Деньги за путину

Николай Захарович Чаквария

В первом письме с Чукотки Чаквария неосторожно обмолвился родителям о том, что здесь совсем нет деревьев. Природа по-своему красива и величественна, прекрасная охота и рыбалка, а вот деревьев нет. С тех пор каждое отцовское послание заканчивалось примерно одинаково: «Не пойму, сын, как можно жить человеку на земле, которая не может вскормить даже дерево?»

В свой первый длинный северный отпуск Чаквария, тогда еще совсем молодой человек, прилетел на «персональном» вертолете, до отказа забитом детскими оцинкованными ванночками. Их он скупил в областном центре, там же на свои деньги заказал вертолет.

— Вах! Вах! — воскликнули горцы. — Где же твои дети, Николо?

— Дети потом. Горцы! — торжественно вскричал он. — Теперь у вас будут новые железные крыши!

С «материком» это крошечное селение связывала узкая опасная тропа, пробитая не одним поколением горцев у самой кромки скалистых головокружительных обрывов. Все необходимое доставлялось по воздуху, но вот кровельное железо и оконное стекло было здесь испокон веков большим дефицитом.

Давно уже горцы спустились в долину, где вырос просторный современный поселок, давно разрушились стены саклей, а крыши съела ржавчина, но, говорят, до сих пор горцы называют Чакварию «железным человеком».

В тот день отец Чакварии не на шутку испугался: «Ты с ума сошел, сынок! Откуда такие деньги?» Сын ответил тихо, но так, чтобы слышали все: «Отец, Север — это край сильных и богатых людей!»

С самого детства в душе Чакварии жила заветная мечта стать моряком. Лишь в самые ясные дни с вершины Сторожевой башни можно было разглядеть море. Воображение рисовало скользящие парусники, плоские песчаные пляжи, таинственные гроты. Оттуда исходил запах далеких стран. Такое близкое и такое далекое море! Даже почтенным старикам, прожившим долгую жизнь, не каждому приходилось вблизи видеть море. Людям гор оно было ни к чему. Но Николай Чаквария вырос в иной век, раздвинулись границы аула, и через сердца юношей стали прокатываться волны больших событий. Возвращались из армии парни, приезжали на каникулы шумные и слегка высокомерные студенты, с почтительным любопытством заглядывали вездесущие туристы… Языки рассказывали, уши слушали, а мысль рисовала неясные акварели далеких земель и городов.

Чаквария моряком не стал, но поступил в институт инженеров рыбного хозяйства. Он увидел близко Черное море, работал на Каспийском, туристом бродил по берегам Белого, а мечтал о дальневосточных.

В комиссии по распределению выпускников ему сказали, что из Магаданской области поступил запрос — нужен инженер рыбодобычи в один из чукотских колхозов. По правде говоря, этому предложению молодой Чаквария испугался. Колхоз? Да еще на краю земли! Но так как всегда слыл человеком дисциплинированным и безотказным, сказал, правда, без всякого энтузиазма: «Раз надо — поеду».

Собирался на три года — минуло десятилетие… Что же держит? Этот вопрос не раз задавал себе Николай Захарович. Этот вопрос звучит и в письмах родственников. Деньги? Для иных деньги. Один задумал машину купить, второй — кооперативную квартиру, третий просто увлекся накоплением. У Чакварии нет ни машины, ни кооперативной квартиры. Ни то, ни другое он пока приобретать не собирается, так как не собирается уезжать с Чукотки. Одно время была мысль уехать, но как раз начали внедрять ставные невода новой конструкции. Увлекся и забыл про отъезд.

Сейчас идет разговор о создании крупных рыболовецких баз на Гранитных озерах. Дело интересное. Белой рыбы там видимо-невидимо. А тут ихтиологи начали эксперимент по расселению мальков зеркального карпа в местных водоемах. Нет, уезжать с Чукотки рановато. Самое интересное лишь начинается.

Кр всему прочему, в душе Чакварии живет настоящий промысловик, азартный, горячий.

Сам он, несколько бравируя, любит о путине говорить высокопарно: «Путина, братцы, полирует кровь, разгоняет тоску, прочищает мозги».

Он просто не может представить день, когда без него придет на Чукотку лето и лихие парни, кляня комарье, начнут сушить дель, набивать мешки галькой, ставить палатки, снимать первый улов… Это как праздник, как весна для хлебороба.

Чаквария, наверное, нисколько не лукавил, когда однажды сказал на встрече с демобилизованными воинами: «Не могу уехать с Чукотки, потому что хочу новичкам привить любовь к Северу, а главное — уберечь их от ошибок, которые поначалу допускал сам».

Из прошлого отпуска Николай Захарович привез молодую жену — смуглолицую Нани.

Она ждет ребенка и пока нигде не работает. Но место ей уже есть, по профессии Нани — медицинская сестра.

На следующее утро катер подтянул из колхоза огромный железный плашкоут. Как глянули рыбаки на эту ржавую металлическую громадину, так и загрустили. Даже само присутствие ее в соседстве с нежным нитяным неводом казалось кощунственным. Разыграйся шторм — ни один якорь не удержит многотонную махину.

Ребята нехотя и оттого как-то неловко завели кунгас в невод. Тем временем Слава Фиалетов с подветренной стороны подбуксировал плашкоут. На носу маячила одинокая фигура Чакварии. Было ветрено. Молчали. Короткие и редкие волны беспорядочно ударялись о борт кунгаса. Савелий поежился и посмотрел на Шелегеду. Бригадир напряженно вглядывался в плашкоут. «Э-эх, Гриша ты, Гриша, — размышлял Савелий. — Лучше бы отказался от этой затеи сразу, чем так». Он перелез через скамьи:

— Может, сумеем помочь?

Шелегеда взорвался:

— Поздно помогать. Не видишь сам? Может, поплывешь? Плыви, не держу.

Савелий отступился, по привычке пошарил в нагрудном кармане, где лежал всегда ФЭД. Это вызвало в нем новую неприязнь к Шелегеде. «Сатрап чертов! Ему бы пиратским фрегатом командовать».

Неожиданно прорвало вечно молчавшего Омельчука:

— Чего мы сидим тут, как вороны на шесте? Подумаешь, плашкоут! Невидаль! Пару человек — на нос, корму — и плашкоут в руках. Попытка — не пытка. А уж невод-то уберегли бы.

Шелегеда удивленно покачал головой.

— Разговорился. Там, в палатке, надо было говорить, а не дрыхнуть.

Дьячков окаменело замер на корме. До самой последней минуты он не верил, что начнется вся эта канитель с плашкоутом. Все его нутро потомственного рыбака неосознанно восставало против сегодняшнего эксперимента. Железная махина рядом с нитяным, таким непрочным и нежным неводом выглядела губительным инородным телом.

Антонишин, поглядывая на плашкоут, отдаленно думал о своей курсовой работе в институте, которую он так и не сделал. «Черт меня дернул с этой путиной! Лучше бы на прииск пошел — там хоть твердый рабочий день, все прочно и стабильно. Да и тундра с мышами рядом. Какие тут, прости за выражение, мыши?»

Корецкого беспокоили конфликты по поводу заготовки икры. «Не лучше ли было мотнуть одному на глухую речку, где нет ни этого Шелегеды, ни этого помешанного Чаквария со своим плашкоутом».

Витек Варфоломеев поглядывал на бригадира, недовольно оплевывал. «Дурак! Чаквария один там корячится, а мы как в кино сидим. Зачем так, можно же было решить: или — или. Хватит, наэкспериментировались. Теперь вот Чакварию втянули. Погорит он, погорит с этой махиной…»

Слава тем временем повернул катер и медленно пошел прямо на невод. Но вот он вильнул в сторону, чуть не задел угловые оттяжки, сбавил ход и оглянулся. Чаквария, нацелив багор, пригнулся и, казалось, высматривал добычу, которая должна вот-вот вынырнуть из воды. Никто не мог представить, как он будет заводить второй край плашкоута — там же должен тоже находиться человек. Слава бросил буксирный конец в воду. «Эх, рановато», — вырвалось у кого-то. Неожиданно катер взревел, развернулся и понесся к плашкоуту. Этого никто не ожидал. Он что, спятил?

— От хитрюган! Молодец! — бригадир в сердцах так хлопнул Савелия по плечу, что тот присел.

Плашкоут теперь несло течением и ветром прямо на невод.

И как только его начало разворачивать, Славкин катер мягко уперся в бок плашкоута, там, где никого не было.

— А ну, ребята, готовь багры, — крикнул Шелегеда. — Помогайте!

Чаквария тем временем расторопно подгреб с носа длинным веслом и выровнял свой край. Потом он побежал на середину и подгреб там. Снова ринулся на нос, но поскользнулся и упал внутрь — тут же показалась его взлохмаченная голова без шапки. Все-таки он успел подбежать к носу до того, как оттяжки должны были зайти под днище плашкоута. Случись такое — посудина бы села на канаты, развернулась и ушла в сторону берега. Чаквария уперся багром в оттяжки, и плашкоут подался чуть влево. Железная громадина всей тяжестью двинулась на невод. Здесь уж ни Николай Захарович, нм Слава ничего бы не смогли сделать, не будь наготове ребята с баграми. Они уперлись в борт и затормозили ход. Дьячков первым прыгнул на плашкоут, закрепил его с садком. Чаквария вытер лицо. Подошел бригадир.

— Не волнуйся, дорогой, эта махина только с виду внушительна, — сказал ему Николай Захарович, — зато план дадите за три ходки.

— Ловкий ты парень, Чаквария! — только и сказал бригадир.

Савелий машинально хлопнул себя по нагрудному карману и вспомнил вчерашнее обещание бригадира купить ему после путины новый фотоаппарат. Но это когда? А сейчас пропадают такие кадры!

По всему днищу плашкоута, наполненному водой, натянули с большим припуском капроновую сеть, чтобы потом было легче перегружать рыбу на морозильщик. Савелий, Антонишин и Витек остались на плашкоуте. Если обычная рама приходилась почти вровень с неводом, то борта плашкоута возвышались на целый метр. Тем, кто стоял на кунгасе, пришлось колья сачка поднимать на эту высоту, и было видно, как они сгибались под рыбьей тяжестью. Трое на плашкоуте с трудом протиснули в ячеи тугого сачка пальцы. Теперь предстояло поднять его на борт и перевалить рыбу в плашкоут. У Савелия пальцы сорвались, и бок сачка плюхнулся вниз. Антонишин и Витек тоже потянули дель как-то неровно. Сачок ослаб, и кета тяжелыми потоками разлилась с двух боков в вольную воду.

На кунгасе шумно, но беззлобно ругнулись. За путину ко всему привыкнешь.

— Давай сначала, — закричал Чаквария. — Резче, как можно резче! Дергайте. Ну! — И сам встал к сачку. — Раз! Два…

Во второй раз вышло удачнее. Савелий посмотрел на пальцы — ему показалось, что их сгибы порезались капроновой нитью и там сочится кровь. Крови не было, но пальцы будто кто держал над огнем.

Тугой сачок, которым черпали кету из невода, с трудом поднимали втроем. Обычно в раму входило с десяток таких сачков. А здесь пошел уже двадцать пятый, а конца, казалось, не было видно.

Чаквария радовался и возбужденно считал:

— Двадцать восьмой… Тридцать пятый… Сорок второй. Хорош! Такой рыбы еще никто не брал за один раз.

Капроновая сеть в плашкоуте с боков натянулась и судорожно вздрагивала. Рыба, налезая друг на друга, металась вдоль бортов железной махины. Плашкоут казался настолько большим, что тем, кто стоял на корме, приходилось кричать, чтобы их услышали на носу. «Да сюда два полных невода войдут», — подумал Савелий.

Идти на морозильщик, как обычно, вызвался Корецкий. Он нырнул в люк кунгаса, вытянул оттуда рюкзак и прыгнул в катер.

— Капусты вези, — крикнул ему вслед Витек.

Чаквария, сообразив, в чем дело, нахмурился.

— Послушай, Корецкий, да и вы все. Невод государственный, продукция — тоже. — Он кивнул на рюкзак. — За хищения сейчас по всей строгости. Отвечает бригадир. Что это у тебя делается, Григорий Степанович?

— А мы сейчас увидим, что делается. Корецкий, дай сюда рюкзак.

— Да ничего особенного, Николай Захарович. Вот честное слово! — невинно развел руками Корецкий. — Ребята просили ягод, грибочков…

— Почему тогда боишься показать?

— А не имеете права. Это уже обыск. Закон знаете? — Но осекся: — Да вы что, кончайте…

Шелегеда не отступал:

— Я тебя предупреждал… Давай рюкзак!

— Да на-на, смотри, — Корецкий перегнулся через борт катера, протянул рюкзак. И когда всем казалось, что бригадир уже схватился за лямки, рюкзак бухнулся в воду.

— Ну что же вы! — укоризненно покачал головой Корецкий. — Что я теперь ребятам скажу? У них там у кого-то день рождения…

Чаквария взорвался:

— Слушай! Слушай! Зачем отпустил? Я же видел. Кого обмануть думаешь? Ах, какой хитрый! Учти, это дело так не пройдет.

— Да ладно, Николай Захарович, чего расстраиваться? — заступился за Тома Витек и, пользуясь случаем, решил порассуждать: — Вот мы ловим, ловим, а сами, что ли, должны за уху платить колхозу?

— По правилам так и должно быть, — запальчиво крикнул Чаквария. — По правилам мы с вас должны высчитывать за съеденную рыбу.

На кунгасе раздались возмущенные возгласы.

— Тихо! — инженер ткнул указательным пальцем туда, где стоял Витек. — Но колхоз с вас не берет. За это хоть скажите спасибо.

— Ну, хорошо, — не сдавался Витек, — а вот скажите, неужели рыбак не может себе заготовить на зиму баночку икры, посолить рыбки, а? Это же просто смех — гребем ее тоннами, а семье, чтобы отведать икры, надо в ресторан идти.

— Дискутировать не будем. Таков закон. Если бы так рассуждали на монетном дворе или ювелирной фабрике…

Сраженный железной и неожиданной аргументацией Чакварии, Витек оглядел рыбаков. Но все же добавил:

— Все равно рыбак не останется без рыбы.

Утром у Савелия вздулись подушечки пальцев. Он сморщился от боли, когда попытался их согнуть. Даже держать ложку было больно.

— Чем недоволен? — поинтересовался Антонишин.

— Интеллипупным своим происхождением, — не замедлил съязвить Витек.

— А ты молчи, — огрызнулся Савелий. — Сам-то кто? Пусть у меня происхождение, как ты говоришь, «интеллипупное», а у тебя зато буржуйское, эксплуататорское.

Витек осклабился и мечтательно закатил глаза:

— Э-эх! Два дома каменных в Санкт-Петербурге, свечной заводик, наливочка, ландо, а в кармане контрольный пакет акций… Во! Это тебе не путина.

— Скажи, а что б ты делал в семнадцатом? — поинтересовался вдруг Анимподист.

Витек пожал плечами:

— Купил бы бронепоезд — и к товарищу Буденному.

Все рассмеялись.

— Язык мой — враг мой! — подал голос Корецкий.

— Да уж у тебя точно — не язык враг, а карман.

— Да, я люблю комфорт, удобства, — словно не слыша последней фразы, сказал Том. — Это естественная потребность современного человека. Ушло то время, когда бедно жить считалось почетно. Сейчас не тот век. Машина, хорошая квартира и дача — это не предмет роскоши. Необходимость.

— У нас директор шерстопрядильной фабрики имел две машины, а потом повесился. — вспомнил почему-то Савелий.

— Ну и дурак. Чего ему не хватало?

— Хватало всего, даже лишнее было. Видно, стыдно было сесть на скамью подсудимых. Его накануне почетным пионером избрали…

— Ну-у, стыд — это для девочек, — махнул рукой Корецкий и подумал, о рюкзаке с икрой. — Надо вовремя остановиться. — Он мудро постукал себя по голове, — этим надо соображать.

— Сам-то чего не остановишься? Наверное, уже бочку икры перетаскал? — спросил Анимподист.

Шел вялый, ни к чему не обязывающий полуоткровенный разговор в минуты безделья, когда трудно до конца различить границу, где ложь, где правда.

— Ха! Это капля в море. Это такая мелочь, что и говорить не стоит. Натуральный обмен. Я им то, а они мне, вернее, нам всем — это.

— Да ты не вали на всех-то, — вмешался с неожиданной злостью Шелегеда. — Несчастный твой килограмм картофеля да кочан капусты мне и так дадут, без всяких.

— Пожалуйста, пожалуйста, — обиделся Корецкий. — я больше возить не буду.

— А ты туда и ездить больше не будешь, — твердо произнес бригадир. — Хватит истории с рюкзаком! Я очень хорошо знаю Уголовный кодекс. И знаю другое: иные, когда тонут, почему-то других за собой тянут…

Корецкий вскочил с лавки, хотел что-то сказать, но лишь сплюнул и быстро вышел из палатки. Дверь яростно хлопнула, снова распахнулась.

— Нервы. У таких всегда нервы барахлят. Потому что переживают много, волнуются, — спокойно произнес Шелегеда и принялся точить свой нож.