Дельфийский Оракул

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ИССЛЕДОВАТЕЛИ

Джон Р. Хейл вряд ли сильно отличался от Джелля де Бура своей жизненной историей. Он вырос в большой музыкально одаренной семье, члены которой обитали по всей холмистой области северной Индианы. Порой друзья и родственники собирались и играли с утра до позднего вечера — на виолончели, скрипке, пианино. Его бабушка давала ему книги о Древней Греции и Древнем Риме. К третьему классу он уже знал, что будет делать, когда вырастет.

Хейлу нравилось исследовать окружающие его дом леса, находить старые горшки, инструменты, развалины каменных стен и домов, которых уже давным-давно не стало. Его дед однажды нашел индейский топор, ставший для Джона символом сокровищ, которые просто ждали, когда их раскопают. Как ни старался Хейл с друзьями, им так и не удалось найти какой-нибудь индейский предмет искусства, хотя казалось, стоило только кому-нибудь начать копать землю для фундамента нового дома, как тут же обнаруживается тайный клад.

Следуя семейной традиции, он поступил в Йельский университет. Там Хейл встретился с Дональдом Каганом, видным классицистом, работавшим над своей четырехтомной «Историей Пелопоннесской войны», и с отцом историка Робертом Каганом. Студентам нравились его лекции. Каган предлагал студентам сдвинуть свои тетради, чтобы представить, как греческие воины сдвигали щиты и создавали таким образом оборонительную стенку. Еще до встречи на лекциях Хейл однажды столкнулся с Каганом в кампусе. Профессор привел нового студента в смущение, начав задавать ему множество вопросов. Хейл рассказал ему, что занимается греблей и состоит в университетской команде. Каган предложил ему представить себя греческим воином-моряком, участвующим в морском сражении. Они проговорили целый час. Хейл прослушал все курсы Кагана, а также выучил древнегреческий и археологию. Для написания научной диссертации он отправился в Англию, в Кембриджский университет. Темой диссертации были скандинавские лодки бронзового века, предшественницы длинных лодок викингов. Но его магнитом тянуло домой, к семье, и он в конце концов вернулся в южную Индиану, где начал преподавать археологию в университете Луисвилля.

Он переехал в дом своего прадеда, постройки 1870-х годов, стоявший на крутом обрыве над рекой Огайо, и заполнил его тысячами книг, антикварных вещей, древних артефактов. В гостиной стояла фисгармония, на которой он с увлечением играл. Дом был идеальным убежищем для холостого ученого — скорее библиотека и музей, чем жилье. Музыка продолжала занимать значительную часть его жизни. Дома он заслушивался записями классической музыки и стал даже составлять концертные программы для Луисвилльского общества Баха.

Начиная с 1984 года долговязый археолог, преисполненный смелости и честолюбия, стал регулярно ездить в Португалию. Его новой страстью стала Торре де Палма. Огромная древнеримская вилла, расположенная среди невысоких холмов юго-восточной Португалии, процветала в сердце Иберии с первого по пятый век. После нашествия вестготов она медленно превратилась в руины.

Много летних сезонов Хейл руководил большой группой исследователей, преподавателей и студентов-добровольцев, занимавшихся раскопками виллы. Было нетрудно найти людей, согласных поехать в Португалию, потому что эта страна манила своей загадочностью и простым сельским очарованием. Из-за жары работы начинались ранним утром, чтобы успеть сделать побольше до наступления настоящего дневного зноя. Экспедиция раскопала комплекс зданий, бани, амбары, конюшни, зернохранилища, огороды, сады, помещения для рабов, прачечные, кладбища, мастерские, кузницу, прессы для выжимки оливок и винограда.

Будучи жителями Луисвилля и знакомые с тем, что такое Кентуккское дерби, Хейл и другие члены команды хорошо представляли себе конские скачки, а потому быстро пришли к заключению о том, что означало название виллы — Башня пальм. В римской Иберии и других частях средиземноморского мира пальмовыми ветвями, как в Греции лавровыми, увенчивали победителей спортивных состязаний. По всему было видно, что на вилле торговали лошадьми как для скачек, так и для колесниц, если судить по количеству уздечек и других аксессуаров конного дела, которые при раскопках находили повсюду. Об этом также говорила мозаика с изображением лошади, найденная около дома хозяина. Было ясно, что это было очень большое поместье и весьма процветающее. Хейл с коллегами заключили, что Башня пальм была самым большим в регионе конным заводом.

К лету 1995 года, своему двенадцатому сезону в Португалии, Хейл знал каждый сантиметр раскопок и многое о Португалии, сельской и городской. Над древними артефактами он работал не только на вилле, но и в музее в Лиссабоне. В римском поместье он определил назначение ряда самых загадочных находок, датировал время постройки зданий, выяснил вероятные функции комнат, понял, каким образом сохранились человеческие останки, и сумел идентифицировать их.

Его долго занимала одна тайна. Он никак не мог сообразить, почему одна часть виллы оказалась разрушена несколько необычным образом — стены сошли с фундамента, каменная кладка упала или рассыпалась. Очень похоже было, что это результат землетрясения или какого-нибудь иного природного катаклизма. Возможно, причиной столь странного разрушения был обычный пожар. Что бы это ни было, но событие стало поворотным пунктом в жизни виллы. За ним последовали перестройки, причем в более масштабных размерах, добавилось много мозаик. Судя по найденным в комнатах монетам, событие имело место в третьем веке. Хейл обсуждал эту загадку со многими коллегами. Кто-то из них сказал, что знает опытного геолога, интересующегося историей, который мог бы помочь в этом вопросе. Его зовут Джелль де Бур. Тем летом он случайно оказался в Португалии, где собирал материалы для книги.

Де Бур приехал на виллу в июне 1995 года в самый разгар раскопок. Дожди закончились, все вокруг цвело, деревья оделись свежей листвой. На Хейла, который был моложе его на целое поколение, он произвел большое впечатление. Казалось, все в де Буре излучало уверенность: живость, элегантная полоска усов, седые волосы, европейское воспитание. Это был корифей большой науки, завоевавший себе прочное место в академическом мире. Так он и выглядел. Можно было бы подумать, будто его специально подбирали на эту роль. Даже заметный голландский акцент, казалось, еще больше подчеркивал его особый статус. Хейл испытывал перед ними легкое благоговение.

Де Бур обошел весь раскоп. Несомненно, разрушения были вызваны землетрясением, сказал он. Показав на расположенные со стороны моря зеленые холмы и простиравшуюся за ним Атлантику, он обозначил направление, откуда докатились до виллы волны разрушений.

К вечеру, перед заходом солнца, они отправились вдвоем к холму, который высился над раскопом, и открыли бутылку португальского красного вина. У обоих было прекрасное настроение. Разговорившись, они обнаружили, что разделяют любовь к Греции. Де Бур рассказал о проекте атомной электростанции и о том, как с годами он перерос в широкие исследования влияния землетрясений не только на Грецию, но и на всю человеческую цивилизацию. Он собирает материалы для книги. Идея заключается в том, чтобы геология представлялась студентам как часть жизни, для чего нужно показать, каким образом природные катаклизмы сказываются на культуре. Например, землетрясение 1755 года, стершее Лиссабон с лица земли, породило не только горе, но и такой взлет человеческого гения, как повесть Вольтера «Кандид», высмеявшая оптимистическую философию того времени. Де Бур не пытался объяснить свое преклонение перед величественными силами природы. Катастрофы были для него лишь повторением пережитого в годы войны и казались хорошими доказательствами эфемерности человеческого бытия.

Хейл, все еще находившийся в плену обаяния нового знакомого и чувствовавший себя студентом после совместного осмотра раскопа, который, как он думал, знал досконально, теперь пытался продемонстрировать свои собственные достижения.

Гребец-энтузиаст рассказал де Буру о том, что собирает материалы для книги об афинском флоте и его поразительной победе над Персидской империей, достигнутой с помощью гребных галер. Одна из его идей, говорил Хейл, заключалась в том, что простая греческая уключина для весел — скромное техническое новшество — сыграла такую же роль, как кавалерийская шпора или средневековый длинный лук, в решении судеб нескольких стран. Очень возможно, что ее смазывали оливковым маслом, сказал он, что позволяло греческим гребцам делать более длинные гребки, благодаря чему увеличивалась скорость и маневренность трирем. Он напишет о своих догадках в статье для «Сайентифик Америкен», где она появится в следующем году.

Де Бур проявил искренний интерес и задал много вопросов. Оказалось, что у них общее увлечение не только просто Грецией, но и Коринфским заливом, узкой полоской воды, отделяющей северную Грецию от Пелопоннеса. Хейл рассказал, как два года назад путешествовал там, чтобы собрать сведения о Формионе. Этот легендарный афинский флотоводец примечателен тем, что в двух блестящих морских сражениях нанес поражение превосходящим по силе вражеским флотам. Археолог вспоминал, как окончился неудачей поиск того места, где состоялась одна из самых замечательных военно-морских побед Формиона. Остров, за которым когда-то прятался флот адмирала, ныне не существует. Находясь в Афинах, Хейл нашел карту восемнадцатого века, на которой остров был четко обозначен и имел название Хальцис. Но сейчас его больше нет ни на картах, ни в заливе.

Де Бура заинтриговал рассказ молодого археолога. Ведь это было как раз то, чем он так интересовался, изучая последствия землетрясений вдоль Коринфского рифта. Он уже узнал, как массированный толчок в 373 году до н. э. (по-видимому, тот же, что разрушил храм в Дельфах) произошел в двух городах на южном берегу Коринфского залива, и они ушли под воду. Теперь то, что рассказал ему Хейл, добавляло материала и в отношении северного берега.

Впервые в их разговоре прозвучало название Дельф.

Теперь настала очередь де Бура. Он вспомнил, как приезжал в древнее святилище и как обнаружил расщелину под храмом Аполлона. По его мнению, возможно, в Дельфах действительно выделялись пары и опьяняли Оракула, как об этом сообщают древние писатели.

Хейл насторожился. Этого просто не может быть, подумал он. Сам он, когда ездил в Дельфы, не видел никакой расщелины, даже когда проезжал по той же дороге. Французы вели в Дельфах раскопки и доказали, что там ничего такого не было. Об этом нет ни слова в учебниках. Утверждения об испускающей пары щели, как и многое другое, о чем писали древние греки и римляне, оказались неверными. Древние ошибались. Все это было просто заблуждением, если не обыкновенными сказками. Хейл стал доказывать это, уверенный, что прав. «Вы не могли видеть никакой расщелины, это совершенно невозможно».

Они замолчали. Небо окрасилось заревом заката, вина почти не осталось.

«А вы сумеете узнать расщелину, если она попадет в поле вашего зрения? — внезапно задал вопрос де Бур. — Вы читали Плутарха? Страбона? И тот, и другой упоминали о парах, которые вызывали у Оракула священное безумие, причем Плутарх добавлял, что пары имели сладковатый запах». Авторитеты со всей определенностью говорят о том, что там происходило, заметил де Бур, точно так же, как об этом говорят физические свидетельства, когда вы обращаетесь к ним.

Хейл стушевался. В самом деле, он познакомился только с вторичной литературой, только с тем, что изучал во время учебы. А сейчас он разговаривает с человеком, пользующимся определенным авторитетом, который знал первоисточники, да к тому же и само место, с человеком, который взвешивал доказательства и, основываясь на экспертном знании, делал собственные выводы.

Хейл пытался возражать, желая сохранить лицо. О, ну нельзя же с такой серьезностью, так буквально принимать древнюю литературу, настаивал он. В конце концов, французы ничего не нашли. Просто мы имеем дело со случаем, когда современная наука вносит коррективы в ошибочные представления прошлого.

«Вы читали французский отчет?»

Нет, ответил Хейл, тут же поняв, в какое глупое положение попал. Пришлось признаться, что его сведения были из вторых рук. Выбитый из колеи, Хейл пытался переосмыслить ситуацию и стал, в свою очередь, задавать вопросы. «Что заставляет вас говорить с такой уверенностью? Какие у вас доказательства?»

Де Бур сказал, что это была одна из самых заметных расщелин, какие только ему довелось видеть, и описал ее, подчеркнув, что она выходит с востока и запада Дельф. Одно удовольствие видеть ее, это чудеснейший разлом, он так и бросается в глаза и, по-видимому, проходит прямо под святилищем и храмом. «А могут щели источать газ?» — поинтересовался Хейл.

Да, ответил де Бур. Такие выбросы происходят постоянно, но люди обычно этого не замечают. Вдоль расщелины Сан-Андреас в Калифорнии геологи установили датчики, которые анализируют состав воздуха, чтобы зафиксировать наличие газа. Выбросы свидетельствуют о смещении разломов и возникновении опасности.

Если так, сказал Хейл, то вы сделали важное открытие.

Теперь настал черед де Бура усмехнуться.

«А что тут важного?» — спросил он. Любому, знающему основы геологии, нетрудно будет увидеть расщелину. Все, что требуется, это открыть глаза. Что может быть особенного, когда расщелина видна как на ладони.

Хейл постарался объяснить ему, что это похоже на открытие, и еще больше разволновался, когда понял, что де Бур относится к этому весьма прозаически. Может быть, глядя на Дельфы, он увидел вещи, на которые другие просто закрыли глаза по предубеждению или незнанию. И может быть, геолог поможет пересмотреть такой подход.

Близился вечер. Солнце опустилось уже низко, запели ночные птицы. Дельфы призраком зависли в воздухе. Разговор пошел о несущественных делах, и геологу стал нравиться этот молодой археолог, несмотря на всю его ершистость. Он упрям, если не просто любитель поспорить. Но при этом он способен мыслить широко. Похоже, он из числа тех, кто способен убеждать, оперируя аргументами. А в этом, в конце концов, и состоит научная работа, ее суть в организованном скептицизме, который в итоге, после всех словесных баталий и обмена доказательствами, соглашается с фактами. Хейл понравился де Буру также своим честолюбием и профессионализмом. Кроме того, он должен был признать, что они оба были почитателями Греции и Коринфского залива, где шли по параллельным маршрутам. У них и раньше было много общего. А теперь их дороги сошлись.

Поедем со мной в Грецию, сказал де Бур. Я покажу, что я имею в виду.

Идет, сказал Хейл. А когда мы будем там, то сможем разобраться, что же такое приключилось с островом.

Относительно изучения храма Аполлона они договорились, что Хейл займется археологической стороной дела, а де Бур геологией. Никаких далеко идущих обязательств — просто совместное сотрудничество по изучению заманчивой гипотезы. Их знания и опыт удачно дополняли друг друга, очень похоже, что и стиль работы тоже был схожим.

На том и порешили.

Случайные встречи ученых часто приводят к появлению планов совместных проектов. Однако большинство таких проектов, какими бы добрыми намерениями ни руководствовались их авторы, заканчиваются ничем. С Хейлом такого не бывало, во всяком случае, он быстро убедил себя по-настоящему погрузиться в проблему Дельф и туг же предпринял шаги, чтобы реализовать эти планы, несмотря на то что предстоял очень загруженный семестр. К этому времени Хейл не только преподавал археологию, но и вел курсы по выбору, позволяющие студентам работать по междисциплинарным программам или самостоятельно выбранным темам, которые отвечали собственным интересам Хейла.

Археолог послал де Буру из Португалии открытку, а осенью 1995 года, вернувшись в Луисвилль, принялся прочесывать библиотеки и собирать литературу. Вскоре в его список попали Плутарх, Страбон, Павсаний, Диодор, Пиндар и многие другие. В списке современных авторов были Холланд, Амандри и Парк. Знакомясь с трудами современников, Хейл составлял перечень всех сомнительных вопросов и негативных заключений: миф о щели, неспособность коренных пород в Дельфах выделять газы, отсутствие вулканической деятельности, необходимой для образования газа, возможность того, что даже настоящее опьянение не имело никакого отношения к трансу, в который впадал Оракул.

В октябре 1995 года он слетал в Коннектикут, чтобы встретиться с де Буром в Уеслеане и обсудить общие планы. Не успел он приехать, как еще раз убедился, насколько несведущ в геологии. На стене напротив дверей кафедры геологии висела огромная красочная карта Земли, выпущенная Американским геологическим обществом, под названием «Динамичная планета». Тысячи точек показывали на ней недавние землетрясения. Тихий океан был отмечен гирляндами точек. Но Греция выделялась на общем фоне, будучи от края и до края дочерна испещрена точками, она была почти неразличима.

Увиденное поразило археолога, до сего момента убежденного в том, что после десятилетий учебы и путешествий неплохо представляет себе физическое состояние и окружение Греции. Теперь же получается, что с точки зрения геологии это одно из самых активных мест на всем земном шаре. Ученые расположились на кафедре геологии, в удобном помещении, заставленном растениями, образцами камней, окаменелостями, огромными морскими раковинами и горами бумаг. На полу лежала изъеденная непогодой и временем могильная плита, которую де Бур нашел в лесах Коннектикута.

Целая жизнь, проведенная в науке, позволила геологу быстро нарисовать картину тектонической деятельности в Греции, пояснив, как Африканская платформа подошла под Европу, вызвав на поверхности землетрясения, а в голубом Эгейском море образование вулканов. На маленькую Грецию пришлось 15 процентов сейсмической энергии мира, и большая часть этой энергии высвободилась в районе Коринфского залива. Если взять в расчет сеть покрывающих страну изломов и продолжающиеся в ее недрах толчки, то можно заключить, насколько необычным было бы отсутствие выходов на поверхность разного рода газов. Он пояснил, что поднимающиеся по щелям воды находятся под гигантским давлением. Когда они выходят на поверхность, все содержащиеся в них газы немедленно начинают выделяться, и ключи или родники закипают или начинают клокотать, как шипит открытая бутылка газированной воды.

После того как де Бур прочитал ему короткую лекцию по геологии Греции, Хейл изложил, что ему удалось выудить из литературы о Дельфах, и остановился на главных пунктах собранных в ней сведений, главным образом на скептических высказываниях, которыми полнился весь двадцатый век по поводу пьянящих паров. Де Бура поразило, как много удалось раскопать Хейлу за такое короткое время.

Они договорились о планах поездки в Грецию во время зимних каникул в феврале 1996 года — никаких студентов, они поедут одни. Они проведут полевые исследования в Дельфах и поищут следы исчезнувшего острова. Хейл вынул свою карту восемнадцатого века, показав, где когда-то находился остров. Это было неподалеку от Дельф.

Возвратившись в Луисвилль, Хейл с головой ушел в подготовку поездки. В один уик-энд он взял машину и поехал в университет Цинциннати, самый авторитетный центр археологических исследований и классической Античности с его Бернамовской библиотекой, богатейшим хранилищем, где можно было найти классические издания, которых нет ни в каком другом месте. До университета было немногим больше часа езды, и на полках Бернама стояли почти двести тысяч библиографических сокровищ. Хейл знал это очень хорошо. Что было еще важнее, он обнаружил, что там имелась редкая книга, которая была ему очень нужна.

Здесь он разыскал прародительницу всей серьезной литературы по этой теме: «Раскопки в Дельфах», официальный французский отчет. В Соединенных Штатах имелось всего несколько экземпляров отчета, и Хейл взял этот том в руки со смесью величайшего благоговения и тайных опасений. Дело в том, что он уже готов был поддержать тезис де Бура, но официальный французский отчет обещал самым решительным образом опровергнуть идею, что в недрах под храмом Аполлона прячется нечто, похожее на щель.

Удобно устроившись в величественном читальном зале, с удовольствием оглядывая окружавшее его бесчисленное количество раритетных книг, Хейл тщательно, страница за страницей, штудировал доклад Курбе, том 2 за 1927 год. Он с возрастающим возбуждением следил за описанием хода работ, как археологи пробивались сквозь груды каменных обломков и все-таки добрались до святая святых. Вторичная литература никогда не излагала этот процесс сколько-нибудь отчетливо, никогда не передавала такого рода детали, никогда не рассказывала о всей этой драме.

Корби писал, что под адитоном экспедиция пыталась копать глубже, но яма непрерывно наполнялась водой. Похоже было на родник. Наконец руководители раскопок привезли насосы, и воду удалось откачать. Обнажилось древнее основание, их глазам открылся глубоко заложенный фундамент храма Аполлона, открылся, наверное, впервые за неисчислимые века, а может быть, и вообще впервые. То, что Хейл прочитал далее, было невероятно.

«Скальное основание испещрено следами промыва водой».

Он не верил своим глазам. Он перечитал фразу еще раз. Может, он неправильно перевел? Что и говорить, его французский был далек от совершенства. Нет, он перевел правильно. У него заколотилось сердце.

Здесь черным по белому было засвидетельствовано, что Курбе противоречил всей последующей литературе и всему, что Хейл когда-либо узнал о Дельфах во время учебы. Совершенно неожиданно самые важные положения о французских раскопках, которые он якобы знал, оказались неверными.

Французская экспедиция, писал Курбе, раскопав западный фундамент храма на глубину шести метров, нашла следы, оставленные подземными водами в скальной породе, куда они проникали через многочисленные большие и маленькие трещины.

Странно… Ведь все эксперты сходились именно на том, что французы не сумели этого обнаружить. На самом же деле этот важнейший документ, вопреки принятому мнению, гласил, что сами французы установили, что скальное основание было пористым и сеть трещин могла уходить глубоко в недра земли.

Почему никто прямо так и не заявил об этом? Как могли ученые ошибиться? Что тогда происходило?

Продолжив чтение, через две страницы он нашел ответ. Курбе в противоречие своим собственным словам утверждал, что никогда не находил щелей, которые только что описал. Больше того, центральная фраза была набрана курсивом, как будто автор хотел специально подчеркнуть, что отказывается от предшествующего утверждения:

«Таким образом, на том уровне, где был заложен западный фундамент, почвенный слой девственный, никаких остатков керамики, никаких следов какого-либо воздействия. В этой части никогда не было щели, не говоря уже об искусственных или естественных вмешательствах».

Из этого Хейл вывел, что возможное объяснение сложившегося противоречия нужно искать в том, что французы искали большой разлом, который уходил бы в бездонную пропасть, обширную щель в скальном основании, и так и не нашли ни того, ни другого. Нужно принять во внимание, что у них были весьма амбициозные ожидания. Если даже отбросить сообщения о пещере, они, вероятно, надеялись обнаружить «бездну Парнаса», нечто вроде большого провала, описанного Лукианом и другими древними авторами.

Но, пораздумав, он пришел к выводу, что, скорее всего, все объясняется очень просто и тривиально. Видимо, французские археологи допустили в самом важном месте официального отчета о раскопках в Дельфах грубейшее противоречие. Это была главная несовместимость положений отчета. Раздумывая дальше, Хейл заподозрил, что главный археолог, который отвечал за редактирование Курбе, просто заставил того следовать общей позиции и перевести ту фразу в курсив. Старшинство часто срабатывает в науке именно таким образом.

Как бы ни появилась эта ошибка, Хейл понимал, что как минимум французы не отказывали расщелине в существовании. Возможно, они отказались от версии крупного разлома, но не от каких-то проводящих каналов в глубь земли. По сути дела, французские археологи оставили вопрос открытым.

Хейл вышел из читального зала в состоянии легкого возбуждения, голова его шла кругом. Де Бур, похоже, и впрямь вышел на что-то очень серьезное.

Не покидая кампуса Уеслеана, Хейл пошел в геологическую библиотеку, ему хотелось найти что-нибудь о специализации де Бура. Там ему сказали, что администрация библиотеки не хранит материалов, которые относятся к разряду невостребованных или устаревших.

Во второй раз за день ему улыбнулось счастье. Хейл был несказанно обрадован, раскопав в куче предназначенных к свободной раздаче материалов официальную греческую геологическую карту Дельфийского региона. Это была большая и очень подробная карта, испещренная топографическими линиями, ярко раскрашенная, что позволяло видеть разницу между разными слоями каменной породы и залежами природных ископаемых. Карта была снабжена подробными пояснениями на греческом и английском языках. Крошечные условные обозначения отмечали участки сейсмической активности.

В Уеслеане де Бур не показывал ему такую карту и не упоминал о ее существовании. Хейл сильно сомневался, что геолог знал о ней. Эта находка была поистине подарком судьбы.

В легенде карты наверху листа значилось, что она изготовлена греческим Институтом геологии и недр — в Греции это главное правительственное учреждение, отвечающее за исследование земель исследовательским институтом. Пометка внизу гласила, что институт проводил полевые работы в 1958, 1959 и I960 годах и опубликовал карту в 1964 году. Так что ей было более тридцати лет. Интересно, отметил про себя Хейл, что она была напечатана именно тогда, когда сложился археологический консенсус относительно Дельф, причем все эти ученые и слыхом не слыхали об основных физических характеристиках региона.

К собственному изумлению, Хейл увидел, насколько прав был де Бур: профессионал, даже просто студент, прочитавший элементарный учебник по геологии, без труда мог определить дельфийский разлом. На карте было видно, что он тянется на восток и на запад от Дельф, и это основной разлом Греции, он проходит посредине страны и делит ее пополам. На карте была нанесена ломаная линия, показывающая, что разлом проходит под Дельфами и соединяет две его стороны. В легенде отмечалось, что это предполагаемый разлом, именно так, как решил де Бур.

Еще больше поразился археолог, увидев, что дельфийский разлом тянется, по меньшей мере, километров на двадцать, а может быть, и дальше, так как он просто уходил за кромку карты. Большая длина разлома представлялась доказательством того, что он должен проходить также и под храмом. Ведь Дельфы были небольшим пятнышком на карте, где штрихами был помечен длинный разлом. Почему они должны быть исключением из правил? Будет ли разлом земной коры на таком большом расстоянии непрерывным, как могло следовать из изображения на карте? Да, может быть. В святилище было трудно заметить этот разлом, где в течение тысячелетий люди кололи камень, строили, террасы, перестраивали и переделывали все и вся. Но карта предъявляла и совершенно новые свидетельства, что разлом действительно проходил под храмом.

На этом снимке, сделанном со спутника, запечатлен Парнас, располагающийся немного севернее Коринфского залива. На снимке север — слева, восток — наверху. В долине в нижней центральной части снимка, в верхней левой ее части — руины древних Дельф. Храм на этом снимке не виден, но он находится прямо перед Кастальским ущельем, которое выглядит здесь как черная полоска, поднимающаяся из долины по юго-западному склону Парнаса.

Хейл посчитал, что большая длина разлома счастливый знак. В целом это подкрепляло версию де Бура, доказывая, что его теория основывается на солидной базе и что разлом был, вероятно, достаточно большой, чтобы доходить до храма. Но было и нечто беспокоившее его. Он возвращался в Луисвилль по холмам, обрамляющим реку Огайо, и одна беспокойная мысль не оставляла его.

Оставался неясным один очень существенный вопрос. Если разлом такой длинный, то что делало тот его участок, который проходит под Дельфами, таким особенным, что он служил каналом выброса подземных газов? Или, если изменить вопрос, почему весь отрезок не выбрасывает какого-нибудь газа? Совершенно очевидно, что такого не происходило никогда. Значит, если тезис де Бура правильный, экспедиция должна была бы обнаружить какой-то другой фактор, который делал бы геологию Дельф особенной, а возможно, и уникальной. Что это может быть? Что, помимо разлома, могло бы спровоцировать подъем газов из глубин земли на поверхность? Чем уникально место, где находился Оракул?

По дороге домой легкое чувство беспокойства не покидало Хейла. Поездка удалась, что и говорить, она принесла два замечательных сюрприза. Ветерану приключений, ему очень хорошо было знакомо чувство опустошенности, появляющееся тогда, когда поиски не приносят каких-либо результатов.

Но правда и то, что успех может привести к новым загадкам. Он понимал, что среди своих находок наткнулся на вопрос, который, если не найти на него ответа, ясного и авторитетного, в состоянии сделать весь проект ненужным.

Де Бур с восторгом вглядывался в старую фотографию, явно получая удовольствие от проступающих на ней деталей. Так знаток смакует хорошее вино. Это была страница из тома Курбе, которую нашел и скопировал Хейл. Геолог видел картинку, которая подтверждала его научную интуицию. Он почувствовал приятное чувство удовлетворения.

На снимке был общий вид адитона. Сверху донизу он представлял собой слоеный пирог известняковых блоков, которые составляли внешнюю стену храма, и дальше в беспорядочной куче камней очень отчетливо была видна наполненная водой яма.

Больше всего обрадовало де Бура даже не то, что подтвердилось существование в самом сердце храма чего-то, похожего на родник, сколько подтверждение состава основания адитона. Там, где несведущему человеку виделось беспорядочное нагромождение камней, де Бур убеждался, какая истина скрывается за противоречивыми словами французского отчета. Фотография четко показывала, что над линией воды имеются вертикальные щели, уходящие вверх через основание здания. Можно что угодно отрицать, но факты — упрямая вещь, и ни один ученый оппонент не сможет отказаться от реальности, раскрывающейся перед его глазами. Эти щели были явственными, от них разбегались в сторону прожилки похожих на паутину трещин.

На этом старом французском снимке внутренней части интерьера храма виден бассейн на основе источника, но без лупы трудно разглядеть трещины в основании зала, через которые могли проходить дурманящие пары.

Больше того, щели тянулись вверх через хаотическое нагромождение породы и обломков, туда, где, несомненно, трещины неоднократно забивались минеральными осадками, и потом снова раскалывались, и снова заполнялись. Геологи называют это известковым цементированием, при этом острые осколки породы соединяются в тонкую жилу. Это было еще одним доказательством тектонических толчков и длительного стока минерализованной воды. Наконец де Бур разглядел, что некоторые из находившихся наверху стены известняковых блоков несколько сдвинулись в сторону трещин — еще одно свидетельство происшедшего внизу смещения пластов, того, что это место геологической активности, смещений и подвижек.

Он пришел к выводу, что перед ним явные доказательства, подтверждающие наличие разлома, который находится здесь же, в глубинах земли. И это укрепило его предположение, что большая щель продолжается под храмом Аполлона. На этот раз разгадку принесли не исследования горной местности в окрестностях города, не открытые входы в расщелины. Разгадка нашлась в невидимых глубинах самого святилища.

Де Бур и Хейл вылетели из Нью-Йорка одним самолетом во время зимних каникул. Средиземноморское солнце светило вовсю, воздух был наполнен дуновениями приближающейся весны, в низинах пробивались первые подснежники. Они ехали во взятом напрокат автомобиле по горным дорогам, приближаясь к Дельфам, некогда самому святому месту во всей Греции. Холодало. Небо задернулось облаками.

Проезжая серпантинами по юго-западному отрогу Парнаса, они глядели на поблескивавшую внизу реку Плейстос, любовались кедровыми и миндальными рощами и полоскавшимся на ветру многоцветием флагов разных стран. Флаги вывесили в честь славного места, которое занимали Дельфы в прошлом. «Дельфы, пуп земли, — провозглашал рекламний щит, — мировое наследие. Каждый человек свободной воли заслуживает того, чтобы считаться «гражданином» города Дельфы».

Городок выглядел типичной горной деревней, сколько бы там ни было сувенирных лавок. Тротуары были сделаны из тесаного камня, главным сооружением была внушительная православная церковь изумительной красоты. Здесь можно было воспользоваться всем, от роскошных апартаментов с минеральными ваннами и плавательными бассейнами до молодежных турбаз и кемпингов. Греческое правительство установило классы гостиниц: самый высший класс АА, самый низкий Е. В Дельфах большинство гостиниц занимали место где-то в середине и могли похвастаться видом на горы и Коринфский залив, проглядывавший сквозь оливковые сады мазком синей краски. Величественность пейзажа с лихвой компенсировала скромность самого простого туристского жилища.

Непритязательные ученые остановились в гостинице категории С, где до этого во время приездов в Грецию много раз останавливался де Бур. Гостиница называлась «Курос», что по-гречески означает «Юность» и, естественно, сопутствует в традиции древнегреческой скульптуры символу Аполлона. Гостиницу многие годы держала одна и та же семья, в ней не было плавательного бассейна или какого-нибудь другого туристского комфорта, но были небольшие, сверкающие чистотой комнатки с отдельным туалетом и ванной. Как и все остальные, гостиница была расположена на склоне Парнаса, где, в сущности, и находился весь город. Обосновавшись в «Куросе», ученые немедленно приступили к обследованию региона. В их распоряжении было всего несколько дней. С утра стояла несколько сумрачная погода, потом облака сгустились, заморосил холодный дождичек, погода навевала задумчивое настроение. Первым делом они направились в ближайший храм, скрытый от главной дороги завесой густой листвы. К нему прилепился дельфийский музей. Там они встретились с Розиной Колонна, чиновницей, дававшей разрешения на посещение района древнего святилища, обычно закрытого для туристов, в том числе внутренние участки храма, ведущие туда дороги, а также музейные архивы и хранилища. Она проявила большой интерес к проекту и возможности того, что древние авторы могли-таки знать, о чем говорят.

Оба ученых уже дважды побывали в Дельфах, но никогда еще перед ними двери не распахивали так широко. Они прошли по разноцветным плитам мрамора и известняка, которыми была вымощена ведшая к храму Священная дорога, миновали многочисленные памятники прежнего величия и славы. Земляной вал поддерживался высокими стенами из циклопических многоугольных блоков, образующих длинную террасу, предназначенную для выравнивания поверхности площадки и укрепления фундамента храма на случай подземных толчков во время землетрясений. Они любовались красотой стен, сложенных без видимых швов и покрытых бесчисленными надписями об освобождении рабов. Хейл сказал, что стена, сложенная веков двадцать пять назад, была одной из немногих вещей, оставшихся под развалинами бывшего города почти в первозданном виде.

Поднявшись выше, они добрались до остатков жилища Аполлона. Оно состояло из массивных блоков фундамента, отдельных высоких каменных колонн и высеченного в скале пандуса. В целом то, что сохранилось, составляло приблизительно половину первоначального сооружения, а возможно, и меньше. Храм, невзирая на то что был теперь не больше чем призраком былого, тем не менее обладал аурой величия. Одни только его известняковые колонны, каждая от полутора до двух метров в обхвате, давали представление о том, каким громадным он был. Самое важное, храм доминировал над святилищем. С его высокой террасы открывался панорамный вид на все, что находилось на лежавшем под храмом склоне Парнаса, не только на сокровищницы и памятники, но и на потрясающую картину теснины Плейстоса и окрестных гор. Это один из тех видов, которые остаются незабываемыми навсегда.

Они не спеша обошли известняковые блоки, составлявшие периферию храма, постоянно всматриваясь в его внутреннюю часть, чтобы не пропустить щели или поврежденной грани. Первоначальный пол исчез больше чем наполовину, и его центр представлял собой провалившуюся яму, заполненную слежавшейся землей. Ближе к задней части храма, с его юго-западной стороны, располагался участок, который французы назвали адитоном. Здесь таилась главная трудность.

Хейл еще раньше рассказал де Буру о своих находках в Цинциннати, и они оба проштудировали отчет Курбе о результатах раскопок. Но для того чтобы досказать историю до конца, достаточно было одного взгляда — французы завалили яму и, наверное, давно.

Теперь ученые не могли видеть нижнюю часть адитона, которая была запечатлена на фотографии. Яма была на два метра засыпана мусором, и можно было разглядеть только верхний фундамент, всего полтора-два метра. Мало того, слежавшаяся земля была пересохшей, и не было никаких признаков родника или воды, если не считать поверхностных следов, оставленных только что прошедшим дождиком.

Они даже не стали обсуждать увиденное, все было ясно без слов. Ситуация была пренеприятнейшая: к главной тайне храма доступа не имелось. Что было еще хуже, так это то, что ситуация была безвыходной. Полученная ими лицензия разрешала им перемещаться по всей территории святилища, но не давала права проводить раскопки, собирать образцы, перемещать любые памятники. Они понимали, что сделать это будет невозможно. Во-первых, Дельфы оставались одним из самых почитаемых мест в Греции, и вряд ли власти примут к рассмотрению еще одну просьбу о новых раскопках в сердце его самой священной зоны. К тому же французы все еще пользовались большим влиянием на производившиеся в Дельфах археологические работы, возможно, даже с правом вето. Навряд ли они одобрят крупный проект, основанный на посылке, которая противоречит одному из их знаменитых открытий.

И все-таки, несмотря ни на что, в глаза де Буру бросилось потенциальное доказательство их правоты. Он заметил множество трещин в лежавших поблизости блоках фундамента. Характер трещин говорил о том, что они образовались в результате землетрясения, причем очень схожего с тем, что он видел в Португалии. По их расположению и направленности он мог определить, что волна разрушений пришла от дальнего восточного окончания Коринфского залива. Он догадывался, что она не только сдвинула блоки фундамента, но и перекрыла щели в земле, которые питали родник, заставив замолчать Оракула.

Более важным для раскрытия загадки Дельф оказалось то, что де Бур обнаружил в святилище следы былого присутствия воды. Об этом свидетельствовал имевшийся почти повсеместно травертин, одна из форм кальцита. Мягкая, слегка окрашенная порода, по цвету и пористости напоминавшая бисквит, часто отлагается вокруг родников, как можно это видеть в Йеллоустонском заповеднике в Соединенных Штатах и в пещерах южной Франции, которые де Бур знал очень хорошо.

Из травертина состоят сталагмиты и сталактиты. Он образуется, когда подземные воды протекают сквозь известняковые образования и вбирают кальций, оставшийся от древних раковин и океанов. Когда такие воды изливаются на поверхность, они вступают в реакцию с кислородом и двуокисью углеводорода и получается травертин, который осаждается слоями, часто там, где родник выходит из скалы. В сухих районах это неоспоримо свидетельствует о том, что в прошлом здесь было влажно.

Де Бур видел травертин повсюду вокруг: осыпавшиеся кусочки травертина валялись в остатках фундамента, набивались в трещины валявшихся на земле блоков, самое большое его количество, целый водопад, нарос на высокой стене, поддерживавшей земляной вал сразу за храмом. На стене травертин мог быть наслоением от вод Кассотиса, о котором Павсаний, писатель-путешественник, писал, что тот вливается в бассейн над святилищем бога и выходит также внутри храма. Корка травертина на стене была толстой и волнистой, как замерзший водопад. Местами она образовывала сталактиты — там, где капля за каплей воды создавала каменные сосульки. Возможно, подумал де Бур, приток воды усилился после того, как землетрясение закупорило храмовый родник.

Каким бы ни было его происхождение, травертин свидетельствовал, что здесь и под храмом в течение многих столетий протекала насыщенная минералами вода, возможно, через щели в открытом французами основании фундамента. Это было очень трудноуловимым доказательством, разглядеть которое не были в состоянии не геологи. Но для де Бура оно говорило о времени, когда адитон не был заполнен землей.

Они спустились с храма. За ним де Бур разглядел огромный известняковый блок, установленный у самой тропинки так, чтобы он был виден проходившим по ней людям. Это место считалось центром адитона, основанием треножника, на котором восседал Оракул, так утверждали Миллер и Холланд. Он подошел к нему и внимательно оглядел. Хотя он раньше также был покрыт толстым слоем травертина, сейчас на нем травертина не было. Французские археологи тщательно стесали слои мягкого камня, и не осталось свидетельства, что когда-то по нему текла вода.

Они прошли в южную часть храма, сразу за адитоном, и там обнаружили убедительнейшее свидетельство того, что в прошлом здесь текла вода, — целую систему желобов, которая вела от нижних слоев фундамента храма, находившихся внизу массивной, сложенной из многоугольных блоков подпирающей стены. Каменные желоба были похожи на продуманную дренажную систему, куда могла стекать избыточная вода из внутренней части храма. Сейчас она также была сухой.

Пообедав, они продолжили поиски и пошли по крутой тропе за храмом. Миновав резкие подъемы, поднялись выше по склону. В самой верхней точке тропы у основания известняковой скалы они увидели родник Керну, когда-то бивший из-под земли, а теперь отведенный греческими инженерами для снабжения водой города Дельфы. Рядом с тропой приютилось древнее сооружение, нечто вроде павильона над родником, размером с небольшой плавательный бассейн, сейчас в нем воды не было, в щелях на высохшем дне начинали пробиваться первые ростки весенней растительности.

Керна очень интересовал их, так как в давние времена он, по всей видимости, стекал по склону, питая нижние ответвления около храма, в том числе и древний Кассотис. Если это так, то он, возможно, и породила большую часть травертина.

Они оставили тропу и пошли, петляя между валунами и кустами ежевики и поднимаясь выше по склону. Позади храма они заметили скалистый участок, за которым торчали высоченные известняковые утесы, на это место де Бур до того обращал мало внимания. Больших выходов подземных щелей они не нашли. Все говорило о том, что расщелина — гипотетическая расщелина, существование которой становилось все более реальным с каждым новым доказательством, — находилась ниже по склону, около храма.

На следующий день они выехали из города на машине. Выйдя из нее, они продолжили экскурсию пешком и приступили к методичному осмотру восточного и западного выходов расщелины. Геолог делал замеры, археолог записывал их. В сущности, де Бур повторял то, что уже делал раньше, но он хотел, чтобы Хейл убедился сам, что оба выхода были двумя составляющими одной и той же расщелины. Для Хейла это походило на изучение в поле элементарного учебника по геологии. Лазанье по скалам было утомительным занятием, но интеллектуальный стимул и непередаваемая красота окружающей природы вполне компенсировали усталость и поддерживали исследовательский пыл. Он чувствовал, что поступает правильно, пусть даже рискованно с профессиональной точки зрения, даже если глубины адитона лежали теперь для них за пределами досягаемости и не подлежали изучению.

Они вернулись в свои комнаты в «Куросе» обсудить увиденное, наметить планы на следующий день и другие неотложные вопросы. Составленный ими список начинался с происхождения газа, если именно это заставляло Оракула воспарять над земными юдолями.

Де Бур не мог забыть чаек, которых видел лет двадцать назад, когда на свалке в Харфорде на берегу реки Огайо собирал минералогическую коллекцию, которую выбросила одна из школ. На чаек, очевидно, действовал какой-то газ, который выделяли гниющие отбросы, скорее всего метан. Запах был сладковатый, напоминающий запах гнилого сена в сарае с коровами. Некоторые чайки вели себя очень странно, вихлялись в воздухе, кувыркались, пытались лететь, хлопая одним крылом, как будто были пьяными. Те, которые роились несколько подальше, на другом конце свалки, вели себя нормально. Только птицы, кружившиеся над одним определенным участком свалки, те, которые, очевидно, надышались каким-то газом, вели себя непривычно странно.

Может быть, оракулы вели себя, как эти чайки, думалось де Буру. Ведь вкрапления нефти, газа и смол наблюдались на всем пространстве подстилающей Средиземноморье и Ближний Восток породы. Теоретически оракулы вполне могли попасть под их воздействие. Но, по правде говоря, вопросов возникало несчетное количество. Каким образом газ попадал в расщелину под храмом? Каков был его состав? Как он поднимался в адитон, как накапливался там и как действовал, вызывая у Пифии состояние транса?

Интуиция подсказывала ему, что в качестве «газопровода» могла быть сеть расщелин под Коринфским заливом. Расстояние до залива было около двадцати — двадцати пяти километров, и расщелины, проходя через линзы углеводородов, выносили их в некоей газообразной форме на поверхность, в храм и к Пифии. Периодические толчки, которые сотрясали регион, не давали этой газопередающей системе перекрыться и застопорить накапливающийся газ. Такая возможность была вполне допустимой. С другой стороны, не было никаких веских доказательств, которые бы с уверенностью подтверждали такую версию.

Погрузившись в беседу, де Бур отвлеченно посматривал на обнаруженную Хейлом в Цинциннати греческую геологическую карту.

Де Бур нашел ее интересной, но в целом не информативной. В особенности он сомневался в линии, отмеченной штрихами, которую греческие эксперты провели по территории святилища между восточным и западным выходом расщелины. Де Бур считал, что геологи сделали неверный вывод относительно положения плоскости расщелины и места, где она пересекала склон. Их расчеты его не убеждали. Его сомнения могли быть вполне обоснованными, поскольку он очень долго изучал Дельфийский регион, причем сосредоточившись на крошечной части обширной зоны. Греков, напротив, интересовали разломы региона преимущественно как границы между разного рода залежами минеральных ресурсов, и они искали ценные руды, особенно богатые алюминием бокситы, один из главных предметов греческого экспорта. Будучи полевыми геологами, работающими в сравнительно бедной стране, они руководствовались важнейшими вопросами экономики ради процветания страны, а не криволинейностью расщелин, представляющей интерес только для академической науки.

Де Бур разложил карту. Он делал это в первый раз и впервые стал разглядывать не только центральную часть, но прочитал и легенду. В ней объяснялось, что означает раскраска разных участков, какие залежи и формации пометили греческие геологи.

Да, там были залежи бокситов, которые уже были ему известны в общих чертах после его поездок по Греции. На легенде они были обозначены маленькими оранжевыми, черными и синими карманами, зажатыми между гигантскими слоями известняков разного возраста и состава. На карте разные известняки были показаны разнообразными красками: темно-зеленой, зеленой, сине-зеленой и светло-сине-зеленой.

У него широко открылись глаза.

Он перечитал надпись на темно-зеленом известняке и перевел взгляд на храм.

Да! Цвета совпадали! У него заблестели глаза.

— Джон, — сказал де Бур, — вы мне просто не поверите! Это здесь. Нефтехимический источник именно здесь.

Он кинул карту Хейлу и радостно воскликнул:

— Это здесь, ниже святилища. Это было здесь все время.

Ничего не понимающий Хейл спросил, о чем он говорит.

— Известняк, — быстро проговорил де Бур. — Известняк под святилищем битуминозен. Он нашпигован углеводородами. В нем полно смол, может быть, недостаточно, чтобы загореться от спички, но, конечно же, достаточно, чтобы произвести газ.

Де Бур рассмеялся и показал Хейлу, о чем он говорит. Легенда была напечатана с обеих сторон карты и описывала более десятка разноцветных обозначений и условных значков. С левой стороны легенда обозначала известняк темно-зеленым цветом, называя его туро-но-сенонийским, что в терминах европейской геологии означает меловой период, время динозавров. Далее говорилось, что местный известняк этого периода битуминозен, черного или серого цвета и характеризуется вкраплением окаменелых остатков двустворчатых моллюсков, родственных нынешним устрицам. Во времена динозавров они доминировали в неглубоких тропических морях земного шара, особенно Тетиса, где строили массивные рифы, по сравнению с которыми коралловые рифы кажутся карликами.

Идея осенила американского ученого де Бура, когда он рассматривал греческую геологическую карту 1964 года. Судя по ней, скалистые породы под храмом Аполлона содержали битумный известняк, пронизанный углеводородом, что и было источником дурманящих паров.

Кроме того, участки каменистого дна не были малоприметными пятнами, которые могли затеряться в геологическом хаосе региона. Напротив, они расстилались широкими полями. Пометка на полях карты поясняла, что битуминозные слои таких отложений достигали толщины до ста метров, это больше футбольного поля. Пласты были довольно обширными и формировались миллионы лет, по мере того как несказанное количество поколений моллюсков и других живых существ рождалось и умирало на берегах и дне доисторического Тетиса.

Внимательно разглядывая карту, геолог и археолог увидели пояс битуминозного известняка темно-зеленого цвета вокруг святилища и под ним. Пояс тянулся на десятки километров. Совершенно очевидно, что в каменных глубинах под храмом Аполлона лежало немало темного, вязкого материала.

Им не верилось в такую удачу. Растроганный де Бур активно выражал благодарность Хейлу за то, что тот нашел карту. Когда восторги по поводу открытия улеглись, они заговорили о том, как странно природа распорядилась с историей: буйство древних углеводородов было условием безумия Пифии с ее многовековыми прорицаниями, видениями и конвульсиями. То, что они обнаружили, было настолько замечательным, что просто было трудно в это поверить.

Де Бур тут же отбросил свою теорию, что газы образовывались под дном Коринфского залива. Это была рабочая догадка, и в ней он больше не нуждался. Наиболее важные факторы, которые порождали вдохновение Оракула, нужно было искать гораздо ближе к месту ее пребывания, и они были намного сильнее, чем он представлял.

Де Бур вспомнил некоторые битумы, которые видел во время своих путешествий — в Пакистане, северной Греции, даже в Коннектикуте неподалеку от Уеслеана. Он брал студентов на полевые рекогносцировки по шоссе № 9 в сторону Восточного Берлина. Там, совсем рядом с дорогой, они осматривали битуминозные породы, молотком вскрывали их, и в нос им ударял специфический острый запах. Местами выход битума был таким значительным, что можно было разглядеть, как он ручейками, как асфальт, поднялся через трещины в каменной породе. Битуминозный известняк под храмом мог вырабатывать газообразные выбросы, которые поднимались на поверхность. Очень возможно, что мощные подвижки вдоль активного разлома, расщелины, которую они с Хейлом в тот самый день нанесли на карту, вызвали трение, разогревшее битум, и в процессе вытеснения более легкие фракции перешли в газообразное состояние. То же самое происходит при крекинге сырой нефти, разлагающем ее на составные части.

Да, сказал он Хейлу, землетрясения и мощные подвижки вдоль активных разломов могут создавать такое количество тепла. В некоторых случаях они могут вырабатывать газ в течение многих лет, десятилетий, веков. Столь же важно, что они раскупоривали забитые мелкой породой трещины и открывали выход газам. Он предполагал, что глубоко под храмом эпизоды разогревания породы и раскрытия выходов расщелин могли сменяться периодами стагнации, что объясняло спад активности оракулов, о чем сообщал Плутарх.

Оба они отлично понимали, что при всем этом связь между Оракулом и битумом оставалась всего лишь предположением. Но это предположение основывалось на впечатляющих фактах о строении земли под святилищем. Кусочки мозаики укладывались на свои места. Они открыли не только расщелину, но и способ, каким газы попадали в адитон и к Оракулу.

В профессиональной жизни Хейла был один печальный эпизод. Он тогда работал на археологическом раскопе. Случилось это на заре его карьеры и послужило уроком на всю жизнь. Только что закончив учебу, он руководил обследованием участка, отведенного для создания промышленной зоны графства Джефферсон, штат Кентукки, в районе Луисвилля. В его обязанности входило определить, нет ли в тех местах важных археологических артефактов и вообще древностей. Времени для обследования отвели мало, но тем не менее требовалось провести его очень внимательно. Участок находился на землях, заливаемых при паводке реки Огайо. Было известно, что там находят большое количество индейских орудий и культурных объектов тысячелетней давности, времен, когда берега реки во множестве занимали поселения коренных американцев.

Хейл принялся за дело с величайшим усердием. Он был уверен, что вот-вот сделает великое открытие, и поэтому старался все делать по правилам. Продравшись через заросли можжевельника, его бригада подошла к ручью. Там, прямо перед ними, находился большой холм. Когда-то Луисвилль славился большим количеством насыпных холмов, которые разрыли и уничтожили задолго до начала научных археологических работ. И вот теперь перед ним один, по всей видимости, нетронутый курган. Это его великий шанс. Хейл велел все бросить и копать этот холм. Дни напролет под палящим солнцем они расчищали его от кустарника, затем разметили и принялись самым усердным образом, миллиметр за миллиметром, вскрывать курган, копаясь в жирной черной земле. Хейл был уверен, что это его Троя. Он уже слышал речи и аплодисменты.

Но тут копнули, и из земли вывалился осколок стекла. Ничуть не обескураженный, Хейл сказал, что это, наверное, какой-нибудь грызун закопал или корешок растения подобрал под себя. Через несколько минут⁴ из земли вылез обломок кирпича, потом длинная железная цепь. Хейл велел четверым своим помощникам отдохнуть, а сам побежал к стоявшему поодаль фермерскому дому. Представившись, он спросил открывшую дверь женщину, не знает ли она что-нибудь об индейском кургане в этих местах. «Нет», — ответила она. Тогда он самым подробным образом описал то место, уточнив, что холм находится в излучине речушки. «А, — сказала она, — так туда мой муж когда-то выбрасывал всякий хлам».

После этого конфуза Хейл следовал простому правилу: живущие поблизости от места археологических работ люди знают о нем больше, чем самые опытные профессиональные археологи смогут разузнать при первоначальном осмотре, поэтому первое, что нужно делать, это опрашивать местных жителей.

Теперь он применил это правило в Дельфах.

Общительный по натуре человек, Хейл обошел весь город, от лавки к лавке, интересуясь, не слышал ли кто-нибудь о родниках или щелях в земле в округе, из которых пахло бы непривычным ароматом, и вообще каких-нибудь местах, где из земли идет газ. Ему хотелось установить, не сместили ли землетрясения каменные породы в основании храма, изменив направление выхода газа, который одурманивал Оракула, как предположил Плутарх.

К вечеру ему крупно повезло. Он зашел в лавчонку, что-то вроде лавки древностей, битком набитую козьими колокольчиками, иконами, кожаными вещами, старыми шпорами, там стоял пресс для выжимки оливкового масла, висели пестрые коврики, валялись подковы, на столе высились россыпи монет, горки часов, в углу стояли деревянные грабли и лопаты и, совершенно необъяснимо, изящные вафельницы для выпечки церковных облаток. В задней части лавки сидели двое мужчин. Да, есть такое место, сразу за последними домами города, от храма не близко, такая щель в скале, сказали они. Ее называют «ветряной дырой», анемо трипа. Мы там играли еще мальчишками.

Заинтригованный, Хейл пошел по главной улице города, заглядывая во все бары и спрашивая, знает ли кто-нибудь про «ветряную дыру».

— Точно, — отозвался один человек. — Я помню, когда я был маленьким, из нее иногда пахло серой и зимой над ней был виден пар.

Хейл не мог произнести ни слова, в голове возникли картины дурманящих паров. Он знал, что многие углеводороды, вроде угля и нефти, имеют в своем составе серу, и сразу подумал, что и битум тоже может содержать серу и издавать такой запах.

— Поищите дверку, — посоветовал кто-то. — Теперь дыру закрыли железной дверкой.

— Зачем? — удивился Хейл.

— А чтобы никто не свалился.

Хейл никогда не принимал всерьез рассказы о том, что треножник Оракула стоял над щелью в качестве меры безопасности. Теперь он подумал, что это могло быть правдой.

Темнело. Ночь была холодной, на небе ни звездочки. Но, разогретый вином и растущим возбуждением, Хейл перебрался в другой, единственный еще не закрывшийся бар. Там он разговорился с молодой парой, которая ничего не знала о «ветряной дыре», но с энтузиазмом вызвалась принять участие в поиске. Муж с женой уселись на свой мотоцикл, Хейл потрусил за ним пешком. Место отыскалось без особого труда. Оно находилось за городом, у дороги к Коринфскому заливу, и представляло собой известняковую скалу. Женщина направила фонарь мотоцикла на дверку, чтобы спутники могли посмотреть, что там за ней.

Это была миниатюрная пещерка, узкая щель, размером приблизительно метр, она несколько расширялась, прежде чем исчезнуть в тартарары. Никакого запаха не было, никакого движения воздуха. Трудно было даже представить, что кто-нибудь, пусть даже маленький ребенок, мог туда свалиться. Видны были несколько сталактитов и слои натеков, которые наросли на внутренней поверхности щели.

Хейл, совершенно счастливый, направился домой. То, что он нашел, великим открытием не назовешь, но оно подтверждало битуминозные выходы в районе и, возможно, указывало на то, куда за столетия переместился выход газов. Дело в том, что в тот момент уже не было никаких очевидных следов утечки углеводородов. Но, не исключено, она существовала в прошлом. Это было еще одним ключом к разгадке тайны, в которой им с де Буром предстояло разобраться.

Небо угрожающе хмурилось, дул ледяной ветер. Женщина в «Куросе» сказала, что вот-вот повалит снег и, может быть, очень сильный. Несмотря на такой прогноз погоды, они все-таки решили поехать через Парнас к береговой равнине, к знаменитым Фермопилам, где греки остановили персидское войско и где де Бур много раз наблюдал, как разбросанные тут и там ключи, пузырясь, выделяют на поверхность газ. Он хотел показать их Хейлу, потому что был уверен, что тот поймет, как из глубин земли вырывается газ.

Ключи Фермопил, буквально в переводе с греческого «горячие ворота», находились по линии очень активных разломов. Де Бур уже бывал раньше у этих дышащих паром водоемов, когда наносил на карту расщелины во время работы над проектом реактора на Эвиа, гористом острове у восточных берегов Греции. К одному такому ключу в свое время приходили рабочие с семьями, здесь они отдыхали, разогревая свои натруженные мышцы в горячих водах источника. Де Бур и сам хотел окунуться в большой яме, где поднималась наверх горячая вода, несмотря на то что шел снег. По прошлому опыту он знал, что пузыри, поднимающиеся со дна, не токсичны, даже наоборот, содержат углекислый газ, вроде того, который шипит в содовой или сельтерской воде. Никаких признаков битума или экзотических углеводородов не присутствовало. И все-таки Фермопилы расположены всего в тридцати с небольшим километрах от Дельф, где кипело и булькало в святилище бога Аполлона.

Когда они вышли из гостиницы, пошел снег, на подъезде к холмистой местности у самого Парнаса их застигла метель. Не прошло много времени, как разразился настоящий буран, снег бил в стекло, видимость снизилась чуть ли не до нуля. Увидев у края дороги застрявший в снегу снегоочиститель, они повернули назад и решили переждать в маленьком городке у подножия Парнаса. Ехать дальше было опасно, во всяком случае, говорили, что перевалы впереди закрыты.

В маленьком городке было несколько гостиниц, но все оказались закрыты. Помыкавшись но улицам, они все-таки отыскали маленькую гостиничку, хозяин которой согласился пустить их и даже развел огонь в камине. Они обогрелись и снова разговорились, теперь менее официально. Это получилось как-то само собой. Хейл сообщил, что происходит из семьи потомственных врачей и педагогов, проповедников и мелких бизнесменов. Мало-помалу де Бур рассказал о своем детстве на Яве, пребывании в концентрационном лагере и о том, как случай привел его в геологию. В какой-то момент он откинул со лба волосы и показал шрам, оставленный японской пулей, когда он бежал из японского лагеря в отсветах горящего огня. Шрам отливал багровым цветом.

Хейл ничего об этом не знал. Он проникся невероятным уважением к де Буру и еще больше привязался к их дельфийскому проекту.

Де Бур, бесспорно, по своему возрасту, опыту, положению в науке и потому, что именно он первым обратил внимание на необычную геологию в районе храма, занимал ведущее место в проекте. Хейл был младшим партнером.

Но после первого раунда их исследований в Греции они незаметно поменялись ролями, и первое слово оставалось за Хейлом при определении дальнейших шагов по развитию проекта. Отчасти это был вопрос решимости идти до конца. Хейл всегда чувствовал, когда перед ним верное дело, а выдвинутый де Буром тезис теперь перешел из разряда неправдоподобных в разряд вероятных. Ведь теперь в дополнение к свидетельствам древних авторов они располагали косвенными доказательствами одурманивания Оракулов. Перечнеляя их в случайном порядке, не по значимости, это были воспоминания о чайках, французский отчет о щели под адитоном, установленный ими самими факт прохождения расщелины под Дельфами, греческая карта, подтверждавшая наличие расщелины, обнаружение битума на скальном основании храма и травертина в самом храме и в его окрестностях, а также воспоминания о «ветряной дыре». В целом представлялось в высшей степени вероятным, что либо родник, либо щель источали какого-то рода газ, проникавший внутрь храма и на протяжении нескольких веков опьянявший целую вереницу Оракулов.

Хейл, младший партнер, в смысле продвижения в карьере выигрывал от крупного открытия в Дельфах больше, и это, возможно, определяло его более глубокую заинтересованность в проекте. Де Бур, напротив, уже достиг всего, чего можно достигнуть в академической сфере, и даже самый громкий успех в Дельфах не мог сколько-нибудь заметно повысить его авторитет. И в самом деле, он уже был общепризнанным первым профессором наук о земле в Уеслеане, и его собственный фонд оплачивал все расходы проекта. Природная любознательность подогревала его интерес к раскрытию тайны Дельф, но с точки зрения карьеры он был намного меньше мотивирован в достижении максимального успеха. Можно сказать, что к этому времени де Бур добился такого положения в академическом мире, что мог спокойно почивать на лаврах или заняться каким-нибудь смелым предприятием и не оглядываться по сторонам. Его устраивал любой исход. Хейл же, с другой стороны, не имел кафедры с обеспеченным доходом от благотворительных фондов и, будучи руководителем отдельной студенческой программы, мог пока что претендовать на пост декана, проректора или ректора колледжа, если бы выбрал себе в дальнейшем административную карьеру. Каким бы путем он ни решил идти, намечалась явная возможность получить повышение, и крупное открытие было бы очень к месту.

На их заинтересованность в проекте влияла также и разница в возрасте. Де Буру был шестьдесят один год, Хейлу сорок четыре.

Возможно, более существенное значение, чем личные особенности обоих людей, имели профессиональные факторы, которые отдавали Хейлу первенство в инициативе. Что было еще важнее, они шли наперекор сложившимся представлениям не геологического, а археологического порядка. После целого века археологических открытий и комментариев, наблюдений и споров о Дельфах все закончилось категорическим вердиктом, что не обнаружено никакой щели и никаких дурманящих паров. В геологическом мире не было такой традиции. Для де Бура было бы внове выступить в геологическом журнале, возможно, это была бы первая такого рода публикация. Но Хейл, выступив перед археологической аудиторией, пошел бы против целой плеяды предшественников, которые в своей массе выражали большой скептицизм в отношении древних источников. В перспективе он столкнулся бы с сопротивлением группы специалистов-историков, критиков и читателей, даже если они будут расположены принять его тезисы за истину, согласятся с ним при условии представления достаточно большого количества весомых доказательств. Об альтернативе лучше было бы не думать. У Хейла не было никакого желания сделаться объектом нападок со стороны археологического мира.

Перед ними стояла также проблема неодинаковых подходов к исследуемому ими предмету в свойственной каждому из них сфере. Для археологов Дельфы были священным местом поклонения, одним из самых знаменитых мест классической Античности вкупе с Парфеноном в Афинах и Колизеем в Риме. Те же Дельфы, наоборот, были абсолютно белым пятном для геологов. В лучшем случае, дельфийский феномен был неким побочным явлением по сравнению с подвижками континентальных плит, границами тектонических областей и образованием горных хребтов.

Наконец, поля их соответствующей деятельности сильно различались стандартами свидетельств и доказательств, и что касается Хейла, то эти различия только подталкивали его к смелому продолжению проекта. Несмотря на то что геология считается точной наукой, многие ее отрасли, особенно те, которые имеют целью выяснение процессов, происходящих в глубинах Земли, имеют дело с целым набором относительных величин: предполагаемых границ, невидимых конвективных течений, неточных границ зон плавления и отвердения. В археологии, наоборот, многое можно увидеть и потрогать, подвергнуть сопоставлению и анализу. Археология — наука тактильная и сенсорная, даже в тех случаях, когда отсутствие каких-то частей изучаемого объекта вынуждает исследователя полагаться на догадку. В известной степени Хейл пытался применить к геологии методы собственной дисциплины.

Очень может быть, что играли определенную роль и их личности. Де Бур прошел тяжелую жизненную школу, временами бывал непреклонно упрямым, а Хейл умел прислушиваться к мнению коллег. Взятые вместе, эти качества побуждали Хейла собрать как можно более убедительные доказательства. Он хотел быть уверенным.

Такая ситуация не могла не вызвать трений и взаимного недовольства. С другой стороны, такие творческие споры часто свидетельствуют о хорошем рабочем сцеплении между партнерами. Теоретически достоинства партнерства перевешивали возможный риск конфликта.

Вопрос, по которому теперь возникли разногласия, касался перспективы публикации, представления результатов их открытий широкой аудитории и вынесения на публику вопроса об одурманенном состоянии Оракулов. В 1996 году де Бур, за спиной у которого были пятнадцать лет раздумий по поводу необычной геологии Дельф и ее влияния на античный мир, чем не мог похвастаться Хейл, полагал, что они располагают достаточными доказательствами, чтобы выйти с ними в печать. Он говорил, что не видит никаких сложностей. Они вдвоем могут подготовить статью для какого-либо геологического журнала. Хейл не соглашался. Им нужно больше доказательств, больше материала, чтобы подтвердить свои утверждения. Де Бур не стал возражать. Дополнительные доказательства не лишни и могут помочь делу. Через несколько лет, вспоминая то время, де Бур добрым словом будет отзыватся о педантичности Хейла, отмечая при этом, насколько разнятся представления геологов и археологов о том, что для них составляет доказательную базу. Геологи, думает он, часто удовлетворяются, скажем, семьюдесятью пятью процентами определенности. Хейл же хотел быть уверенным на девяносто или девяносто пять процентов.

По дороге в Афины, а затем в самолете по пути в Нью-Йорк они обсуждали планы дальнейшей работы над проектом. Ключевой проблемой их гипотезы, для решения которой им не хватало неопровержимых доказательств, было битуминозное испарение из каменистой породы. Хейла интересовало, в состоянии ли они доказать это? Имеются ли методы, которые позволили бы помочь ответить на вопросы: какие нефтепродукты попадали в храм, особенно в отдаленном прошлом? Есть ли способы установить, какие газы выходили на поверхность вокруг храма тысячу лет назад?

Де Бур долго раздумывал над этим, взвешивая все, какие только приходили в голову, возможности. Наконец он нашел ответ.

Травертин, все дело в травертине, сказал он. Вероятность успеха крайне мала. Но, кто знает, может быть, игра стоит свеч. В этой идее, заметил он, множество оговорок. Было ли поступление газа в храм в те давние времена достаточно обильным, как быстро образовывались твердые отложения, был ли приток газа постоянным на значительных отрезках времени, происходила ли утечка газа через пористую породу и не задерживалась ли часть газа в каменистых порах при образовании травертина во времена Оракулов, и не остался ли газ на тысячу лет замурованным в травертине и каменной породе. Впрочем, де Бур смотрел на все это без большого оптимизма. Он не слышал, чтобы кто-нибудь обнаруживал газы, оставшиеся с древних времен. Если их можно обнаружить, то это предмет новой науки.

И конечно же, добавил де Бур, скорее всего власти в Дельфах отнесутся к этой идее без энтузиазма и станут возражать. Просьба разрешить сделать сколы травертина для исследования, вероятнее всего, будет воспринята как посягательство на святыню. Просто это никогда не делалось.

Хейлу предстоял долгий перелет домой. Сидя в самолете, он думал о том, каким удачным было это путешествие, несмотря на то что, к сожалению, адшпон забит грязью и мусором. Ученый был совершенно уверен в том, что ими собрано достаточно важных доказательств и что у них теперь есть план реализации более точной проверки своей гипотезы и сбора данных, которые покажут, на правильном ли они пути или заблуждаются. В конце концов, так и функционирует наука. Сначала смелую идею предлагают, а потом экспериментально подтверждают. Хейл считал, что начало складывается удачно.

Впрочем, его продолжала тревожить проблема протяженности расщелины и вопрос, что сделало Дельфы, а не какое-нибудь другое место самой активной точкой проявления одурманивающих газов. Ведь расщелина протянулась вдоль подножий Парнаса километров на двадцать, не меньше. Загадка уникальности Дельф, подсказанная греческой картой, как-то затерялась в кутерьме поездок, расспросов и находок. Но теперь, когда все успокоилось, о ней вспомнилось с новой силой.