День бумеранга

Глава 26

– Хоть что-нибудь оно знает, это ФБР?

Президент, настроенный, как всегда, не лучшим образом, задал этот вопрос с велотренажера. Его врач, адмирал ВМФ, серьезно предупредил его насчет давления и сидячего образа жизни. Бакки Трамбл, у которого тоже было не очень ладно с давлением и холестерином, стоял рядом как придворный и говорил громче обычного из-за стрекота механизма.

– Они не думают, что этот Кламм действовал по ее приказу. Телефонных звонков не было ни в ту, ни в другую сторону. Электронной почты тоже. Тем не менее они хотят заглянуть в ее компьютеры, но…

– Если в его компьютере электронных писем нет, то какого хрена они должны быть в ее компьютере?

– Видите ли, сэр… – (Спортивный зал, пусть даже в нем только два человека, не считая охраны, – не лучшее место для разговора с нюансами, а то, что Бакки хотел сказать президенту, сплошь из них состояло – из маленьких черных одуванчиков интриги.) – Я подумал, было бы интересно посмотреть, что у нее в компьютере есть. Если вы понимаете, что я имею в виду.

– А?

– Если вы понимаете, что я имею в виду. Сэр.

Президент крякнул.

– Не надо орать. Ясно, ясно. Ну, так что их удерживает? Пусть залезут в этот сраный компьютер. Они же ФБР, кому как не им. Предъявляешь ордер, говоришь: «Подавайте-ка сюда комп». В чем проблема?

– Четвертая поправка.

– В жопу Четвертую поправку!

– ФБР думает именно так, но ее адвокат придерживается другого мнения.

Президент нажал «стоп» и слез с тренажера. Он тяжело дышал и блестел от пота.

– Тут вот какое дело, сэр, – продолжал Бакки тихим голосом, довольный прекращением стрекота. – Если мы – то есть генпрокурор и ФБР – поставим ее в пиковое положение, это будет иметь неплохие последствия для нашего приятеля Гидеона Пейна.

– Мудак.

– Да, сэр, но это наш мудак. Выясняется, что его богадельная корпорация «Тихая гавань» владеет третьей частью заведения «Братская помощь», где произошли инциденты…

– Инциденты? Там живодерня была самая настоящая.

– Да. И родственники тридцати шести дорогих усопших подняли шум на весь мир…

Лицо президента расплылось в улыбке.

– Стыд и срам для…

– Да, сэр, но не забывайте, что следующей осенью нам позарез нужна будет его поддержка как лидера евангелистов и противников абортов. Каждый голос будет на счету. Поэтому важно, что если – я изъясняюсь гипотетически, вы понимаете, – Кассандра Девайн окажется… тем или иным образом связана с маньяком Кламмом… это в определенной степени выведет Гидеона из-под удара.

– Гм. Так. Продолжай.

– Кроме того, если выяснится, что Кассандра Девайн так или иначе замешана в дело о серийных убийствах… это косвенно затронет сенатора Джепперсона. Двух зайцев сразу.

Президент одобрительно посмотрел на Бакки.

– Давай дальше.

– Джепперсон и Девайн интимно близки. Есть даже сведения, что они могут пожениться.

– По-моему, Бак, это одна из тех ситуаций, где я не хочу дослушивать все до конца.

– Я и не собираюсь заваливать вас подробностями, – улыбнулся Бакки Трамбл. – Вам же страной надо управлять.

– Замечательно с вашей стороны, Фрэнк, что смогли приехать не откладывая, – сказал Бакки Трамбл Фрэнку Коуэну.

– Нет проблем, – отозвался Фрэнк Коуэн, не заботясь о том, чтобы звучало искренне. Его удивило, что эта срочная встреча происходит не в Овальном кабинете или по крайней мере где-нибудь в западном крыле Белого дома, а в непритязательном китайском ресторане «Уок-н-ролл», расположенном в непритязательной части Арлингтона, штат Виргиния. Типы на тротуаре ассоциировались не с городом, примыкающим к столице США, а с центральной частью Санто-Доминго или Порт-о-Пренса. Заведение казалось… гм… сомнительным. На данном этапе жизни Фрэнк больше привык к ресторанам с мишленовскими звездами.

Фрэнк наклонился к Бакки через стол, всем своим видом показывая: Мне неприятно здесь находиться, так что давайте побыстрее к делу.

– Фрэнк, вы все знаете о компьютерах.

– Бакки, – сказал Фрэнк, – я владею программистской компанией с рыночной капитализацией в четырнадцать миллиардов. Так что, наверно, да, я все знаю о компьютерах.

– Я хотел бы попросить вас о помощи в одном деликатном деле.

Фрэнк выслушал просьбу Трамбла. Бакки придал голосу такие интонации, что можно было подумать – речь идет всего лишь об изощренной студенческой проказе.

– Черт возьми, Бакки…

– Это технически осуществимо?

Фрэнк посмотрел ему в глаза.

– Да. И уголовно наказуемо.

– Однажды президент Теодор Рузвельт обсуждал некое дело с генеральным прокурором Филандером Ноксом. Нокс сказал ему: «Мистер президент, мы не должны нанести ущерб этому великому начинанию даже малейшим налетом законности».

– Воодушевляющая история, Бакки. И чем все кончилось?

– Все прожили остаток дней счастливо, благоденствовали и умерли во сне в глубокой старости. – Бакки встал и протянул руку. – Президент велел передать вам наилучшие пожелания и искреннюю благодарность за постоянную поддержку. И пообещал доказать свою благодарность делом. – Бакки подмигнул. – В самом начале второй эры Пичема. Спасибо, что совершили этот бросок на восток.

И Фрэнк Коуэн, предприниматель-миллиардер, остался созерцать чайку по-сычуаньски или что там стыло у него в тарелке, в поганом ресторанчике за 2500 миль от его прибрежного калифорнийского рая, где воздух напитан запахами соли, сосны и водорослей.

Надо же – попросить о таком отца, думал он. Наглости у этих людей…

Лицо Аллена Снайдера, когда он приехал в офис «Коммуникативных стратегий Таккера», не предвещало ничего хорошего. Он объявил Терри и Касс, что вскоре прибудут фэбээровцы с федеральным ордером на изъятие двух служебных компьютеров Касс – настольного и ноутбука. Судья согласился с мнением прокуратуры, что сделанная Касс надпись на фотографии – «Продолжайте ваши усердные труды» – составляет «резонное основание» для расследования вопроса о том, не повлияла ли Кассандра Девайн непосредственно на ангела смерти из «Братской помощи».

– Ну дела! Прощайте, автографы, – заметила Касс.

– По крайней мере мы успели удалить кое-какие деликатные материалы, относящиеся к клиентам, – сообщил Терри адвокату.

Аллен нахмурился.

– Терри, есть вещи, которых я не хотел бы от вас слышать.

– Тем не менее, – сказал Терри.

– Я немножко углубился в вопрос о хранении данных, – объяснил Аллен. – Главный вывод: удалить ничего нельзя. Имеется так называемое «зеркальное отображение жестких дисков». Вы думаете, что удалили файл, но он остался на каком-то сервере в Куала-Лумпуре. И его можно оттуда вытащить. Помните электронные письма Абрамова, электронные письма «Энрона»? Они все тоже были удалены.

Терри побледнел.

– О, господи…

– Я сделаю все возможное, чтобы ограничить просмотр. Руководствуясь статьей сорок один, я попробую настоять на своем присутствии при изучении файлов.

Агенты явились. Пока они отключали от сети настольный компьютер Касс, Терри отозвал Аллена в сторонку:

– Если увидите в названиях файлов указания на Северную Корею, на каланов или на поставщиков норкового меха…

Агенты ушли, Аллен следом за ними.

– Ни хрена себе начало недельки, – сказал Терри и всплеснул руками. – Ну, каким еще интересным личностям ты подписывала фотографии? Усаме бен Ладену? Талибану?

– Успокойся, Терри. Они не твои компьютеры забрали. И на каланов твоих всем чихать.

– Ты так думаешь? Заверяю тебя, мой маленький старший вице-президентик, что не чихать будет «Эксон Мобилу» на нашу идею насчет каланов, если про нее будет написано на первой странице «Вашингтон пост».

– Хорошо, – сказала Касс. – Я подключаю Ранди. Какой смысл иметь в любовниках сенатора США, если он не может похлопотать за тебя в ФБР?

Терри фыркнул.

– Я слышу копыта мчащейся на помощь кавалерии.

– Девочка моя, – простонал Ранди. – Ну как я могу вмешиваться в расследование ФБР? Ради всего святого! Очень может быть, что я стану кандидатом в вице-президенты страны. Как это тогда будет выглядеть?

– Вмешиваться я тебя не прошу. Просто позвони директору ФБР и попроси не давать в прессу утечек, касающихся наших клиентов.

– Я подумаю. Кстати, как у тебя дела с добровольцами, которые обещали публично заявить, что покончат с собой, когда им исполнится шестьдесят пять?

– Совершат восхождение. Прошу тебя, постарайся привыкнуть к этому слову. Но погоди. Почему ты не можешь ему позвонить? Я не совершила никакого преступления. Тут дело принципа – хоть и не такого, конечно, принципа, на котором можно сразу что-то поиметь.

Ранди вздохнул.

– Я… Предположим, я позвонил, а они дали об этом утечку. Ты моя девушка. Как это будет выглядеть?

– Так, что ты проявил заботу о своей девушке.

– Неудобно, – пробормотал Ранди. – Страшно неудобно.

– Ладно. – Касс пожала плечами. – Надеюсь, они найдут мой дневник, где я привожу твой отзыв о собственной матери. Помнишь, как назвал ее грымзой?

– Ты написала это в дневнике?

– А что? На то и дневник.

– Почему тебе взбрело в голову… О, господи. Касс. Что еще ты там написала?

– Дай вспомнить. Ага. Насчет нашей половой жизни. Как ты брал вишни и…

– Касс!

– Что мне сказать тебе, любимый? Я же девушка. Мужчина смотрит на себя в зеркало. Девушка пишет дневник.

– Боже мой. Невероятно. Как фамилии этих агентов ФБР?

– Антрим и Джексон. Худые и голодные на вид. Один все время трогал пистолет.

Касс нажала отбой. Терри все время сидел рядом и слушал.

– Ты действительно все это там написала?

– Написала, как же. Я тебя умоляю!

Терри кивнул, как кивает довольный учитель. Один из его принципов, который он сообщал всем подопечным, гласил: никогда не прибегайте к маленькой лжи, если можно обойтись большой.

– А что с вишнями-то? – спросил Терри.

– Так я тебе и сказала.

– Заседание комиссии объявляю открытым.

– Уважаемый председатель, – сказал Гидеон Пейн. – Я хочу сделать заявление.

Выглядел Гидеон неважно. Щеки обвисли, под глазами синева. Честно говоря, выглядел он ужасно.

– Говорите, ваше преподобие.

Гидеон поправил очки и стал читать. Это было длинное и трескучее осуждение ангела смерти из «Братской помощи» (которая стала «братской могилой»), завершившееся скучным, высокопарным и многословным подтверждением ценности человеческой жизни. Обычно Гидеон бодро ехал на бензине высокого качества, но сегодня он тарахтел, как будто заправился дизельным топливом.

– Уважаемый председатель, можно мне высказаться? – спросила Касс.

– Пожалуйста, мисс Девайн, – с опаской в голосе позволил председатель.

– Поскольку мы здесь обсуждаем возможность добровольного восхождения, я считаю, было бы уместно почтить минутой молчания память жертв «Братской помощи», которые были насильственно лишены жизни. Лишены подчиненным мистера Пейна.

– Черт вас возьми! – взорвался Гидеон. – Какой он мне подчиненный! А вы, мадам, – дьяволица! Да, дьяволица! Изыдите!

Касс вскинула брови и невозмутимо произнесла:

– Уважаемый председатель, мне казалось, что я нахожусь на заседании президентской комиссии. Но теперь выясняется, что я по ошибке забрела на сеанс изгнания бесов.

– Ги-идеон, – сказал монсеньор Монтефельтро с озабоченным видом. – Дорогой мой друг. Как у вас дела?

Монсеньор Монтефельтро прекрасно знал, что дела у дорогого друга не очень. Как и все в Америке, монсеньор жадно смотрел телетрансляции о слушаниях и видел Гидеонов припадок. Председателю пришлось прекратить заседание. Иные посчитали, что вспышка Пейна была замаскированной попыткой сорвать разбирательство. Но слишком уж натурально она выглядела. Казалось, что Гидеон на грани инфаркта.

Ясное дело, он испытывал колоссальный стресс из-за судебных исков против «Тихой гавани». Юристы кружили как ястребы. От первой группы скорбящих родственников он уже получил официальные письма.

Что же касается Кассандры Девайн – она тогда сидела спокойно, скрестив руки на груди, устремив глаза в потолок, с почти мечтательным выражением лица.

Пейн и Монтефельтро встретились сейчас, как обычно, в джорджтаунском доме монсеньора. Ровное тиканье высоких напольных часов в холле контрастировало с волнением Гидеона. Кондиционер создавал прохладу, но Гидеон то и дело вытирал блестящий лоб шелковым платком. Первые два бокала охлажденного «гайя-рей» 2001 года он осушил залпом, точно стараясь залить тлеющий в глубине огонь.

Монсеньор, со своей стороны, был в приятном расположении духа: за неделю он уговорил четырех богатых вдов-католичек завещать Матери-церкви практически все свое земное достояние. Ватикан был очень доволен.

– Массимо. События просто ужасающие, – сказал Гидеон. – Этот маньяк Кламм… Родственники требуют с меня десятки миллионов… И в довершение всего эта Кассандра – я из-за нее просто вне себя. Вы смотрели сегодня?

– Э… нет, – соврал монсеньор из благих побуждений. – Я был занят. Извините меня.

– Я выставил себя идиотом. Жутким, круглым идиотом на глазах у всего мира.

Гидеон налил себе третий бокал вина.

– Она знает все мои кнопки и нажимает, когда ей надо. Я… я ничего не могу с собой поделать. – На лице у него была паника. – По правде говоря, Массимо… Хотите услышать всю правду?

– Да, Ги-идеон. Конечно.

– Я люблю ее.

Глаза монсеньора Монтефельтро расширились.

– Ги-идеон. Как такое может быть? Она нападает на вас при первой возможности.

– Не могу объяснить.

– Попытайтесь.

Монсеньор, которого Рим считал одним из самых вкрадчивых исповедников, подлил Гидеону вина.

И Пейна прорвало. Да, он любит Кассандру Девайн, он любит в ней все – имя, фамилию, внешность и даже ее жестокость к нему, похожую на обращение с ним матери в детстве (доктор Фрейд, ау!). Она превращает его в обалдуя. Монсеньор взял слово на заметку и подумал, что надо будет найти его в словаре, но состояние Гидеона он и так понимал. Конченый человек.

Говоря, Гидеон пил вино бокал за бокалом. Глаза остекленели, он теперь явно выдохся – зато стал поспокойней.

– Вы не… – промолвил он вяло, – вы никому не расскажете?

– Не расскажу, не расскажу, Ги-идеон, – заверил его Монтефельтро, хотя, строго говоря, поскольку Гидеон не был католиком, о тайне исповеди речь здесь не шла. – При всем моем уважении к вашим чувствам, Ги-идеон, я, если совсем начистоту, не думаю, что у вас и этой Кассандры Девайн есть совместное будущее.

– Да, конечно, – вздохнул Гидеон. – Я знаю. Черт побери, Массимо… Не могу объяснить свои переживания. Смысла в них никакого. – Он говорил как одурманенный, и неудивительно – ведь он выдул шесть бокалов вина. – Заодно хочу признаться вам, Массимо, еще кое в чем. Я ни разу не был с женщиной.

– Понимаю.

Монтефельтро кивнул, подспудно надеясь, что это признание будет последним на сегодня. Одно дело – слушать сетования набожных старых клуш о том, что они были грубы с шоферами, совсем другое – заниматься спелеологией Гидеоновой души. Кто знает, какая нечисть там водится.

– Ваша чистота, Ги-идеон, угодна Господу. Вы служите Ему, как служили апостолы…

– Но мне хочется быть с женщиной.

– А… Что ж, понимаю. – Монсеньор кивнул – теперь уже совсем по-исповеднически. – Мы все подвержены ощущениям известного рода. Это естественно. Даже я иногда…

– Я непривлекателен. Я это знаю.

– Глупости! Вы… – Вообще-то вылитая лягушка. – …могущественный человек. По всей стране, во всем мире вас уважают. Его преподобие Ги-идеон Пейн. Друг президента.

– Все считают, что я убил свою мать.

– Нет, нет, нет. Немыслимо.

– Если бы я был девушкой, я, наверно, не захотел бы сближаться с человеком, убившим собственную мать.

Монсеньор Монтефельтро поерзал на стуле. Его лицевые мышцы начали напрягаться. Хватит Гидеону вина. В белом вине высокое содержание сахара.

– Ги-идеон…

– Хотите знать, что произошло в тот день над Французовым обрывом?

– Только если у вас есть желание рассказать.

– Это она пыталась меня убить.

– Что?

– У нее было плохо с головой. Тремя неделями раньше диагностировали неизлечимую опухоль мозга. Я был за рулем. Остановился на обычном месте, чтобы она полюбовалась видом. И вдруг она протянула руку и включила передачу, а ногой поддала газу. Я спросил: «Мама, что ты делаешь?» – и попытался затормозить, но под колесами был гравий, и мы скользили под уклон. Я повторил: «Мама, что ты делаешь?» Она ответила: «Мне надоело жить. Мы сейчас вместе встретим Иисуса». Я сказал: «Мама, я не готов к встрече с Ним!» А она: «Но Он готов к встрече с тобой, мой мальчик!» Мы были уже в пяти футах от обрыва. Все, что я мог, – это открыть дверь и выкатиться наружу. Она упала в обрыв вместе с машиной.

Монсеньор Монтефельтро смотрел на Пейна круглыми глазами.

– Я выдумал историю про то, что отказал парковочный тормоз. Я не мог рассказать, что случилось на самом деле. Что родная мать хотела меня убить. А кончилось тем, что все стали меня считать убийцей. – Гидеон покачал головой. – Я много лет отдаю все силы защите жизни. Лью слезы о нерожденных детях, молюсь о людях с поврежденным мозгом, не позволяю дать им умереть. Проповедую святость каждого человеческого существования. А теперь… – Он испустил долгий жалобный вздох. – Теперь я влюбился в символ узаконенного самоубийства. А еще у меня хотят отсудить десятки миллионов из-за какого-то чокнутого медработника.

Он смотрел на Массимо. Его измученные глаза горели ярким неистовым огнем.

– Это несправедливо! Нечестно! Вы – человек Господа. У вас с Ним прямая связь через ватиканский коммутатор! В следующий раз, когда вы и ваши кардиналы будете с Ним разговаривать, спросите Его, пожалуйста: что такого сделал Ему Гидеон Пейн, чтобы на Гидеона понадобилось грандиозно насрать? Задайте такой вопрос!

Монсеньор Массимо Монтефельтро сказал себе: Осторожно. Осторожно. Перед тобой раненое земноводное из американских болот. Говори тихо, мягко. И держи пальцы подальше от его зубов.

– Ваши слова, Ги-идеон, огорчают меня неимоверно.

– Отлично, черт возьми! Пусть огорчают!

– Не забывайте, что только через страдание можем мы приблизиться к Богу истинному.

– Чушь собачья!

– Ги-идеон. Ну что вы. Это же основа нашей веры.

– Вашей – может быть. Но больше не моей! Ваш покорный слуга посылает страдание к едрене фене! Ваш покорный слуга намерен оттянуться, оторваться и попарить шишку! Я намерен познать баб! Я намерен познать их вдоль, поперек и наискосок! А теперь принесите-ка сюда еще один сосуд с этим великолепным итальянским виноградным соком! Мы с вами, Массимо, сегодня надрызгаемся. Насандалимся вусмерть. А потом, – сказал Гидеон, – мы с вами, – он рыгнул, – шишки попарим!