Человек в неводе!

Болели по-прежнему подушечки пальцев. В очередную переборку Савелий так искусно валял дурака, что никто этого, кажется, не заметил. Только те, кто стоял на носу впервые, удивились: отчего тяжело идет дель? Омельчук даже предположил, что кунгас зацепился днищем. Савелий помалкивал и негнущимися пальцами еле-еле перебирал открылки «секретки». Поплавки собрались в кучу у середины кунгаса и не давали ему продвинуться вперед. Савелию нужно было с силой дернить этот ком вверх, перехлестнуть, и тогда они сами бы плавно ушли под дно. Но самое незначительное прикосновение к нитям невода вызывало острейшую боль. Она пройдет через день-два, но нужен полный покой. А где его взять, если все эти дни бригаде приходилось перебирать невод по три-четыре раза? Спешили. До плана оставалось немного.

Когда наконец кунгас рывком миновал «секретку», дель пошла как по маслу. На плашкоуте поджидали Анимподиста и Антонишина. Савелий поспешил первым ухватиться за одну из рукояток сачка, чтобы на сей раз остаться на кунгасе. Его позвал Антонишин, но Савелий сделал вид, что не расслышал. Тогда на плашкоут прыгнули Витек и Слава Фиалетов. Савелий облегченно вздохнул — тянуть сачок он все равно бы не смог.

Когда черпанули первый раз, Шелегеда задиристо крикнул Славе:

— Держи, капитан! Вон еще одно кольцо в нос плывет.

— Какое кольцо? — удивился Фиалетов.

— Рыбы тут, говорю, как раз на золотое кольцо твоей жене…

— А почему в нос? — обиделся Слава.

— Так на пальцах у нее уже места нету.

Зло пошутил бригадир.

— Не твое дело, — огрызнулся Фиалетов.

Славе чаще других случалось наведываться в город — все же свой транспорт. Он возвращался грустным и каждый раз подолгу молча сидел у входа в палатку.

Рыбаки знали причину его грусти, и за едой кто-нибудь обязательно интересовался:

— Ну что, Слава, опять мебели прибавилось?

Слава, казалось, только и ждал этого вопроса, простодушно выкладывал:

— Не, на сей раз проигрыватель. С двумя колонками. Японский. Пятьсот. Спрашиваю, где взяла деньги? Заняла, говорит, в конце путины расплатимся. А как расплатишься, если еще за кольцо должны и за мутоновую шубу?

— Ты хоть себе на штаны-то оставь, — вставлял кто-нибудь.

Фиалетов вздыхал и вяло ковырял вилкой в тарелке.

— На море б вернуться. Там хоть по семь месяцев не видишь ни дома, ни жены.

— Во, дожил! — разглагольствовал Витек. — Не, я повременю с женитьбой. Насмотрелся я на вас, семейных — один смех. Мне простор нужен, свобода. Вот ты скажи, — обращался он к Антонишину, — есть счастье в жизни? В семейной.

— У кого как, — немногословно отделывался Антонишин.

— А у тебя? — напирал Витек.

— У меня все нормально.

Витек безнадежно махал рукой:

— О мышах говорит — не остановишь, а по делу слово не выжмешь.

— Правильно, нечего об этом трепаться, — вставлял Шелегеда.

— А я думаю, — мечтательно говорил Савелий. — Семья — это великое дело. Все сообща, дети…

— Огород и корова, — вставил Витек, — страховка на всякий случай, полированный гарнитур и ковер на стене. Дача с полувидом на море, а потом два памятника из силикатного кирпича.

Антонишин чертыхался. Все смеялись. Просыпался Омельчук и спрашивал:

— О чем беседа?

— О семье и браке.

— Ясно. У холостяков одна тема на языке — бабы.

— Ты-то сам не сегодня завтра окольцуешься.

— Сначала кольцо на пальце, потом на шее, — хохмил Витек.

— Подожди, найдется и тебе колечко. Запищишь!

Анимподист не выдерживал и многозначительно произносил одно и то же:

— Разводов много.

Корецкий вздыхал и нравоучительно вещал:

— Жениться надо в сорок лет. Как раньше. Брать ее на все готовое… Не старше двадцати лет. Воспитать по своему нраву, подчинить. Никаких разводов не будет!

Савелий твердил свое:

— В сорок поздно. Чем раньше, тем лучше. Я хочу видеть своих детей взрослыми.

— Сам еще ребенок.

— Кто, я ребенок? — обижался Савелий. — Да в моем возрасте Гайдар полком командовал…

— То Гайдар.

— А, ну вас. Вам лишь бы языком ляскать.

Точку ставил мудрый Антонишин:

— Жизнь коротка. Надо все успеть, что отпущено нам. Женитесь, ребята. Мой вам совет.

Слава Фиалетов грустно поддакивал и добавлял без всякого энтузиазма:

— Все решают самые первые дни. Нет, самый первый час. Вернее даже, самые первые минуты до того, как бухнетесь в постель. А, ну вас… Пора на переборку. Опять мучиться с плашкоутом.

Савелий подумал, что из-за этого плашкоута он уже несколько дней не видел Илонку. А ведь она вот-вот должна уехать. Странная все же она. У него опять замирало сердце, он снова и снова видел ее ту, в густом красноватом свете, такую решительную и такую беспомощную.

К обеду опять сыпанул дождь, поднялся ветер. Похолодало. Антонишин мучился, чертыхаясь, возле дымящей печи. Корецкий раскладывал пасьянс. Витек «добивал» гитару, остальные валялись на нарах. Савелий первым заметил сквозь расплывающееся в дожде окно, что с правым садком невода неладно. Вышел из палатки. В углу невода равномерно качался, будто кивал, черный предмет, точнее, голова. Даже было видно, как опускаются и поднимаются из воды плечи и неподвижная согнутая рука.

— Ребята, человек в неводе!

Эти слова подняли всех враз. Шелегеда сдернул бинокль. Однако густая моросящая мгла смывала изображение.

— А ну, гладиаторы, кто смелый? Давай-ка ты, Витек, сплавай.

— Почему Витек, почему Витек? — вдруг обиделся Савелий. — Я первый заметил, я и пойду.

— Сиди, интеллигент, очки потеряешь, — улыбнулся Антонишин. — Позволь уж это нам.

Савелий сплюнул и даже сам удивился, откуда у него взялись такие слова:

— Ну, вы, шелупня, закройте свои хохотальники. Тоже мне, гладиаторы! Идите лучше грейтесь у печки.

Это понравилось. Не обиделся и Анимподист, только сказал:

— Молодец, хоть словам нормальным научишься здесь. А то все «пожалуйста», да «спасибо», да «с добрым утром…»

Савелий, натягивая на ходу куртку, скатился вниз и уже подтягивал лодку. Шелегеда, уловив момент, когда откатилась волна, прыгнул и схватился за весла. Рядом плюхнулся Савелий. Им пришлось грести против ветра. Волна высоко поднимала тяжелый нос, и когда он опускался, ветер холодных брызг с ног до головы окатывал гребцов. Перед входом в невод Савелий лег на нос и поймал оттяжку. По канату они добрались до правого садка. Черным предметом, так походившим на человека, оказалось полузатопленное огромное бревно. Приливная волна затащила его под садок, запутала в дели — может, и порвало.

— Давай с кормы, так легче, — крикнул бригадир.

Лодка развернулась. Шелегеда продолжал отчаянно грести, чтобы бортом не сесть на бревно.

— Сумеешь, Сева? — в голосе бригадира Савелий уловил нотку теплоты.

— Конечно. Подержись на месте. — Он перекинулся через Шелегеду, дополз до кормы. Лодку кидало теперь с борта на борт, и она медленно наполнялась водой. В таком положении нужно было очень быстро распутать бревно, вытолкнуть его за невод.

Савелий ухватился за скользкую кору, и тут волна опустила лодку — раздался глухой удар.

— Назад! — что есть мочи заорал Савелий. Однако он все же успел удивиться: как это ему не отбило пальцы. Попади они между бревном и лодкой… Он даже в растерянности огляделся — что же произошло? Ведь когда они шли, было тише. Но море уже пенно бурлило, бочки на углах садка взрывались фонтаном брызг, цвет воды, одинаковый с небом, казался зловещим. На берегу маячили фигурки рыбаков. «Шторм начался, вот оно что», — тихо прошептал Савелий.

— Давай назад! — хрипел Шелегеда. — Не выберемся. Бери весло.

— Бревно-о!

— Хрен с ним, с бревном…

Лодка снова оказалась возле черного пня, обтянутого делью. Савелий перегнулся и резко двумя руками толкнул бревно в глубину. Оно исчезло и долго не всплывало. Шелегеда и Савелий вертели в недоумении головами, пораженные легкостью, с какой удалось выпутать бревно.

— Вон! Вон! — Шелегеда показал на темное пятно метрах в трех от лодки. — Почти у самого края. Не более метра, а?

Савелий только сейчас почувствовал, как ледяные ручьи ползут по спине. Он машинально приложил руку к груди, там, где всегда лежал фотоаппарат, забыв, что его давно нет. Он опять удачно толкнул бревно, и они еще на метр продвинулись к краю садка. Савелий снова распластался на корме, выждав, когда уйдет волна, но на этот раз замешкался, и в следующую секунду волна накрыла его с головой. Зато удалось еще раз упереться со всей силой в бревно. Остальное сделал отжимной ветер, бревно медленно поплыло от невода.

— Давай, Севка, теперь помогай грести. Теперь все от нас самих зависит.

Лодка почти по самые борта сидела в воде, ее удерживала на плаву лишь масса дерева. «Вот тебе и утюг, — подумалось Савелию. — А мы его кляли». Холодной свинцовой тяжестью давило ноги, и Савелий вспомнил о сапогах: «Елки-палки! Так в них же по тонне воды». Он машинально наклонился назад и поднял ноги, чтобы вылить воду. Лодка качнулась и начала медленно крениться на бок.

— Опрокидываемся-я! — заорал не своим голосом Шелегеда и, обхватив шею Савелия, притянул к себе. Это выпрямило лодку, а Савелий, выдернув весло, мелкими и частыми гребками руки выправил лодку на изрез волны.

— Сиди, не шевелись.

Ветер тащил их все дальше от рыбацкого стана, наискосок к берегу. За неводом стало потише. Савелий хотел было снова пошевелить веслом чтобы как-то срезать угол, но Шелегеда зарычал:

— Сиди, говорю, не шевелись! Сама подойдет. В воде через пять минут закоченеешь…

Так и сидели они, онемевшие от холода, боясь пошевелить головой, хотя краем глаза все же отметили близкую избу старой рыбалки. Легкий толчок в берег послужил сигналом — разом они перевалились за борт и еще через несколько секунд ступили на твердую гальку. От избы рыбалки к ним ковылял Нноко. Он размахивал руками и широко улыбался. Откуда он взялся?

— Скорее, скорее изба! Там тепло. Молодцы-ы! Хорошо-о!

Подбежали Антонишин, Омельчук и Витек. Вытянули из воды, насколько могли, полузатопленную лодку.

— Чего стоишь? — гаркнул Антонишин на Савелия. — Марш в избу! Не хватало, чтобы простудился…

В низкой темной избе они стянули мокрую одежду и нырнули голышком в мягкие оленьи кукули. Уже посвистывал на плите громадный чайник.

— Ну и угораздило вас, — сказал Омельчук. — За сто рублей не полез бы в воду.

— Нноко, ты как здесь? — спросил Шелегеда.

— Маленько скучно стало, пришел. Здесь я рыбачил молодым.

Савелий оглядел избу. Сквозь щели в потолке просвечивало серое небо. Многие бревна разошлись глубокими извилистыми трещинами, а спиленные когда-то сучья глядели в черных ободках, словно застывшие глаза больших и добрых животных. Стол заменяло дверное полотно. Один его конец упирался в нары, второй покоился на ящике. Железная плита, вырезанная из бочки, однако, грела щедро. Бока ее раскалились до малинового цвета, а Нноко все подбрасывал и подбрасывал сухие ветки.

Савелий не слышал, как его звали к чаю.

— Пусть спит, — сказал Шелегеда, — ему досталось сегодня сполна.


«Сколько же дней я не видел Илонку?» — с тоской подумал на рассвете Савелий. За стеной поскуливал пес, с моря доносились равномерные вздохи приливной волны.

Рядом заворочался Шелегеда.

— Как дела, бригадир? — шепотом спросил Савелий, нашаривая привычно в изголовье очки. Он совсем забыл, что их вчера смыло волной. Шелегеда молчал и немигающе глядел в светлое пятно окна.

— Чего, не заболел ли?

Бригадир потер грудь:

— Тут что-то муторно. Нехорошо как-то, словно перед бедой.

— Предчувствие?

— Ага! От вчерашнего. Переволновался. Вроде всякое бывало, и похуже, а тут… Надо же…

Савелий подбодрил:

— Это понятно. Мне тоже не по себе.

Шелегеда скосил глаз на Савелия:

— Дурачок. За тебя боялся. Я бы выплыл.

Савелий это знал. Как ему сейчас хотелось сделать что-то из ряда вон выходящее: запеть, обнять Шелегеду и Нноко, сплясать какой-нибудь невообразимый туземный танец, пальнуть из ружья. Но он лишь сладко потянулся и со счастливой улыбкой сказал:

— Я это знал, Шелегеда. Знал! Знал! И вообще здорово, что ты… такой весь неправильный. Пускай тебя не любят. Они просто ничего не знают.

Шелегеда яростно поскреб небритую щеку:

— Что не любят — то не любят. Это уж верно. Только меня не перекроишь. Поздно.

— Чепуха. Нет людей каменных. Я вот чувствую: вчера был одним, а сегодня во мне что-то изменилось. И завтра изменится, и послезавтра. Так со всеми.

— Может быть, — сказал Шелегеда и почему-то опять вспомнил о квитанциях.

— Давай напрямик. Что произошло в то первое утро, когда ты оказался на неводе?

Шелегеда враз нахмурился, как бы отдалился.

— Как вы все надоели мне с этими вопросами! Не лезь, Севка, куда не следует. Это мое дело. Стратегическое.

Савелий вздохнул:

— Не хочешь. Ладно, не будем.

Шелегеда резко сел:

— Вы пришли на путину заработать деньги. Так?

— Ну, так.

— Вот и я хотел, чтобы вы заработали.

— Корецкий тоже хочет.

— Тоже сравнил. Тот прямой дорогой шагает в тюрягу, а я своим горбом, вот этими жилами, — Шелегеда для убедительности показал свои бугристые ладони, — вот этими жилами копейку зарабатывал. И заработал — будь спок!

— Так на этом в вас разница и кончается. В остальном все одинаково — деньги! Больше, еще больше! Корецкому нужна машина, а тебе, наверное, лошадь или корова; тому — собственная дача, а тебе — пасека, чтоб, значит, еще доход был. А видеть хорошего ничего не видели. Есть такие уголки на земле — закачаешься…

— Понесло тебя, ну и ну… Свихнулся после вчерашнего? Ты-то куда деньги копишь?

— Я же говорил, купить классную аппаратуру, поездить по Чукотке, поснимать.

— Не виляй, фотография тоже дело прибыльное.

— Ну и чудак! — воскликнул Савелий. — Да я бы сейчас все заработанные деньги отдал за то, чтобы мои фотографии о Чукотке повесили, скажем, в фойе Большого театра. Чтоб люди, значит, останавливались и удивлялись: есть, оказывается, и такая красота. Чтоб потом не могли заснуть…

Шелегеда почмокал губами:

— А ты книг много читал?

— Их надо читать все время. Чем больше читаешь, тем больше хочется.

— А мне вот много не приходилось, — вздохнул Шелегеда. — Всю жизнь вкалываю, как карла.

— А музеи. Там такие вещи! Тоже надо успеть. А еще учиться, чтоб мощная была специальность. А еще детей вырастить…

— Я, между прочим, токарь-универсал. На всех, какие есть станки, работать могу.

— Ого! А чего на рыбу занесло?

— Так я и рыбак. Удачливее на всем побережье не найдешь. Места чую за три километра.

— Да чего говорить, ты вообще талантливый человек, — засмеялся Савелий. — На все руки. Во времена нэпа быть бы тебе богатейшим купцом.

— Ну, спасибо, договорились. Давай пить чай, вон Нноко какой костер распалил. Ничего, вот женюсь, и все у меня будет как следует. Приходи на свадьбу, приглашаю.

— Спасибо.


Прошел второй ход кеты. Ждали последнего, третьего. Но особо не надеялись. Дьячков успокоил:

— Еще есть один ход — мошкинский. Слыхали? Четвертый. Чего, так его подождем.

Шелегеда всерьез поддакнул:

— Ага! Запасемся зимней одеждой, уголька подвезем…

— А на катер ледорез поставим, — буркнул Слава Фиалетов.

Остальные, не веря в серьезность сказанного, все же незаметно разволновались: этим колхозникам все может взбрести в голову, им чего — лишь бы план.

— Мне с первого сентября в отпуск, неожиданно проснулся Омельчук. — Я не могу.

— И нам, и нам, — послышалось с нар.

— Пока не будет плана, никого не отпущу, — строго сказал бригадир, — а кто уйдет самовольно — лишится коэффициента.

— Так план уже почти в кармане.

— Чуть-чуть по-русски не считается.

Проблемы, могущие возникнуть с мошкинским ходом, обсуждали весь день, пока не явился Чаквария. Он долго смеялся:

— Слушай, бригадир. Зачем, понимаешь, травишь своих ребят? Они и так по своим женам и детям соскучились. А ты им про мошкинский… Ай-ай-ай! Такие взрослые, а как дети.

— Николай Захарович, хоть вы объясните про этот мошкинский ход.

Чаквария опять засмеялся:

— Чудаков на свете много. Живет у нас старик Мошкин. Совершенно беспечный человек. Никто не помнит, когда он и откуда появился. Отлично говорит по-чукотски, тундру знает как свои пять пальцев. Раз в год ему, как и всем колхозникам, выдают разрешение на отлов кеты для личных нужд. Сам Мошкин хоть живет одиноко, но разрешительную бумагу всегда ждет с повышенным нетерпением. С самой зимы напоминает нам о себе — как бы не забыли при составлении списков. А получив разрешение, на радостях ставит пятиведерный жбан браги и очухивается, когда бригады укладывают невода на склад. Впрочем, старик не унывает, находит укромную ото льда заводь, ставит свою исчиненную вдоль и поперек сетчонку и замирает возле нее на долгие дни. Упорству его можно позавидовать. И если вдруг чудом удается выловить кетину, Мошкин долго ходит с ней по всему поселку, давая понять, что настоящий рыбак возьмет рыбу в любое время. Да вы еще сами это увидите. Вот и прозвали четвертый ход кеты мошкинским.

Шелегеду все чаще тянуло в Энмыгран. После очередной переборки он наскоро выпивал кружку горячего чая и уходил.

— Надо же! — удивлялся Дьячков. — Бывало, за всю путину в колхоз не выгонишь. А тут… Семья, одним словом. Это хорошо.

Возвращался Шелегеда подобревшим, в чистой рубахе, выбритым. Еще некоторое время он бродил по стану, глядел в небо и вроде бы мурлыкал себе под нос какую-то песню. Но начиналась переборка, и Шелегеда вновь становился бригадиром Шелегедой.

Однажды он принес сверток и вручил его Савелию.

— Держи, гладиатор.

Савелий развернул тряпку и ахнул. Фотоаппарат «Салют»! Мечта жизни! У Савелия даже перехватило в горле:

— Да ты что! Нет, погоди, это же «Салют». «Салют», понимаешь? Высший класс! Он раз в десять дороже, чем мой ФЭД. Нет-нет, так я не возьму. Это ни на что не похоже.

Шелегеда махнул небрежно рукой, но по глазам было видно — доволен!

— Дают — бери. А то мне и этот не мудрено зашвырнуть в море.

Савелий инстинктивно отвел коробку в сторону, точно это собирались проделать сейчас же. Все заулыбались.

— Во повезло! — воскликнул Витек. — Дурак я, не взял свою «Смену». Сейчас бы, может, тоже «Салют» имел.

Корецкий пожал плечами:

— Ну и бригадир, не приведи господь. Жалеет банку икры…

— А что тут особенного? — удивился Анимподист. — Подумаешь, какие-то там три-пять сотен!

Корецкий досадливо крякнул, но продолжать бессмысленный разговор не стал — бесполезно.

Савелий долго не притрагивался к подарку, потом не выдержал, зарядил пленку. Сфотографировались вначале вместе, потом снял каждого в отдельности. И даже Сынка. Потом явился Нноко и сообщил: сегодня вечером уезжают девчата с рыббазы. Савелий чуть не выронил фотоаппарат: а как же Илона? Значит, не хочет даже попрощаться?

Вечером ноги сами понесли его на рыббазу. И долго еще не решался он показаться на пирсе, где собрались отъезжающие. Подошел катер. Высоким хмельным голосом затянула песню Маня. Было грустно глядеть на этих рыбачек. У всех у них был одинокий вид. Савелий пробился сквозь чемоданы и рюкзаки, встал почти вплотную за спиной Илоны. Она, казалось, не спешила и все глядела вдоль берега, где курился еле приметный дымок рыболовецкого стана Шелегеды.

— Илона, — тихо шепнул Савелий.

Она резко обернулась. Широко и удивленно распахнулись ее глаза. Косынка скользнула на плечи, открыв тяжелые волны ореховых волос.

— Ты-ы! — Она на мгновение ткнулась в его плечо. — Ты просто молодчага!

Савелий никак не ожидал увидеть ее такой. Он подготовил себя к тому, чтобы распрощаться как можно беспечнее. Он и на рыббазу-то попал как бы случайно. И потому растерялся.

Сипло прогудел катер. Илона вдруг решительно обхватила его шею одной рукой и сильно почти по-мужски, поцеловала в губы, на короткий миг прижалась к щеке и резко отстранилась.

— Прости меня за все, ладно? Я, кажется, тебя люблю. Нет, не то говорю. Короче, напишу до востребования, — выпалила она одним махом.

— Милая… Я буду ждать. Я ведь тебя сам…

Когда катер отошел от пирса, Савелий вдруг заорал истошным голосом:

— Ило-она! Моя фамилия Водичка. Во-ди-чка.

Из рубки высунулось должностное лицо с рупором:

— Вода? Где вода? — И все на борту посмотрели себе под ноги.

— Это фамилия, фамилия. Илона, ты поняла? — кричал, надрываясь, Савелий.

Она стояла на носу и взмахивала косынкой.

Мрачный мужик не выдержал:

— Чего орешь как резаный? Там же двигателя. «Водичка». Э-эх!.. Чего тут только не насмотришься с этими вербованными!

Савелий еще некоторое время постоял на пирсе, проклиная свою судьбу и фамилию. Потом поплелся вдоль берега, фотоаппарат на длинном ремне болтался у самой земли, иногда задевая за кочки. Но Савелий этого не замечал.


Дни становились все короче, все промозглее. В палатке с вечера засвечивали фонарь, прозванный «племянником солнца». Все понемногу устали друг от друга, подолгу лежали на нарах, разглядывая хлопающий брезентовый потолок. Пропал сон даже у Омельчука, воображение его постоянно уносило к жарким пляжным пескам. Нестерпимо раздражительным стал Корецкий. Почему-то он не мог равнодушно слушать даже сообщения радиодикторов о точном времени. Если, скажем, «Спидола» вещала: «В столице сейчас четыре утра», то он непременно со злобой реагировал: «Да хоть десять!» А когда его подушка ошибочно оказалась на другой постели, что вообще-то было нередко, Корецкий достал авторучку и прямо на середине наволочки крупно вывел свои инициалы.

Один Витек продолжал невозмутимо философствовать на самые неожиданные темы. Однажды он толкнул Савелия в бок.

— А скажи-ка, земеля, как могут терпеть мужья актрис, когда те напропалую целуются с чужими мужиками? Можно сказать, на виду всей Советской страны и даже больше.

— Это искусство. Поцелуй, следовательно, получается не настоящий, — объяснял Савелий, хотя сам не мог представить, чтобы его Илонку даже ради искусства взял бы кто-нибудь да поцеловал.

Витек возмущался:

— Да как не настоящий! Я видел: аж кожа вокруг губ стягивается. Значит, настоящий. Не бревно ведь она…

— А думают они о другом, — не сдавался Савелий. — И поцелуй получается механический.

— Х-м! — недовольно бурчал Витек и отворачивался к стене.

Вдоль берега все чаще стали барражировать лодки рыбинспекции. На невода заглядывали редко, и то — попить чайку, проверить квитанции сданной продукции. Каждый бригадир на период путины одновременно являлся и нештатным рыбинспектором. Однако дошли слухи, что со второй бригады был пойман рыбак, пытавшийся унести ведро икры в город.

— Так и надо дураку? С ведром по берегу? Ха! — Витек от такой наглости даже подскочил на нарах.

— Действительно, куда ему столько? — наивно спросил Савелий.

— Для дела… «Куда»… В прошлую путину один икру припасал для «авторитетных» людей — так он их называл.

— Это как?

— Ну вот, например, руководителю эстрадного оркестра. Ты — икорку, а он тебя обещает научить играть на трубе; мастеру спорта — а тот в бассейн, пожалуйста, в любое время. Или, скажем, художнику, директору кинотеатра…

— Директору кинотеатра — понятно. А зачем художник?

Витек многозначительно поднял указательный палец:

— Рассуждаем так: зима долгая, поселок маленький, заняться вечером нечем. А у меня, говорит, — общество. Галстук на шею, штиблеты в сверточек — и в свет. Встречаюсь с культурными людьми, веду серьезные разговоры. Все руки жмут, мол, пожалуйста, то да се, кофеек с коньячком, покер… Умора!

Анимподист Дьячков в такие вечера замирал над книгой, то и дело бормотал:

— Точно, так и было на самом деле.

— О чем ты, Подя? — спрашивал кто-нибудь.

— Роман Рытхэу. О первом Ревкоме Чукотки. Здорово написано! На самом деле так было. Мне отец рассказывал.

— Прочти.

— Книга на чукотском.

— Переведи.

— Это долго, — и Дьячков своими словами пересказывал иные главы.

Антонишин оглядывал свою курсовую работу, тоже с интересом слушал.

Когда Дьячкову надоедало рассказывать, он говорил:

— Да вы сами почитайте. Книга вначале вышла на русском языке. Называется «Конец вечной мерзлоты».

— А я ее читал, — раздался сверху голос Омельчука. — Ты рассказываешь подробнее.

— Это со слов отца.

— Неужели через пятьдесят лет они сохранились такими же, как и были в момент расстрела? — спросил Савелий.

— Конечно. Ведь они лежали в вечной мерзлоте.

— Пригласи, Подя, к себе в гости. Сфотографировать бы твоего отца.

— Приходи. Мы гостям всегда рады.

— Люди были! — произносил из угла Слава Фиалетов.

Он перешел ночевать в палатку, на катере стало спать холодно. С собой Слава всегда прихватывал инструмент и целыми вечерами возился с какими-то электроприборами.

— Люди были! На Балтике я ходил механиком по гидравлике. А теплоход наш носил имя погибшего в войну капитана. А потом оказалось, что он живой. В плену был, бежал… Но он не знал, что его имя на теплоходе. А потом приехал. Встречали как! Э-эх, уеду я на Балтику.

Витек повесил на стену плакат с дорожными знаками и каждое утро приставал к Савелию, чтобы тот его проэкзаменовал. Сам он закрывал глаза. Экзаменовать принималась вся бригада.

Заканчивалось это обычно свалкой, так как Витек не выдерживал и приоткрывал один глаз — подсматривал. На него набрасывались с подушками, заматывали лицо полотенцем, да еще и связывали по рукам и ногам.

В рамах всегда есть небольшой запас свежих кетин. Для ихтиологов. В ночные дежурства повадился на них Корецкий. Рисковое дело. Сноровка нужна: и чтобы удержаться самому во время болтанки на скользкой доске, и нашарить по плечо в воде самку с икрой. Обычно ее различают по тупому носу, короткой верхней губе. А как на ощупь? Освоил Корецкий и эту премудрость, доступную лишь очень старым и опытным рыбакам. У самок предхвостье обычно несколько удлинено, переход к плавникам мягче, нежнее. Когда подошло очередное дежурство Корецкого, Шелегеда хлопнул его по плечу:

— С сегодняшней ночи будешь работать на меня. Добычу пополам.

— Как так? — побледнел Корецкий. — Я у тебя в ливрейные не записывался.

— А на всякий случай, чтоб потом у следователя не оправдывались: мол, бригадир тоже икорку готовил… Понял?

— Ну уж это слишком! — со свистом втянул воздух Корецкий. — Ну уж нет! Я до этого еще не дошел. Видал, а? Икру ему подавай…

Голос бригадира понизился до шепота:

— И больше чтоб на раме я тебя не видел. Понял?

Спустя несколько дней, за ужином, Корецкий достал из рюкзака полиэтиленовый мешочек с икрой, протянул Шелегеде.

— На, Бугор Иванович, держи взяточку.

Стол замер.

Шелегеда схватил мешочек, деланно хохотнул:

— Вот это забота! Учитесь. А ну, глянем, что за взяточка. — Он вывалил немного икры в чашку, поднес на свет, зачем-то поковырял вилкой, понюхал и сморщился.

— Чего нюхаешь? Чего нюхаешь? — не выдержал Корецкий. — Все по науке: семнадцать минут держал, тузлук нормальный…

— А я ничего. — Бригадир глянул куда-то поверх Тома, побледнел. — Если бы мы сдавали государству такую продукцию, давно бы здесь никого не было. Грязно! Икру делать — не огурцы солить. Можешь выбросить псу под хвост. — С этими словами он швырнул мешочек в открытую дверь.

Корецкий приподнялся, схватился за рукоятку ножа:

— Это… это, ты меня еще вспомнишь. Ты… попомнишь. — Он метнулся из палатки.

— Собирать, видно, пошел, — зевая, проговорил Анимподист. — Может, поможем, сделаем доброе дело человеку? Впрочем, не. — Он громко зевнул. — Лично я спать.

Загрузка...