День бумеранга

Глава 11

Речь Ранди у входа в тюрьму была перепевом вчерашней речи в сенате, но только, по словам одного телеобозревателя, теперь он сервировал свою мысль «под острым соусом». Толпа кричала и ревела, показывала пальцами V, требовала освобождения Касс. Даже Терри был под впечатлением – редкое состояние для пиарщика.

– Мне показалось, вы собираетесь отстегнуть ногу и потрясать ею перед лицом правительства, – сказал он, когда они вернулись в фургончик, служивший передвижной штаб-квартирой кампании за освобождение Кассандры.

– Между прочим, – отозвался Ранди, жадно глотая воду из бутылки, как боксер между раундами, – такая мысль и правда у меня мелькнула.

– Очень вас прошу, удержитесь, если она мелькнет еще раз. Вы выглядели отлично. Интересно, смотрела она или нет.

По другую сторону тюремных стен Касс играла в «червей не брать» с сокамерницей – репортершей «Нью-Йорк таймс». Репортеров в эти дни за решеткой сидело немало – они даже образовали свою «инсайдерскую» тюремную группировку. Называли себя «пулицеровской сворой»,[43] татуировались хной, делали себе головные повязки из дорогих чулок. Карточная партнерша Касс сидела за статью в разделе «Письма из Вашингтона» о том, что ЦРУ внедрило во французское посольство своего шеф-повара (поистине немалое достижение!), который подкладывал съедобную подслушивающую аппаратуру в паштет из гусиной печенки на официальных обедах. Назвать источник она отказалась.

– Эй, Девайн, так тебя растак! – крикнула еще одна представительница сидящей прессы – публицистка, отказавшаяся свидетельствовать перед большим жюри, составленным двадцать лет назад для решения вот какого вопроса: просил ли один член кабинета (ныне покойный) одну официантку (ныне живущую в Аргентине) в одном ресторане (прекратившем существование) дать ему свой номер телефона (давно отключенного). – Разуй глаза!

Она показала на экран телевизора, привинченного к стене так называемой комнаты отдыха. Касс перевела на него взгляд. На экране сенатор Рандольф К. Джепперсон выступал перед толпой, над которой торчали плакаты с ее именем.

– Похоже, кое у кого завелся на воле рыцарь-избавитель, – заметила публицистка. – Не тот ли самый, с кем ты устроила тогда потеху в Боснии?

– Объясни, какой смысл ты вкладываешь в слово «потеха», – сказала Касс.

– Только что назвал тебя совестью молодого поколения.

– Черт возьми, девчонка, я так и знала, что дама у тебя!

– Вот бы меня кто-нибудь назвал совестью поколения, – сказала светская хроникерша из «Вашингтон пост», которая отбывала «от трех до пяти» за отказ раскрыть источник. – Ты с ним спала или нет?

– Вопросы у тебя, однако.

– А что? Заключенным положено друг с другом откровенничать. Мы же все тут в одной лодке.

– Не было у нас ничего такого. Хотя земля под нами качнулась.

– А он ничего, привлекательно-страшноватенький такой. У него вроде был роман с этой, как ее…

Касс смотрела на телеоблик Ранди все время, пока тасовала колоду. Видна рука Терри, думала она.

Ближе к ночи благодаря трансляции речи Ранди толпа стала исчисляться тысячами. Терри задавал ритм скандирования из фургончика по радио.

– Прямо как в шестидесятые, – сказал он, глядя в тонированное окно фургончика, – только мусора поменьше. Куда это вы? – спросил он Ранди, когда тот потянулся к ручке двери.

– Соединиться с народом, – был ответ.

– Не переборщите с доступностью.

– С доступностью? – хмыкнул Ранди. – Не понимаю, как с ней можно переборщить.

Едва Ранди вышел из фургончика, как был проглочен восторженной толпой молодежи с плакатами:

Терри смотрел, как толпа засасывала сенатора, пока не осталась только голова, освещенная яркими телепрожекторами. В фургончике было три монитора, так что Терри мог видеть интервью Ранди в прямом эфире.

Репортер телеканала «Фокс» сунул Ранди микрофон.

– Сенатор! Один ваш коллега, сенатор Мелтингхаузен, называет вас, цитирую, прожженным оппортунистом. Не слишком ли это резкое выражение для такого в общем-то коллегиального органа, как сенат?

– Не знаю, насколько я прожжен, – улыбнулся Ранди. – Но что я горю – это правда. Я горю желанием добиться справедливости. Что касается оппортунизма… По-латыни opportunitas означает «возможность». Если мой хороший друг из славного штата Виргиния имеет в виду, что я стремлюсь использовать любую возможность для ремонта нашего бракованного правительства, то да, я оппортунист. Безусловно. Но главное, Крис, – могу я вас так называть? – в том, что…

Терри откинулся назад с удовлетворением наставника, увидевшего, что ученик уверенно справляется собственными силами. Всегда двойственное чувство. Он тут же сурово напомнил себе, что сейчас не время для размягченности и уж тем более для пагубного самодовольства. Сейчас, если на то пошло, время наибольшей опасности, время, когда клиент считает, что все может сам. Вашингтон усеян обглоданными костями тех, кто дал волю подобной самонадеянности.

– Что-что? Просто отпустить ее на свободу?

Президент Райли Пичем был не в лучшем настроении. Экономическая ситуация заставляла правительство работать в кризисном режиме. Все здорово недосыпали.

– Будет выглядеть так, словно мы идем на попятный, – добавил президент.

– Именно туда нам и следует идти, – сказал его главный политический советник Бакки Трамбл. – На попятный.

Президент тупо уставился на него через ширь письменного стола из выловленных досок с крейсера «Мэн», затонувшего на рейде Гаваны. На ретроспективный взгляд, не самый, пожалуй, удачный выбор стола из запасов, хранящихся на правительственном чердаке.

– Чего-то я тут не улавливаю, – сказал президент.

– Электронная почта дает статистику девять к одному против нас.

– Эта мадмуазель призывает людей не платить налоги. Так что не надо! У нас и так черт знает какие трудности с доходной частью.

Генпрокурор не уверен, объяснил Бакки Трамбл, что если Касс заручится сильной защитой на основании Первой поправки,[44] ее признают виновной.

– И какой тогда видок у нас? Получится, что мы весь наш престиж – все рожки да ножки, что от него остались, – пустили на то, чтобы дать по мозгам молоденькой блоггерше. Которую, вполне возможно, суд отпустит гулять на воле и показывать нам нос. Спросите себя: может, не стоит связываться с этим мудилой Ранди Джепперсоном? Лично я лучше буду жрать гусениц с горячего тротуара. Бросьте на него взгляд: настоящий Пестрый Дудочник[45] для тех, кто вчера еще мочил подгузники. Он доит эту ситуацию, как джерсейскую корову. У которой по всему вымени отпечатки пальцев Таккера, его пиар-агента. Эта девчонка Девайн работает у Таккера. Так что тут больше инцеста, чем на семейном сборе в Арканзасе. Я бы даже длинной палкой не рискнул все это ворошить. У нас и без того впереди труднющие перевыборы.

– Чего эта штучка так лезет из кожи? Прямо шило в заду.

– Она была с Джепперсоном в Боснии, когда он ногу потерял. Я порасспрашивал кое-кого в Пентагоне. Говорят – похоже, они трахались в военном вездеходе посреди минного поля. Она предпочла увольнение трибуналу.

– Ох уж эти мне бабенки в погонах, – фыркнул президент. – Упаси нас господи.

– Она и без погон сейчас дает жару. Ну так что? Как нам быть? Делаем из нее мученицу?

Президент помедлил с таким видом, словно еще не решил.

– Ну ладно, – промолвил он наконец с видом премудрого Соломона. – Скажи Киллибрю, чтобы спустил на тормозах.

– Правильно, шеф.

Бакки Трамбл всегда хвалил президента, когда тот слушался его советов.

На следующий день ближе к вечеру после nolle prosequi – отказа истца от иска за малостью шансов на успех, – о котором лапидарно заявил департамент юстиции, Касс освободили. Тысячная толпа приветствовала ее знаками V. «Пулицеровская свора» на прощание подарила ей головную повязку из чулок, купленных в «Викторияз сикрет».

– Может, попробуем от них оторваться? – спросила Касс. За ними следовали как минимум четыре машины с фотокорреспондентами. Она только что поговорила по телефону с плачущей матерью.

– Ну нет, – сказал Терри. – Гонка на скорость – последнее, что нам сейчас нужно. Пусть пощелкают нас, когда приедем к Ранди. После этого они уберутся, я думаю.

– Зачем мы к Ранди? Я хочу домой.

– Потому что он желает нас видеть. Человек, который тебя оттуда вытащил.

– Ты правда его подключил?

Терри сделал круглые глаза.

– Он сенатор Соединенных Штатов. Если у тебя есть другие охотники встать и громко крикнуть: «Свободу Касс!», немедленно присылай их ко мне.

– Теперь я перед ним в долгу.

– Считай, что тебе повезло, мисс Пожизненное Без Досрочного. И улыбайся в камеры. Скажи репортерам пару слов. Двадцать секунд о том, как хорошо выйти на свободу, как хорошо, что твои слова услышаны…

– Ты меня учишь выступать перед прессой?

– Твой адвокат (хороший человек, между прочим) из-за тебя сидит на антидепрессантах. Я буду стоять сзади с нацеленным тебе в спину пистолетом. Так что придерживайся сценария.

– У меня, кстати говоря, завелись подруги в «пулицеровской своре».

Ранди занимал в Джорджтауне большой особняк в федеральном стиле, который в разные годы принадлежал одному будущему президенту страны, двум видным послам, госсекретарю в администрации Теодора Рузвельта и одной знаменитой джорджтаунской хозяйке салона, у которой одновременно были романы с королем Англии, графом Парижским, императором Хайле Селассие и Жозефиной Бейкер.[46] Она умерла, как гласит молва, от переутомления.

Ранди встречал Касс и Терри на крыльце. Рядом ждала огромная толпа репортеров и дежурил конный полицейский.

– Целовать его я не буду, – бросила Касс Таккеру, перед тем как выйти из машины.

– Никто от тебя этого не требует.

Ранди протянул ей руку. Она церемонно пожала ее.

– Я бы хотел сделать краткое заявление, – сказал Ранди. – Прежде всего, поздравляю мисс Девайн с освобождением. – Раздались аплодисменты доброжелателей. – Во-вторых, я хочу поблагодарить ее за жертвы, принесенные делу, в которое она верит и которое защищает. В-третьих, спасибо президенту Соединенных Штатов за то, что принял верное решение. Хотя бы раз в жизни. – Смех, аплодисменты. – В-четвертых, и в-последних, хочу заявить, что я горд быть рядовым в армии этой женщины. И я готов сражаться с ней бок о бок в грядущих битвах.

Аплодисменты.

Касс посмотрела на него. Он выглядел старше, чем тот молодой конгрессмен, с которым она давным-давно познакомилась на аэродроме Гнилюк. Она понятия не имела, к чему все это приведет, и испытывала по поводу сенатора Ранди массу недобрых предчувствий, но в то же время ощущала странную радость от того, что он рядом.