Деньги за путину

Анимподист Дьячков

От моря к дому Дьячковых ведет настил из мореных дубовых досок. Еще в конце двадцатых годов возле Русской кошки разбилась торговая американская шхуна. Отец Дьячкова, в то время первый председатель Товарищества по совместному вылову рыбы, собрал людей и перевез по первому снегу на нартах все, что осталось от шхуны. Лесоматериала тогда не было. Решили из пригодных досок и брусьев сколотить первый деревянный домик Товарищества. Уже до прихода первых пург среди яранг стойбища вырос приземистый, крепкий, словно монолит, домик с жестяной гофрированной крышей. Здесь разместились контора и клуб одновременно, фельдшерский пункт и мехмастерская. Запахи целых эпох смешались в трех больших дубовых комнатах с рундуками вдоль стен: трубочного табака и машинного масла, мореной древесины и лекарственной камфоры, оленьих шкур и заокеанского спирта… Шхуна везла к берегам Чукотки «огненную воду» в обмен на пушнину и моржовую кость.

С окончательным приходом Советской власти на Чукотку в стойбище Энмыгран первый пароход доставил товары и лесоматериал. Рядом с конторой простроили склад и школу. Добротные дома теснили яранги. А спустя десятилетие после Великой Отечественной войны правительство выделило средства для создания новых комплексов центральных усадьб всех колхозов Чукотки. Энмыгран переселился на левый берег небольшой речушки Дежневки, а «дубовый дом» остался на правом. Долго думали, что с ним делать, а тут старик Дьячков вышел на пенсию, вот правление колхоза и отдало ему этот дом в вечное пользование. Лучшего подарка для старика не могло и быть. Ведь здесь, в этой избе, прошли его самые светлые и самые трудные годы. Здесь ему вручали партийный билет и первую награду — орден Красной Звезды — за участие в спасении челюскинцев. Здесь он мечтал с единомышленниками о новой жизни Энмыграна, спорил и убеждал, радовался и огорчался. Здесь впервые познакомился с девушкой-чуванкой Еленой, жительницей глухого села в самых верховьях Лососевой реки. Она возвращалась домой с первой конференции комсомольцев Чукотки… Здесь, наконец, родился у них первенец Анимподист.

Сейчас старикам по семьдесят. Сам он в сезон путины работает в коптильном цехе. В свободное время уходит за нерпой, не пропускает и гусиную охоту. Правда, слух стал сдавать, а ведь раньше на звук сваливал гуся.

Матушка — та грибница и ягодница. Оттого никогда не бывает пуст их семейный ледник, тут и засахаренная морошка, голубица, княженика, маринованные грибы, соленая кета и копченый голец, замороженная нельма на строганину, нерпичья печень, дичь… Оленину в колхозе берут сразу тушей, сахар и чай — ящиками. Старая привычка, тундровая.

Одеваются Дьячковы во все прочное и чистое. На выход — ладные пыжиковые шапки, унты из камуса. Шубы и костюмы, правда, «материковского» производства. Однажды брат старика, живущий в Москве, прислал ему только что входивший в моду кримпленовый костюм. И приписал: «На лето тебе костюмишко приглядел. Ноский, хвалят…» Понравился старику — легкий, для комара непробиваемый. Что еще лучше придумать для летней жары? Стал в нем рыбачить, когда кормить собак, когда разделывать нерпу.

С давних пор старый Дьячков держит собачью упряжку. Когда-то она считалась лучшей из лучших, не один приз взял опытный каюр на традиционных весенних соревнованиях, не одну тысячу километров тундры избороздили стальные полозья нарт. А теперь вот пришлось сократить наполовину число собак в упряжке — хлопот много с ними, силы уж не те. Но все равно зимой Дьячков без упряжки обходиться не может… Для проверки песцовых капканов нет лучшего транспорта. Это Анимподист — тот купил мотонарты «Буран» и каждое воскресенье отправляется на лед лимана за корюшкой.

Анимподист окончил вечернюю школу-десятилетку. Дальше учиться пока не пожелал. Все откладывает до лучших времен. Говорит, в соседнем городе есть только педучилище, а оно ему ни к чему. Ехать в областной центр или еще куда — хлопотно. Свою рыбацкую службу он любит. Да что любит! Если бы вдруг вышел такой указ, что, мол, не только не будут платить за путину, но еще и брать за право в ней участвовать — Анимподист бы два раза не думал: «Нате, берите, только дайте душу отвести».

Так он рассуждает и потому, что к деньгам ровен, если не сказать, равнодушен. В одну из путин вдруг нашло на него затмение: за две с половиной тысячи скупил все цветы городской оранжереи и раздарил их отъезжающим девчатам с рыббазы. Сам-то он еще холостяк.

Вообще доход семьи Дьячковых солидный. Двухсот им за глаза на прожитье, остальные — в сберкассу. Старик в последнее время задумал купить в дом полированный мебельный гарнитур, каким обзавелся недавно сосед. Не для себя — для будущей семьи сына. Прикинули они оба и так, и эдак — нет, среди кадушек с растениями и нерпичьих ковров на дубовых стенах стильная, современная мебель будет нелепа. Решили отложить покупку до свадьбы Анимподиста.

В обед явился Чаквария. Воспаленные глаза, искусанное комарами небритое лицо… Все эти дни он как следует еще не спал: мотался по бригадам, выбивал на рыббазе дополнительные транспортировочные рамы, ругался с колхозным кладовщиком, у которого не хватило чистого постельного белья, связывался с Дальневосточным пароходством по поводу морозильщика, запрашивал ихтиологов «Охотскрыбвода» о первых стадах лососевых. Да мало ли дел у инженера по рыбодобыче накануне путины!

К Шелегеде Николай Чаквария завернул не случайно — место новое, неизведанное. Ему понравилась постановка невода. Только что закончился прилив, вода успокоилась. Издали невод напоминал распластанный аэроплан с широкими квадратными крыльями. Он лежал неподвижно, будто вмерз. Вечернее солнце окрасило реку в темный медный цвет. Ничто не нарушало спокойную гладь Лососевой реки, даже исчезли чайки. Так будет еще несколько минут. Потом река, насыщенная приливной морской водой, неслышно вздрогнет и плавно двинется всей своей мощью обратно, в море. Начнется еле приметный отлив, который будет с каждым часом нарастать; туго засеребрится возле наплавов волна, поплывут ветки и прочий береговой мусор, вогнутся канаты левого садка невода.

Чаквария терпеливо ждал разгар отлива. Впрочем, и так ясно — течение сильное. Парням придется крепко попотеть, особенно с кунгасом — тот обычно заводится в невод на шестах. Удержат ли? Но что поделаешь, лучшие места отвоевывает растущий город. Понятно было Николаю Захаровичу сегодняшнее состояние Шелегеды. Торопясь его успокоить, Чаквария заговорил о пересмотре бригадных планов.

— Учитывая сложные природные условия, Григорий, — сказал он, — решили тебе снизить план еще на двадцать процентов.

Шелегеда безразлично махнул:

— Какая разница?

— Большая, дорогой! Дадим, понимаешь, маленько сверх плана взять. Эти же двадцать процентов, сам знаешь, зачтутся с двойной оплатой за каждый центнер.

Шелегеда покачал головой:

— Да хоть в тройном размере. Это же эксперимент. Хорошо говорить сейчас, когда невод пустой. А с рыбой? Да еще со штормовым ветерком. Сорвется с места — не удержишь тракторами. Как тогда платить ребятам? — Немного подумав Шелегеда добавил. — За эксперимент.

Чаквария утер потное лицо, попросил закурить.

— Что ты предлагаешь? Как иначе испытать это место? У нас, понимаешь, нет экспериментальной лаборатории, нет… этого… как его… штата экспериментаторов.

— В век-то космоса неужели нельзя вычислить силу течения, вес невода с рыбой? Смешно.

— Можно. Тогда приплюсуй сюда сыпучесть дна, коэффициент сцепления с ним якорей, силу натяжения оттяжек, возможную скорость ветра, балльность волны. Целый электронно-вычислительный центр, дорогой! — воскликнул горячо Чаквария.

Засмеялся Шелегеда:

— Вообще вы мастера усложнять.

— Впрочем, ты прав, конечно. Когда-то так и будет. А пока дерзай! — Чаквария пожал руку бригадиру и направился к катеру.

С постройкой жилья бригадир не торопил. Это удивило Анимподиста. А дождь польет? Да и спать где?

— С утра начнем, — успокоил Шелегеда. — Пока перебьемся так.

— Светло же. Чего ждать? — возразил Дьячков.

— Ребята устали, пусть отдохнут.

Развели костер, на скорую руку поели горячей тушенки, попили чаю. Первым бухнулся в траву морячок в бушлате. Пижон неодобрительно покачал головой и принялся устраивать себе ложе из досок. Савелий с Антонишиным расстелили куртки прямо на теплой гальке и легли, тесно прижавшись друг к другу спинами. Со стороны моря дул освежающий ветер — спасение от комарья.

Перед рассветом, когда только-только начался отлив, Шелегеда взял весла и столкнул лодочку в воду. Не хоронясь, но без нужды не громыхая, он обошел невод слева и задержался у крайней со стороны моря бочки-поплавка.

Савелий всю ночь проворочался на жесткой гальке, а открыв глаза, увидел на фоне светлой полоски горизонта человека в неводе. Обомлел. Лодка сливалась с водой, и ее не сразу можно было разглядеть. Он толкнул храпевшего Гену Антонишина. Тот издал несколько тяжких булькающих звуков и, как обычно, со страдальческим выражением посмотрел на Савелия: «Што слутшилось?» Когда он не следил за своей речью, в ней явно слышался белорусский акцент.

Фигура у невода будто застыла, едва покачиваясь на легкой волне. Приятели подошли к самой воде.

— Э-эй, кто там? — робко крикнул Савелий.

— Тшего надо? — рявкнул Гена и протянул руку, словно намереваясь схватить это.

Проснулись другие: что? А? Где? Кого?

Фигура выпрямилась и стала приближаться к берегу.

Все узнали бригадира.

— Ну и болваны же! — добродушно пробурчал кто-то, намекая на Савелия и Гену.

А Шелегеда уже орал на всю округу:

— У вас что, мозги болят? Чего поднялись? — не зная, как выразить остатки злости, он сплюнул в воду и отвернулся, пережидая, пока утихнет внутри. — Спать! Спать надо! Как поняли?

Это «как поняли» всех рассмешило.

— Думали, кто чужой или утопленник…

Шелегеда снова обошел невод справа и закрепил лодку у крайней береговой бочки-поплавка. Перегнувшись глубоко через борт, нашарил одну из оттяжек, оглянулся на берег — там было тихо. «Раньше, наверное, я бы перекрестился, прежде чем… — он улыбнулся вдруг легко и счастливо. — Шелегеда если задумает…» Закатав рукава свитера почти по плечи, он потянул на себя мокрый канат и почувствовал, как там, на глубине, стронулись с места мешки с гравием. «Вот видишь, — радостно прошептал он себе, — сдвинул рукой мешки, а там, считай, их с десяток на одной оттяжке». Другой рукой он вынул из ножен финку, опять оглянулся на берег и лишь тогда старательно острием ножа разрыхлил нити каната. То же самое проделал с остальными двумя оттяжками. Потом перебрался к другой бочке, покурил и нашарил в воде тугую, словно струна, оттяжку правого садка невода. Остальное сделает прилив. Напор воды потянет невод влево, и поврежденные ножом канаты не выдержат — лопнут.

Отлив длился часов шесть-семь. Но так как разрезанная оттяжка находилась справа от невода, а отлив шел слева, внешне ничего не могло измениться. Ночное «происшествие» забылось, только Гена, для порядка имитируя обиду, все еще сурово и хмуро поглядывал на Савелия.

А после обеда, в самый разгар прилива, правый садок невода у всех на глазах вдруг выгнулся вовнутрь, наплава стали медленно собираться в беспорядочную кучу.

Не сговариваясь, все обступили бригадира. Только Дьячков почесал затылок и полез в лодку. Ему надо было пощупать все своими руками.

— Течение. Вот и дождались. — Шелегеда похлопал рядом стоящего капитана катера Славу Фиалетова: — Давай, дед, вызывай колхоз. И поторопись.

Слава бросился к катеру, и скоро все услыхали: «Голубка», «Голубка»! — я «Ворон». Как поняли?»

— Чего приуныли, рыбачки? — бригадир оглядел ребят. — Скажите спасибо, что сейчас это случилось. А если бы во время хода кеты, а? Чуете, чем пахло бы? Место тут все одно — неклевое-плевое. Не беда, другое найдем.

— Как, опять мешки? — невольно вырвалось у Савелия.

— Спакуха! Мешки — не пранблема, — сиплым голосом заметил парень в бушлате. — Главное — навар.

— С мешками помогут другие бригады. В беде надо помогать. Так я говорю, Григорий Степанович?

Все посмотрели на низенького толстенького мужичка в годах, обладателя тонкого бабьего голоска. Он появился в бригаде лишь вчера. Чаквария предупредил, что еще с зимы один человек договорился с председателем поработать путину поваром. Его ждали. Шелегеда задумчиво оглядел нескладную фигуру повара.

— Как вы считаете, Григорий Степанович? — снова заискивающе проверещал повар.

— Не знаю, посмотрим, — неопределенно ответил бригадир.

Больше всех переживал Чаквария. Вместе с Шелегедой он долго кружил на месте происшествия, дергал оттяжки, щипал узлы. Но понять, что к чему, уже было трудно.

— Случись это в разгар путины, башку бы мне отвинтили, — инженер для убедительности сделал вращательное движение над своей лохматой головой. — Что будым дэлать?

— Место осталось одно — Сизая бухта, — не задумываясь, ответил Шелегеда.

— Больно близко от мола порта, лосось может обойти невод.

— Не обойдет, я уже смотрел. Само то…

Чаквария потрогал усы и внимательно посмотрел на бригадира — тот глаз не отвел. Какое-то смутное подозрение шевельнулось в инженерской голове.

— Запрет там. Сам знаешь, наверху взрывные работы идут.

— Подождут. Поставим невод, а там разбирайся, что важнее: рыба или булыжники.

— Берег высокий, обрывистый…

— А это уж нам жить. Они, — Шелегеда кивнул на рыбаков, — в подвешенном состоянии будут жить — лишь бы навар…

— Да и воды питьевой нет.

— Цистерну привезем.

— Ладно, пойду договариваться с поссоветом и морпортом. Только не нравится мне все это…

С рассвета следующего дня опять началась растрипроклятая маета: бочки, Центральный, мешки, гравий… Каждая из двух бригад прислала по пять-шесть человек. Злые, с недобрым огоньком в глазах, они работали кое-как, огрызались, делали частые перекуры. Кудлатый парень так и сказал:

— Знаем мы этого Шелегеду. Знаем это течение…

Итак, к концу следующего дня Шелегеда оказался в голове всех бригад на самом уловистом участке всего Берингова моря.