мубарак-шаха для борьбы с Джасратом объединили свои силы эмиры Самана, Сирхинда и Лахора. Войско эмиров двинулось к Каланору. В происшедшем сражении Джасрат-хохар потерпел поражение и бежал в горы, бросив все богатства, награбленные в окрестностях Джалландхара[720]. Через четыре года Джасрат с большими силами вновь появился у Джалландхара, откуда направился к Лахору и осадил его. Когда отправленное султаном войско появилось в области Самана, Джасрат бежал в Тикхар. Неудачей закончилась и другая попытка захвата Лахора, предпринятая Джасратом в том же году[721]. Несмотря на эти неудачи, Джасрат-хохар оставался опасным врагом не только многих местных индийских феодалов и султанских наместников, но и самого Мубарак-шаха. В 1441 г. Мубарах-шах, назначив Бахлул-хана Лоди правителем Дипалпура и Лахора, поручил ему наказать Джасрата. Бахлул-хан счел для себя более выгодным заключить союз с опасным противником делийского султана и воспользоваться впоследствии его помощью для вступления на трон и основания новой династии[722].

Другой глава хохаров, Айн уд-дин Хохар, владения которого были на берегу Джелама, упоминается несколькими годами позже в качестве руководителя объединенных сил нескольких феодалов, выступивших против феодала Раи Фируз Камала Мина и его союзников[723].

Страницей героического прошлого индийского народа является борьба племен Ассама против завоевателей.

Как передает хронист Джузджани, тюркский военачальник Мухаммед Бахтиар-хан, утвердивший в начале XIII в. свою власть в южном Бихаре и Западной Бенгалии, решил покорить Туркестан и Тибет. Обнаруженная в Гаухати (Ассам) санскритская надпись 1206 г. о вторжении "турусков" в Ассам, по мнению индийских исследователей, посвящена этому походу Бахтиар-хана. Она гласит, что удар был направлен в действительности не против Тибета или Туркестана, а против Ассама; в то же время она дает отсутствующие в персоязычных хрониках данные о времени похода[724]. Имеющиеся данные не позволяют определить сколько-нибудь точно путь завоевателей. Несомненно лишь то, что они продвигались на северо-восток от Лакхнаути к границам Ассама (Камарупа)[725].

По данным Минхадж уд-дина Джузджани, горная страна между Лакхнаути и Тибетом была населена тремя народами: куч, медж и тхару; в другом контексте Джузджани говорит о куч и медж, как о племенах, имевших своих вождей — раисов. По внешности они не отличались от тюрок, но их язык был не тюркским, а чем-то "средним между языком Индии и языком Тибета"[726]. Один из представителей знати, сопровождавший Бахтиар-хана в этом походе, пригласил как-то Минхадж уд-дина Джузджани в свой дворец, где историк слышал некоторые подробности похода в "Тибет". Войско в течение 15 дней продвигалось по берегу Багмати. Земля вокруг была возделана, деревни густо населены (абадан). Недалеко от реки находился город Кар-Баттан (или Карарпаттан), стены которого были сложены из камня. Здесь был большой скотный базар, на котором продавалось ежедневно 1500 лошадей; все лошади, которые доставлялись в Лакхнаути, вывозились именно отсюда. Вооружение местных жителей (копья, панцири, щиты и шлемы) было изготовлено из бамбука; все воины были лучниками. Войско Бахтиара, достигнув укрепленной крепости, начало грабить ее окрестности[727]. Население упорно сражалось. Бахтиар-хан понес большие потери: многие воины были убиты или ранены. Началось тяжелое отступление. Жители местностей, через которые проходило войско, сжигали все и разбегались; невозможно было достать ни продовольствия, ни фуража. Воины убивали своих лошадей и питались их мясом. Войско мусульман было атаковано "язычниками". Многие утонули при переправе через Багмати. Лишь сотня всадников во главе с Бахтиар-ханом достигла Лакхнаути[728].

Неоднократные походы делийских султанов и их военачальников против независимых племен (нередко одних и тех же), обитавших даже поблизости от столицы, в округах, управлявшихся мукта, свидетельствуют об упорном сопротивлении, которое встречали завоеватели, и о фактической независимости многих племен и народностей. Так, в самом начале своего правления султан Насир уд-дин Махмуд предпринял поход против независимых индийских племен "джарали" и "датоли"[729], обитавших в Дуабе; в результате этой "священной войны" дороги, по данным Джузджани, были очищены "от насилия этих мятежников"[730]. В 1249–1250 гг. Гийяс уд-дин Балбан начал "священную войну" против независимых племен той же местности[731].

Упорную борьбу вели султаны против мевов (известных также под названием мехта, или мевати) и других племен, обитавших в районе Катехра, или Тараи (современный Рохилканд). Из мусульманских хроник и племенных преданий известно, что в XI в. эта область была покрыта густыми лесами, которые перемежались редкими лугами и полями. Население занималось главным образом скотоводством и в более ограниченных масштабах земледелием. Временные строения были основным типом жилищ, хотя местами имелись укрепления, в которых пастушеские племена могли укрыться при приближении опасности. По-видимому, в XII в. в западном Тараи установило свою власть племя катехров (давшее название и местности), а в восточном Тараи — бизены. Со временем теснимые мусульманскими завоевателями катехры перешли Ганг и возделали большую часть прилегавшей к нему лесистой страны[732]. Первые данные о столкновении делийских султанов с мевами относятся к 1242–1243 гг., когда султан Бахрам-шах обрушился на племена Катехра, близ Бадауна[733]. Спустя двенадцать лет Гийяс уд-дин Балбан, перейдя реку Ганг у Миапура и Рахаба, углубился в область Катехра и наказал "язычников" этой местности[734].

Мевы чувствовали себя, по-видимому, весьма прочно и отнюдь не ограничивались обороной; нередко они нападали на обозы и отдельные отряды делийских султанов. Около 1257 г. они отбили в области Ханси у подчиненных Улуг-хана стадо верблюдов. Главой "мятежников" был некий Малка — "язычник-индус". Взятые в плен люди и стадо были разделены между индусами гор. Улуг-хан не мог тогда же выступить против них, так как ему пришлось двинуться к северо-западной границе для отражения монголов. Спустя же несколько лет (1259–1260) он совершил поход в горы области Дели, где обитали мевы; вероятно, поход был не слишком удачным, так как историк сообщает лишь о захвате добычи[735]. По словам Раверти, мевы, или мевати, вплоть до XIX в. оставались самой непокорной "расой"[736]. Лишь отдельным военачальникам удавалось подчинить те или иные племена. Однако такие завоевания оказывались часто — непрочными. Как сообщает Барани, Шер-хан, известный военачальник, отличившийся своими победами над монголами (один из бывших рабов и маликов Шамс уд-дина Илтутмыша), был правителем Мултана, Лахора, Саманы, Дипалпура и некоторых других областей Северо-Западной Индии. Ему удалось привести к повиновению джатов, хохаров, бхати, мина, мандахаров и другие племена. Но, после того как он был отравлен по приказу султана Гийяс уд-дина Балбана, ревновавшего к славе Шер-хана, его преемники на посту правителя этих областей не сумели удержать его завоеваний[737].

В конце XIV в. большинство этих племен были совершенно независимы от мусульманских правителей. Историограф Тимура Гийяс уд-дин Али писал о сопротивлении, которое оказывали завоевателю независимые джаты, обитавшие в области Фатхабада. "В тех пределах народ (кауми), именовавший себя джатами, был знаменит воровством и разбоями и уже продолжительное время, как отвратил лицо от пути истины, поднял мятеж и вышел из повиновения мусульманам"[738].

К числу самых крупных поражений правителей Дели относится в начале 40-х годов XIV в. неудачный поход войска Мухаммеда Туглака в предгорья Гималаев— Караджал[739]. По данным хронистов, на завоевание этой страны было отправлено 80–100 тыс. кавалерии, не считая большого числа обслуживающего персонала[740]. Жителей этих гор историки называют "кафир" (неверные[741], или просто горды)[742]. По словам Ибн-Батуты, правитель страны был одним из самых могущественных повелителей-индусов. Его резиденция — город Джидиа и его окрестности были разграблены и выжжены султанским войском. "Кафиры" бросили "свою страну, имущество (амвал) и государственную казну" и бежали в горы. Начавшийся сезон дождей и бездорожье принесли тяжелые испытания завоевателям. Среди воинов распространялись болезни, лошади подыхали, луки, попортившись под дождем, не действовали[743]. Положение усугублялось недостатком пищи и фуража[744]. Горцы оказывали завоевателям упорное сопротивление. Они захватили построенные воинами Мухаммеда Туглака укрепления и уничтожили размещенные в них гарнизоны, а некоторых из воинов взяли в плен[745]. Султанское войско начало позорное отступление. Но горцы заняли горные проходы на его пути, захватили обоз и перебили людей[746]. Обратив султанское войско в бегство, горцы преследовали его, поражая отравленными стрелами и градом камней. Оставшиеся в живых долго скитались в горах[747]. В Дели вернулось лишь несколько человек[748], да и тех Задало наказание[749]. Поход в Караджал, по мнению современников и более поздних хронистов, явился одной из причин, погубивших государство Мухаммеда Туглака[750].

Против делийских султанов вела многолетнюю упорную борьбу также народность тхатта. По свидетельству Афифа, многочисленный и воинственный народ тхатта, или синдхи, заселял во второй половине XIV в. земли по обоим берегам нижнего течения Синда[751]. Они жили в многочисленных "местечках, хуторах, селениях и деревнях"[752], занимаясь земледелием и выращивая весенний и осенний урожаи зерновых[753]. Против тхаттов предпринял поход Фируз-шах, аргументируя его якобы миссией правителей выполнять заветы своих предшественников. В беседах с вазиром Хан-Джеханом шах Фируз часто повторял, что самой сокровенной мечтой Мухаммеда Туглака, о которой он постоянно говорил во время своей смертельной болезни в лесах Тхатты, было покорение этой области[754]. В 1362 г. после тщательной подготовки султанское войско, состоявшее из 90 тыс. всадников, с боевыми слонами, вышло из Дели в направлении Тхатты. Переправившись через Синд, войско оказалось неожиданно в сердце страны. Тхатты стали готовиться к сопротивлению; по обоим берегам реки выросли глиняные укрепления; старшинами (забит) тхаттов были "Джам, брат рай Унара, и его племянник Бабинина"[755]. Султанское войско попало вскоре в затруднительное положение из-за недостатка в зерне, которое резко повысилось в цене; около четвертой части лошадей было потеряно из-за недостатка фуража. Войско начало отступление, превратившееся в бегство[756]. Многочисленные силы тхаттов (Афиф называет 20 тыс. кавалеристов и 400 тыс. пехотинцев) преследовали отступавшего противника. Султанские воины терпели лишения и голод; люди ели падаль; некоторые вываривали кожу лошадей и утоляли ею голод; почти не осталось вьючных животных, так что даже ханы и малики совершали переходы пешком[757]. Войско Фируз-шаха отступало к Гуджарату. "Проводники, которые были из этой же области (Тхатта)[758], завели войско в пустынную местность "Кунчиран" (Кач), где вода была настолько соленой, что у пьющего язык покрывался трещинами. Одного из проводников казнили по приказу султана. Тогда другие признались: "Мы вас предали и умышленно привели в эту местность, откуда ни один из вас не спасется, разве только полетит по воздуху… Это место называется Кунчиран; отсюда близко море, отчего негодна вода, и эта местность — гибельна""[759]. В течение шести месяцев в Дели не приходили известия от султана[760]. Наконец, обескровленное войско с большим трудом достигло Гуджарата[761].

На следующий год, "когда запасы зимнего урожая тхаттов уже иссякли, а весенний урожай еще не созрел", Фируз-шах неожиданно обрушился на Синд. Жители деревень уничтожали посевы и укрывались в своих укреплениях. Несмотря на все усилия султанских воинов, им не удавалось организовать переправу через Синд, охраняемую тхаттами[762]. Значительная часть флота и войска была послана вниз по течению Синда; около Бхаккара все же удалось организовать переправу. В помощь войску были присланы свежие силы из различных областей государства: Бадауна, Канауджа, Дуаба, Лахора, Дипалпура, Мултана и др. Посевы тхаттов оказались в руках противника; цены на зерно достигли 1–2 танка за один сир[763]. Положение становилось безвыходным. Бабинина, а вслед за ним и Джам явились в султанский лагерь с изъявлением покорности[764]. Пожаловав обоим подарки, Фируз-шах отправил их вместе в Дели в качестве заложников. Тхатты были вынуждены пойти на перемирие и обязались выплачивать султану ежегодную дань (хидмет) в размере нескольких лахов танка наличными деньгами, лошадьми и пр.[765]. Управление Тхаттой было передано сыну Джама и брату Бабинина Тамачи[766].

По словам Афифа, Тхатта была источником тревог для правителей Дели начиная со времен гурийского султана Муиз уд-дина Сама; ее не завоевали ни Ала уд-дин, ни Мухаммед Туглак, потерявший здесь жизнь, и лишь Фируз-шах осуществил захват этой страны[767]. Однако здесь же историограф признает, что завоевание Синда не оказалось прочным. Вскоре после ухода султанского войска Тамачи, один из назначенных султаном правителей, поднял восстание. Посланный из столицы в Тхатту Джам схватил Тамачи и отправил его ко двору[768].

В труднодоступных горных местностях западной и центральной частей Северной Индии, в частности в Гуджарате и Раджастхане, жили независимые племена, которые не признавали не только эфемерной власти делийских султанов и их наместников, но и местных феодальных правителей. К числу таких племен относились меры, бхилы, кулы, мина. Кулы и бхилы обитали во многих местностях Гуджарата; в частности Ашапули (современный Ашавал, — близ Ахмедабада) был одним из мест поселения бхилов[769], а Какаредж — кулов[770]. Меры обитали в Меваре (Раджастхан)[771]. Мина населяли округ города Абухар в области Дипалпур[772]. Источники тенденциозно изображают меров, бхилов и кулов как профессиональных грабителей. По данным, сообщаемым Форбесом, бхилы и кулы называли себя "солдатами ночи"[773]. Они нередко служили в войсках правителя Гуджарата, а также различных раджпутских раджей.

Как передает гуджаратская хроника, после смерти правителя области Сидх Раджа Вагхела (1094–1142), не имевшего сыновей, возникла борьба за власть между отпрыском той же династии Кумар Палом и бывшим "слугой" Сидх Раджа Анном, раджой "страны ста тысяч деревень". На стороне Кумар Пала выступили многие раджи Гуджарата, пришедшие к нему на помощь с войском, включавшим, в частности, известных всадников-кулов[774]. В 1194 г. раджа Нагора и некоторых других областей, "заключив союз с мерами", предпринял попытку захватить Аджмир, которым незадолго до этого овладел Мухаммед Гури и дал в управление Кутб уд-дину Айбеку. Узнав об их намерениях, Кутб уд-дин направился к Нахрвала. Меры осадили Аджмир; осаду города мусульманам удалось снять лишь с помощью подкрепления, присланного Мухаммедом Гури[775].

Большинство племен сохранило свою независимость вплоть до времени установления английского владычества. О бхилах, мерах, мина Джеймс Тод, политический агент английского правительства в западной Раджпутане, писал в конце 20-х годов XIX в., как о "мародерствующих варварских племенах"[776]. Вассалы области Деогарха подали Дж. Тоду протест против, действий своего правителя, в котором, в частности, говорится о постоянных и усилившихся разбоях, чинимых мерами и остающихся безнаказанными, так как фоудждар (военачальник) правителя получал четвертую долю их добычи. "Меры свободно рыщут, — писали жалобщики. — Однако никогда прежде они не чинили убийств, теперь же они губят, подобно одежде, наши семьи"; племена угоняли скот, пасущийся в горах; если же феодалы ловили кого-нибудь из "мародеров", то на выручку ему поспевал целый отряд, причем фоудждар и в этом случае получал взятку. Нападения меров вынуждали многих раджпутов даже покидать свои земли[777].

Феодальный гнет и произвол властей в Делийском султанате вызывали острое недовольство широких слоев городского населения, торговцев и ремесленников. Ф. Энгельс отмечал, что "революционная оппозиция феодализму проходит через все средневековье. Она выступает, соответственно условиям времени, то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания"[778].

Сектантские учения в Индии в XIII–XIV вв. были как чисто "мусульманскими" и "индуистскими", так и смешанными. Как отмечал В. Иванов, в Индии вплоть до последнего времени имелось много сект, в которых мусульманские представления странным образом переплетались с представлениями и практикой индуистов; такими сектами является, в частности, Панджпирийа в долине Ганга, секты в Пенджабе, Синде и практически повсюду в Северной Индии, поклоняющиеся местным мусульманским святым. Даже так называемые ортодоксальные мусульмане Индии следуют некоторым индуистским верованиям и практике. Что касается Бенгалии, то здесь миллионы мусульман почитают Кали, Китала и другие индуистские божества не меньше, если не больше, чем аллаха и пророка Мухаммеда. В. Иванов справедливо предполагает, что несколько веков назад такие переходные формы между индуизмом и исламом были более многочисленными и имели значительное число последователей среди населения страны[779]. Многие данные источников подтверждают это положение В. Иванова. Ибн-Батута рассказывает, о некоторых чисто индуистских обрядах, выполнявшихся мусульманами. Так, например, во время свадьбы эмира Сейф уд-дина с сестрой султана Мухаммеда Туглака эмир покрыл свои руки и ноги красной пудрой, после чего женщины начали танцевать перед ним. Этот обычай существует и в современной Индии и хорошо известен как маийун[780]. Индуистские обряды, в частности так называемый пхул ("цветок" на хинди), имели место и во время похорон мусульман[781]. Индусы нередко поклонялись мусульманским "святым"; в частности, могила Джелал уд-дина Табризи считалась священной и была местом паломничества в Ассаме; индусы из Хели (на Малабаре) почитали мусульманскую мечеть и делали ей пожертвования[782].

XIII век в истории феодальных индийских городов ознаменовался зарождением движения бхакти (преданность), получившего широкое распространение значительно позднее — в XV в. Идеологическую основу бхакти составляли многочисленные учения, основным принципом которых были равенство людей перед богом, отрицание каст, проповедь религиозного объединения индусов и мусульман. Идеи бхакти находили поддержку главным образом среди городского торгово-ремесленного населения и лишь с середины XVII в. среди крестьянства[783].

Об одном из учений, призывавших к объединению индусов и мусульман, писал Афиф. В дни правления Фируз-шаха в Старом Дели объявился "безумный зуннардар"[784], который тайно проповедовал поклонение идолам. "Все население города — индусы и мусульмане" шли к его дому, где в определенные дни собирались "неверные". Там они тайно поклонялись идолам. Об этом ничего не знало ни одно должностное лицо. Затем стало известно, что зуннардар обратил в свою веру нескольких мусульманок; тогда он был схвачен и доставлен ко двору, где собрались улемы и шейхи. Ознакомившись с учением зуннардара, они признали его ложным и предложили ему отречься от своего учения. Но зуннардар отказался и был сожжен по приказу Фируз-шаха. Афиф замечает, что, будучи в тот день при дворе, он лично присутствовал при казни[785].

Тот факт, что учение зуннардара пропагандировалось тайно и поддерживали его как индусы, так и мусульмане, приводит нас к выводам, что это не было проповедью индуизма, который открыто исповедовался в Делийском султанате, а индуистским сектантским учением.

Популярным сектантским учением среди индусского городского торгово-ремесленного населения было учение ибахатиев. В источниках XIII–XIV вв. первые упоминания об их идеологии и деятельности относятся к началу правления султана Ала. уд-дина Хилджи (1296–1316). По свидетельству Барани, "в городе (Дели) объявились ибахатии и идолопоклонники"[786]. Султан Ала уд-дин приказал разыскать их, всех схватить и наиболее злонамеренных убить. После этого наказания никто в этом городе не произносил слово "ибахат"[787]. Но эта расправа не прервала деятельности секты. Во всяком случае в годы правления Фируз-шаха (1351–1388) секта ибахатиев была, по-видимому, одной из влиятельных и многочисленных сект индуизма. По данным "Футухат-и Фируз-шахи", мулхиды[788] и ибахатии собирались вместе и подстрекали народ к неверию. Они встречались по ночам в назначенном месте, ели, пили вино, называя это богослужением. Сделав идола, они предлагали народу поклоняться ему[789]. Автор "Сират-и Фируз-шахи" описывает ритуал посвящения, принятый у ибахатиев. Во время своих тайных сборищ они покрывали участок земли коровьим пометом и, "согласно обычаю идолопоклонников", бросали на него рис и цветы. Затем посвящаемый ложился на землю, произносил определенную формулу, отрекаясь тем самым от ислама[790]. В некоторых источниках говорится о "бесстыдстве" ибахатиев, об оргиях, имевших якобы место на их сборищах. Однако, как правильно отмечает Куреши, представители "ортодоксального" духовенства постоянно выдвигали подобные обвинения против различных сектантов[791], что находило отражение в феодальных хрониках. Судя по всему, это была индуистская секта[792]. Сектанты и их руководители по приказу султана Фируз-шаха подверглись жестокой расправе.

Большой размах имели сектантские движения среди мусульман, составлявших значительную прослойку торгово-ремеслениого населения некоторых городов султаната, в частности Дели. По своей форме многие из этих движений были. карматскими[793]. Центром карматской пропаганды в Индии в X–XII вв. был Мултан. Еще до завоевания этого города в 1005 г. Махмудом Газневи карматские правители Мултана платили дань эмиру Газни Сабуктегину. Махмуд разгромил мултанских карматов и передал управление городом обращенному в мусульманство индусу Сукхпалу, "сыну одного из раджей Индостана"[794]. После смерти Махмуда Мултан, как и другие владения Газневидов, стал объектом борьбы между его наследниками, военачальниками и индийскими раджами. Во второй половине XII в. здесь, по-видимому, вновь утвердились карматы, так как в наших источниках встречаются сведения об истреблении их Мухаммедом Гури. Новый размах карматство получило после образования Делийского султаната, в котором официальной идеологией был ортодоксальный суннизм. Гонения на карматов и их вражда с делийскими султанами сделали карматство знаменем народных выступлений. Одно из таких выступлений имело место в Дели в 1236 г. По свидетельству историка XIII в. Минхадж уд-дина Джузджани, самым крупным событием периода правления Разии было выступление карматов и еретиков Индостана. Подстрекаемые неким мудрецом по имени Нур-и Турк[795], они собрались в Дели из разных районов Индостана: Дели, Дуаба, Гуджарата и Синда. По словам хрониста, они. стали злоумышлять против мусульман; "по призыву Нур-и Турка вокруг него собралась чернь". Нур-и Турк всячески поносил улемов, представителей высшего суннитского духовенства, "подстрекая простой люд к вражде против порядков улемов толка Абу-Ханифа и Шафи. В месяце раджабе 634 г. х. (1236/37 г.) около тысячи вооруженных еретиков и карматов" ворвались в пятничную мечеть. Они напали на мусульман, многие погибли от их мечей или были растоптаны. Находившиеся в городе военачальники Разии во главе своих отрядов, на конях, вооруженные мечами, в латах и стальных шлемах обрушились на "еретиков и карматов" и многих из них истребили. Волнение было ликвидировано. Участниками этого "мятежа" были "простой люд" и "чернь" Дели, среди которых нашла широкий отклик агитация карматов против крупных феодалов, представителей суннитского духовенства.

В исследовании, посвященном деятельности секты Имам-шахи, или сатпантхи, в Индии, В. Иванов отмечал, что учение исмаилитоз (точнее, "низари", иранский иомаилизм) стало распространяться в Индии иранскими миссионерами-исмаилитами, согласно традиции, сохраненной общиной Сатпантхи, в начале XII–XIII вв.[796]. Приведенное выше свидетельство источника говорит о более раннем распространении и выступлении исмаилитов в Северной Индии. С конца XIII — начала XIV в., по-видимому, происходила лишь активизация деятельности исмаилитских миссионеров Ирана в Индии, связанная с уничтожением монголами исмаилитского теократического государства в южном Прикаспии и разрушением их твердыни Аламут (1256).

Традиции исмаилитской общины не дают, к сожалению, никаких сведений о социальном характере исмаилизма в XIV в. В дальнейшем, как отмечал В. Иванов, секта сатпантхи имела большую литературу как на персидском, так и на хинди, хотя почти все ее последователи были неграмотными крестьянами[797]. Приведенные здесь данные о деятельности исмаилитов в этот период говорят не о крестьянском характере сект, а скорее об их связи с городскими движениями. Впрочем, в этом мы не видим никаких противоречий; как известно, многие социальные учения и движения, в частности бхакти, бывшие в XV в. идеологией и знаменем городских восстаний, в XVI в. и позднее все более тесно переплетаются с крестьянской борьбой, превращаясь в форму идеологии и этой борьбы.

Народная антифеодальная борьба в Индии в XIV в. велась также под знаком махдизма (мессианства). Мощные движения махдистов относятся к середине XV — середине XVI в.[798] Выступления махдистов имели место и в Делийском султанате, однако сведения о них мы имеем весьма неполные. Так, в годы правления Фируз-шаха в Дели некий человек по имени Рукн объявил себя "последним махди, посланцем бога". Он написал книгу, в которой излагал свое учение. Фируз-шах счел необходимым наказать этого человека, в противном случае, по его мнению, многие мусульмане были бы введены в заблуждение и отреклись бы от ислама. Над Рукном и его последователями была учинена жестокая расправа[799]. Примерно в то же время в Гуджарате появился человек, осмелившийся объявить: "Я есть бог". Ему удалось собрать вокруг себя большое число последователей. Однако он был схвачен и строго наказан, а написанная им книга предана огню[800].

Сложная социальная и политическая борьба в Делийском султанате находила отражение в учении и движении суфиев. Проникновение суфизма в Индию началось задолго до основания Делийского султаната. К концу XII — началу XIII в. суфизм пользовался большой популярностью в северных областях страны. Так, например, по данным историка Амира Хурда, автора сочинения, посвященного известному шейху ордена чиштие Низам уд-дину Аулийа, шейх ходжа Муин уд-дин из суфийоко-дервишского ордена чиштие поселился во второй половине XII в. в столице Притхвираджа Аджмире. Притхвирадж и его придворные были недовольны этим, но не могли вмешаться в его дела, так как шейх пользовался большим влиянием среди населения[801]. Другой рукописный источник — "Фаваид ул-фувад" передает, что суфийский шейх Веха уд-дин Захария Мултани вместе с казн Мултана пытался установить связь с противником правителя Мултана Насир уд-дина Кубачу — султаном Дели Илтутмышем.

Когда Кубачу узнал об этом, он подверг казн Мултана строгому наказанию, в то время как шейх не пострадал. Причина "чудесного" спасения шейха, по мнению историка, заключалась в том, что Беха уд-дин Захария пользовался большим влиянием среди различных племен Синда и Мултана, вожди которых числились его последователями; учитывая это, Насир уд-дин Кубачу не наказал шейха[802].

В XIII–XIV вв. в Делийском султанате развернули свою деятельность различные суфийские ордена[803] — сухравердие, хайдерие, низамие, сабрие и т. д.; большой популярностью пользовался орден чиштие. К концу XIII в. он имел в стране много приверженцев среди различных слоев населения[804].

По свидетельству Амира Хурда, шейх Аулийа "широко открывал двери тем, кто хотел стать его последователем и исповедовал всех грешников: знать и простой народ, богатых и бедных, маликов[805] и нищих, студентов и неграмотных, горожан и сельчан, воинов и людей гражданских, свободных и рабов"[806].

О значительном распространении суфизма свидетельствует передаваемый Барами рассказ, согласно которому египетский теолог Шамс уд-дин Турк, прибывший в Индию в дни правления Ала уд-дина, был возмущен без различием людей к заповедям пророка. Он написал гневное письмо султану, упрекая его в пренебрежении делами религии. Кроме того, Шамс уд-дин Турк был крайне недоволен и резко протестовал против растущего среди мусульман стремления изучать греческую философию[807]. Как известно, последняя была чрезвычайно популярна среди последователей суфизма и явилась одной из теоретических его основ.

Успех мистической теософии суфиев среди простого народа определяли некоторые идеалы, проповедовавшиеся ими: человеколюбие, отрицание богатства, равенство людей перед богом, выражавшееся в их учении о возможности для каждого человека путем самоотречения и творения добра достигнуть общения с богом. Видный деятель суфизма в Индии Шараф уд-дин Яхйа Мунаири, современник Фируз-шаха, в одном из своих сочинений религиозно-этического и дидактического содержания вкладывает в уста "святого" человека слова об обязанности правителей: "хорошо кормить свой народ, одевать нагих, успокаивать неутешные сердца и помогать нуждающимся". Шейх Низам уд-дин Аулийа объяснял свое неизменное воздержание тем, что не может поступать иначе, "когда так много бедных и несчастных людей умирает от голода в мечетях и перед лавками на базаре"[808].

Источники нередко говорят о крайней бедности, в которой жили отдельные деятели суфизма, шейхи и дервиши ордена чиштие. Низам уд-дин Аулийа провел свою молодость в скитаниях и лишениях. Уже в преклонном возрасте он рассказывал о трудных днях своей жизни, когда из-за крайней бедности он ничего не мог купить, несмотря на дешевизну продуктов. "Моя мать и другие лица в моем доме голодали вместе со мною. Однажды мы голодали три дня, — говорил шейх, — когда в мою дверь постучал человек с миской кичри. Ничто не казалось мне таким восхитительным, как этот кичри, появившийся тогда передо мной. "Мы сегодня гости бога", говорила моя мать всегда, когда у нас в доме не оставалось пищи, и необъяснимая радость наполняла от этих слов мог сердце"[809].

Возможно также, что суфийская пессимистическая проповедь самоотречения и ухода от мирских дел, близкая по духу древним религиозным и этическим представлениям индуистов, находила живой отклик среди широких слоев населения, жестоко страдавших от гнета феодалов[810]. Шейхи некоторых орденов, в частности чиштие, отвергали предлагаемые им чины и должности и не посещали султанского двора. Так, например, султан Шамс уд-дин Илтутмыш пожаловал земельные владения шейху Кутб уд-дину Бахтиару Каки. Однако шейх отверг пожалование, заметив, что не в обычае шейхов его ордена (чиштие) принимать подобные дары. Современник Бахтиара Каки шейх Хамид уд-дин Савали Нагора, также отказавшись от различных дарений правителя Нагора и его приближенных, добывал себе пропитание возделыванием небольшого земельного участка в один бигха… Шейх Баба Фарид Ганджшакар сказал Гийяс уд-дину Балбану, который имел намерение пожаловать ему четыре деревни: "есть много людей, которые пожелают (иметь. — К. А.); отдай им их". По данным другого источника, шейх сказал, что не хочет прославиться как "дервиш, владеющий деревней"[811].

Шейх Низам уд-дин Аулийа, узнав однажды, что султан Ала уд-дин хочет навестить его, сказал: "В моем доме две двери; если султан войдет в одну дверь, я выйду в другую"[812]. "Мы, дервиши, не имеем никакого отношения к делам государства"[813].

Некоторые другие ордена, напротив, стояли близко к правящей верхушке и султанам, в частности дервиши ордена сухравардие и хайдерие. Они занимали высокие посты, имели пожалования от султанов[814], присутствовали нередко на его аудиенциях[815]. Однако другие источники говорят тем не менее о наличии тесной связи суфиев с феодальной средой[816]. Многие деятели суфизма происходили из влиятельных феодальных домов. Так, например, Масуд-бек, родственник делийского султана Фируз-шаха, покинувший свои богатства и примкнувший к суфийскому ордену, известен в исторической литературе как один из выдающихся "святых" своего времени. Приверженцами суфийских шейхов были сын султана Ала уд-дина Хизр-хан, влиятельный вазир Фируз-шаха Хаи-Джехан и др.

Индийская персоязычная поэзия, как и иранская и среднеазиатская, испытала на себе большое влияние суфийской идеологии. Знаменитый поэт Амир Хосроу, его друг и современник поэт Амир Хасан, а также известный историк конца XIII — середины XIV в. Зия уд-дин Барани были учениками и последователями шейха ордена чиштие Низам уд-дина Аулийи.

Суфийские ордена иногда одни и те же, но в разное время могли играть различную роль. Тем не менее большинство орденов, как справедливо отмечает И. П. Петрушевский, не отражали интересов народных масс, напротив, своей проповедью отказа от всякой активной деятельности в обществе они способствовали укреплению власти феодалов; учение о нестяжании и воздержании эти ордена превратили в учение о непротивлении и покорности народных масс[817].

Существование тесных связей между суфиями и феодальной средой было главным источником богатства многих суфийских обителей — ханека. Шейхи получали от султанов не только определенное довольствие и пенсии[818], но и деревни и целые округа, населенные крестьянами. Благодаря земельным пожертвованиям ханека превратились со временем в феодальных собственников. Барани превозносит Фируз-шаха за его благосклонное отношение к шейхам, упоминая, в частности, о восстановлении этим султаном пришедших в упадок ханека, пожаловании им "благоустроенных и возделанных деревень"[819]. "Деревни, земли и сады" были пожалованы родственникам многих шейхов[820]. Как уже отмечалось выше, интересно сообщение источника о том, что Фируз-шах вернул семьям некоторых сайидов, улемов, шейхов и других "достойных" их "пенсии, инамы, деревни и земли", конфискованные в пользу казны 170 лет назад[821]. Оно свидетельствует о том, что суфийские шейхи с первых же лет существования Делийского султаната являлись феодальными землевладельцами. Представляя те или иные феодальные группировки, отдельные деятели суфизма были в центре острой политической борьбы в государстве. В этой связи следует заметить неправильное, с нашей точки зрения, мнение современного исследователя X. А. Низами, что "святые (имеются в виду суфийские шейхи. — К. А.) никогда не вмешивались в политические дела… Их не интересовали дворцовые интриги, заговоры баронов, мелочные склоки мирских людей"[822]. Участие суфиев и их шейхов в политической жизни государства подтверждается целым рядом источников. Отдельные выступления шейхов совместно с теми или иными группировками военной или чиновной знати имели нередко поддержку среди широких слоев городского населения, страдавших от жестокой феодальной эксплуатации.

Некоторые характерные черты, присущие деятельности суфиев в Делийском султанате, можно проследить на примере заговора против султана Джелал уд-дина Хилджи в начале 90-х годов XIII в., в котором участвовал дервиш ордена чиштие Сиди-Моула. Наиболее подробно события этого заговора освещены в сочинении историка Мухаммед-Касима Хиндушаха Гургани Феришта, который в этом вопросе ссылается как на историю Барани, так и на некоторые недоступные нам исторические сочинения (в частности, Садр-Джехана Гуджарата и Шейха Айн уд-дина Биджапури). По данным Биджапури, дервиш Сиди-Моула происходил из персидской области Гурган. Он много странствовал, был знаком с поэтами, учеными различных стран, у которых заимствовал взгляды. Еще в правление Гийяс уд-дина Балбана Сиди-Моула пришел в Индию, в Аджудхаи, с намерением увидеться и побеседовать со знаменитым суфийским шейхом Фарид уд-дином Ганджшакаром, с благословения которого он прибыл со своими проповедями в Дели. "Хотя он (Сиди-Моула. — К. А.) не ходил в мечеть на пятничную молитву, — писал Феришта, — а совершал намаз у себя дома, в одиночестве, и не соблюдал установленных великими (деятелями. — К. А.) религии правил намаза общины, тем не менее он был борцом за веру и совершал подвижничества"; шейх вел аскетический образ жизни, ел смоченный водой рисовый хлеб, не имел ни жены, ни служанок[823]. Сиди-Моула, как и его духовный глава шейх Фарид уд-дин Ганджшакар, претендовал на роль защитника и покровителя обездоленных. Как сообщает историк, в Дели дервиш "основал большую ханека и прилагал старания для прокормления и содержания бедных и населения"[824]. Шейх Фарид уд-дин, направляя Сиди-Моула в Дели, запретил ему иметь какие-либо дела с маликами, эмирами, приближенными султана. Свой запрет, шейх мотивировал тем, что "общение этой группы с нами, факирами, неизбежно гибельно"[825]. Сиди-Моула, как утверждает Феришта, не принимал якобы преподносимых ему подарков. По в то же время он устраивал в своем ханека такие роскошные празднества для знати, какие могли быть под силу только султанам. Дервиш дарил драгоценные камни, серебро и золото, словно деньги поступали к нему прямо из монетного двора. Люди недоумевали, из каких средств Сиди-Моула делал свои расходы; некоторые даже предполагали, что он занимается алхимией[826]. Несомненно, что источником богатства дервиша могли — быть только дары знати, возможно, и тайные.

Сиди-Моула появился на исторической арене в момент острой политической ^борьбы в Делийском султанате между различными феодальными группировками тюркской военной знати. В 1290 г. Джелал уд-дин Фируз-шах Хилджи захватил трон Дели. Многие эмиры и малики, пользовавшиеся покровительством прежних султанов, были лишены своих должностей и владений. Недовольство этой группы тюркской феодальной знати определило ее выступление против султана Хилджи. Эмиры и малики "шамси" и "балбани" группировались вокруг котвала Дели Фахр уд-дина. Сиди-Моула, по словам историка, стал особенно много помогать семьям знати, попавшим в затруднительное положение после смерти Гийяс уд-дина Балбана. После вступления на трон Джелал уд-дина многие из этой знати приходили к дервишу и получали от него богатые подарки. Когда умер котвал Фахр уд-дин, Сиди-Моула стал содержать его родственников и домочадцев. По словам Феришты, Сиди-Моула действовал по наущению казн Джелала Кашани, которого историк характеризует как человека знатного и мятежного, близко стоящего к трону. Он заверял дервиша, что народ смотрит на него, как на посланца бога, который должен спасти его от тирании султана Джелал уд-дина Хилджи и установить в стране справедливость. Дервиша поддерживал также старший сын султана Джелал уд-дина Хан-и ханан, который, весьма вероятно, оказывал ему тайную поддержку. Сиди-Моула, по словам Феришты, относился к Хан-и ханану, как к своему сыну. Как предполагает индийский историк Кришан Саран Лал, Хан-и ханан стремился создать себе опору среди знати, группировавшейся вокруг Сиди-Моула и недовольной правлением Джелал уд-дина, в то время как другой сын султана — Аркали-хан относился к "святому" явно враждебно.

Сиди Моула дал своим последователям мюридам титулы и чины[827]. Сторонники дервиша намеревались возвести его на престол в качестве халифа[828].

Двум своим приверженцам — котвалу Мир Махсуну и Наттаи Пехлевану Сиди-Моула поручил убийство султана в пятничной мечети; Дели он намеревался захватить с помощью 10 тыс. своих сторонников. Но в результате предательства заговор был раскрыт. По приказу султана казн Джелал уд-дин Кашани был заключен в Бадауне, "люди уважаемые", бывшие в подозрении у султана, — высланы из Дели, а Сиди-Моула был приговорен к казни и брошен под ноги слона[829].

Политическая деятельность многих представителен суфийских орденов активизировалась в середине XIV в. Как отмечает Барани, при Мухаммеде Туглаке стали обычным явлением казни "улеймов, шейхов, сайидов, суфиев, каландаров"[830].

Только за посещение суфийского шейха впал в немилость арабский путешественник Ибн-Батута. Последний посвящает немало страниц своего труда жестоким расправам над шейхами[831], связанными нередко с теми или иными политическими выступлениями против султана.

Покровительство султана Фируз-шаха (преемника Мухаммеда Туглака) суфийским ханека, его дружба с шейхами [832] были звеньями в его политике, направленной на подавление феодальных мятежей и народных движений.

Приведенные данные позволяют утверждать, что суфийские ханека в XIII–XIV вв. владели большими богатствами, источником которых являлась, в частности, феодальная земельная собственность. Проповедь некоторых этических идеалов суфиев, а также их участие в выступлениях против султанов обеспечивали им в отдельных случаях поддержку широких слоев населения. Однако связи их с феодальной средой становились все более прочными, что определяло их участие в борьбе между различными феодальными группировками в государстве делийских султанов.

Сочувствием и поддержкой пользовалась в народе пропаганда дахрийа[833]. Их руководителем был Ахмад Бихари, житель города Дели[834]. Он был тесно связан с суфиями и известными суфийскими шейхами. По свидетельству "Манакиб ул-Асифа", Ахмад Бихари часто навещал шейха Шараф уд-дина Маунаири и был с ним в дружеских отношениях[835]. Этот "одержимый безумием человек" проповедовал свое учение тайно; он издевался над пророком Мухаммедом, отрицал его святость как человека, имевшего девять жен. Делийские улемы заявили султану Фируз-шаху, что Ахмад Бихари заслуживает за свои высказывания смерти. Султан созвал знатных города, которые и вынесли Ахмаду смертный приговор[836]. Его последователи были высланы в различные города. "Таким образом, — заключает Фируз-шах, — порочность этой секты грязноголовых была уничтожена"[837].

Борьба торгово-ремесленных городских слоев находила отражение не только в деятельности различных сект, но и в открытых восстаниях, активными участниками которых были низшие слои городского населения. Крупное городское восстание произошло в Дели в 1301 г., в период правления Ала уд-дина Хилджи. Восстание возглавил раб[838] бывшего котвала Дели Малика Фахр уд-дина по имени Хаджи-Моула, человек "неистовый, неустрашимый и озлобленный". По свидетельству Барани, "народ Дели" был доведен до крайности "притеснениями и террором" нового котвала Тармади. Этим-то недовольством, подчеркивает Барани, и воспользовался Хаджи-Моула, поддержанный приближенными и креатурой старого Котвала. Составив Ложный Документ, содержавший якобы приказ султана о казни Тармади, Хаджи-Моула и его последователи ворвались в дом котвала и убили его. Восставшие захватили резиденцию султана Кушк-и лал (Красный дворец), освободили томившихся здесь узников, овладели казной и султанской оружейной; деньги и оружие были розданы народу. Восставшие провозгласили султаном некоего Алави, потомка по материнской линии султана Шамс уд-дина Илтутмыша, проживавшего в Старом Дели, вдали от государственных дел[839]. Знатных людей города насильно приводили к Алави для выражения ему своей покорности. Восстание в Дели было подавлено вступившими в город войсками делийских военачальников Зафар-хана и малика Хамид уд-дина. В одной из схваток Хаджи-Моула был ранен, Алави схвачен и обезглавлен, все, кто поддерживал Хаджи-Моулу, заключены в тюрьму.

Это восстание, как и многие другие социальные движения в султанате, охватило различные слои населения. В нем участвовали и представители тюркской военной знати. Объяснялось это недовольством правлением султанов династии Хилджи, при которых многие тюркские эмиры и малики времен Илтутмыша и Гийяс уд-дина Балбана, в частности родственники и креатура котвала Фахр уд-дина, лишились должностей и владений. Возведенный на престол Алави был ставленником прежде всего именно этой группы участников восстания. Но основной движущей силой его были "люди города", жестоко эксплуатируемые и притесняемые властями. Об участии в восстании широких слоев городского населения, в частности ремесленников, говорит следующее свидетельство Барани. Малик Амир-и Кух, один из карателей восстания, войдя во главе своего войска в Дели через ворота Бхандар-кала, имел в городе сражения с "башмачниками"[840].

Такими же по составу участников были некоторые восстания периода правления Мухаммеда Туглака. В 1347–1348 гг. после бегства главаря мятежа "эмиров сотен" в Гуджарате Мах Афгана Мухаммед Туглак жестоко расправился с населением Девагири; Но словам историка, наказание постигло "население Девагири, мусульман и индусов, воинов, людей базара"[841]. При этом султане городские движения приняли еще больший размах в связи с усилением налогового гнета. Источники свидетельствуют о частых волнениях и расправах властей с городским населением. Например, жители города Лахора поддержали мятеж местного правителя против султана. Войско под командованием вазира Ходжа Джехана подвергло многих жителей Лахора мучительным казням. Расправой руководил наиб-и вазир Мухаммед ибн-Наджаб. Этот каратель зарекомендовал себя как палач городских движений. По словам Барани, за свою жестокость наиб-и вазир поручил в народе кличку "дракон" и "собака султана"; сам же Мухаммед Туглак называл его "львом рынков"[842]. Судя по данным источников, время правления этого султана, в особенности вторая его половина, было ознаменовано обострением классовой и социальной борьбы, вызванной относительным усилением феодальной эксплуатации, попытками султана укрепить центральную власть в ущерб усилившемуся влиянию отдельных феодалов, правителей областей, неудачами в области внешней завоевательной политики.

Личность Мухаммед Туглака была весьма колоритной. Барани характеризует его как одного из самых образованных людей своего времени. Он не только был хорошо знаком с персидской поэзией, но и сам сочинял стихи, и ни один учитель стихосложения не мог конкурировать с ним. Ни один ученый, каллиграф, поэт, врач, физик не могли соперничать с ним каждый в своем искусстве или устоять в диспутах против сокрушительных, аргументов султана[843]. Что касается религиозных воззрений султана, в этом отношении источники сообщают, на первый взгляд, противоречивые сведения. Например, Ишами, автор "Футух ус-салатин", исторической поэмы, написанной при жизни Мухаммеда и посвященной восставшему против него Ала уд-дину Хасану, первому правителю Бахмаиндского государства, рисует мрачную картину кровавых расправ, султана с населением, говорит о его выступлении против ислама, дружбе и тесных связях с "индусами и йогами"[844]. Эта резкая и осуждающая характеристика Ишами религиозных воззрений Мухаммеда Туглака не может быть объяснена враждебностью автора "Футух ус-салатин" к султану, поскольку она повторяется отчасти Барани, который замечает в своей истории, что султан оставил без внимания заповеди корана и изречения пророка[845].

В то же время Ибн-Батута, также современник Мухаммеда Туглака, говорит о крайней ревностности султана в вопросах религии, о его ортодоксальности[846] и пр. Как справедливо полагает А. М. Хусейн, эти, на первый взгляд, противоречивые данные источников в действительности отражают различные этапы в развитии религиозно-философских воззрений Мухаммеда Туглака. Ко времени прибытия в Индию Ибн-Батуты (334 г.) Мухаммед, по-видимому, не только отказался от своих прежних воззрений, но и начал расправы против всевозможных религиозно-философских сектантских учений, шедших вразрез с ортодоксальным исламом. Это и было причиной того, что Ибн-Батута говорит лишь об одном, последнем этапе в религиозных воззрениях султана, в то время как Ишами, бывший свидетелем лишь первоначального периода правления султана, пишет о всякого рода религиозных сомнениях, имевших место в этот период. Что касается Барани, то он отмечает оба этапа в развитии религиозных воззрений султана[847].

Интересный ответ на этот вопрос дают отрывки из мемуаров или автобиографии, приписываемой перу Мухаммеда Туглака, хранящейся в Британском музее и впервые опубликованной в оригинале и переводе А. М. Хусейном в его монографии. Здесь Мухаммед Туглак замечает, что политическая обстановка не позволила его отцу Гийяс уд-дину Туглаку заниматься религиозными вопросами и он не нашел своему сыну Мухаммеду хорошего имама (духовного наставника). В результате "я верил всем бессмыслицам и вполне заслуживал ада, — писал султан. — Улемы… уклонялись от указания истины; они были жадны в получении доходных мест и совершенно перестали заниматься богословскими науками… Случайно я встретил несколько философов; и, веря, что они находятся на пути истины, я присоединился к ним. Некоторые их речи запали в мое сердце. Во мне возобладал атеизм по мере моих сомнений в существовании бога. Я находился в очень плохом душевном состоянии и в результате ни одно из моих намерений не преуспевало… Важные дела управления, народа, религии и государства пришли в сумятицу. Беспорядок был так велик, что все предпочитали быть язычниками". Дошедший до нас отрывок завершается словами Мухаммеда Туглака о том, что в конце концов он оставил свои сомнения и поверил в существование бога[848].

По-видимому, вся суть вопроса отнюдь не в изменении личных религиозно-философских представлений султана, и, нам представляется, правильнее было бы говорить об изменении в курсе религиозной политики. XIII в. — первая четверть XIV в. были временем распространения в Делийском султанате суфизма и других сектантских и религиозно-философско-этических учений и течений. Как было показано на примере суфизма, одни и те же течения могли охватывать различные социальные группы; в числе последователей суфийских и других орденов были как представители знати, так и отдельные члены правивших домов. Ко второй же трети XIV в., в период обострения в султанате социальной и политической борьбы, многие из этих течений превратились в знамя этой борьбы, которая вызвала необходимость резкого изменения правящей верхушки своего отношения к деятельности многих сект. Изменение курса политики в отношении различных религиозных и сектантских учений сопровождалось жестокой расправой с их проводниками и последователями. "Истязания мусульман, наказание правоверных, — писал Барани, — превратились у него (султана — К. А.) в повседневное занятие и страсть. Многие улемы, шейхи, сайиды, суфии, каландары, писцы и воины были наказаны по его приказу. Не проходило дня или недели без обильного пролития крови мусульман, без того, чтобы не текли потоки крови перед его дворцом"[849]. Ибн-Батута писал, что султан строго карал людей, пренебрегавших молитвами. На городские базары посылались специальные должностные лица, которые наказывали всех, кого находили здесь во время богослужения. Однажды было казнено девять человек. Жестокому наказанию подверглись также сатариины[850] — люди, закрывавшие свои лица покрывалами. А, как известно, в средние века в ряде стран Востока лица закрывали вожди и участники многих сектантских движений. Бадауни называет Мухаммеда "хуни", т. е. кровавый[851].

Широкий размах народных движений в 40-х годах XIV в. поставил Мухаммеда Туглака перед необходимостью применения новых методов в борьбе против них. Как свидетельствуют историки, в последние годы своего правления султан назначил "низкорожденного" винокура Азиз-Хамара наместником Мальвы. Его брата цирюльника Фируза он также назначил на высокую должность. Ему же была поручена расправа с восстанием "эмиров сотен" Девагири и Гуджарата[852]. Тогда же Мухаммед Туглак возвысил несколько лиц "низкого происхождения". Например, Хияну, сыну музыканта-певца, он дал области Гуджарат, Мултан и Бадаун; некоему садовнику поручил дела диван-и вазарет [этих областей], хотя садовники, по словам историка, "являлись самыми низкими людьми"[853]; повара Микаи, сына садовника, и шейха Бабу-и Бак, сына ткача, он также "приблизил к себе, пожаловал икта и должности"[854].

Такая политика диктовалась, с одной стороны, стремлением Мухаммеда Туглака создать среди феодальной верхушки государства новую служилую знать; султан рассчитывал ослабить таким путем позиции могущественных мукта и эмиров и создать в лице новой знати, всем своим положением обязанной ему, послушное орудие своей внутренней и внешней политики. С другой стороны, это была, возможно, попытка противопоставить одни слои торгово-ремесленного населения другим, ослабив таким образом размах городских движений. Но эта политика не дала желаемых результатов. Начало правления преемника Мухаммеда Фируз-шаха ознаменовалось новым размахом народных движений. Начав свое правление кровавыми расправами с сектантами, "еретиками" и "язычниками", Фируз-шах был вынужден тем не менее пойти на определенные уступки торгово-ремесленному населению. В своей автобиографии султан называет большое количество упраздненных им различных феодальных повинностей и поборов, взимавшихся с ремесленников и купцов прежними султанами[855].

Таким образом, одним из результатов народных движений XIII–XIV вв. было некоторое ослабление феодальной эксплуатации торгово-ремесленного населения городов. Но в свою очередь это обстоятельство, а главное — кровавые расправы султанов привели к их спаду.

Новый размах городских движений с середины XV в. был обусловлен дальнейшим развитием городов, ремесленного производства и внутренней торговли, которое стимулировало борьбу широких слоев городского населения против власти феодалов.