День бумеранга

Глава 33

У Гидеона Пейна, кандидата от партии SPERM, была похожая проблема. Его пресс-секретарь, опытный вашингтонский служака по фамилии Тили, поднял вопрос со всей возможной деликатностью:

– Может быть, нам, э… следовало бы выработать позицию по поводу… – он кашлянул, – миссис Пейн?

Гидеон нисколько не смутился:

– Проще говоря – избиратели, видимо, захотят знать, не убил ли я свою маму?

– Примерно… в этом ключе. Более или менее. Да, – сказал Тили.

– Что ж, – проговорил Гидеон, сложив из пальцев церковный шпиль (ему страшно недоставало часов). – И как нам развеять эти мрачные подозрения?

– Трагическое стечение обстоятельств. Несчастный случай. Такое бывает…

– М-да, – сказал Гидеон. – Матери то и дело валятся вниз с обрывов. Происходит сплошь и рядом. В общем – конечно, трагедия. Конечно, несчастье. Но в округе Пейн есть люди с погаными языками, которые треплют ими, и треплют, и треплют. Удивляюсь, как эти языки еще не отсохли у них под южным солнцем. И когда к ним обратится центральная пресса, они начнут хмыкать и говорить: «Да, он убил бедную старушку. Жуткое дело. Он, вы знаете, вскоре уехал, сам не свой от стыда». – Гидеон задумался. – Сохранилось медицинское заключение. За несколько недель до инцидента врачи сказали ей, что у нее опухоль мозга. Ей недолго оставалось жить.

– Значит, она так и так умерла бы, – сказал Тили.

– Да, но… Полностью это сомнений в моей невиновности не развеивает, правда? Не совсем обычная проблема для кандидата в президенты. Были когда-нибудь у вас клиенты, которых подозревали в таком преступлении?

– Был один, довольно высокопоставленный, у которого дядя, как выяснилось, служил в штабе у Гитлера во время Второй мировой. Но матереубийств что-то с ходу не припомню.

– Гм… Что ж, не все проблемы легко решаются. Над этой придется поработать. Я всю свою деятельность посвятил сбережению жизни. Нерожденные дети, калеки, хромые, умственно неполноценные, престарелые… Вот на чем мы построим кампанию. Есть, конечно, это ужасное дело Артура Кламма, но мы щедро расплачиваемся с родственниками – большей частью, надо сказать, они рады такому обороту событий, – так что я не жду особых неприятностей с этой стороны. Вот у Джепперсона, думаю, они будут. Вдохновила Кламма на серийные убийства мисс Девайн из его команды. Так что я предвижу острые дебаты. – Он пожал плечами: – Возможно, иных избирателей даже привлечет к себе человек, сбросивший мать с обрыва, хотя включать это в свою платформу я, разумеется, не буду. Ну, давайте теперь посмотрим телеролики, которые сделали ваши ребята.

Сидя у себя в кабинете в папской нунциатуре на Массачусетс-авеню, напротив резиденции вице-президента, монсеньор Массимо Монтефельтро пытался найти решение своей собственной надвигающейся медиапроблемы.

Когда комиссия по «восхождению» порекомендовала отложить вопрос в долгий ящик, монсеньор облегченно вздохнул и вознес благодарственную молитву Богоматери Быстроспасающей. Теперь, когда тема утратила злободневность, Рим конечно же успокоится и перестанет требовать, чтобы он осудил «восхождение» по телевидению и подверг себя риску дальнейшего шантажа со стороны русских путан и жуткого выбивалы Ивана Грозного.

Но вдруг идиот Джепперсон взял и заявил, что собирается идти в президенты, и поставил «восхождение» в центр кампании. Porca miseria. В тот же день позвонил кардинал Рестемпопо-Бандолини:

– Когда же вы наконец пойдете в наступление на эту мерзость, Массимо? Его святейшество выражает нетерпение.

– Пожалуйста, передайте его святейшеству, что я… выжидаю удобный момент.

Эта идея Ватикана пригрозить отлучением… Они думают, сейчас какой век? Шестнадцатый? Можно себе представить, как это воспримут американцы. Чтобы на них давил какой-то Папа из Рима? К тому же не особенно популярный в Америке. Француз, что вы хотите.

Массимо всерьез подумывал, не просимулировать ли инфаркт. Давление у него и правда было высокое, тут симуляции не требовалось.

А все этот дурак Ги-идеон. Его вина. Теперь – представляете – хочет баллотироваться в президенты! Вот вам Америка. Ну что за страна! Психушка, где остро не хватает санитаров и транквилизаторов.

Как быть? Он посмотрел на статую Богоматери Быстроспасающей. Она улыбалась ему, словно бы говоря: Массимо, Массимо, Массимо, будь же рассудителен, не обольщайся – даже мне не под силу тебя вызволить.

Телефонный звонок. Давление круто вверх. У него развился панический страх перед телефонами – немалый минус для второго человека Ватикана в американской столице, который вскоре должен был стать первым. Если останется жив, конечно.

– Монсеньор, звонит человек по имени Иван. Фамилию назвать отказался. Утверждает, что вы его знаете. Будете с ним разговаривать?

Монсеньор Монтефельтро с трудом подавил стон.

– Буду, буду. – Он взял трубку. – Что вам нужно? Я же дал вам деньги.

– Я звоню от благотворительной организации.

– Что?

– Для сирот чеченской войны. Вы хотите сделать пожертвование?

– Нет, – сказал монсеньор Монтефельтро. – Не хочу. Я хочу, чтобы вы отправились в Чечню.

Молчание. Затем:

– Жалко. Это доброе дело. Католическая церковь богатая. У вас большой офис на Массачусетс-авеню.

– Откуда вы знаете?

– Вы на работу, а я за вами!

Иван Грозный, судя по тону, был доволен собой.

– Хорошо, хорошо. Я сделаю пожертвование этой благотворительной организации.

– Сколько?

– Десять долларов.

Иван недовольно хмыкнул.

– Десять тысяч – лучше.

– У меня нет десяти тысяч долларов.

– У Католической церкви нет десяти тысяч? – не поверил Иван. – Ха! Вы можете продать золотую Мадонну или подсвечники. Вы платили уже золотом. Золотые часы вашего друга Гидьона Пайна. Это он сказал по телевизору, что хочет быть президентом?

Монтефельтро не считал себя особенно обязанным защищать Гидеона: ведь нынешнее бедствие было полностью делом Гидеоновых рук. Итак, они поняли, что это он. Может быть, Богоматерь Быстроспасающая все же услышала мои молитвы? – подумал Монтефельтро.

– Да, – сказал монсеньор. – Это он. Так что почему бы вам не позвонить ему насчет пожертвования? Может быть, он выкупит у вас свои часы.

– Хорошая идея. Вы умный священник.

Наконец-то свободен…

– Но вы тоже сделайте пожертвование. Бедные сироты! Они очень хотят есть.

Фрэнк Коуэн раскатал губу на кабинет в западном крыле Белого дома, но Бакки Трамбл объяснил ему, что даже он не сможет это устроить. По закону сотрудники избирательных штабов не имеют права занимать кабинеты в правительственных зданиях. Что по закону, а что нет, Фрэнка Коуэна не особенно волновало – но Бакки удовлетворил его пропуском в Белый дом, создававшим у Фрэнка иллюзию, будто он там работает. Вдобавок Трамбл посулил Фрэнку массу возможностей встречаться с президентом в Овальном. Вот и все, думал Бакки, что нужно для полного счастья этому гаду. Плюс бурная ночь с Лизой в спальне Линкольна. Больше ничего этих крупных спонсоров не интересует. Им надо рассказывать друзьям: «Я трахался в спальне Линкольна до потери пульса».

Выполняя свою сторону сделки с Трамблом, Фрэнк, получив должность финансового директора, передал ему звукозапись их разговора, когда Бакки предложил ему ввести компрометирующие имейлы в компьютер Касс.

– Как я могу быть уверен, что это не копия? – спросил Бакки.

– Никак, – усмехнулся Фрэнк.

Пресса проявляла к Фрэнку Коуэну интерес – особенно в связи с тем, что они с дочерью работали на разных кандидатов в президенты. Вашингтон любит такие полярности.

– Вы по-прежнему считаете ее морально отталкивающей личностью? – спросил его репортер «Вашингтон пост».

– Я не для того переехал в Вашингтон, чтобы комментировать поведение дочери, – ответил Фрэнк, у которого была теперь своя команда медиаконсультантов. – переехал, чтобы переизбрать президента Пичема.

– Чтобы помочь президенту переизбраться, – мягко поправил его консультант после интервью.

– Верно, – сказал Фрэнк.

Как ни странно, он уступил Лизе и согласился нанять психотерапевта, чтобы совладать с приступами ярости. Фрэнк был далеко не глупый человек и понимал, что поддаваться гневу – для него теперь непозволительная роскошь. Одно дело – быть миллиардером и громогласно обзывать репортеров засранцами, совсем другое – когда ты финансовый директор кампании по перевыборам президента Соединенных Штатов с видами на кресло министра юстиции. Поворотным событием стало интервью одного из матросов яхты «Дорогая штучка», который рассказал репортеру, как Фрэнк сначала прошелся по человеческим рукам, а затем грубо ругался по сотовому.

И вот Фрэнк решил сделаться вежливым. Каждый день начинал беседой с психотерапевтом – невысокой, заряженной энергией женщиной по имени Гарриет. Он рассказывал Гарриет, каких подлянок ждет сегодня от окружающего мира, а она слушала, говорила сама, укрепляла его веру в собственное превосходство над остальным человечеством, потом побуждала покричать во всю глотку, выдать весь запас грязных слов, а заканчивался сеанс йогой и дыхательными упражнениями. Напоследок она давала ему мантру на предстоящий день – вариацию на тему: «Не заводись, не трать силы попусту. Ты лучше, чем все они, вместе взятые». И это, в общем, действовало. Фрэнк уже неделю с лишним не называл никого «безмозглым мудаком». Срывать злость на подчиненных ему, впрочем, дозволялось.

Он поселил Лизу в большом джорджтаунском особняке из красного кирпича, раньше принадлежавшем человеку, который приобрел славу главным образом благодаря тому, что начал одну из самых катастрофических для Америки войн. Поскольку Фрэнк согласился на психотерапию, Лиза взамен согласилась на уроки этикета. Он нанял бывшего начальника протокольной службы Госдепа, чтобы – такой наказ дал ему Фрэнк – «убрать все шероховатости и утвердить ее в роли хозяйки вашингтонского салона». Лизино резюме было подправлено. «Профессиональная теннисистка» превратилась в «энтузиастку тенниса». Она стала «ревностной собирательницей произведений искусства» и «активной участницей филантропической деятельности». У нее теперь был свой собственный благотворительный фонд (что всегда полезно для светской жизни), куда Фрэнк вложил тридцать миллионов долларов. Бойда, ныне второкурсника Йеля (бобло, бобло!), старались держать не на виду. Фрэнк пообещал купить ему «Мазерати», если он сумеет получить диплом. Пиарщики Фрэнка даже историю со взяткой Йелю сумели обернуть к выгоде клиента. Они организовали крупное денежное пожертвование фонду, поощряющему отцовство. Фонд с большой охотой учредил ради Фрэнка специальную премию «Приемный отец года», которой было отмечено его «преданное участие в судьбе пасынка».

Все личные дела таким образом были улажены, и Фрэнк с головой окунулся в работу. За считанные недели собрал для комитета по перевыборам президента Пичема невероятную сумму – сорок миллионов долларов. Он, не стесняясь, говорил крупным корпоративным жертвователям, что станет после переизбрания Пичема министром финансов. Правда, от того, чтобы прямым текстом спрашивать: «Ведь вы наверняка хотите в ближайшие годы оставаться в бизнесе?», он все-таки воздерживался.

Терри, со своей стороны, занимался созданием подкастов, посвященных «дню бумеранга», флэш-рекламой и всплывающими окнами в интернете, призванными вселить страх божий в сердца тех, кому нет тридцати. Касс собирала под свои знамена потенциальных активистов с помощью блога КАССАНДРА. Это оказалось трудней, чем она думала. Трудней, чем подбивать молодежь атаковать пенсионерские поселки и поля для гольфа. Пытаться же увлечь ее политическим процессом… уф-ф. Тяжело. Скучная материя.

Она сформировала сетевые фокусные группы. Втолковывала:

– Да, тут нужна, помимо прочего, нудная, кропотливая работа, но если вы хотите добиться результата – подключайтесь, другого пути нет.

– А почему нельзя просто, ну, типа, проголосовать?

Молодые люди, привыкшие к интернету и обмену текстовыми сообщениями, не были склонны ходить от одной двери к другой, раздавать брошюры и заниматься регистрацией избирателей. К блоггингу они, однако, были очень даже склонны.

И Касс обнаружила, что привлечь их внимание все-таки можно.

– Как вы расцениваете то, что от трети до половины всего, что вы заработаете в течение жизни, пойдет на покрытие долга, возникшего до вашего рождения?

– Полный отстой.

Она подумала: не заменить ли лозунг таким: «Джепперсон – никакого отстоя»?

С чем проблем не было – это с деньгами. Ранди был бы счастлив стать первым президентом в истории США, оплатившим избирательную кампанию из собственного кармана. Касс испытывала сомнения.

– Мне кажется, нам следовало бы хоть сколько-то денег собрать из других источников, – сказала она. – Так мы лучше будем выглядеть.

– Au contraire, – возразил Ранди. – Множество моих коллег сенаторов купили себе кресла. Я, как они, посылаю людям хороший сигнал: «Его нельзя будет купить. У него уже есть все деньги, какие ему нужны».

Касс заметила, что Ранди начал говорить о себе в третьем лице. Однажды вечером, после редкого сейчас ужина вдвоем в его джорджтаунском доме, он стал разглагольствовать так, словно у него брали интервью.

– Положить тебе еще курицы? – спросила она.

– Курица была выше всяких похвал. Горошек тоже. Ужин был просто великолепный. Помню, в моем детстве горошек подавался у нас ко всякому блюду. Правильное питание было важным фактором. Сбалансированная еда…

– Ранди.

– Что, радость моя?

– С кем ты сейчас разговариваешь?

– С тобой. А что?

– У меня было такое чувство, будто нас снимают в прямом эфире.

Ранди огляделся.

– Нет, я не думаю…